В апреле на страстной ночи стояли теплые, вороные. Никита в четверг, обходя погост, колотушил изо всей мочи. В избе у него было много народа. Сережка привел незнакомого барина со светлыми стеклышками, бритого, с тросточкой, тонконогого, в серой шляпе: из-за границы приехал. Пальтишко на нем было обмызганное, конопатое, а руки тонкие, благородные, и голос тонкий, колокольчиком. Спозаранку пришли свои ребята -- Тулинов, Егор, Кеня, Мясников, Кукушкин -- и привели впервой каких-то заводских и мастеровых. Пришли две молодые не то девки, не то бабы из рабочих: никогда прежде не были. Под ветлой лезли и лезли, как кончили в церквах читать двенадцать евангелий и прошел народ со свечками по домам.
Смирно сидели в избе и шептались. Сережка тоже из-под ветлы сегодня вылез, а не прямиком. Барина подсаживал на ограду. Смеялись оба. Никита, когда барин на ограде показался, ударил в колотушку с плеча, даже в руке стало больно.
-- Может, дядька, звон начнешь, как архирею, больно колотишь? -- шепнул Сережка в ухо.
Никита обиделся, перестал стучать и забурчал:
-- Чем не архирей, ежели такой переполох у тебя? Нагнал народу -- изба трещит!
Барин назвал Никиту товарищем и подал руку. Никита запутался с колотушкой, освобождая руку, притронулся до руки барина и услужливо забормотал, идя быстро вперед к сторожке:
-- Вот сюды, сюды... О могилку не запнитесь. Фонаря я, дура, не смекнул принести. Серега, сбегай за фонарем, мое дело сторона!
Сережка и барин весело засмеялись.
-- Будет, дядька, спешить, -- сказал озорно Сережка, -- стучи в колотушку. Мы с товарищем Иваном одни дойдем. Два шага дороги. Пусти-ка меня вперед!
Его обошли. Барин осторожно и хрупко кружил между могил. Никита не отставал, вглядывался ему с любопытством в спину. Потом, подумав, поднял колотушку и забил... Иван вздрогнул, потянул шеей. Никита перегнал барина у сторожки, отворил широко двери и полез в сени, топоча ногами в привычной темноте.
-- Будто вельможу дядька тебя встречает, товарищ Иван, -- сказал Сережка, наклоняясь в дверь за ним.
-- Даже неловко, -- шепнул Иван. -- Чего он, право?
Никита открыл дверь в избу. В сени выскочил желтый подсолнечник света и хлынул серыми гривами табачный дым. Никита посторонился и пропустил барина, поправлявшего на ходу стеклышки.
Никита крепко закрыл за собой дверь и, не сводя глаз с барина, опустился на порожек.
Товарищ Иван огляделся, присел на краешек к столу, положил пальтишко на колени и прикрыл его серой шляпой. Все молчали. Егор тогда шепнул Сережке:
-- Колотушку-то надо выпроводить. Не к чему ему знать лишнее. Покупной он человек. Иван, может, секретное скажет в докладе. Скажи, дороже заплатим за сегодняшнее.
Сережка подкатился к Никите.
-- Дядька, постеречь бы тебе!
Никита недовольно поглядел на племянника:
-- Можно и постеречь. Послушаю малость, что эн-тот... стеклышкин... говорить станет -- и постерегу, мое дело сторона!
-- Поздно бы не было, дядька? Нам эту птицу под большую охрану дали. Не уберегли, скажут! Организация тебе сулила награду за сегодняшнее...
-- Пора начинать! -- кто-то сказал с лавки. -- Время идет... Все в сборе!..
Иван откашлялся и потрогал шляпу.
-- Минутку, товарищи! -- выкрикнул Егор, глядя к двери. -- Товарищ Никита на сторожку спервоначалу встанет от бродячего народу.
Все повернулись к Никите. Иван усмехнулся, вспомнив о колотушке. Никита поспешно вскочил, заторопился и повалил в двери, охранно заколотя в колотушку уже в сенях. Сережка выскользнул за ним и замкнул дверь.
-- Пошто запираешься? -- сердито из-за дверей зашумел Никита. -- Што за новости такие! Не хозяин в своей избе, выходит?
-- Ну, отопру. Какой ты, право, дядька! -- откладывая засов, засмеялся Сефежка. -- Ты в другой конец отойдешь, а тут... черт ее знает... кто и шаст прямо в избу. Тебе понадобится, ты в окошко постучи. Твой стук знаю, небось...
-- Запирай, когда так, мое дело сторона, -- согласился Никита. -- Вот пошто только мокрохвостых привели: избу опоганили. Бабье ли дело по мужику бабе равняться?
Никита помолчал и добавил.
-- Беловолосенькая-то ничего: товар крепкой! Как зовут-то?
-- Аннушкой. Ваньки покойника журжа. Затворю, значит, дядька? Стучи. Некогда прохлаждаться!
Сережка щелкнул засовом и убежал.
-- Про-свир-ни-ха? -- протянул удивленно Никита. -- Во-о-т кто-о-о! Она-то пошто пришла!
Никита пошел кругом, раздумывая:
"Муж на кладбище поляживает, а она подолом над могилкой вертит! Знал бы, не пустил сучонку... Ну-у и ле-во-рю-ция. Пустяковина, а не ле-во-рю-ция. Где баба замешается, окромя похабства ничего не будет. Выходит... Егоркину полюбовницу охраняю? Егорка на охрану посылает, а с ним заодно Сережка, вислоухой! Тьфу!"
У ограды, недалеко от святых ворот, кто-то зашабаршил. Никита испуганно рванул колотушку, подошел к решетчатым воротам, прислушался, вгляделся во тьму. Никого не было.
Никита обогнул погост. Он перешагивал через могилы" вспоминая по именам и по отчеству покойников, хваля и ругая их. Отогнал свистом долгим и пронзительным, сунув пальцы в рот, табунок забредших с лугов коней из Прилуцкой слободы под городом. Послушал с усмешкой испуганное ржанье коней. Кони взвили хвосты и бросились по лугам, мягко колотя по земле раскованными копытами. Никиту подтянуло к избе. Он осторожно пододвинулся к окошку, приваливаясь к косяку. Из-за ставни выливался тоненький бабий голос -- дзинь-дзинь-дзинь. Никита долго не мог разобрать слов. Он сделал ухо трубочкой и прильнул к щели. С трудом Никита начал понимать слова, но они вызванивались в окно оторванно, отдельно, стирались для слуха.
Однако Никита довольно и удовлетворенно подумал:
"Ишь ты, о загранице повествует! Человек-то он приезжий, загранишной... А што Сереге заграница, пошто? И другим тоже! Мне, к примеру, мое дело сторона! Аннушке тоже. Награду обещали... за пустяки. Тешат маленьких. Ну, не пьют -- и то хорошо. Лево-рю-ция? Господа промеж себя не поладили: и ле-во-рю-ция, мое дело сторона! На свою сторону привечивают, штобы супротивника накрыть вовремя... Подыгрывают... Рабочим и мужикам ка-а-к живется неповадно, кто это не знает? Как есь по этому месту и бьют. Жулье! А нам што: плата -- и ладно, мое дело сторона! Можно и постучать. Застанут ежели, худо! Да где тут застать! Кому в святой четверток охота из дому выходить? Одни дураки шляются. В избе-то сидят! Сиди -- и ушами хлопай, мое дело сторона! Образованные разведут голосом лучше гармоньи! Вон у образованных книг-то сколько! Говори -- не переговоришь!"
И Никита махнул рукой, пропала охота постучать в ставню и вызвать Сережку. Он ходил в вороной и теплой ночи кругом, курил, чиркал за оградой слюной, нюхал давшие почку тополя, грыз залежалый в кармане баранок, усаживался на каменную ступеньку у паперти и спокойно, равнодушно служил погосту, ребятам с завода, господскому потайному делу.
Наскучивало сидеть на улице, холодал, собирался в избу, но глаза легонько и сладко укладывались на покой. Никита прилегал на руку и дремал. Вскакивал он от ночного шелеста голубей на колокольне и колотушил, будто наверстывая усердием за молчаливую дремоту. И снова шел в обход по кладбищу.
За склепом, в железном фонарике с голубыми и розовыми стеклами, у черномраморного креста теплилась неугасимая лампадка по купце Сосипатре Свистулькине. Торговал вином при жизни Сосипатр Свистулькин. Никита оправлял на ночь изо дня в день лампаду в фонаре. По праздникам ходил ко вдове. Выносили ему за труды пирога с визигой кусок. На пирог капала густая капля запеканки из стаканчика. Не держала по обещанию у себя в буфете вдовствующая Свистулькина, кроме запеканки, других вин. Светил теперь Свистулькин своим фонарем, будто второй сторож на погосте.
Шел Никита к фонарю и, наставив медную луковицу часов на розово-голубой отблеск неугасимой лампады, глядел на циферблат. Приходило время -- отбивал в повесочный колокол десять, одиннадцать раз. Часы с погоста слышали только луга, он сам, покойники, ночевавшие в канун отпевания в церкви, да опять покойники, лежавшие в домовищах в земле.
За ставней тот же голос был непонятен и косноязычен. Пришла крепкая, теребливая скука. Никита стукнул Сережке.
Вышел Егор за двери и сразу окатил холодной водой.
-- Кончаем, товарищ Никита! Пройди еще разик: нет ли кого? Выходить сейчас начнем. У ветлы взгляни.
Окатил -- и ушел, запирая двери.
Никита опешил, хотел рассердиться, а только сказал:
-- Где Серега-то?
И, не дождавшись ответа, насмешливо кривляясь, добавил:
-- Мне бы на ночевку, ваше благородие! А?
Никита вяло походил около сторожки, прикусил зубами клок бороды, навалился на рогатый угол и раздраженно зашипел:
-- Распоряжение гу-бер-на-тор-ское! Убил одного человека... баба ево понадобилась, стер-р-ва! И не отрыгнулось!.. Днюют и ночуют в избе сук-к-и, а меня же и хоронятся. И, скажи на милость, дураком считают сами дураки!
Обида родилась сразу, как искра в цигарке.
-- А я ли не стерегу другой год! -- воскликнул вдруг Никита и швырнул колотушку под скамейку. -- Серега тоже прохвост! Племян-нич-ки пошли!
Расходились в двенадцать молча, сторожко, по двое, ныряли под ветлу и, не гремя о железную крышу оградки, спускались в луга.
Барин со стеклышками вышел первый с Тулиновым, гоошел мимо, не заметил и на ходу сказал:
-- Удобное место, знаете! И сторож... с официальной колотушкой!.. Показывайте, как идти! Я вижу только свои пенсне.
Тулинов тихо засмеялся.
-- Я тоже ничего не вижу. Я... больше на ощупь...
-- Ну, на ощупь, так и на ощупь. Шагаем. Там где-то лезть надо!
Никита прижался к стене, пропустил и зло подумал вслед:
"Как на костылях идут. И труба в глазу не помогает. Спасибо не сказали за помещенье и... за хлопоты. Надсмешки еще над колотушкой. А без колотушки совсем бы пропали, бездомные!"
Сережка с бабой вылезал последним.
-- Надо дядьку, Олюнька, покликать. Куда он запропал? Потом и пойдем.
-- Вон кто-то стоит, -- сказала Олюнька.
-- Дядька, ты?
-- Ну, я... Чего тебе! -- выкрикнул Никита дрожавшим от гнева выкриком.
Олюнька вздрогнула от неожиданности.
-- Во голосина! -- фыркнул Сережка. -- Напугаешь неровно.- Женщина назад подалась со страху. Уходим мы, дядька. Я завтречка забегу.
Никита помолчал и буркнул:
-- Ладно. Хоть и не забегай -- не заплачу.
-- На сердитых воду возют, дядька, -- пошугил Сережка. -- А я прискачу.
И пошли в обнимку.
Никита разомлел вдруг... Отлегло у него сразу на сердце от веселого Сережкина голоса, от обнимки Се-режкиной. И он весело крикнул вдогонку:
-- Кралю-то береги!
Сережка и Олюнька засмеялись, невидные за темнотой.
-- Поиграй в музыку, дядька! -- задорно стрельнул Сережка из-за склепа.
-- И-де-е-т!
Никита засуетился около лавочки, схватил колотушку и задребезжал мельчайшим зерном.
В темноте звонко переливался смех, будто роняли бубен и плясали с ним.