Удил Кенка пескарей. Горя рыбу носил на веревочке.
Срывался пескарь, Кенка сквозь зубы чиркал слюной и кричал:
-- Не-чи-и-стая сил-ла!
-- Ушел? -- тянул Горя.
-- Отойди! Захлесну! Чего под рукой стоишь? Какая это ловля?
Горя отбегал и не сводил глаз с нырявшего поплавка. К ногам Гори летел пескарь за пескарем. Горя жадно хватал прыгавшую рыбку и рывком снимал с крючка.
Вдоль и поперек они исшастали Мошу. Солнце жгло с утра, как тысячи печек, нагоняло пот, шелушило носы... Поудят-поудят и побегут по желтому горячему песку -- яйцо можно испечь -- купаться к Соборной горе. Ноги у Кенки обросли коростой, черные, будто корень у старого дерева, в ссадинах, синяках, на штанах разноцветные заплаты. Горя в коротких панталончиках и в желтых сандалиях.
Кенка ловко умел плавать посаженкам, Горя -- на спине. Колесили под Соборной горой; на сваи -- от старого моста остаток на середине -- вылезали посидеть. Ныряли -- кто нырнет дальше. А то -- кто больше просидит под водой. Потом изображали колесный пароход и в два голоса кричали: ту-ту-ту; потом брызгались.
Вылезут -- и ну кататься на песке, кувыркались через голову, смотрели между ног друг на друга -- и хохотали. Так целый день на реке.
Вечером делили поровну рыбу.
Горя тихонько шел домой, оглядывался, а Кенка -- хвост трубой, удочки на плече -- мчался конем, только песок летел из-под ног.
Дома Горю переодевали, все удивлялись на рыбу, мама приходила в спальню поцеловать на сон грядущий, папа трепал по щеке и делал буки. Кенка натаскивал матери на завтра с лесного склада щепок: в укромном месте под забором отодвигалась доска в сторону для лаза. Сторож будто не видел: посматривал на ворота -- хозяина был нелегкая не принесла. Натаскает Кенка щепок, пять раз сходит на бассейку за водой, уберется спать на чердак. На чердачной лестнице, дожевывая кусок хлеба, он кричал:
-- Мамка! Рыбу не позабудь вычисти! Труды пропадут даром!
-- Вычистила! Завтра в пирог загнем.
-- То-то!
Кенка на соломенный тюфяк -- юрк, глаза заметало сном, а за глазами катилась большая-большая река, и тащил Кенка язя, вытащить не мог, удилище гнулось колесом, леска натягивалась, как телеграфная проволока, водил-водил Кенка язя, тяжело в руке -- трах... обрывался, только взвивалась над головой легкая леска; без крючка.
Проснулся Кенка в испарине, вскочил... Светлынь. Пел фабричный гудок -- уходили старшие братья на; работу, стучали двери, мать провожала сыновей, отец! сидел на кровати и прокашливался от махорки.
Кенка с тюфяка -- прыг -- и на Мошу. До полудень ловил один.
Вон торопился Горя.
-- Со-о-ня! -- встречал Кенка. -- А у меня во какой, ушел лещ...
И показывал широко руками.
-- Забирай рыбу. Аида на другое место! Горя угощал пирожками.
-- Идем, идем: некогда пустяками заниматься, -- кричал Кенка и смотрел на пирожок. -- Давай, впрочем, -- на ходу съедим!
Набивал за обе щеки -- и вперед. Горя семенил за ним. Выбирались за город, за Богородицу на Верхнем Долу, в луга. Городское стадо бродило у реки.
Пастухи далеко сидели на кургане. Быки смотрели на ребятишек пристально и враждебно.
-- Горя! Давай подразним? -- говорил Кенка.
-- Я боюсь.
-- В случае чего -- в реку!
-- Страшно, Кена! Быки -- кровожадные животные.
Кенка бросал палкой, кувыркался и мычал по-коровьи. Быки начинали реветь, ковыряли рогами песок, медленно шли на мальчиков... Тогда бросались в бегство. Прятались за поленницы дров и выглядывали. Быки ревели долго, становились на колени, топтали песок и начинали бодаться между собой.
-- Ну их к лешему! И взаправду на песке выкатают. Ишь, дьявол, пудов на сорок будет! -- говорил Кенка. -- А места жалко. Пойдем на старое? А не то, тут? Крупной рыбы теперь до вечера не поймаешь: на гулянку она ушла.
Пескарей таскали решетами. По всему берегу ловили ребята -- и у каждого на веревке была рыба. Посредине реки дяденьки ловили с лодок. Кенка кричал:
-- Эй, дяденька!
-- Что тебе?
-- Перевези на тот берег?
-- Я вот тебе перевезу!
-- Не твои ли это перевезенные? А, дядя? Дяденька молчал. Горя тревожно глядел на дяденьку, готовясь бежать.
-- Слышишь, что ли, рыбак? А рыбак?
Дяденька ворочался в лодке, опаздывал подсечь рыбу -- и грозил кулаком. Кенка заливался смехом.
-- Сноровки нет, сноровки нет у тебя, дяденька! Пусти на твое место! Тебе пескарей ловить!
-- Не кричите, ребятишки! -- ласково тянул дяденька. -- Рыбу пугаете.
-- Ишь, какой ласковый, папаша, -- отвечал Кен-ка. -- Почему не кричать? Не в церкви здесь.
-- Пошли вон! -- уже ревел дяденька, оборачиваясь к ребятишкам с яростными глазами. -- Стрелять буду!
-- Ха-ха! -- заливался Кенка. -- Да ну? Из поганого ружья стрелять-то будешь? А, дяденька?
Горя уходил потихоньку. Рыбак начинал сниматься с якоря.
-- Я вот тебе, сукин сын, задам сейчас! Погоди ужо!
Не беги, не беги!
Кенка пускал камнем около лодки -- бульк, бульк, -- и наутек.
Дяденька попусту снимался с места: отбежали уже далеко. Горя растерял на бегу всех пескарей. Кенка подбирал и вопил:
-- Стой, стой, Горька! Опять сидит в лодке!
Горя упрашивал не дразнить дяденьку. Кенка плясал на берегу, размахивая руками. Рыболов грозил веслом и поднимался вверх по реке.
-- Он нас заметил, -- трусил Горя, -- в следующий раз встретит и побьет.
-- Меня побьет?
-- И тебя и меня: он нас сильнее.
-- А я убегу.
-- Он догонит.
-- Тебя догонит, а меня не-е-т!
-- Он тебя не трогал? Зачем ты помешал ему?
-- Ну и иди к черту, раз не согласен по-товарищески жить! Я с Никешкой буду ходить. Тот не такой трус. Проваливай! И рыбы не дам тебе. Я наловил, а не ты. Твое дело только терять. Побежал, как заяц, и рыбу потерял.
-- Что думаешь -- и уйду! Никешка, может, со мной. пойдет, а не с тобой!
-- Никешка-то? С тобой? Нет, дудки! Мы, брат, с ним -- водой не разольешь! Иди к своей матери пироги жрать. Гусь свинье не товарищ. Не рад и знакомству с тобой! Иди, говорю! А то запущу камнем.
Горя боязливо пятился и уходил недалеко. Кенка снова закидывал удочку. Клевал сорожняк. В воздухе сверкали серебряные полоски, прыгали и прискакивали на песке рыбы. Кенка не смотрел за спину. Горя крутил на пальце веревку -- не мог оторваться от рыбы, незаметно переступая ногами.
-- Горюшка-а! -- вдруг орал Кенка изо всей силы. -- Где ты-ы?
И ухмылялся.
И во весь голос отвечал Геря:
-- Кенка-а, где ты-ы! И оба хохотали.
-- Знаешь, Горя, -- ласково говорил Кенка, -- пойдем яблоки воровать! Я знаю сад у купца Кондратьева. Яблоков, яблоков -- как на базаре. И все, понимаешь, красные, осинка, китайские есть. С переулка залезем: там амбары у него. Мы на амбар -- ив сад.
-- Увидят!
-- Кто увидит?
-- Хозяева. Воровать надо ночью.
-- Сказал тоже! И настоящие-то воры зря воруют ночью. Днем -- разлюбезное, дело. Купец думает: кто днем полезет? Никакой охраны потому нет. А мы тут дело и сделаем. Яблоки первый сорт. Мы с Никешкой в щелку смотрели. Ветер этак качнет ветку, а она, как язык у колокола, закачается. Тяжелая-тяжелая. А яблоко о землю чок -- и напополам! Не пойдешь, я за Никешкой тогда сигану. И с тобой больше никуда. Какой мне расчет время зря тратить? Мы с Никешкой мигнем друг дружке -- и пошла.
Кенка замотал леску, похлопал удилищем по воде.
-- Идешь, говорю? Я и один залезу. Мне -- хоть бы черт!
Пошли. У Гори колотилось сердце в груди. Как цыпленок в яйце стучит в скорлупу, стучала кровь.
Полезли. Кенка осмотрелся кругом и начал околачивать яблоки. Хватали. Горя набил карманы и насовал за лифчик. У Кенки рубаха оттопырилась пузырем.
Где-то кто-то в саду кашлянул. Прыснули. Вылезли в переулок -- катились яблоки по дороге. А в переулке стоял важный такой старичок с белой бородой, с тросточкой, в шляпе, качал головой и говорил:
-- Воришки, воришки, скверные воришки! Ах, нехорошо! Как нехорошо! Какой стыд! Какой срам посягать на чужое добро!
Горя не мог глаз поднять от сандалий. Кенка подобрал молча яблоки с земли, закусил самое большое яблоко, поглядел на старичка и цыкнул задорно и зло:
-- Иди, иди своей дорогой, старина, помирать пора! Старик завизжал, замахал на Кенку тростью, сердито переступал ножками в брючках.
-- Ах ты, хам! Ах ты, хамское отродье! Да как ты смеешь, негодяй! Горо-до-вой! Горо-до-вой!
Кенка сделал старику нос, похлопал себя по заду, толкнул Горьку -- и побежали.
Оглянулись. Старик вытирался платком, присел на тумбу, грозил вдогонку тростью.
Кенка остановился, посмотрел нарочно между ног ка старика и запустил в него яблоком.
Наелись яблок до отвала. Перекидывали остатки через Николу Золотые Кресты, покуда сторож не выбежал из сторожки с бранью на церковное посрамление. Яблоки бились о железную крышу со звоном и перепугали стрижей. Стрижи исчертили весь воздух черными карандашами вокруг Золотых Крестов. - Потом залезли на огороды к огороднику Степке Махорке: воровали огурцы. Махорка спустил собак. У Гори псы оторвали штанину: удержалась на нитке, у Кен-ки куснули ляжку. Псы гнали до пристаней, едва совсем не съели. Горя расплакался. Кенка одной рукой тер ляжку, другой жрал огурцы.
-- Из-за тебя, -- нюнил Горя, -- воруйте с Никешкой, а я не буду, не буду!
-- Ну и не воруй! Эка беда -- штаны разорвали. Мне вон мясо выкусили, а не плачу. Думаешь, не больно мне? Не плачь, говорю! Столько нет, так не ходи, сиди у матери под подолом!
-- Не смей... не смей трогать маму! -- бросился Горя с кулаками на Кенку.
Кенка ответил ему по уху. Шла мимо деревенская баба -- разняла и каждому сунула по совку.
Пошли по разным сторонам улицы, грозили друг другу и переругивались с плачем.
-- Вы безобразничать на улице? -- закричал городовой.
Сразу понеслись опрометью, вопя звонко и резко:
-- Селедка! Селедка! Селедка!
Городовой сорвался с поста, подбежал немного и бешено начал свистеть.
Тогда сбежались ребятенки вместе и скрылись за поворотом. Тут повстречалась нищая Даша-дурочка, большая, как колокольня, под зонтиком и в серых мужских валенках.
Кенка ее за платье сзади -- дерг... а она его -- зонтом...
-- Провались! Провались! Провались!
-- Даша двухэтажная! Даша двухэтажная! -- орал Кенка.
-- Двухэтажная, двухэтажная! -- помогал Горя.
-- Брысь, чертяки! Брысь, сатаняки! Фук, фук!
-- Даша-дурочка! Дурочка Даша!
-- Дурочка!
-- Скаты безрогие, -- промолвил купец, высовывая из окна большую волосатую грудь. -- Петру-у-шка, поддай им по зашеям за святую женщину!
-- А я вот чичас! -- кто-то загорланил за воротами.
Кенка отдал честь купчине и гаркнул:
-- Умой рожу-то, чертушка!
Купчина побагровел помидором и наполовину вылез из окна. А Горя запел:
-- Пуд Иваныч! Пуд Иваныч!
Купчина долго рычал вслед:
-- Хороших родителей! Нехороших родителей!..
Озоровали они весь день, пока не надрал им уши перевозчик Тит: застал на своей лодке, раскачивались они туда-сюда на воде, борта лодки стучали о камни, и вода всплескивалась, будто от громадных вальков.