К ночи ливень, словно плотину прорвало на небе, хлынул на ребятишек: не успели добежать до Рубцовской рощи. Ушли за пять верст от города.
Нагишом собирали дрова в чаще. Разожгли костер с масленицу: сушились. Грели чайник. Кидали в черно-звездное небо кровавые головни. Лазили, на деревья и качались на ветках. Перескакивали через костер. Кенка подпалил штанину -- палениной понесло. Никешке -- боролись -- свернули шею: едва разгладил. Строили шалаш из ельника.
Лес надвинулся, насупился, как из-под шапки, и обступил немым темным обручем. Валились падунцы-звезды. Всполохи разговаривали за лесом. Задыхались над костром ночные мотыльки.
Кенка с Никешкой жевали картошку. Горя лежал на животе в шалаше и глядел на огонь. Ненарочно закрывались глаза. Глухо говорили, будто под землей. Кто-то крикнул. Вздрагивал. И опять глядел на огонь. Кенка и Никеша молчали.
Огонь в костре -- тырк, тырк... Клал Горя на руку голову. Снилось -- Кенка на голове ходил, как в цирке, а Никешка из-за костра вылезал весь' красный, только лицо в пепле, и волосы дыбом. Горя ка-а-к крикнул! И схватился за нос.
Кенка с Никешкой от хохота катались по лугу. Горя выдернул из носу длинный канареечник. Вскочил на ноги и кинул в Кенку еловой веткой. А Никешка подкатился к Горе под ноги и опрокинул его.
-- Чего, дура, спишь? -- сердито сказал Кенка, когда устали тискать друг друга. -- Пришел в лес на ночь, так нечего спать! Попробуй усни, мы те в штаны уголья накладем!
А Никешка: - -- Накладем, ясно!
-- Я вам накладу! Я палкой!
-- Кто кого еще палкой сперва? Сидел бы дома, а то увяжется! Ну скажи, зачем пошел?
-- А ты зачем?
-- Я тут с тятькой, поди, с пяти годов хожу на ночь. В прошлом году мы лисицу тут видели.
-- Да, видели! Наврешь ты!
-- Я навру? Я навру? Ах ты, макака чертова! Пойдем, спроси у тятьки. На что спорить хочешь? У тебя есть гривенник?
-- Есть.
-- Давай на гривенник: если вру я -- тебе гривенник; если не вру я -- мне гривенник! Никешке разнимать!
-- У тебя и гривенника-то нет: ты проиграешь и не отдашь!
-- Я не отдам? Да я на целый полтинник могу биться. Рядом с нами живет старая барыня, все куриц жрет, а резать боится, я у ней резаком; Она мне вперед под куриц даст не то что гривенник, а рупь. Идет на полтинник? Ну?
-- Ему жалко, -- говорит пренебрежительно Никешка.
-- А какой у лисицы хвост? -- допытывался Горя.
-- Хвост? Длинный и рыжий. А мордочка востренькая. Другие такие собаки у господ бывают. Ты тоже из господов, -- у тебя нет такой собаки?
-- У нас волкодав.
-- Волкодав, а, поди, давит крыс! Хочешь, что ли?
-- Нет, не хочу.
-- То-то! В следующий раз по морде съезжу, если будешь зря задевать. Вру! Я никогда не вру. Тятька еще этой старой барыне -- куриц-то любит -- при мне рассказывал про лисицу. Барыня его сортир починять позвала. Я к отцу и забежал. Тятька говорит: ружья не было, по грибы ходили, -- не ушла бы лисица -- хороший мех. Барыня еще с ручками под платком поежилась так -- сидит у сортира, чтобы отец не стянул, думает, чего из ее добра -- и говорит: "Какой вы, Кенсарин, жестокий". Выкает старая хрычевка, а сама отца вором считает. Так под ее глазами тятька весь день и проработал, не отошла, у сортира и пирожки кушала. Тятька, не будь глуп, ей на ответ: "Грубость наша, барыня, тому дело, -- образования у нас никакого. Не то что зверя, человека для нас убить ничего не стоит". Вот залил, черт! А сам усмехается. Я тут барыне -- осерчал на нее -- такая противная, пухлая, как квашня в ноздрях, к руке прилипает тестом, -- не отскребешь... "Сама, небось, куриц, говорю, заставляешь резать..." Отец на меня глазами как пальнет: "Тебе чего тут? Марш домой на наседала!" А барыня ему: "Ничего ничего, Кенсарин, я не сержусь, я ему растолкую, он еще глупый мальчик". Отец на меня замахнулся тряпкой, я из квартиры. Глупый! Старая сквалыжина! Долго потом не звала куриц резать -- но обошлось, зовет. Прихожу на двор. На крылечке сидит. Ласково так улыбается. А я черт-чертом с топором. "Кенушка, -- пиликает, -- зарежь курочку, отруби ей головку". "Где?" -- говорю. Куриц зовет: тю-тю, тютеньки! Курицы, дуры, около ее хохлами трясут. На коленки ей собираются. Пощупала, которая пожирнее -- на вес подняла, поцеловала ее будто -- и подает мне. Я, конечно, топором раз -- и не копайся. Гляжу, старая червоточина глаза зажмурила и как плачет. Потом мертвую почала гладить, по-бабьи так запричитала: "Прости меня, курочка, прости, голубушка". Во! А ты вру! Сам не видел, так думаешь и другие не видели?
-- Я на картинке видел.
-- На картинке что? Ты живую увидай! Это совсем другое дело. Чучела из лисиц делают. Есть в городе чучельщик Арсеньев -- полная комната всяким зверьем заставлена. И лисицы есть. И шерсть настоящая, глаза только стеклянные, а того нет, как у живой вид.
Горя помолчал. Кенка подбросил хвороста в костер и сплюнул. Никешка запихал пальцы в рот и засвистал.
По лесу покатился горошинками свист, деревья будто испугались и зашелестели, Кенка заорал благим матом:
-- Грабят! Грабят! Караул! Грабят!
И пока в лесу кричало эхо "грабят", -- оба хохотали. Горя испуганно оглянулся по сторонам и забился поглубже в шалаш.
-- Давай, Никешка, убьем Горьку! -- вдруг серьезно сказал Кенка, -- у него гривенник есть. Убьем и зароем в лесу. Никто не узнает. А и узнают -- ничего нам не будет -- мы маленькие!
Горя торопливо ответил из шалаша:
-- Я и так отдам. Я с вами последний раз дружусь, раз вы такие...
-- Ты теперь в наших руках, что хотим, то и сделаем^
-- Чего с ним разговаривать! -- закричал Никешка. -- Давай деньги!
Горя долго рылся в карманах, наконец подал Кенке серебряный гривенник.
-- По пятаку на брата, Никешка, -- спокойно говорил Кенка. -- Славное дело сделали!
Горя всхлипывал.
-- Экая баба! -- возмутился Кенка. -- Замолчи, дьявол! Говорят тебе, замолчи: все равно убьем! Понапрасные слезы! ,
Горя зажимал рот, голова тряслась, по рукам бежали слезы.
-- И зачем ты только валандаешься с нами, плакса, -- рассердился Кенка. -- Попался теперь! Нечего! Мы, брат, с Никешкой тебя нарочно сюда заманили: нам деньги нужны!
Горя рыдал:
-- Что я вам сделал, что я вам сделал?
Кенка с Никешкой шептались, Горя в ужасе забирался в глубину шалаша.
-- Вылезай! -- скомандовал Кенка. -- Конец твой приходит, Никешка, точи нож!
Никешка выхватил из кармана маленький перочинный ножик, плюнул на него шаркнул о рукав рубахи.
-- Не вылезу, не вылезу! -- бился Горя. Никешка пронзительно свистнул раз и другой, Кенка на четвереньках пополз в шалаш, Горя уцепился за стенку... Кенка сильно схватил Горю в охапку, прижал к себе и сказал:
-- На тебе твой гривенник! Мы же в шутку!
И залился смехом. Горя не верил.
-- Во дура! -- удивлялся Никешка. -- Поверил взаправду!
-- Ну его!
Горя долго не мог успокоиться. Наконец он опустил гривенник в карман и тихонько выбрался к огню.
-- Что, струсил? -- спрашивал Кенка. -- Педи, страшно было?
-- Да-а, страшно! Я нарочно! Кенка и Никешка прыснули.
-- Говори там".
-- Рассказывай...
-- Во вывернуться хочет!
Горя молчал. Вдали закричала сова. Где-то свалилась сухая ветка. Горя пришел в себя и спросил:
-- В лесу, как думаете, ребята, есть разбойники?
-- Были да сплыли, -- отвечал Кенка. -- Какие в таком лесу разбойники? И лес-то с рукавицу!
-- Ну, это ты напрасно, Кенка, -- не согласился Никешка, -- позапрошлый год тут, говорят, девку убили, титьки вырезали и всю одежду посымали.
-- Так это не разбойники, свои же деревенские али цыгане. Разбойники, те шайкой нападают-.
-- Чего на одну девку шайкой нападать? Дал ей раза -- и пар вон!
-- Какая девка! Другая девка с пятерыми справится. На девку разбойники и нападать не станут. Чего им от девки взять? Разбойники -- те насчет купцов промышляют -- из-за денег убивают. Они живут в дремучих лесах -- по тропке ходят. Никому не добраться до их жила!
-- А как они зимой живут в лесу, -- ведь холодно?
-- Холодно? А шубы на что? Зимою они с купцов зимние шубы сымают для тепла, а летом -- пиджаки и жилетки. Так и живут!
-- Пойдемте, ребята, в разбойники, -- предлагал Горя, -- оснуем шайку. Мне нисколько не страшно! Будем выходить на большую дорогу с ножиками.
-- Ты не годишься, -- сказал Кенка, -- ты со страху всю шайку провалишь. Тебя только разве в кашевары заместо стряпухи, потому как у разбойников бабов не бывает.
-- Я и без вас осную, -- рассердился Горя, -- а в кашевары не пойду. В кашевары можно взять нашего повара. Как у папы, на жалованье он пойдет.
-- Разбойников из богачей не бывает, -- засмеялся Никешка, -- разбойники богачей грабят. После отца тебе, поди, папуша денег останется. Зачем тебе идти в разбойники? Нам с Кенкой -- другое дело.
-- Черт с ним, возьмем, -- махнул рукой Кенка. -- Деньги его в общую кассу. Я атаманом. Согласны, что ли?
Никешка пальцы в рот -- и засвистал. Кенка с Горей дико закричали на невидимые жертвы разбойничьей шайки.
Ночь светлела.
Костер дотлевал. Ребятенки устали, забрались в шалаш и прижались друг к другу.
-- Не уснуть бы, ребята, -- беспокоился Кенка, -- после дождика грибы в ночь растут. Проспим -- деревенские все охватят. Можно много набрать сегодня.
-- Нет... зачем спать... -- бурчал сонный Никешкин голос.
-- Я... нельзя, -- бормотал Горя. Клевали носами, вздрагивали. Проснулись от холода. Вскочили.
По небу расстилались кудрявые шкуры белых облачных медведей, солнце чуть трогало их своей золотой кистью, красные солнечные реки текли из-за окоема, выходили из берегов и разливались золотым половодьем rio лазури. И вместе с солнцем проснулся ветер, подул на рощу широкими губами, и роща трепетала, гудела, кланялась, кудрявилась, листала зелеными гривами.
Ребятенки аукались, собирая грибы.
-- Ребята! Ребята! Вот так боровик: с катаник будет! -- кричал Кенка.