Эндри Войланд занялась такой игрой в своей комнате в "Plaza": выдвинет ящик, посмотрит, что там лежит, возьмет рубашку, чулок, платок и отложит в сторону. Погладит, не зная, что делать. И думает о том, что было, и чувствует, что нечто должно придти. Иногда она внезапно испытывала отвращение к себе и ко всему, что ей предстояло сделать с собой. Так, вероятно, гусеница сама себе становится противной, когда чувствует у себя появление крыльев.
Увидев свой костюм для верховой езды, она рассмеялась. Чего ради притащила она его с собой из Гринвич-Виллиджа? До весны она уже не сможет ездить в Парке, а тогда -- давно уже будет в Европе. Там она, конечно, его не наденет. Если ей и суждено когда-либо сидеть на коне, то не в таком костюме. Она бросила на стул костюм, шляпу, сапожки. Позвала горничную.
-- Возьмите это, -- сказала она, -- мне это уже не нужно!
Девушка посмотрела на нее с удивлением:
-- Возьмите, -- повторила она. -- Я дарю вам.
Вы можете это продать.
Девушка сложила все аккуратно и унесла, забыв только хлыст. Эндри взяла его в руку, свистнула по воздуху, описав круг снизу вверх, как это делала когда-то бабушка, графиня Роберта, владелица замка и земли Войланд, вотчинница Цюльпиха и Краненбурга на Рейне! Вполголоса произнесла эти слова: как они звучат! Она, она -- всего лишь Эндри Войланд, и больше ничего!
Теперь, когда снова Войланд взял в свои руки мужчина -- ее зять, этот капитан фрегата из Баварии, имени которого она не знала, -- он получит эти красивые титулы.
Конечно, Германия -- уже республика, и ничего этого больше нет, но в Войланде все это будет. Бабушка это постепенно устроит. Она попросит нассауских властелинов или пустит в ход дружеское расположение ее люксембургского высочества либо голландской королевы.
А если бы было иначе! Если бы она дождалась кузена Яна, вышла за него замуж даже против его воли? Тогда, понятно, все эти титулы стояли бы на ее визитной карточке... Прибавлено было бы и его имя: Олислягерс. Но на него никто бы не обратил внимания. Боже! Дважды она была замужем. Носила две другие фамилии -- и выбросила их вместе с мужьями. Осталась чем была и чем навсегда останется: Эндри Войланд.
Нет, нет, не навсегда. Уже скоро она не будет... Войланд -- да, но...
И она подумала: теперь Ахиллес, наряженный девушкой, прощается с дочерями Ликомеда.
В замке Войланд была большая зала с брабантскими гобеленами, вытканными по рисункам Рубенса. Везде царили его тела. Богини и полубоги, герои и центавры -- все было насыщено нидерландской силой. А краски!
Сюда ее водила бабушка и рассказывала ей все эти истории про богов и героев. Там был и Ахиллес, переряженный девочкой, укрытый матерью среди семи дочерей Лнкомеда, чтобы его не взяли на войну, где ему предстояло погибнуть. Все восемь были совсем как девочки, и нельзя было среди них отличить мальчика. Когда Эндри подвела к гобелену свою Петронеллу, та не смогла разобрать, какая из девочек -- Ахиллес.
Но хитрый Одиссей знал, что без Ахиллеса не победить Гектора. Вместе со своим другом Диомедом он переплыл море, навестил дочерей Ликомеда и среди подарков положил меч. Одна из восьми схватилась за меч. Эта и была Ахиллесом...
* * *
Об этом вспомнила Эндри Войланд в своей комнате в "Plaza". Ахиллес прощается с подругами своих игр, сбрасывает женское платье и идет за мудрым Одиссеем. Ахиллес становится мужчиной и героем.
Тогда она очень походила на девочку-Ахиллеса. Но никто не дал ей меча, который бы сделал ее мужчиной.
Прошло двадцать лет. И теперь приходит к ней некто, мудрый, как Одиссей: Брискоу. Он предлагает ей нечто -- меч ли это? Меч, превращающий ее из женщины в мужчину?
Эндри Войланд улыбнулась. Она подумала: очень острый, режущий меч. Обоюдоострый.
* * *
Как должна теперь выглядеть бабушка Роберта? Уже давно прабабушка. А теперь и пра-пра-бабушка. Ей всего семьдесят шесть или семьдесят семь лет, не больше. Ездить верхом, кататься на коньках она уже не может. Но держит ли она еще соколов? Старый кучер, наверное, уже умер, хромая Гриетт -- тоже, а вместе с ними и все, все животные, которых она некогда гладила и ласкала. Петронелла давно замужем, у Катюши -- детей, как трубочек у органа, и все такие же белобрысые неряхи, как она сама.
Ничто больше не связывает ее с тем, что нынче представляет собой Войланд, ни один человек, ни одно животное. Ничто, кроме воспоминаний. Быть может, Ян? Достиг ли ее высокомерный кузен в жизни большего, чем она? Он мог бы владеть всем этим, с ней впридачу. За песню и за кусок хлеба -- он мог только палец протянуть. А он оттолкнул все это пинком ноги, как старую калошу в уличную корзину!
Ян -- человек, для которого всякое дело и всякое действие никогда не являлись средством, а только целью. Он постоянно что-то начинал, что-то, казавшееся ему важным и достойным страстной работы. Осуществлял это -- и терял затем всякую охоту, отбрасывал прочь. Ах, у нее было иначе: она отказывалась раньше, чем достигала цели! Обстоятельства оказывались сильнее ее, он же был их господином. Это и значит, что он был мужчиной, а она -- женщиной. Так оно и было, только так, -- думала она.
* * *
Кузен приезжал в Войланд только на каникулы -- и то не всегда. Он не был ни полюсом, ни осью, вокруг которой вращалась ее жизнь. Он был лишь верстовым столбом в ее жизни. Когда он появлялся, это означало, что истек определенный отрезок времени.
Когда Эндри было шесть лет, а кузену вдвое больше, он привез с собой на Пасху ружьецо, но бабушка его отняла. Она была госпожой охоты, но охотилась только с соколами. Как охотник презирает мужика, убивающего дубиной зверя, попавшего в капкан, так и она презирала охотников, бьющих дичь из ружья.
Яну было запрещено стрелять лисиц и зайцев. В конце концов бабушка ему разрешила стрелять разорителей гнезд: ворон, соек, сорок и одичавших кошек. Когда мальчик запротестовал, говоря, что уже два года тому назад он застрелил своего первого дикого козла, она положила ему плату. За голову вороны -- десять пфеннигов, за сороку и сойку -- по марке, за дикую кошку -- пять. Он взял с собой Эндри, научил ее стрелять. А сам подымал ружье только при ее промахе. Он считал ниже своего достоинства бить такую мелочь: это была забава для детей или для прислуги. Когда Эндри убила первую кошку, он подарил ей ружье.
Он говорил, что ему самому нужно настоящее охотничье ружье, двустволка или трехстволка. Он мечтал о болотах с крокодилами и носорогами, о джунглях, где бродят пантеры и крадутся тигры, о пустынях со львами и жирафами. Все же назначенная бабушкой плата за дичь прельщала его. Если он наберет достаточно денег -- сможет купить трехстволку.
Эндри должна была ему помогать. Он мечтал бить коршунов -- но ему доставалась грязная работа: только вороны.
Дети начали лазать по деревьям, разорять вороньи гнезда. Бабушка охотно платила и за вороньи яйца.
В последний день своего отпуска Ян подсчитал выручку. Для покупки охотничьего ружья много не хватало. Бабушка великодушно добавила недостающую сумму. Но мальчик отклонил это, сказав, что она может либо спрятать деньги, либо отдать их бедным. На что ему теперь трехстволка, когда он должен еще пять лет сидеть, скорчившись, в школе!
Когда Ян, окончив школу, поступил в Страссбургский университет, он привез с собой в Войланд рапиры и научил Эндри фехтовать.
После этого он не появлялся целый год. В тот год Эндри училась охоте.
За это дело бабушка взялась основательно. Соколиная травля -- не спорт и не только охота. Как и бой быков, это наука и искусство.
Однажды зимним утром бабушка отвела Эндри с Петронеллой в Рубенсовскую залу, в которой все окна были плотно занавешены. В огромном камине горели дрова. На столе под зажженными лампами лежало множество книг. Эндри должна была их учить. Если чего не поймет, пусть спросит Петронеллу. Последняя дочь надсмотрщика за дичью выросла среди соколов и все разберет. Клаас принесет им обед, -- сказала графиня и ушла, замкнув дверь.
Эндри и Петронелла взялись за книги, но ничего не могли в них понять. Некоторые были написаны даже на непонятном для них языке -- по-латыни, что-ли, или по-гречески.
Эндри разбирала немецкие и голландские заглавия.
-- Спиши эти, Петронелла, -- сказала она. -- От чтения мы можем избавиться. Бабушка ведь тоже этого не прочтет!
Так они отложили много книг, списав лишь заглавия, чтобы сказать бабушке. Но большинство книг было с рисунками. Рисунки Эндри понравились. И по рисункам с помощью Петронеллы она научилась отличать соколов от ястребов. История соколиной охоты Домбровского ее заинтересовала...
Пять дней до воскресенья запирала графиня обеих девушек я Рубенсовской зале, а затем отправила их в охотничий замок.
Там за их обучение взялся старый егерь, отец Петронеллы -- Гендрик ван дер Лер.
Он показал ей, как приручают соколов. От многих старых жестоких приемов уже отказались. Соколам теперь уже не сшивают веки, чтобы держать птиц во тьме, а надевают на голову колпачок. Можно приручить сокола, и не держа его предварительно целые дни в возбуждении, не изводя его голодом и не мешая ему спать ночи напролет.
Эндри очень гордилась, узнав, что сокола-самки сильнее и больше самцов и для охоты ценнее. Самцы не носили собственных имен. Почти всех их безразлично называли "терцелями". Самки имели имена. То и дело старый сокольничий среди соколов звал Фаусту и Фенгу, Флору и Фриду, среди ястребов-перепелятников -- Стеффи, Софию и Сабиллу, среди дербников -- Майю и Монику.
-- Самки лучше! -- с гордостью заявляла Эндри.
-- Только для соколиной травли, -- смеялся сокольничий, -- больше нигде. И уж наверное не у людей.
Эндри задумалась:
-- А бабушка?
Гендрик ван дер Лер почесал затылок.
-- Графиня, -- начал он. -- Как сказать! Если нет графа... Но если появится такой в Войланде, не думаю, чтобы он был терцелем!
Эндри согласилась. Если она когда-либо станет графиней, то также не захочет иметь своим мужем какого-нибудь терцеля.
Хищные птицы сидели на деревянных шестах высотою от половины до полутора метров. Самой красивой была Иза, ослепительно белая, синеокая, которую графиня лично привезла из Исландии.
Всему научилась Эндри: как держать соколов, как их кормить, как прикармливать, массировать, угощать и благодарить за победу...
* * *
Когда Эндри было уже пятнадцать лет, в Войланде снова появился Ян. Он уже кончал университет и должен был сдавать экзамен на доктора. А затем -- что будет затем, он еще не знал. Бабушка очень хотела бы удержать его в Войланде. Она не говорила об этом ни слова, но это видно было по всему. Она все делала для того, чтобы пребывание в Войланде было ему приятно. У нее были намерения, которые Эндри хорошо понимала. Она уже не была ребенком. Ее кровь пела, когда она снова увидела своего кузена.
Только Ян ничего этого не замечал.
Впервые графиня взяла его с собою на соколиную охоту. Это было самое любимое ее дело и лучший ее подарок. Ее единственное удовольствие.
Графиня размышляла: чем удержать юношу, если он не пристрастится к соколиной охоте? Обширно и красиво поместье Войланд, молода и пышно расцветает его наследница. Но и то и другое он может найти где-либо в другом месте на свете. Но где он еще найдет взлетающих к небу соколов?
И Эндри понимала это. Поэтому-то и должна была она изучать соколиную науку. Взлет соколов. Войланд и она -- все это было одно, неразрывно связанное. И бабушка собиралась с улыбкой передать своему внуку этот королевский подарок.
Был поздний март, когда приехал Ян. Уже распускались первые почки. В Войланде воцарялась весна.
Эндри свела Яна в Лесной Дом. Она могла ему показать, чему научилась. Она позвала сокола-самца Бриттье, прыгавшего на кухне у ног жены Гендрика. Взяла его на перчатку и представила кузену. И этот терцель, смирный, как овечка, с женщинами, но едва дававшийся в руки самому Гендрику, тотчас же дозволил Яну потрогать себя. Не очень охотно и любезно, но все-же дозволил. Ян почесал ему, как попугаю, темя и шею -- ласка, к которой сокол совершенно не был привычен.
Он отнял голову и даже ударил острым клювом, но в воздух, а не в палец. Затем он взлетел к Яну на плечо и, так как Эндри надела кузену перчатку, перелетел; к нему на руку. Эндри массировала птицу, и Ян сделал то же. Терцель спокойно снес это, точно знал его многие годы. Это был огромный успех для Яна.
Вечером Эндри обо всем рассказала бабушке.
-- Бриттье при этом мурлыкал, -- сказала она. -- Дрюкье Лер слышала, как он мурлыкал.
Графиня улыбнулась.
О, она знала, что из Яна выйдет прекрасный соколиный охотник! Она это почувствовала, так же, как и Бриттье. И она легко погладила Эндри по волосам и по щеке.
-- Бриттье полюбил его, -- сказала она тихо, -- любишь ли ты также?
-- Да, -- ответила Эндри и покраснела, но вовсе не из-за этого "да". Оно было естественно. Что другое могла она сказать? Она покраснела потому, что бабушка к ней наклонилась и она внезапно почувствовала: сейчас бабушка поцелует.
Но графиня Роберта не поцеловала свою внучку. Раньше этого никогда не делала, не сделает и теперь.
Легкими пальцами она погладила ее по волосам, по лбу и по щекам.
Как бабушка распорядилась, так Эндри и повела своего кузена на соколиную охоту. Вначале взяла только пару перепелятников, одного дербника, а из благородных птиц только двух соколов -- и то терцелей. Били сор о к.
На другой день они взяли Гендрика и пошли с перепелятником и маленькой ястребицей Геллой. Увидели куропатку. Эндри спустила перепелятника Стеффи. Та сбила куропатку и вернулась к девушке на руку. Гелла взяла быстро удиравшего зайца. Она ухватила его сзади обеими лапками. Так силен был прыжок зайца и так быстр взлет в том же направлении ястреба, что Гелла подняла зайца и пронесла его в воздухе над землей на расстоянии целых десяти шагов.
Глаза Яна заблестели:
-- Нравится тебе? -- спросила Эндри.
Он молча кивнул головой.
Гелла вернулась на перчатку Эндри. Гендрик схватил зайца. Тот не был ранен. Ястреб только поцарапал кожу. Он убивает, лишь когда бьет в сердце. Гендрик потрепал зайца по животу:
-- Молодая зайчиха! С полдюжины зайчат в брюхе. Не ожидали они, что в столь раннем возрасте сделают воздушную прогулку!
Он посадил зайчиху на землю, но та от страха не двигалась с места.
-- Не бойся, заинька! Опасности нет, беги, беги!
Зайчиха осторожно сделала один шаг, другой и стала улепетывать во все лопатки.
После этой охоты Ян целый день возился с ястребами. Кормил их, прикармливал, массировал, выносил против ветра. Когда они вечером вернулись в замок, графиня очень радовалась:
-- У него Войландская кровь.
Но эта кровь не мешала Яну Олислягерсу быть чем-то, очень озабоченным. Он получал временами письма и тогда становился ни на что не годным. Бабушка мудро не спрашивала его ни о чем. Он может ехать куда хочет, но, быть может, он желает увидать травлю цапель?
Ян остался... Сокола удерживали его. Быть может, и Эндри. Он все еще, впрочем, видел в ней ребенка. Ни разу не обратил внимания, что она уже давно расцвела... Росту такого же, как и он сам. Но от нее исходило что-то, что успокаивало его, отвлекало от мучивших его мыслей. А чувства его спали, он мечтал об иной, которая находилась вдали.
Не то, чтобы он не замечал юной красоты Эндри. Нет, он дивился ей, но тотчас же забывал.
За ужином они сидели теперь уже рядом с бабушкой, а не так, как раньше, ниже ее. Графиня забыла свой платок. Эндри вскочила, чтобы подать его. Когда она вернулась, взгляд Яна упал на нее:
-- Бог знает, -- воскликнул он, -- как ты выросла и похорошела, Приблудная Птичка!
-- Ты это только теперь заметил, -- усмехнулась бабушка, -- хотя целые недели проводишь с ней вместе!
-- И уже три раза это мне говорил, -- воскликнула Эндри, -- теми же словами.
Это его смутило. Он вспомнил, что действительно уже один раз это заметил и сказал ей.
-- Я забыл, -- пробормотал он.
После ужина они пошли в Рубенсовский зал. Он подбросил в камин несколько поленьев. Эндри близко подошла к нему и схватила за руку.
-- Может быть, ты мне скажешь, что с тобой? -- прошептала она.
Он оттолкнул ее.
-- Ничего, ровно ничего. И, кроме того, тебя это не касается.
Пришла бабушка. Он пододвинул ей кресло к камину. Посыпались на пол книги. Те старые книги о соколиной охоте, которых Эндри не могла прочесть. Ян взял их, перевел ей заглавия.
-- Невероятно, как ты необразована! -- стыдил он ее.
-- Оставь ее, -- сказала бабушка. -- Жизнь длинна -- много времени для ученья. Ты мог бы ее поучить, если хочешь.
* * *
"Большой охотой" руководила сама графиня. Она сидела на своем сером в яблоках коне, за нею -- Ян и Эндри. Петронелла шла с собаками. Три парня, служившие у Гендрика, несли шесты с соколами. Замыкал шествие Питтье на своем спокойном фландрском тяжеловозе. По обе стороны у него висели корзины с завтраком и мешки для добычи. На шестах сидели только благородные сокола и с ними сильный ястреб -- Гильда. Ни одного терцеля.
Но Иза, белоснежная Иза сидела на руке у графини.
Они били голубей, соек, ворон, уток, которых поднимали собаки.
Одна собака отстала. Лай ее слышался с одного места в камышах.
-- Должно быть, большая утка, -- сказал Гендрик и свистнул собаку.
Та не прибежала. На ее лай к камышам бросились другие собаки. Вдруг раздался пронзительный вой. Из камышей выползла собака с окровавленной головой и сломанной передней лапой. А затем наконец выплыло в воздух что-то большое и сильное, ослепительно белое.
-- Лебедь, ей-богу, лебедь! -- закричал Ян.
В одну секунду графиня сняла колпачок со своего сокола.
-- Дикий лебедь! -- торжествующе крикнула она. -- Лети, белая Иза!
Исландка поднялась в воздух. Ее острым глазам не понадобилось и секунды, чтобы усмотреть дичь. Охота продолжалась недолго. Как ураган, она упала и села на горло гордой птице. Лебедь ударил могучими крыльями. Белое на белом, ехала на нем Иза. Охотники пришпорили лошадей и погнали за ними. Графиня далеко впереди всех. С лаем бежали собаки. Лебедь повернул назад, видимо, искал чащу, чтобы скрыться. Но белая Иза принудила его опуститься на землю.
Охотники были уже возле них. Спрыгнули с коней. Иза оставила свою добычу и вернулась назад, на руку к своей госпоже.
Лебедь лежал на земле, и шея его была окрашена красной кровью. Псы с лаем бросились на него. Он привстал и ударил одну собаку так, что она отлетела на пять метров. Прибежал Гендрик. Прежде всего он отогнал собак. Затем вместе с графиней взял лебедя. Тот не оборонялся, точно чувствовал, что ему уже ничего не грозит. Гендрик связал ему сначала крылья, потом клюв, наконец -- ноги. Очень внимательно осмотрел горло.
-- Ничего опасного, -- установил он. Поднял и положил птицу в одну из сетей на лошади Питтье.
-- Что ты хочешь с ним сделать, бабушка? -- спросил студент.
-- Вылечить его, -- отвечала она. -- Затем надеть ему на лапу кольцо в память о нынешнем дне и подарить ему свободу.
* * *
Они завтракали под апрельским солнцем. Петронелла и Эндри прислуживали. Графиня разлила вино в узкие серебряные бокалы и сделала знак Питтье. Он подвел ей коня, поддержал стремя -- это была его привилегия, которой он никому не уступал. Она вскочила на лошадь и выпила свой бокал в седле.
Ян смотрел на нее во все глаза: этой женщине было 55 лет!
-- Бабушка... -- начал он и споткнулся. -- Как можно тебя называть бабушкой?!
Он поднял свой бокал и закричал:
-- Да здравствует Роберта, королева соколов Войланда!
Графиня засмеялась.
-- Слышала, Иза? -- сказала она и, обратясь к студенту, добавила:
-- Это очень любезно с твоей стороны, мой мальчик, благодарю тебя.
И, может быть, слегка увлажнились ее глаза. Кто знает? Она передала Питтье бокал, взяла хлыст, описала им в воздухе свистящий круг и помчалась вперед.
Эндри тоже была уже на коне. Одно стремя закрутилось. Ян подошел его поправить. Она нагнулась к нему и поцеловала его в голову.
-- За что? -- засмеялся он.
-- За твой тост! -- сказала она. -- Бабушка его тебе никогда не забудет...
Около тополей начиналось болото. Там кружились вороны. Графиня с раздражением смотрела на них в бинокль.
-- Куда запропастились носильщики? -- нетерпеливо крикнула она. -- Тут работа для ястребов...
-- Почему ты не бросила на них свою исландку? -- спросил Ян.
-- Иза слишком хороша для этой черни.
Когда одна из ворон вытащила из кустов яйцо цапли, графиня была вне себя от гнева. Но уже подъехал Питтье, а сзади него на лошади сидел Маттес с шестом.
-- Это умно, -- крикнула графиня. -- Есть у тебя ястреб? Гильда? Брось ее на ворон.
Парень исполнил приказание -- с седла бросил птицу в воздух. Ворона тотчас ее заметила и на ястребиное "ивье!" ответила таким неистовым карканьем, что в одну секунду привлекла с тополей весь вороний народ. Но ястреб не утратил своего хладнокровия и посреди этой черной массы. Он внезапно упал на землю, сопровождаемый воронами, побежал по земле, снова поднялся, обернулся и рассек черную воронью тучу. Затем, поднявшись высоко, точно собираясь улететь, паря над своими врагами, ударил ворону, летевшую выше всех. Схватил ее одной лапой за спину, другой -- за горло и разорвал. Бросив добычу на землю, ударил другую ворону, убил ее. Черные птицы не отставали от него ни на минуту, клевали в его направлении, преследовали ястреба вплоть до руки Эндри. Еще раз поднялся ястреб, ударил третью ворону. Остальных разогнали подоспевшие охотники криками и камнями.
-- Это Гендриково искусство! -- крикнула графиня. -- Никто на свете не может соперничать с Тильдой! Никто лучше ее не дерется, окруженный черной бандой! И все же она не перестает быть разбойником. Только грабители и умеют обращаться с грабящей чернью...
Началась настоящая травля цапель. Спущены были все благородные сокола. Цапли взлетали с отброшенными назад шеями. Над ними парили сокола, падали вниз, садились на цапель, бросали их на землю. Так быстро все это происходило, что Ян не заметил, как наступили сумерки.
Помощники сокольничего бегали в разные стороны, собирая соколов и подымая легко раненных цапель. Их тщательно перевязывали и складывали в корзину.
-- Для чего они? -- спросил студент.
-- Возьмем домой, -- отвечал сокольничий. -- На них будут учиться наши соколята. Им ничего, барин, не будет. На шею наденем кожаную муфту для защиты, а на клюв колпачок, чтобы защитить соколов. Так ни те, ни другие никому вреда не нанесут. А через две недели цапли с кольцом на ноге уже полетят обратно на свое становище класть яйца и выводить птенцов.
Собаки вспугнули старую большую цаплю, которая поднялась очень высоко. Графиня бросила на нее свою исландку, белоснежную Изу. Обе птицы забирали вверх, стараясь очутиться одна над другою. Иза была быстрее. Скоро она поднялась выше цапли и пропала в темных, низко нависших облаках. Но и цапля не уступала, хотя едва ли могла уже видеть своего врага. Она тоже подымалась все выше, держа шею вытянутой назад, а длинный клюв подняв прямо, как свечу, наверх. Из облаков сокол, хорошо нацелившись, падал на свою добычу.
-- Вот! Вот! -- кричала Эндри.
Словно молнией блеснула цапля своим острым, как копье, клювом и ударила убийственным оружием -- раз и два! -- белую Изу.
Дикий крик огласил поляну:
-- Иза!
-- Бросьте ястреба!
Цапля полетела вниз, опустив клюв, встряхнулась, потащила мертвого сокола на землю. Но, увидав нового врага, опять поднялась вверх. Гильда -- за нею. Снова высоко в облаках исчезли обе птицы, затем упали вместе -- и теперь уже спину старой цапли когтила победительница Гильда.
Помощники сокольничего бежали по лугу.
-- Добейте цаплю! -- крикнула им графиня. -- Но тотчас же отменила свое приказание:
-- Нет -- дайте ее сюда!
Ян посмотрел на нее. Она была бледна, как смерть, и сгибала хлыст, точно хотела его переломить, стянула с руки соколиную перчатку и бросила ее на землю. Дыхание стало коротким, прерывистым. Вокруг нее все молчало. Не слышно было ни единого слова.
Парни принесли ястреба и раненую цаплю. С другой стороны бежала собака с мертвой Изой во рту.
Гендрик осмотрел цаплю.
-- Шея немного порвана, -- установил он, -- но скоро заживет. У нее уже два кольца. Три года тому назад ее ударила Франсез, а год спустя -- Фенга. Что с ней сделать? -- спросил сокольничий.
-- Возьмите ее с собой, -- приказала графиня с дрожью в голосе. -- Присмотрите и отпустите на свободу, как только будет здорова. Я дам вам, Гендрик, золота. Сделайте ей золотое кольцо -- она убила белую Изу!
-- Дай мне Изу! -- сказала Эндри охотнику. -- Я похороню ее в парке.
Графиня подняла руку.
-- Нет, -- заявила она твердым голосом, -- соколиный обычай не таков. Соколу и соколиному охотнику принадлежит то, что падает на соколиной охоте. -- И, обратись к помощнику сокольничего: -- Получил уже ястреб свою награду? Отдай ему Изу.
Маттес взял Гильду на рукавицу и дал ей драгоценный прикорм. Коварно и зло смотрел желтый глаз ястреба. Гильда жадно схватила своей желтой лапой мертвого сокола. Спереди растеребила шею до мяса и начала набивать свой зоб.
Таков был конец белой Изы.
* * *
Графиня свистнула своим бичом и сказала:
-- Для меня достаточно на сегодня!
-- Мы поедем с тобой, бабушка! -- воскликнула Эндри.
-- Нет, -- возразила та. -- Нет оснований из-за моего настроения прекращать охоту. Что за важность -- белый сокол! Спустите других соколов! Гендрику нужно еще перу цапель для его детской.
Она сделала общий поклон, повернула лошадь и ускакала галопом.
-- Она никогда не забудет Изы! -- сказал сокольничий.
Без графини охота клеилась плохо и скоро прекратилась.
* * *
Вернувшись домой, Эндри немедленно бросилась к бабушке. Она нашла ее одну в глубокой задумчивости.
-- Это из-за Изы? -- спросила Эндри.
-- Нет, -- ответила бабушка.
Она взяла со стола письмо и передала его внучке:
-- Здесь письмо, оно пришло для Яна. Передай ему и скажи, что я жду вас обоих к чаю, сейчас же.
Эндри взяла письмо. Как она хотела бы его порвать! Отнесла кузену. Он повертел его в руке и засунул в карман.
За чаем она сидела одна с бабушкой. Ян не пришел.
-- Позвать его? -- спросила девушка.
Бабушка отрицательно покачала головой. Обе женщины сидели молча.
Графиня приказала накрыть ужин, как охотничье пиршество. Даже сама она украшала стол в своем бальном туалете. Эндри пришлось надеть свое выходное -- первое! -- платье: у нее был вид молодой дамы.
Они снова ждали. Графиня приказала подавать. Только после супа пришел студент, явно взволнованный. Неловко и запинаясь, сочинил извинение. Бабушка сделала вид, что ничего не замечает. Она казалась веселой. Говорила о соколиной охоте. Рассказывала анекдоты. Говорила о своем сыне, отце Эндри, страстном охотнике, носившем с собою ястреба даже в школу в Клеве. Но однажды с ясного неба на него упал ястреб и исклевал ему лицо так, что потребовался год лечения, чтобы спасти мальчику глаз.
Говорила одна только графиня. Она заметила, как внимателен становился Ян, когда ей удавалось уводить мысли в свое царство -- в Войланд. Под конец она пустила в ход главный козырь: этим летом здесь будет охота с орлом!
Эндри подскочила. Ян, положив ножик и вилку, впился в нее глазами:
-- Что ты говоришь, бабушка? С орлом?
-- Да, с орлом! -- подтвердила она. -- Я получу его из Тироля от Волькенштайнеров на Роденэгге.
-- Когда его привезут? -- спросил студент.
-- Через три, может быть, через две недели. С ним прибудет один из сокольничих, который проживет с полгода в Лесном Доме, чтобы обучить Гендрика. Этот за всю свою жизнь не видал орла -- теперь поучится на старости.
Посмотрев на Яна, она спросила как бы мимоходом:
-- Две-три недели -- можешь ты остаться на такое время?
-- Конечно, останусь! -- воскликнул студент.
Тогда она подозвала Клааса, дала ему ключ и велела принести соколиный кубок. Открыла кожаный футляр, вынула большой старый кубок, сделанный нюрнбергским серебряных дел мастером Венцелем Ямницером.
В кубок вошла бутылка шампанского целиком. Графиня подала его Эндри.
-- За что ты хочешь пить? -- спросила бабушка.
-- За соколиную охоту! -- ответила девушка.
Взяв у нее из рук кубок, графиня передала его Яну и приказала пить с той стороны, где прикасались губы Эндри.
-- Кому твой тост?
Он пил за Войланд. Тогда она сама взяла охотничий кубок и высоко подняла его:
-- Я пью за тебя и за Эндри, я пью за вас обоих!
Отпила.
-- А ты, мой мальчик, должен опорожнить кубок! -- смеялась она. -- В нем не должно остаться ни капли. Ты ведь студент, ты с этим справишься. А если еще хочешь -- позови Клааса!
Она повернулась к Эндри.
-- А ты займи-ка двоюродного братца. Подтянись немного -- за ужином ты не сказала ни слова!
Их взгляды встретились. Эндри почувствовала: бабушка чего-то хочет от нее. Она не знала, чего именно, но чувствовала, что сделает это. Потому что бабушка хочет того, что и она сама хочет.
-- Да, бабушка, -- прошептала она и вышла.
* * *
Вернувшись, Эндри застала Яна у стола с серебряным кубком в руке.
-- Пойдем в большой зал, -- сказала она. -- Я велела развести огонь. Клаас принесет вина.
Она сидела у камина. Ян пил. Охотничий кубок мастера Ямницера был уже опорожнен. Эндри снова наполнила его.
-- Бабушка рада, что ты останешься на орлиную охоту, -- сказала она.
-- О, я еще не знаю! -- ответил он.
Она спросила:
-- Что ты думаешь делать, когда уедешь?
Он сказал уклончиво:
-- Сдавать экзамены, ты же знаешь!
-- А затем, что затем? -- настаивала она.
Ян пожал плечами:
-- Не знаю. Что-нибудь уж найду. А ты, Приблудная Птичка?
Она пригубила вино.
-- Я, -- сказала она медленно, -- остаюсь в Войланде. Жду тебя, пока ты кончишь курс, -- тогда выйду за тебя замуж.
Он засмеялся.
-- Ты уже мне это один раз говорила. Когда мы сидели вместе с тобой под солнцем на барже на Рейне. Помнишь еще?
-- Конечно, помню. Тогда ты меня высмеял.
-- То же и теперь, -- воскликнул он. -- Почему я должен на тебе жениться?
-- Потому, что бабушка хочет этого, и потому...
Он перебил:
-- Бабушка? Она это сказала?
-- Нет, -- ответила Эндри. -- Но я отлично знаю, что она этого желает. И я также этого хочу, и ты -- тоже.
-- Нет, нет! -- воскликнул он резко. -- Я этого вовсе не хочу. И имею для этого серьезные основания. При браках между родственниками дети рождаются идиотами. Ведь мы с тобой двоюродные брат и сестра.
Она щелкнула языком:
-- Ах, мы только так говорим! Ты ведь не настоящий мой двоюродный брат, ты это знаешь. Твоя мама была дочерью сестры дедушки. Капелька крови от прадедушки -- какое тут родство? А, кроме того, я в это не верю! Мы в Войланде случаем собак, козлов, йоркширских свиней; кур, гусей и уток всяких сортов -- всегда самую близкую родню. Достаточно, если только иногда возьмем немного свежей крови. Молодые выходят такие же, как и старые, часто лучше, потому что мы выбираем лучшие экземпляры. Никакого вырождения незаметно. А это большей частью сестры и братья. У меня нет никакой боязни. Я вышла бы за тебя замуж, если бы ты даже был моим братом.
Ему вдруг стало жарко! Он приложил к губам кубок и пальцами схватил ее руку.
-- Да, ну так хорошо!.. -- прошептал он.
-- Что ты под этим подразумеваешь: "так хорошо"? -- спокойно спросила она.
Он смутился и покачал головой.
-- Да ничего. Ты этого не поймешь. Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Эндри! Это ведь не к спеху! Ты еще незрелая слива. Слишком молода для замужества.
-- Слишком молода? -- вскричала она. -- Маме было семнадцать лет, когда она вышла замуж, а бабушке даже шестнадцать. Спроси ее! Ты должен еще сдавать экзамены, еще некоторое время будем женихом и невестой -- и я достаточно вырасту.
Он оборонялся:
-- Я думаю, ты слишком молода для меня. Я старше тебя на шесть лет. Теперь ты слишком молода, а позже -- будешь слишком стара. Разве ты этого не понимаешь? Женщина стареет быстрее мужчины. Когда тебе стукнет сорок, ты будешь старухой, слишком старой для меня.
Она покачала головой:
-- То слишком стара, то слишком молода! Как тебе угодно. Ты думаешь, я не знаю, что все это -- только глупые отговорки? Что было в письмах, Ян?
Он невольно сунул руку в карман.
-- Письма? Это -- ничего, это -- только... -- Он прервал себя, взял ее руку, погладил ее.
-- Ну, Ян? -- настаивала она.
-- Оставь меня в покое, Приблудная Птичка, -- просил он. -- С письмами -- это уже прошло. Я ведь остаюсь здесь, остаюсь дожидаться орла.
Он засмеялся, выпил, поднес бокал к ее губам. И опять быстро заговорил о тирольском орле.
-- За кем будет охотиться орел? Ни волков в Войланде нет, ни газелей, диких ослов тоже нет...
-- А ты, Приблудная Птичка, -- шутливо заметил Ян, -- всегда должна выходить с зонтиком, иначе с тобой будет, как с Эсхилом!
-- А кто такой Эсхил? -- спросила она.
Он вздохнул.
-- Я хотел бы, чтобы бабушка тебя хоть на год послала в какую-нибудь школу -- ты бы хоть чему-то научилась. Ты очень способная, Эндри, но при этом неприлично необразована. Эсхил был греческий поэт, который вывел в театре в своих пьесах все то общество, что ты видишь здесь, на Рубенсовских коврах.
-- Я ни разу еще не бывала в театре, -- отвечала Эндри. -- Ты мог бы меня когда-нибудь взять с собой -- вот я и знала бы об этом Эсхиле.
-- Это не так просто. О нем говорят, но его уже не играют.
-- И он всегда ходил с раскрытым зонтиком?
-- Да нет же, -- возразил студент. -- Тогда и зонтиков не было. Просто орел сбросил черепаху на его лысую голову и убил его.
-- С каких это пор орлы кидаются черепахами? -- смеялась Эндри.
-- Они на самом деле так поступают. Ловят черепах, но не могут склевать и тогда с высоты бросают на скалы, чтобы разбить их броню.
Они смеялись, пили и болтали. Он забыл свои тревоги, она -- свои планы. Оба были снова, как дети, беззаботны и свободны. Лежали у огня, катались вместе по ковру, как молодые звери.
Она встала.
-- Ну, Ян, я должна теперь идти, -- сказала она.
Он взглянул на нее:
-- Как ты выросла, Приблудная Птичка! Если так пойдет дальше, я буду выставлять тебя на ярмарках, как женщину-гиганта.
Он встал рядом с ней:
-- И действительно, Эндри, ты красива! У тебя серые глаза, как у бабушки.
Он вынул изо льда бутылку и вылил остатки в кубок:
-- Еще по глотку на каждого. Пей, Эндри!
Когда она пила и глубоко дышала, он заметил, как подымалась ее грудь. Только теперь он обратил внимание, что она была в платье с вырезом.
-- И грудь у тебя, -- засмеялся он, -- тоже, ей-богу, красивая!
Она схватила с кресла платок и накинула на плечи.
-- Это тебя не касается! -- воскликнула она. -- Раз ты не хочешь на мне жениться, то не надо тебе и знать, какая у меня грудь.
Это раздразнило его. Смеясь, он начал срывать с нее платок. Его руки коснулись ее спины -- ее кожа похолодела.
Но она жгла. Он отнял пальцы, но тотчас же потянул их снова. Он дрожал и чувствовал, что и она тоже трепещет. Медленно его рука сползла по ее плечу.
Их взгляды встретились. Пелена была перед глазами -- точно они смотрели через туман. Глаза стали влажными.
-- Эндри! -- прошептал он.
Ее губы шевелились, не издавая ни звука.
Он притянул ее к себе, нагнулся. Его губы прильнули к ее губам -- она не отвела своих, и, дрожа, почувствовали они свой первый поцелуй. Она закрыла глаза. Чувствовала, как его рука скользит ниже, ее правая грудь напрягается, чувствовала, как раскрываются ее губы.
Он целовал и целовал ее. Она прижималась к нему и блаженно ощущала, как он прикасается к ее молодой груди.
Затем все кончилось. Длилось это так недолго!
Они стояли на том же самом месте, тесно прижавшись друг к другу. Но были снова двумя разными людьми -- Яном и Эндри.
Она повторила:
-- Теперь я должна идти, Ян!
Он только кивнул головой.
-- Покойной ночи, Ян, до завтра! -- сказала она.
Провела легко рукой по его волосам, по лбу, по щеке -- как делала бабушка.
И ушла...
* * *
Она разделась и села на край кровати. Нет, она не будет умываться. Ее рот он целовал, ее руки -- он прижимал к своим, и ее спину, плечи, руки и грудь.
Но зубы? Это дело другое! Взяв зубную щетку, она приготовила воду, прополоскала рот и почистила зубы, тщательно стараясь не дотрагиваться до губ.
Снова села на кровать. Вздохнула. Засмеялась. Опять вздохнула.
Как же это случилось? Он ведь сказал, что не женится на ней. Придумывал отговорки, всякий раз новые. Она знала: тут замешана женщина. Она читала адреса -- женская рука, и постоянно та же самая. Но он ведь сказал, что это прошло -- с письмами. Он останется, пока не привезут орла.
Уедет после и очень скоро вернется. Она целовала его сегодня...
То ли это, чего хотела бабушка? Конечно, то самое!
И, может быть, она должна побежать к бабушке и рассказать ей все -- сегодня же.
Она вскочила, подошла к окну. Нет, в покоях бабушки уже не было света! Но из бокового флигеля, где помещался Ян, свет пробивался из окна. Ян еще не спал.
Думал ли он о ней, как она о нем? Что скажет он завтра утром? Там, в окне, она видела его тень. Он ходит взад-вперед, взад-вперед.
Она вернулась к кровати. Завтра утром она должна немедленно переговорить с бабушкой. Позднее, когда он уедет, будут все готовить. А она должна будет многому учиться. Она очень необразована, -- сказал он, -- даже неприлично необразована.
Она засмеялась. Это придет. Она может хорошо учиться, когда захочет.
Сохранит ли он тогда свои комнаты там, во флигеле? А она здесь, наверху? Или, если бабушка...
Подвенечное платье -- ну, об этом можно и не заботиться. Оно еще хранится от пра-пра-бабушки! Бабушка ей как-то показывала. Она тоже надевала его во время своей свадьбы, мама -- также. Оно из тяжелого атласа и со шлейфом в восемь метров! Каждый раз его немного переделывают. Этим займется черноокая Фанни!
Цветы для невесты! Бабушка носила померанцевые цветы. Это потому, что она венчалась в Англии. У мамы были мирты, но Эндри их не хочет. Когда была свадьба Катюши, бабушка выписала мирты из Дюссельдорфа, и они -- на самом деле -- пахли франкфуртскими сосисками. Сначала она подумала, что так пахнет сама Катюша. Она сняла венок с ее волос и полила ее всю одеколоном. Затем снова понюхала и ее, и венок. Только Катюша пахла одеколоном, а миртовый венок -- сосисками.
Если свадьба будет приблизительно через год, можно будет взять яблоневые цветы, вишневые. Но только они тотчас же опадают. Впрочем, это уже решит бабушка. Если она захочет миртовый венок, придется надеть его и целый день, как Катюша, пахнуть франкфуртскими сосисками.
Разве люди были так глупы, что не замечали этого запаха? Или замечали, но боялись это сказать, потому что... почему? Или эти сосисочные цветочки были чем-то священным? Об этом надо бы переговорить с Яном -- уж он-то знает! А он может поговорить с бабушкой: он легко может настоять, чтобы она в день своей свадьбы не пахла франкфуртскими сосисками.
Тут внезапно у нее что-то случилось с сердцем. Она поднесла руку к груди: оно билось, но не болело. Что же это такое?
А, она знает: это страх. Страх?
Она снова встала, подошла к окну. Все еще свет в комнате кузена, все еще тень движется взад-вперед, взад-вперед! В чем дело? Почему он не спит?
Она почувствовала: он думает об этом письме и о женщине, его написавшей. Если бы она была с ним теперь этой ночью, то это бы прошло! Под ее поцелуем он забыл бы и ту женщину, и ее соблазнительные письма.
Она подбежала к двери, взялась за ручку. Но остановилась и не открыла дверь. Вчера ночью -- вчера она бы пошла к нему без всяких размышлений. Он был ее двоюродным братом и никем иным. Но сегодня -- сегодня было иначе. Она пришла бы к нему, как...
Как его любовница пришла бы она к нему сегодня... Так бы оно было. Он бы ее обнял, целовал и...
Этого бы он захотел, и она бы того же захотела.
А разве не было бы хорошо и так? Почему они должны ждать, пока она наденет на голову цветы, которые могут еще пахнуть франкфуртскими сосисками? В ее объятиях он забыл бы ту женщину, ту чужую женщину. Только это и нужно.
Она открыла дверь и -- снова ее закрыла. А если она ошибается? Если он думает вовсе не о той женщине, если такой опасности не существует? Разве сегодня ночью она недостаточно навязывалась ему? Разве она должна еще бегать вокруг него, как на дворе курица вокруг надменного петуха? Должна пойти просить милостыню?
Откуда она знает, что он хочет ее, хочет сегодня, этой ночью?
Она заперла дверь и выбросила ключ через окно во двор. Тяжко вздохнула. Теперь это уже невозможно: не может же она спуститься со второго этажа по гладкой стене!
Но затем снова пришел страх. Она чувствовала совершенно ясно: он мечтает о той женщине, а не о ней. Она должна вырвать его у чужой, а все остальное -- неважно.
Она рванула дверь. Дубовые доски и стальной замок: ей никогда не открыть!
-- Петронелла! -- крикнула она. -- Петро...
Голос ее оборвался. Петронелла сегодня не спала рядом с ней. Она отправилась сегодня с отцом в Лесной Дом и осталась там ночевать. Что делать?
Она бросилась в постель -- плакала и стонала. Зарыла голову в подушки, вздыхала, захлебывалась слезами.
И наконец заснула.
* * *
Проснулась Эндри очень поздно. Подошла к окну, увидала во дворе Фанни, бабушкину камеристку. Она позвала ее, велела поискать ключ и принести ей.
Черноокая Фанни нашла ключ и принесла.
-- Барышня только теперь встала? Молодой барин еще спозаранку приказал запрячь лошадей и уехал со своими чемоданами...
Эндри не удивилась. Чувствовала: моя вина, моя!
Она выкупалась, оделась. Пошла искать бабушку и нашла ее в концертном салоне, во флигеле.
-- Ян уехал! -- сказала она.
Графиня кивнула головой:
-- Еще до восьми утра. На одну минуту забежал ко мне попрощаться.
Эндри прошептала:
-- Это из-за писем, бабушка, из-за писем!
-- Знаю, -- сказала графиня. -- Это пройдет, мое дитя.
Она погладила ее по волосам, по лбу и по щеке, как делала всегда, -- и увидела слезы в глазах внучки.
-- Не надо плакать! -- крикнула она. -- В Войланде не плачут.
Ее правая рука была у груди, левой она взяла несколько аккордов.
-- Ты видишь Яна не в последний раз, слышишь, Эндри?
Затем она начала играть. Это была "Партита".
Эндри стояла за ее спиной, слушала тихо, пока та не кончила.
-- Для Яна, -- прошептала она, -- ты играешь это для Яна, бабушка.
Графиня обернулась:
-- Почему ты так думаешь?
Эндри ответила:
-- Это ведь "Партита" -- значит: прощание и отъезд!
-- Глупенькая! -- сказала бабушка. -- Это название музыкальной формы, как сюита или соната. Ничего общего нет с прощанием. Как это тебе взбрело на ум?
-- Ян мне так объяснил, -- возразила она. -- Уже много лет тому назад. Это по-латыни, -- сказал он, -- происходит от слова "partire", что значит "уезжать".
-- Он глупый мальчик, -- воскликнула графиня. -- Вероятно, теперь он знает это лучше.
Но Эндри настаивала:
-- Нет, нет. Это звучит, как расставание. Ян это чувствовал.
Бабушка посмотрела на нее, улыбнулась и сказала:
-- Ян также. Тогда это, может быть, для Войланда!