В эти недели Эндри Войланд жила совсем одиноко. Когда наступали сумерки, она гуляла по парку, посещала концерты в расположенном поблизости "Карнеги-холл". Позднее, когда стало холодно, она купила себе коньки, ходила на каток, как двадцать лет тому назад. Она думала, что разучилась кататься. Колеблясь, почти боязливо, сделала первые шаги. Но уже через несколько минут все наладилось. Ноги перепрыгнули через эти годы и служили ей так же, как и в былое время. Один за другим она припомнила свои маленькие фокусы: бег по кругу, голландца, восьмерку, тройку и прочее. Все как-то само собой. Точно ее наполняла новая жизнь: ее и еще другая.
Это тоже было воспоминанием. Как ноги припомнили давно забытые движения, так мозг обрел давно потерянные чувства. Это чувство было как бы предчувствием будущего. Скоро должен подуть ранний мартовский ветер, должны зашуметь апрельские дожди, нежный муссон начнет целовать зеленые нивы. Так ведь было тогда, когда она бегала по льду на нижнем Рейне, у замка Войланд. Старые рукава Рейна, затоплявшего всю страну, лед, гладкий лед на необозримых равнинах и редко, редко -- человек! Так было и теперь... Хотя вокруг нее толпились люди, а это болото в Централ-Парке было лишь жалким суррогатом Рейна. Но она не замечала людей. Она была одна, жила для себя, согретая и наполненная этим предчувствием новой весны.
Знакомых она встречала редко. Если нельзя было уклониться, здоровалась, говорила несколько безразличных слов, быстро обрывала разговор и уходила. Несколько раз ее вызывал Брискоу, чаще ей писала Гвинни. Она отвечала ей, говорила с ее отцом, но все коротко, уделяя этому лишь минуты. И немедленно стирала все из своей памяти.
Она была одинока. Часами одна сидела в своей комнате. С катка приходила домой с нервами, мускулами и жилами, насыщенными растущим сладострастием. Полусознательными желаниями гусеницы, чувствующей, что ей скоро предстоит окукливаться. А затем, когда она будет спокойно лежать и дремать, будут расти ее крылья, спадет узкая оболочка, и она полетит в эфир, ко всем солнцам.
Она больше не наводила на себя красоту. Губная помада и пуховка лежали без употребления. Но ей было жаль отрезанных волос. Даже дома она носила на голове шелковый платок в виде тюрбана.
Она лежала на диване, сидела в кресле -- перед ней лежал белый лист со словами: "Эндри Войланд". Все, что о ней знала, она хотела записать, на десятках, на сотнях страниц. Еще раз перечесть. Затем -- кому она это передаст? Кто поймет это так, как понимала она? И снова она не нашла другого имени, кроме имени своего кузена Яна Олислягерса.
Он, всегда он! А он едва о ней думал, редко ей писал. Уже многие годы она не видала его. Нет, и его хотела бы она забыть.
Никому она не желает отдавать эти страницы, а бросить их в огонь, потопить в пламени, в котором скоро утонет сама...
Но она не написала ни одной строки, ни единого слова.
Она лежала на диване и думала.
* * *
Замок Войланд! Некогда это была мрачная речная крепость. Кругом -- рвы и темный дикий лес. Подъемные мосты к гигантским воротам. На них -- много гербов. Здесь жили древние роды. Когда вымирал один, усаживался другой: родственные семьи, потерянные ветви. Шоненвельдты и Эйленбурги, Цульнгардты и Викеде, Бронкгардты, Круа и Спаены.
В XVII веке над башнями пролетел красный бранденбургский орел. Тогда здесь жил правнук великого курфюрста. Юный Фридрих II, только что сделавшийся королем, в первый раз пригласил сюда Вольтера. В его честь реял над замком черный прусский орел.
Едва ли они тут чувствовали себя приятно. Когда они хотели забыть ежедневный труд, им нужна была легкая игра мерцающих солнечных лучей: Сан-Суси.
Поэтому-то прусский король и продал старую речную крепость.
Теперь в ней поселились Войланды и перестроили ее. Создали нечто вроде английского поместья, наподобие Виндзора. Насадили большой английский парк. Но ров остался. По подъемному мосту кареты подъезжали к заросшему плющом замку. По обе стороны дороги стояли бронзовые олени. На юго-запад шла холмистая, покрытая лесом земля. Там был Лесной Дом, где жили соколы.
Тут царила бабушка -- Роберта фон Войланд, графиня фон Краненбург на Рейне.
Эндри не знала точно, когда ее привезли к бабушке. Отец ее умер до ее рождения. Она оставалась с матерью четыре-пять лет, пока не умерла и та. Но об этом времени жизни с матерью у нее не сохранилось никаких воспоминаний.
В Войланде жили: старая барыня -- она не была тогда еще старой (сорока пяти или сорока шести лет) и прислуга. И маленькая девочка Эндри, всегда где-то шнырявшая.
Никто не заботился о ней, меньше всего -- бабушка. Она росла как сорная трава. Люди звали ее Приблудной Птичкой. Это прозвище пустила в ход старая Гриетт, ключница. Приблудная Птичка -- потому, что однажды ее сюда занесло точно снегом с неба. А также и потому, что она всегда пропадала. Всегда ее надо было искать. Ее находили у ручья, или на верхушке ольхи, или спящей в хлеву, в яслях у коров. Но скоро ее уже никто не искал. Осталось только имя: Приблудная Птичка.
Однажды она пришла к бабушке и спросила: "Что мне делать?"
У барыни не было времени для ребенка. Она уже стояла в амазонке, в высокой шляпе с длинным страусовым пером. Питтье, конюх, хлопнул в ладоши. Она вышла, вскочила на лошадь -- ей надо было ехать на соколиную травлю цапель.
И она, смеясь, крикнула с седла:
-- Что тебе делать? Иди -- паси гусей!
Тогда ребенок побежал к конюшням.
-- Чего ты хочешь, Приблудная Птичка? -- спросил ее сторож конюшни.
-- Я хочу гусей, -- пожелала она, -- и ты должен мне их дать.
Он не хотел, но девочка так настаивала, что он посоветовался с другими. Ничего нельзя было поделать! Ей должны были дать гусей. Так сказала графиня. Поэтому сторож вырезал ей длинный ивовый прут с несколькими ветвями и листьями у верхушки.
И она погнала гусей, тридцать семь крупных птиц и несколько утят, через двор замка, через ворота, через мост и через парк на луга.
Отныне она ежедневно пасла гусей. В кошеле, перекинутом через плечо, она носила свои бутерброды, которые ела, когда солнце стояло высоко на небе. Только к вечеру она возвращалась домой, бежала в хлев, пила свое молочко. Ей было тогда пять лет от роду, и бегала она босиком.
А бабушка смеялась.
Однажды летом, довольно поздно после полудня, она спала под ивами у ручья, где плавали ее гуси. Их пас старый гусак, которого она прозвала Филиппом. Он был ее добрым другом, с ним она делила свой обеденный хлеб.
Вдруг она испугалась. Горячее дыхание ударило ей в лицо. Она открыла глаза. Над нею -- гигантская голова, коричневая, белая внизу, огромный рот, полный жестких зубов. Теплая пена капнула ей на лицо.
Она громко крикнула, ухватилась обеими ручками за мягкие ноздри, в страхе громко вцепилась. Лошадь отбросила назад шею, подняв девочку вверх. Тогда она отпустила руки, подпрыгнула и спряталась за ивовый пень.
-- Филипп! -- заплакала она. -- Филипп!
Бешено шипя и свистя, пышущий гусак с распростертыми крыльями бросился на помощь и стал бить крепким клювом ногу лошади. В одну минуту сюда слетелись гуси из ручья и с откоса. Один молодой взлетел высоко и уцепился за лошадиную спину. Остальные били ее крыльями, гоготали, клевали, трещали. Лошадь испугалась, хотела встать на дыбы, прыгнула в сторону. Сидящий на ней потерял стремена и с большим трудом удержался в седле.
Но буря стихла так же внезапно, как и налетела.
Гусак был умница. Он быстро узнал лошадь. Это ведь была старая Лена, с которой она водил дружбу много лет. Лена, к которой он не раз приходил в конюшню, к ее стойлу, когда ему уж слишком надоедал его глупый гусиный народ! В одну секунду он сложил крылья, потер шеей о ногу кобылы, почти ласкаясь. Тотчас же прекратился и шум взволнованных гусей.
Наступил мир, точно ничего и не произошло. Только юный гусь еще раз взлетел к лошади, но Филипп отогнал его к ручью.
-- Ну, выходи из-за дерева! -- крикнул громкий голос.
Пастушка осмелела.
На старой Лене сидел белокурый мальчик, шестью годами старше ее. Ей он показался чрезвычайно большим.
-- Это ты -- Приблудная Птичка? -- спросил он.
-- Да, -- прошептала она.
-- Я -- Ян, -- сказал он, -- твой двоюродный брат. Я приехал в Войланд на каникулы. Я должен доставить тебя домой, -- так сказала бабушка.
-- Нет, -- ответила девочка, -- я должна сторожить гусей. Я приду, когда будет вечер.
-- Да уже вечер! -- крикнул мальчик. -- Взбирайся ко мне, босоножка.
Она осмотрелась и увидела, что солнце стоит уже низко. Так долго она спала...
Она подала мальчику свой прут и принялась за работу. Это было нелегко. Она карабкалась по передней ноге, держалась за гриву. Кобыла, повернув к ней голову, добродушно смотрела на девочку. Раза два она сваливалась вниз, но не сдавалась, делая все новые попытки. Правой рукой Эндри уцепилась за ремень стремени, левой -- за гриву. Всадник подхватил и тянул ее вверх. В конце концов ей удалось залезть. Она сидела в седле по-мужски, запыхавшись, часто дыша. Но была рада, что счастливо взобралась. Рад был и мальчик. И старая Лена не меньше их. Никакая другая лошадь не позволила бы, конечно, так карабкаться на себя.
Ехали они очень медленно, спокойным шагом, который Лена так любила. Погонщица гусей вздыхала: нелегко ведь гнать гусей, сидя так высоко! Никогда бы они не вернулись домой, если бы не было Филиппа. Но он помогал, желая показать Лене свою власть над гусиным стадом.
Они были в конюшне. Мальчик вынул из кармана сахар. Девочка взяла кусочек -- нет, она нисколько не боится большого зверя -- и засунула свою ручку в его рот. Лена неодобрительно закачала головой -- так ведь нельзя слизнуть сахар! Ведь она не груша, на которую взбираются дети!
Ян показал Приблудной Птичке, как это делается: кладут красиво на ладонь кусок сахара.
Снаружи во дворе кружился Филипп, не ушедший спать вместе со своим гусиным народом. Пришла серая кошка с мышью в зубах. Тотчас же Филипп оказался около нее, задержал ее и разыграл роль разгневанного и крайне испуганного. Кошка уронила мышь, которая немедленно оказалась в клюве у гусака. Он не признавал, что только кошки должны есть мышей.
-- Покажи твои пальцы, -- потребовал Ян. -- Какие они у тебя грязные! И шею ты могла бы хоть раз вымыть. Кто смотрит за тобой?
-- Катюша, -- ответила Приблудная Птичка.
Мальчик громко закричал на весь двор:
-- Катюша! Катюша!
Быстрой походкой к ним шла высокая девушка с волосами, как лен. Но мальчику казалось, что она идет недостаточно быстро.
-- Беги же! -- кричал он ей, -- беги, лентяйка Катюша! Мигом, когда я зову!
Девушка побежала. Мальчик ей нравился.
-- Возьми ее с собой, Катюша! -- приказал он. -- Приведи ее в порядок, надень чистое платье. Сегодня вечером она должна есть с нами за одним столом -- так сказала бабушка. И посмотри на ее шею! Она три недели не мыта. Смотри лучше за ребенком. Руки, ноги -- все. Слышишь, Катюша!
-- Да, паныч, -- отвечала служанка.
Ян пошел. Не оборачиваясь, он шел к замку. Обе смотрели на него с открытым ртом и вытаращенными глазами.
-- Пойдем, Приблудная Птичка, -- сказала Катюша и взяла малютку за руку.
Босоножка вырывалась и отбивалась.
-- Нет, я не хочу, -- кричала она, -- не хочу и не могу, ты не должна вести меня за руку. Я могу сама.
Разве вела бы Катюша за руку его, кузена Яна? Не посмела бы этого! "Паныч" -- называла она его.
* * *
За ужином они сидели только втроем за длинным столом в большом зале. Во главе стола -- бабушка, с одной стороны -- мальчик, напротив него -- девочка. Она была очень чисто вымыта. Это стоило слез и упорной борьбы с Катюшей. Волосы были подстрижены, а сзади висели две перевязанные розовой ленточкой косички, так туго закрученные, что походили на мышиные хвостики. На ней было светло-зеленое, только что накрахмаленное и выглаженное платьице, царапавшее ей шею. Белые чулочки и черные ботинки жали ножки.
Бабушка смеялась.
Малютка сидела на высоком стуле. Носик ее едва виднелся над столом. Длинный Клаас Шиттекатте, прислуживавший им в белых нитяных перчатках на огромных лапах, из сострадания подложил под нее пару подушек. Он хотел порезать для нее мясо, но бабушка сказала:
-- Оставь ее, Клаас, она должна сама справляться... Она справилась со всем, но это нелегко ей далось.
Ей ничто не нравилось на этом ужине, даже молочко. В коровьем хлеву оно было вкуснее.
* * *
Мальчик заявил:
-- Я должен тобою заняться, так сказала бабушка! Приблудная Птичка кивнула головой и ждала. Они сидели вдвоем, согнувшись, в кустах.
Он не знал, как за это приняться. Наконец он спросил:
-- Ты умеешь молиться?
Она снова утвердительно кивнула. Это она умеет, уже давно кто-то ее научил -- да, мама! Но теперь она уже снова забыла.
Он подумал, но ничего подходящего не приходило в голову.
-- По-моему, ты можешь и не молиться, -- сказал он. -- Я уже тоже больше не молюсь.
Затем он спрашивал, знает ли она сказки, и рассказывал ей все, что взбредало на ум. Все это шло через пень-колоду, но постепенно он втягивался и сочинял сам, если чего-либо дальше не помнил.
* * *
Однажды он сломал бело-красную повилику.
-- На что она похожа? -- спросил мальчик.
-- На стакан, -- ответила девочка. -- Быть может, эльфы или карлики пьют из него.
-- Может быть, -- согласился он, -- но я этого не слыхал. Это стаканчик Богоматери, и Богоматерь пьет оттуда. Иногда она выходит гулять. Ее начинает мучить жажда. Если ты ее тогда встретишь и дашь ей воды в ее стаканчике, она очень обрадуется и сделает все, что тебе угодно.
-- Тогда пусть Она сделает, чтобы гуси не разбегались так далеко, -- попросила девочка.
Мальчик засмеялся.
-- Это она охотно сделает. Но, знаешь что, Приблудная Птичка, ты не должна быть такой строгой со своими гусями. Быть может, это -- маленькие девочки, такие же, как ты, только заколдованные.
Эндри задумалась.
-- Филипп -- наверное, нет, -- решила она.
-- Нет, этот -- нет, -- согласился Ян. -- Он для этого слишком проворен.
* * *
Они играли в Пиф-Паф-Польтри... Эту игру она поняла с первого раза.
-- Здравствуйте, Ом Лекетеллер, -- говорил мальчик с глубоким поклоном. -- Я -- Пиф-Паф-Польтри. Могу я получить в жены вашу дочь?
-- Очень вас благодарю, Пиф-Паф-Польтри, -- отвечала серьезно Приблудная Птичка, -- если мать Грязная Туфля, и братец Шмыг, и сестрица Крысиная Невеста, и сама прекрасная Катенька согласны, ты можешь ее получить.
-- Где же мать Грязная Туфля? -- осведомлялся он.
-- Она в хлеву, доит корову, -- пела девочка.
Пиф-Паф-Польтри передавал матери свое предложение, и она посылала его дальше. Братец Шмыг находился в ивняке. Сестра Крысиная Невеста -- в картофельной ботве. Ко всем шел Пиф-Паф-Польтри со своим предложением, пока наконец не доходила очередь до самой прекрасной Катеньки.
-- Здравствуй, прекрасная Катенька, -- поздоровался Ян.
-- Благодарю, Пиф-Паф-Польтри, -- поклонилась маленькая Эндри.
Он спросил, может ли получить ее в жены. Все согласны: Ом Лекетеллер из угольного погреба, мать Грязная Туфля у пестрой коровы, братец Шмыг в ивняке и сестра Крысиная Невеста в картофельной ботве.
Катенька считала, что тогда все в порядке, но только сперва он должен сказать, чему он, собственно, учился.
-- Быть может, ты щеточник? -- спрашивала она.
-- Нет, у них слишком много детей!
-- Или портной?
-- Они все голодают!
-- Сельский батрак?
-- У него нет никаких прав!
-- Трубочист? Мусорщик?
Наконец Ян гордо заявлял, что он -- барабанщик и курит длинную трубку: Пиф-Паф-Польтри! Но теперь и он должен знать, что за приданое получит Катенька?
-- У меня есть четверть гульдена, -- отвечает она.
-- И 30 грошей в долгу, -- поет Пиф-Паф-Польтри.
Но она бьет его своими козырями:
"Наперсток, полный вина, Старый булыжник, Восьмушка сухих груш, Престарелая кошка, Мертвый воробей, Корзинка из рогожи, До верху наполненная чечевицей."
Тогда он решает, что они прекрасно подходят друг к другу и что чечевица очень кстати для свадебного пира. Они поют вместе, а он барабанит:
"Чечевица -- вот она здесь! Она прыгает в горшке, Варится семь недель И остается твердой, как кость!"
Это значит, что через семь недель должна быть свадьба! Они пригласили на празднество всех гусей, а утята будут шаферами. Гусак Филипп будет крестным отцом при крещении ребенка. Если это будет мальчик, они назовут его Пиф-Паф-Польтри, если девочка -- она должна зваться Катенькой или лучше Приблудной Птичкой. Последнее еще не было решено окончательно.
* * *
Солнце заходит над замком Войланд. Смеясь, они бегом возвращаются с полей, Ян и маленькая Эндри. Они идут рука об руку. Его руку она берет охотно -- это не то, что красные лапы Катюши. Мальчик зажимает ей рот:
-- Нет! Нет! Молчи, Приблудная Птичка!
Он тянет ее под окно бабушки. Оттуда раздается музыка.
Они тихо стоят и прислушиваются, не шевелясь.
-- Она играет Баха, -- говорит кузен.
Маленькая девочка одобрительно кивает головой.
Она ничего не понимает и думает, что бабушка изображает ручей, в котором плавали ее гуси. Он шумел и рокотал, и бабушка, -- думала она, -- играет это на фисгармонии.
Но мальчик ее учит:
-- Это "Партита", то есть прощание при отъезде. Партите -- это по-латыни значит уезжать. Запомни это, Приблудная Птичка. И бабушка играет это потому, что подходит мое время и скоро я должен буду уехать из Войланда.
Девочка снова соглашается.
-- Да, она потому и играет, -- и она крепко сжимает его руку.
* * *
Во время следующих каникул Ян преподал ей первый урок плавания. У него были синие купальные штанишки. Он приказал Катюше сделать такие же для Эндри. Катюша сшила ей штанишки из красной блузки на желтой подкладке, но они были так велики, что туда можно было засунуть двух маленьких Эндри, по одной в каждую штанину. "Это не беда, -- думала Катюша, -- она ведь вырастет".
Однако надо было попробовать и без штанишек.
Эндри испытывала страх и не шла в воду глубже, чем до лодыжек. Мальчик толкал и тянул ее, но дальше, чем до колен, затащить не мог, так как она вырывалась и с плачем убегала из воды. Он брызгал на нее, бранил, говорил, что она глупа, как картофель, или даже, как огурец, -- она могла сама выбрать. Ей должно быть стыдно перед самым маленьким утенком. Этот умеет плавать, как только вылупится из яйца. Она и стыдилась, но это не помогало. Прошла неделя, пока она решилась зайти в воду по живот. Дальше этого не пошло. Все его старания научить ее плавательным движениям были, казалось, бесполезными.
Тогда он заявил ей, что будет с ее помощью ловить пиявок, так как ни к чему другому она не годна. Он знал гнилое рыжее болото, полное пиявок. Повел ее туда и велел ей войти в болото. Еще немного, дальше и еще немного. Так как он спокойно стоял на берегу и смотрел, а ей не было больно и грязная густая вода, нагретая солнцем за целый день, была очень тепла, то Эндри набралась храбрости и вошла в воду глубже. Видна была только ее головка. Он велел ей стоять спокойно и, чтобы ее занять, предложил сыграть в Пиф-Паф-Польтри. На это она была всегда готова. Они играли три раза подряд, и девочка была так увлечена, что даже не заметила, как ее накусали пиявки.
Наконец он сказал, что уже достаточно и она может выйти. Она вышла, но в каком виде! Желтый и коричневый соус стекал с ее тела, и повсюду на коже висели пиявки. В ужасе она широка раскрыла глаза.
Она была так ошеломлена, что сначала не могла даже кричать. Двоюродный братец захлопал в ладоши от удовольствия, смеялся, очень ее хвалил и сказал, что на всем свете нет лучшего ловца пиявок, чем Приблудная Птичка! Это успокоило ее. Он сказал ей, что грязь -- не беда, она должна только перебежать через луг вниз к ручью, где лежит ее платье, и вымыться дочиста. Но прежде всего надо припрятать богатую добычу. Если бы только у него была кружка или, по крайней мере, бумажная коробка для пиявок. Но у него ничего не было, кроме купальных штанишек на теле. Он снял их, завязал шнурками отверстия -- получился мешок, в который можно было собрать добычу! Затем он захотел оторвать аппетитные кисточки, висевшие на ней, и прежде всего большую, толстую, набухшую, посередине живота. Он взял ивовую ветку и поднял ею пиявку снизу вверх -- ему не хотелось брать противное животное пальцами.
Но пиявка и не думала отставать. Она сосала и сосала... Эндри смотрела. Лицо ее постепенно вытягивалось. Тихие слезы появились на серых глазах и побежали вниз по щекам.
Ян бросил ветку. Он испугался. Он схватил пиявку тремя пальцами и рванул, но она не отваливалась. Это причинило боль, и Эндри закричала.
-- Обожди, -- крикнул он, -- я уж ее оторву.
Он схватил пиявку крепко и рванул вниз. Тотчас же полилась кровь. Он совсем перепугался. Судорожное напряжение ребенка тоже разрядилось. Эндри дико завыла, заплакала, закричала.
-- Только тише, Приблудная Птичка, -- уговаривал ее мальчик.
Но при этом он чувствовал себя не очень хорошо. В отчаянии он оторвал вторую пиявку с ее левой ноги -- полилась светлая струя крови, смешавшись с коричневым и желтым болотным соусом.
"Она выглядит, как индианка, -- подумал мальчик, -- как индианка у столба пыток".
А она ревела!
Тогда прибежал Филипп, а за ним все гусиное стадо. О, Филипп хорошо знал, как она кричит, когда налицо опасность. Девочка смотрела на него, как на архангела-спасителя.
-- Филипп, -- стонала она, -- Филипп!
Гусак подбежал к ней близко, зашипел на мальчика -- не он ли враг? Затем надулся, распустил крылья, изогнул шею, присмотрелся и зафыркал. Пиявка! Нет, есть из-за чего усомниться в разуме людей. Из-за этого она кричит и ревет? С этим он справится скоро.
Его клюв вытянулся вперед, как молния, затем назад, снова вперед. Он схватил сразу двух пиявок и проглотил.
Но удары клювом, даже со столь добрым намерением, не очень приятны для голой пятилетней девочки. Она визжала, бегала по лугам, а Филипп за нею, и за ним -- весь его гусиный народ.
Мальчик стоял с глупым лицом, не зная, что ему делать. Затем побежал и он. Господи Боже, ведь старый гусак добьет ребенка до смерти! Теперь он тоже кричал. Через парк, через мост, до самых замковых ворот мчалась эта ватага с криком, шумом и гоготом. Сбежалась вся прислуга.
Остановилась и бабушка, возвращавшаяся с прогулки верхом. Она только что соскочила с лошади. В ее руки и бежала затравленная голая девочка.
-- Да что с тобой? -- спросила она.
-- Пиявки! -- ревела Эндри.
Графиня поняла, что случилось.
-- Возьми ее с собой, -- приказала она Катюше. -- Посыпь солью и осторожно сними пиявки. Обмой ребенка и снеси его в постель!
Она повернулась к голому мальчику:
-- Ну, рассказывай! -- приказала она.
Он повиновался, тяжело дыша.
-- Я только поставил Приблудную Птичку в болото, как приманку для пиявок, -- она очень хорошо их ловит. Но этих зверей так трудно оторвать -- идет кровь!
Бабушка засмеялась. Но после того схватила его за волосы, потащила, подняла высоко и положила на бронзового оленя у моста. И оттрепала его хлыстом в полное свое удовольствие.
Мальчик знал: если он будет кричать, то получит двойную порцию. Поэтому он прикусил себе губы до крови, -- перед глазами у него пошли зеленые желтые круги. Неужели она никогда не перестанет?
Она стащила его с оленьей спины, поставила на ноги и потрясла за плечи.
-- Знаешь, почему ты наказан?
Он сдался.
-- Да, -- сказал он, -- потому, что я сделал из Приблудной Птички приманку для пиявок.
-- Нет, -- сказала бабушка, -- вовсе не потому! А потому, что ты не знал, что надо взять с собой соль, чтобы их снять.
Она позвала старую Гриетт.
-- Отнеси молодого господина в постель, -- сказала она, -- он не может сегодня хорошо сидеть за столом.
Хромая служанка хотела замолвить словечко.
-- Госпожа графиня... -- начала она.
Бабушка ее перебила:
-- Молчи, Гриетт. Молодой господин получит стакан воды и больше ничего.
Старая хромоножка взяла его на руки и отнесла в комнату. Затем приготовила масла, растерла мальчика и уложила в постель. Он лежал на животе, царапал пальцами подушку и стискивал зубы. На той стороне не оставалось ни одного здорового места -- рубцы от затылка до колен. Он стонал и всхлипывал от боли.
А затем все же заснул.
* * *
В эту ночь ему снилось, что открылась дверь. Нет, нет -- ему не снилось. Дверь заскрипела так громко, что он проснулся. Он поднял голову, посмотрел -- полная луна ясно светила сквозь большое окно.
Дверь действительно открылась, и вошла маленькая девочка. Она выглядела страшно бледной, он испугался: он почти подумал, что она мертвая. На ней был длинный ночной халатик, и локоны падали ей на плечи.
-- Приблудная Птичка? -- прошептал мальчик. Она подошла вплотную к его кровати, взяла его руку.
-- Тебе еще больно? -- шепнула она.
Он сказал:
-- Нет, вовсе нет! -- Но сделал неосторожное движение, заставившее его застонать.
Она провела ручкой по его пылающему лбу, нежно, лаская.
-- Ты сердишься на меня, Ян? -- спросила она.
-- Почему я должен на тебя сердиться? -- возразил он.
-- Потому, что бабушка тебя побила, -- сказала девочка.
Он потряс головой:
-- Нет, нет, это ничего не значит, я почти ничего не почувствовал.
Затем он увидел, как она вдруг зашаталась, почти упала, схватила его руку, опёрлась.
-- Ты так бледна! -- сказал он. -- Ты совсем белая и совсем холодная, ты, наверное, потеряла много крови.
-- Немного, -- ответила она, -- но это не беда. Если хочешь, мы завтра снова пойдем ловить пиявок. Я больше не буду кричать.
-- Нет, нет, -- сказал он. -- Я еще не знаю, что я и с этими буду делать.
Она подняла головку и потерлась своей щечкой о его.
-- Спокойной ночи, -- прошептала она. -- Теперь я должна идти, иначе заметит Катюша.
Она тихо вышла, легко ступая своими босыми ножками. Он хорошо видел, как ее шатало.
* * *
Во время этих каникул он больше не видел своей двоюродной сестрицы. Она была очень слаба. У нее сделалась лихорадка, и позвали врача. Двенадцать дней она должна была пролежать в постели, и Яна не пускали к ней. А затем -- каникулы кончились.
Пиявок Катюша собрала в бутылку. Она думала, что сможет их продать в Клеве, что они стоят дорого. Ян хотел взять их себе. Он утверждал, что они принадлежат ему, но Катюша возражала, что они -- ее собственность, так как она их сняла. Сошлись на том, чтобы разделить прибыль: Ян решил на свою долю купить что-нибудь больной кузиночке. Питтье оседлал старую Лену, и мальчик поехал.
Один аптекарь вовсе не желал покупать пиявок, так как у него их был достаточный запас. Другой предложил ему только по пяти пфеннигов за штуку. Но третий аптекарь, поставлявший лекарства в госпиталь Св. Антония, сказал, что готов заплатить по 10 пфеннигов, если Ян за это теперь же купит что-либо у него в магазине. Ян торговался. Половину он хотел получить наличными для Катюши. Это аптекарь признал. Он подсчитал. Пиявок было всего 49 штук, одна почти мертвая, четыре -- конских, которые ему не годились. Он дал ему две марки двадцать пфеннигов для Катюши. На остальные деньги Ян купил лакрицы, девичьей кожи, солодкового корня и сладкого рожка. Вот будет радоваться Приблудная Птичка!
Но длинна дорога из Клеве в Войланд, когда едешь на старой Лене. Сначала он попробовал, каковы эти сласти, затем почувствовал голод, пососал, пожевал, пообкусывал. Задолго до возвращения домой все уже было съедено. Он утешал себя соображением, что, вероятно, маленькой девочке еще нельзя есть такие вещи.
Он отдал Катюше деньги и спросил, не хочет ли она ловить с ним пиявок. Она втрое больше Приблудной Птички и так толста и жирна, что, наверно, они хорошо пристанут. Но Катюша не захотела.
Он подумал, кого бы еще взять в виде приманки. Охотно взял бы бабушку, но ее он не осмеливался и спросить. Подумал затем о старой Лене, но ее ему стало жаль. Так он и не ловил больше пиявок.
* * *
На следующий год, когда Ян снова приехал в Войланд на летние каникулы, пиявки уже были забыты. Он не должен был больше ездить на старой Лене. Она уже свое отслужила, была на пенсии, предоставленная самой себе. Глубокая дружба связывала ее с гусаком Филиппом, который тоже давно отвоевал себе самостоятельность, и они вдвоем паслись на лугу. Утята выросли. Появились новые. Но старые гуси были еще живы. Этого добилась Приблудная Птичка. Когда на Св. Мартына должны были бить гусей, она восстала, побежала к бабушке, сказала, что это ее гуси, и, кроме того, весьма возможно, что среди них были и заколдованные маленькие девочки. Это убедило графиню, и она распорядилась оставить всех гусей в живых. Мартыновские гуси были куплены в этом году у крестьян.
Ян мог уже ездить верхом на любой лошади. А внучке графиня подарила пони, на котором Эндри и должна была учиться ездить. Это был кобольд (горный дух), но люди дали ему имя -- Кэбес. Питтье, конюх, говорил, что у него в теле сидит черт. Как только на пони хотели положить попону или седло, он кусался и лягался. Но Питтье умел обращаться с лошадьми.
-- Что кусается, -- говорил он, -- то должно быть, в свою очередь, кусаемо.
Поэтому он кусал Кэбеса за уши, сначала справа, затем слева -- тогда пони понял, что значит кусаться.
Раньше, чем сесть на лошадь, надо было научиться ее седлать. Поэтому Эндри должна была прежде всего выучиться кусаться. Два дня она упражнялась. Она кусала кожу и подушку, Ян тащил их, а она не должна была выпускать их из зубов.
После того она испробовала свое искусство на Кэбесе. Мальчик укусил пони в правое ухо, а Приблудная Птичка -- в левое, укусила так сильно, что едва смогла оторваться. Тогда Кэбес позволил вложить себе в рот трензель и хлестнуть себя. Он терпеливо дозволил маленькой девочке сесть на себя.
Конечно, в ближайшую минуту она уже лежала на земле. Кэбес чудесно умел становиться с маху на дыбы. А Приблудная Птичка ползла по навозной куче.
Снова и снова она влезала на него -- снова и снова Кэбес сбрасывал ее на землю. Вся в синяках она уползла наконец от лошадки: сегодня пони выиграл битву. Тогда за дело взялся Питтье. Ян сел верхом, а конюх пустил пони кругом на корде, пощелкивая бичом у его ушей. Кэбес сообразил, что лучше помириться с маленькой девочкой, чем давать себя лупить двум мужчинам.
На следующий день он снова забыл эту мудрость, и танец начался сызнова. Неделя прошла, пока Кэбес стал ручным, и девочка поэтому набила себе шишек больше, чем имела волос на голове. Бабушка была в отъезде, а Ян поставил своей целью, чтобы двоюродная сестрица научилась ездить верхом до ее возвращения. После обеда он брал ее учиться плавать. Желтые на красной подкладке штанишки все еще не годились, и Приблудная Птичка купалась голышом, как в предыдущем году. Ян говорил, что она со своими синяками выглядит вполне одетой: у нее платье из радужной материи. У свинопасов он достал пару больших свиных пузырей и привязал их вокруг нее. Эндри испытывала большой страх, но теперь уже не орала.
Графиня Роберта вернулась, но в Войланде даже не переночевала, отправившись немедленно верхом в Лесной Дом, и жила в охотничьем домике, где находились ее соколы. Благодаря этому Ян мог еще десять дней работать над Приблудной Птичкой.
Наконец наступило торжественное представление. Он пригласил с собой к ручью бабушку. Эндри должна была показать свое умение, сначала с пузырями, а затем и без них. Это были не Бог весть какие успехи, но все же девочка смогла переплыть с одного берега на другой и обратно. Вечером Приблудная Птичка должна была сесть на Кэбеса. Ян провел пони на корде и просвистел бичом. Как дрессированная обезьянка, Эндри вскочила на Кэбеса. Ездой это едва ли можно было назвать, но она сидела на лошади верхом и больше не падала на землю. Она даже перепрыгнула через три плетня, Ян заявил, что у нее талант, что он ее выучит и она сделается цирковой наездницей, что он намерен протянуть канаты между четырьмя башнями замка и учить ее танцам на канате.
Бабушка была в этот вечер очень довольна. Она приказала отныне именовать Приблудную Птичку молодой барышней.
Никто из челяди, однако, к этому не прислушался. Все продолжали, как и раньше, называть ее "Приблудной Птичкой", по крайней мере, в отсутствии графини. Девочке это было безразлично, и только от Катюши она потребовала исполнения бабушкиного приказа. Катюша вынуждена была называть ее барышней и была поэтому очень недовольна.
* * *
В этом же году появился Котс. Он почти четыре года пробыл в Войланде.
Котс был дух.
К счастью, он проявлял себя только днем, а к ночи засыпал. Иначе Катюша не выдержала бы и давно сбежала из замка Войланд. Катюше ведь больше всего приходилось терпеть от Котса.
Произошло это так. В один прекрасный день во время мытья шеи Приблудная Птичка вдруг закричала Катюше, чтобы та лучше смотрела и отошла от нее, -- разве она не видит, что тут стоит Котс? Катюша смотрела во все глаза и ничего не видела.
В начале Котс дразнил только Катюшу. Она хотела унести тарелку с вишнями, которую Эндри поставила на ножную скамеечку. Тогда девочка крикнула, чтобы та не смела отнимать у Котса его кушанья. Эта скамеечка принадлежит Котсу. Часто Эндри ставила туда чашку с водой, кусочек мыла и носовой платок, чтобы он мог умыться. Вода оставалась нетронутой, но Эндри говорила, что Котс такой чистый, что никогда не пачкается.
Катюше это не нравилось. Она судачила об этом с другими служанками. Все ее осмеивали. Но позже они уже не смеялись. Котс сделался самостоятельным и не ограничивался комнатой Эндри.
Однажды за ужином Эндри напала на прислуживавшего за столом длинного Клааса: он должен быть осторожнее и не толкать Котса. Графиня, рассказывавшая старой Гриетт о духах, спросила, какого он роста.
-- Так высок, -- отвечала Эндри, -- что достает мне до колен.
-- И его звать Котсом? -- продолжала спрашивать бабушка. -- И ты можешь его хорошо рассмотреть?
-- Да, Котс, -- подтвердила Эндри. -- Разве ты его не видишь?
Ян заглянул под стол.
-- Да, он там, -- смеялся мальчик, -- вид у него несколько туманный.
Бабушка сказала:
-- Если ты приводишь Котса с собой к столу, ты должна давать ему кушать.
Приблудная Птичка взяла десертную тарелку, положила туда немного картофельного киселя, сунула в него огурец и поставила на пол.
-- Это его любимое кушанье, -- объявила она.
У Клааса было очень глупое лицо.
* * *
Затем Эндри начала давать Котсу уроки верховой езды. Питтье должен был брать пони на корду.
-- Не слишком сгибайся, Котс, -- кричала девочка. -- Ты должен сидеть прямо. Ноги плотно к телу! Ты должен касаться лошади, слышишь, касаться! -- Она поворачивалась к конюху. -- Питтье, будь же осторожен! Ты чуть не ударил Котса своим глупым бичом!..
Питтье бывал очень рад, когда кончался урок верховой езды. Это было не так легко -- учить езде невидимого всадника.
Вечером старый кучер сидел на скамейке перед конюшней и курил свою трубку. Эндри, проходя мимо, крикнула ему:
-- Обернись назад, Юпп, ты задавишь Котса.
Старик посмотрел ей вслед, покачал головой, сплюнул. Затем он рассудительно сказал:
-- А у Приблудной Птички появляются замашки!
Он сделал несколько сильных затяжек, но трубка уже не доставляла ему настоящего удовольствия. Он боязливо осмотрелся по сторонам: быть может, кто-нибудь в самом деле сидит рядом с ним на скамье? Он встал, прошел через двор и отыскал себе другое место.
Так и пошло. Иногда Эндри забывала про Котса, и тогда в Войланде воцарялось спокойствие. Но всякий раз, когда приезжал Ян, он немедленно справлялся:
-- Ну, а как Котс?
-- Благодарю, -- отвечала Эндри, -- у него насморк. Он провел несколько беспокойную ночь.
-- Дай ему солодовых конфет! -- советовал двоюродный братец.
Затем Котс начал выкидывать разного рода штучки. Ян взял у кучера конские очесы и подарил их Эндри на Пасху. И вот эту-то дрянь, перемешанную с колючками шиповника, Катюша нашла в своей постели. Она ночью проснулась с таким зудом во всем теле, что готова была сойти с ума. Она царапала себя до крови, но ничего не помогало. Утром она побежала жаловаться графине. Та спросила, кто это сделал.
-- Маленькая барышня говорит, -- ревела большая служанка, -- что это мог быть Котс. С какой бы охотой я свернула этому негодяю голову.
-- Ну так и сделай это, -- смеялась графиня Роберта. -- Я разрешаю.
Но это не всегда сходило Котсу с рук. Оказалась сломанной красивая ваза, и подозрение пало на Эндри.
-- Ты тут была? -- спросила ее бабушка.
-- Нет, -- отвечала девочка, -- меня здесь не было, это сделал Котс.
-- Ну смотри, -- крикнула бабушка, -- тогда он заслуживает наказания. Тебе так не кажется?
Девочка согласилась, и в ту же секунду ее щека горела от звонкой пощечины.
-- Передай ее Котсу, -- смеялась бабушка, -- и кланяйся ему от меня.
Между Котсом и Эндри установились очень нежные отношения. Часами девочка сидела на полу и разговаривала с духом, рассказывала ему сказки и играла с ним в Пиф-Паф-Польтри. Она была барабанщиком, а Котс должен был изображать Катеньку. Когда шел дождь, Эндри выходила с ним на двор и возвращалась насквозь промокшая -- ах, она должна была держать зонтик над Котсом! Она приносила ему с собой дождевых червей, гусениц, личинок майского жука, одни раз даже толстую жабу -- он так любил животных!
Надо сказать, что Котса ждал бесславный конец. Это произошло потому, что Катюша вышла замуж и уехала в Калькар. Тогда Эндри получила новую нянюшку, которую звали Петронеллой. Нелля -- звали ее в замке: разве в Клевском замке Петронелла когда-либо звалась иначе? Уже в первый же день начались разногласия. Нелля отказывалась именовать Эндри маленькой барышней и запрещала звать себя "Нелля". Это ей не нравилось, и не для этого она ехала в такую даль. (Она прибыла издалека -- из Лесного Дома, из охотничьего дома графини, где отец Нелли служил разъездным смотрителем за птицей.) Была вызвана бабушка, заявившая, что ей совершенно безразлично, как они обе будут друг друга звать. Это они могут решить промеж себя. Приблудная Птичка была чрезвычайно возмущена. Разве она когда-либо звала Катюшу -- Екатериной-Елизаветой? В конце концов они пришли к соглашению. Эндри добилась своего, настояв на слове "барышня", без добавления "маленькая", так как ей уже было десять лет. За это она обязалась оставить Нелли полностью ее красивое имя: Петронелла. Но едва только был заключен этот мир, как начались новые битвы, в которых Котс воевал на стороне Эндри.
Обе девушки были разного мнения относительно положения Петронеллы. Эндри хотела видеть в ней настоящую горничную, которая бы ее раздевала и одевала, держала в порядке ее вещи и всегда была бы там, где нужна, словом, расторопную камеристку, вроде Фанни при бабушке. Катюша, с волосами, как лен, большой неопрятный медведь, была для этого непригодна, но Петронелла с карими глазами и темно-коричневыми локонами, маленькая, изящная, быстрая и ловкая, казалось ей, очень подходит. "Ее надо только немного подучить", -- думала Эндри.
Петронелла же была совсем другого мнения. Она пробыла пару лет в монастыре Сердца Иисуса, воспитывалась там и хотела теперь сама воспитывать: Она умела хорошо читать, писать и считать; знала наизусть катехизис и была искусницей в рукоделье. А с этим всем у Эндри обстояло очень плохо. Читать она еще умела. Двоюродный братец учил ее, и она быстро выучилась, так как чтение доставляло ей удовольствие. Но уже с писанием выходило нехорошо: с большим трудом она могла лишь нацарапать свое имя. В счете она не пошла дальше слабых начатков таблицы умножения. Из катехизиса не знала ровно ничего. Что же касается рукоделий, то не могла отличить штопальной иглы от швейной. Ей должно быть стыдно! -- говорила Петронелла.
Эндри отнеслась к ней сурово. Быть может, -- резко спрашивала она, -- эта ученая Петронелла умеет ездить верхом? Она может с ней вместе пойти в конюшню, вывести пони и оседлать его -- пусть она тогда покажет, чего стоит. Или плавать? Даже гусей она пасти не умеет. Петронелла должна была стыдливо умолкнуть. Ничего этого она не умела: гусей в Лесном Доме не было. Эндри величественно заявила, что она охотно будет учить катехизис, если Петронелла станет учиться пасти гусей. Если же она проедет на Кэбесе по двору, то тогда Эндри согласна учиться и штопке.
Петронелла согласилась -- вот было бы красиво, если бы она не могла научиться тому, что знает эта высокомерная девочка. На следующее утро очень рано Эндри разбудила свою Петронеллу. Она повесила ей через плечо сумку, положила туда хлеб и объявила, что это -- ее обед. Она не разрешила Петронелле надеть ботинки -- гусей надо пасти босиком. Она взяла ее с собой -- выгнать гусей и решительно приказала не возвращаться раньше вечера.
Эндри радовалась -- по крайней мере, на сегодня она избавится от мучительницы. Но ей пришло в голову, что это мало поможет. Пасти гусей нетрудно, и она сама этому научилась в один день, когда ей было всего лишь пять лет. Но завтра она должна будет учить катехизис. Нет ли средства отбить у Петронеллы охоту пасти гусей?
Вдруг она обрадовалась -- Филипп! Где Филипп?
Она искала его повсюду -- и нашла в сене у старой Лены. Она позвала, поманила его, вынесла из конюшни. Петронелла не ушла далеко со двора. Она не могла привести в порядок белое стадо: это нелегко сделать без жерди. Служанки громко смеялись, но Питтье, которому понравилась красивая девушка, сжалился над ней и крикнул, что принесет ей палку.
Тут подошла сзади Эндри с гусаком.
-- Видишь, Филипп, -- зашипела она, подражая ему, -- этому она давно выучилась. -- Видишь, эта хочет украсть гусей. Всех твоих гусей с утятами. Она хочет украсть. Слышишь, Филипп?
Она шипела и натравливала -- и гусак понял. Через весь двор он понесся, как одержимый, на Петронеллу. А она сделала самое глупое, что могла, -- ударила его рукой. В одну секунду Филипп укусил ее руку так, что она громко вскрикнула и убежала. Но гусак бежал быстрее и скоро ударил ее клювом в икру. Забежав вперед, погнал ее кругом по двору. Петронелла кричала, гуси гоготали, а лакеи и горничные заливались смехом. Кончилось бы это плохо, если бы Питтье не втолкнул ее быстро в конюшню и не запер за ней дверь.
Эндри велела подать большой кусок сала, порезала его на ломти и накормила Филиппа. Он отправлялся один на луг со всем своим гусиным стадом.
Прихрамывая, Петронелла плелась по двору.
Графиня стояла наверху у окна:
-- Что с тобой случилось, Нелля? -- крикнула она.
Петронелла со стонами рассказала о своей беде и пожаловалась на бешеного гусака.
Бабушка видела, как сзади стояла внучка, лаская и кормя гусака. Она позвала ее:
-- Скажи, пожалуйста, кто натравил Филиппа на Нелли?
Эндри состроила самую невиннейшую и нежнейшую мину.
-- Должно быть, это был Котс, -- сказала она с убеждением.
Бабушка засмеялась.
-- Котс не должен производить слишком много беспорядка, -- предостерегла она.
Затем она вынесла решение их спора: катехизисом и рукодельем Эндри может не заниматься, но тем прилежнее она должна учиться счету и письму, и сегодня же, немедленно ей предстоит начать.
Тут снова выступил Котс. Он саботировал учение и делал это так основательно, что дня не проходило без помехи. Он не только отбивал острия у всех карандашей и перьев, бросал волосы и мух и лил воду в чернильницу, забрасывал тетради и учебники так, что их целыми днями надо было искать. Он даже самым безответственным образом выступил против Петронеллы. Наверху, на лестнице, он протянул проволоку так, что она зацепилась, упала и до крови разбила себе голень. В ее волосах однажды утром оказалось так много репейника, что она должна была выдернуть большой клок. В своих ящиках она находила дохлых крыс и лягушек, в постели в ногах -- старого ежа, колючки которого накололи ей пальцы, когда она вытянулась во сне.
Ни разу ей не удавалось поймать Эндри, которая с возмущением отвергала подозрения, что может что-либо подобное делать. "Это был Котс", -- заявляла она хладнокровнейшим образом.
Этот неисправимый дух набрасывался даже и на саму Эндри. Он засыпал ей глаза песком: тогда она получила воспаление глаз и в течение двух недель не могла делать уроков.
* * *
Наступило время, когда длинные огурцы созревают на унавоженных грядах. Огурцы Эндри страстно любила. В это летнее утро она часами рыскала верхом по полям и вернулась к обеду в знойную солнечную жару. У нее даже высунулся язык изо рта -- так сильна была жара. Она отвела своего пони в конюшню. Там Юпп и Питтье пили старое скверное пиво и предложили его ей. Девочке оно показалось роскошным. Она выпила три, полных стакана. Затем пошла в коровник и прибавила к этому большой стакан молока. Взяла нож, побежала в огород, отрезала огурцов, очистила их и съела. Ела еще и еще до тех пор, когда уже больше не лезло в рот. Столь вкусным ей еще никогда не казался ни один обед.
К несчастью, даром это для нее не прошло. Выпитое и съеденное подействовало молниеносно. Зеленая и бледная она пробралась в свою комнату -- но слишком поздно! Ей стало очень плохо. Петронелла раздела ее, обтерла, уложила в постель.
Эндри чувствовала себя очень скверно и молчаливо позволила все это проделать над собой. Лежа в постели, она прошептала:
-- Пожалуйста, ничего не говорите бабушке.
Петронелла кивнула головой. Унесла штанишки и юбочки, убрала всю грязь. В дверях она торжествующе крикнула:
-- Что же мне сказать бабушке? Котс это наделал?
И она помахала коричневой тряпкой...
Бабушка ничего не узнала об этой истории, но узнали все лакеи и горничные. Где бы Эндри ни появлялась, над нею все издевались. Когда она снова зашла в конюшню, Юпп, старый кучер, смеялся про себя, но достаточно громко, чтобы она могла слышать:
-- Котс наклал в ботинки.
Эндри покраснела, как рак, и, не говоря ни слова, выскочила из конюшни.
Тогда и пришел конец Котсу. Такого скверного послесловия не мог перенести ни один сколько-нибудь уважающий себя дух. Поэтому он исчез из Войланда. Когда вскоре после того Ян приехал на каникулы и спросил свою двоюродную сестрицу, как поживает Котс, она ответила:
-- Котс? Он стал для меня слишком глупым. Я его прогнала.
* * *
Но в то время Эндри было уже десять лет. Она уже давно умела играть в шахматы и довольно хорошо бренчала на рояле и фисгармонии. Этому ее научила бабушка. Она научила внучку кататься на коньках еще тогда, когда при ней была Катюша. Во время последней, очень суровой зимы она всегда каталась с ней вместе целые дни напролет.
Эндри училась этому искусству на замковом рву. Нередко старый Юпп должен был играть на своей гармонике, а бабушка и внучка катались под музыку.
Раз проезжали мимо цыгане, три переполненных воза. Графиня отвела им пустой сарай за парком. Они поселились там и прожили всю зиму, залатали все сковороды и кастрюли, плели корзины из рогож и ивовых прутьев. Среди них были двое мужчин, пиликавших на скрипке, и молодая женщина, игравшая на альте. Бабушка разрешила им в послеобеденное время приходить на замковый мост, где они играли. А внизу по замерзшему рву она со своей внучкой танцевала на коньках вальсы.
Вечером на мосту ставились сковороды с горящей смолой. На рву устраивали бал для прислуги и окрестных крестьян и крестьянок, с танцами, горячим пуншем из пива, с теплыми сосисками, варениками и ушками. Эндри могла там оставаться до 10 часов, а Катюша, укладывая ребенка спать, была совсем пьяная. Когда они катались за пределами замка, Эндри должна была надевать другие коньки: голландские, большие, деревянные, загнутые, как полозья у саней. Они катались тогда по каналам, ручьям и рвам, затем снова бежали по огромным снеговым равнинам залитых лугов и старых рукавов Рейна. Дальше и еще дальше -- точно объезжаемый мир не имел конца. Ивовый кустарник и ольха, далеко вдали -- густые леса. Иногда -- хутор, ветряная мельница. В воздухе -- тонкие хлопья снега. Рука об руку они бежали тихим зимним днем.
В полдень они делали привал. Заходили в село, усаживались в жаркой комнате для гостей, затем отправлялись назад, чтобы до сумерек поспеть домой.
Власов день того года -- он бывает после Сретенья -- Эндри никогда не забудет. Они катались на лыжах и зашли очень далеко, до Краненбурга. Выехали они в это утро очень рано. К обеду остановились в одной деревне. Там на этот раз застряли. Графиня пригласила нескольких крестьян и беседовала с ними о лошадях, которых собиралась купить. Привели тяжеловозов, и бабушка внимательно их осматривала. Это длилось долго, и уже стемнело, когда они тронулись обратно.
Дорогой графиня споткнулась об обледенелый обрубок. Она упала, легко вскрикнула, села, схватилась за ногу. Эндри подбежала.
-- Что такое, бабушка? -- спросила она.
Графиня покачала головой.
-- Ничего! -- сказала она, взяла носовой платок и туго перевязала им лодыжку. Но Эндри отлично заметила, что ей было больно. Она помогла ей встать. Они медленно побежали дальше. Бабушка снова вынуждена была остановиться. Становилось темно. Они с трудом находили дорогу. Появился месяц в последней четверти -- и они снова стали кое-что видеть. Проходили часы за часами.
Эндри бежала впереди. Они были уже близ Войланда и могли ориентироваться. Они бежали по ручью Дюстербаху, около камышей у садков. Девочка обернулась к бабушке и сказала ей, что они скоро будут дома, что она пойдет вперед, чтобы позвать слуг с санями. Графиня согласилась. Она видела, как девочка покатила и в десяти шагах впереди вдруг исчезла безо всякого звука.
Она провела рукой по глазам, думая, что это ей померещилось.
-- Эндри! -- крикнула она. -- Эндри!
Никакого ответа.
Графиня подбежала к месту, где исчезла девочка, -- полынья в четыре метра, только что вырезанная во льду! Она сама велела для ловли рыбы сделать ее утром до их отъезда. Она видела следы лыж: здесь вот сорвалась ее внучка и попала под лед.
-- Боже милостивый! -- простонала графиня.
Ни минуты не колеблясь, она сняла меховой жакет, бросила его на лед, быстро развязала ремни лыж, скинула их, прыгнула в ледяную воду и поплыла. У края льда она остановилась, глубоко вдохнула и нырнула под лед.
Когда она позднее рассказывала об этом, она уже не помнила точно, как все происходило. Знала только, что она вдруг схватила лыжу и привязанную к ней ногу, что она ударилась головой об лед, потащила, появилась на поверхности и только здесь перевела дыхание.
Она подняла Эндри на лед. Затем попыталась выбраться сама, но поскользнулась. Снова полезла. Подтащила безжизненное тело ребенка по льду совсем близко к воде, точно это был кусок дерева, приподнялась, занесла вверх колено и бросилась вперед.
Ни секунды ни помедлив, она догола раздела ребенка, свернула мокрое платье и подложила его под спину. Наклонившись над девочкой, схватила ее руки: надавила на грудную клетку, отвела руки назад и вверх. Повторила это несколько раз. Пот катился у нее со лба, и платье замерзало у тела. Она не прекращала этих движений ни на минуту, пока ребенок не вздохнул, пока она не почувствовала, что девочка жива!
Она растерла ее с головы до ног и закутала в сухой меховой жакет. Взяла на руки и пошла с ней в ночи. Нога у нее так болела, что она каждую минуту боялась упасть. Она кусала губы, но шла дальше. Сначала через садок, затем вверх по скату ручья, далее -- по полю.
Месяц зашел, и она блуждала в темноте. Все гуще падали снежные хлопья.
Время от времени бабушка кричала, но никто ее не слыхал. Время от времени она присаживалась на ивовый ствол, стонала от боли, хватаясь за страшно вспухшую ногу. И шла дальше, снова дальше.
Она все-таки добралась до Войланда. Пришла в парк и криком созвала людей. Они прибежали с факелами и фонарями. Первой была Фанни, ее камеристка. Ей она отдала ребенка. Клаас и Питтье сложили руки стулом, посадили барыню и отнесли ее в замок.
Дня два Эндри должна была провести в постели. Она отделалась насморком и кашлем. С этим Святой Влас скоро справился. Никто лучше его не умел лечить простуду, а на этот раз он должен был особенно постараться, так как все несчастье пришлось на его день. Старая Гриетт молилась ему и все ему толком объяснила.
Но бабушке Святой Влас помочь не смог -- тут уже должен был приехать из Клеве сам санитарный врач доктор Перенбом. Она схватила тяжелое двустороннее воспаление легких. Прошло много недель, пока она оказалась вне опасности.
Как бывает, при этом, у бабушки вспухла левая сторона лица, прежде всего шея. Затем возник гнойный флюс, поднявшийся наверх и достигший глаза. Старая Гриетт дала обет сходить в монастырь, если барыня поправится, и пять раз на день молилась Святому Власу о горле своей госпожи, Святой Аполлонии, прося излечить ее зубы, Святой Одилии -- о глазах. Но точно кто-то наколдовал: графиня не поправлялась и много месяцев боролась со смертью. А что касается ноги, то прошел почти год, пока она пришла в порядок. И это несмотря на то, что Гриетт пообещала Святому Иуде-Фаддею -- а кто же лучше его помогает при болезнях ног! -- шесть толстых свечек. Она говорила об этом с Юппом, а тот задумчиво качал головой.
-- У них, у святых, -- изрек он, -- тоже бывают свои замашки. Мне иногда кажется, что они слишком много спят. Святой Дух мог бы тут как-нибудь взять палку и навести порядок!
* * *
По мнению Эндри, ничего не было лучше плавания в Рейне. От замка они ехали тучными лугами. Эндри на своем пони, Ян на крепком ирландце, лучшем скакуне в Войланде. Их сопровождал Питтье. У берега Рейна они слезали и раздевались. Красные штанишки на желтой подкладке давно были сданы в архив. Они не жили и недели после того, как стали впору, -- это и Катюша могла бы знать, что из старых блуз никак нельзя сшить хорошие купальные штаны.
Теперь у Эндри был настоящий купальный костюм: синий с белым поясом, точно такой, как у ее кузена. Только у него на поясе был маленький кармашек, куда он клал деньги. Деньги им нужны были для их поездок на купанье.
Сначала они некоторое время играли на песчаном берегу между каменной перемычкой и плетнем, купали лошадей в реке. Затем, оставив коней Питтье, плавали посредине реки. Они должны были смотреть в оба, когда шел пароход с длинным караваном барж. Волны высоко перекидывались тогда через их головы, но Эндри уже давно не испытывала никакого страха, чувствуя себя с кузеном в полной безопасности. Когда она уставала, она подплывала к нему, клала левую руку на его плечо и плыла с его помощью. Под июльским солнцем они переплывали Рейн, плыли вниз по течению, ждали буксира с баржами. Взбирались на лодочку, привязанную к последней барже, на ней они доезжали до того места, где они оставили Питтье, спрыгивали в воду и плыли до берега.
Самым приятным было сидеть рядышком на палубе баржи на солнышке. Ян вынимал нз своего поясного кармашка деньги, беседовал с корабельщиком. Они платили за проезд, а корабельщик приносил им большие ломти белого хлеба, толсто намазанного маслом с еще более толстыми кусками превосходного голландского сыру. На свете не было ничего более аппетитного, чем такая закуска посреди Рейна.
И солнце смеялось им, и все было так молодо, так юно!
Взявшись за руки, они сидели в глубоком молчании и смотрели на желто-зеленые волны с серебряно-белыми гребешками, на голубое небо, на летние барашки, плывшие в небе. Все было так тихо, что они слышали биение своих сердец.
-- Ян! -- говорила Эндри.
-- Что? -- спрашивал он.
Она говорила:
-- Когда я буду большой, я выйду за тебя замуж.
Мальчик смеялся.
-- Тогда тебе еще долго ждать, Приблудная Птичка! Я не хочу жениться, девочки для меня слишком глупы.
-- И я тоже? -- спрашивала она.
-- Ты? -- обдумывал он. -- Ты еще слишком мала.
Она настаивала:
-- Но я ведь вырасту. Когда я буду большой, я унаследую весь Войланд, это сказала бабушка. И тогда я выйду за тебя замуж и подарю тебе все, слышишь, Ян?
Мальчик мечтательно глядел на плывущие облака.
-- Нет, -- сказал он тихо. -- Я не желаю Войланда. Он хорош только для каникул. Я хочу туда, в широкий мир...
Маленькая девочка вздохнула, но его руку держала крепко.