(The betting of two red Devils)
ОДНОАКТНАЯ СЕНДВИЧМЕНИАДА УИЛЬЯМА МЕДЖА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Билль, Дрилль -- кровельщики.
Действие происходит под игровое попурри из тустепов на плоской крыше, окружающей с четырех сторон башню ратуши с часами. Билль -- рыжий, в рабочем пиджаке, чинит крышу налево. Около него много разных инструментов кровельного ремесла. Из-за башни справа появляется Дрилль, тоже рыжий, в пальто, с сигарой в зубах. Его грим, как и грим Билля, поражает невероятностью исковерканья "образа божьего". Очень серьезно Дрилль достает из пальто аршинную спичку. Зажигает ее о парик, закуривает сигару, бросает спичку на крышу и выметает ее половой щеткой, которая у него оказалась в пальто. Снимает с левой руки бесконечно длинную перчатку и хочет плюнуть, а чтоб это сделать, достает из пальто плевательницу. После этих необычайностей снимает пальто и пискливо сморкается в клетчатый платок; он в рабочем пиджаке, но, в отличие от Билля, в умопомрачительном галстуке. Его кусает блоха. Он чешет ногу, затем достает из кармана револьвер и застреливает блоху. Музыка переходит в пианиссимо.
Билль (обернувшись на выстрел). А, это вы, мистер Дрилль? Опять опоздали на работу?
Дрилль. Слишком увлекательна программа в Ампир-кинематографе*. Ее интерес приковывает человека на три часа к экрану.
Билль. Скажите лучше, что вы из упрямства не хотите приобрести часы "Омега", с которыми невозможно опоздать даже на поезд, отходящий раньше установленного времени.
Дрилль. Да, мне приходится много лгать в оправдание своих частых опозданий, и я действительно страдаю, не обладая часами "Омега".
Билль. А что думает сейчас мой страдалец о завтраке?
Дрилль. Ничего, кроме хорошего, а также о его преждевременности. (Показывает на башенные часы.)
Билль. Эти часы очень лгут. Они, кажется, были у вас в школе.
Дрилль (дает пощечину Биллю, после которой последний выплевывает свои зубы на крышу). Какой дантист делал вам зубы? Смотрите -- мои! Мои зубы работы дантиста Допперфильда. Он великий человек.
Билль. Не больше моего аппетита. У меня замечательный аппетит.
Дрилль. Потому что вы принимаете пилюли "Каскарин-Дарлинг". Коробка -- шестьдесят штук -- один доллар. Принимать на ночь по две штуки.
Билль достает из кармана колбасу и начинает ее уписывать.
(К публике.) Я забыл дома завтрак; не говорите ему, или я брошусь вниз головой, и завтра вы опоздаете на службу, читая бесконечное описание в "Герольде" * несчастного случая с кровельщиком. Читайте только "Глоб" *, если вы хотите обо всем знать без лишней болтовни, а также о том изумительном факте XX века, что ни один адвокат в мире не обелит вас так, как мыло "Конго".
Билль. А где же завтрак моего дружища? (От сытости расстегивает жилет, а потом снимает его.)
Дрилль. Мне не нужен завтрак, так как я утром выпил чашку какао Ван-Гутен и чувствую себя сытым на целый день. Я никого не ем.
Билль. В таком случае принимайтесь за работу.
Дрилль. И не подумаю, так как я решил переменить профессию.
Билль. Кем же вы будете?
Дрилль. Агентом по распространению самовдевающейся иголки фирмы Кетеридж и Компании.
Билль. Разве это так выгодно?
Дрилль. О да! Агенты получают от 200 до 300 долларов в месяц.
Билль. Неужели эта иголка столь замечательна и распространена!
Дрилль. О, разумеется! При ее помощи можно в полторы секунды пришить шесть оторванных пуговиц, (Вынимает из борта пиджака вколотую иголку с ниткой.) Процесс вдевания новой нитки не занимает больше одной десятой части секунды. (Демонстрирует.)
Билль (охвачен таким великим ужасом, что даже волосы на его голове становятся дыбом). Это волшебство. Вы колдун! Вас надо арестовать! Эй, полисмен! (Свистит в пронзительный свисток.)
Дрилль (хохочет). Я не больший колдун, чем Эдиссон, изобретатель грамофонных пластинок, стоящих в магазине Брауна не дороже обыкновенных, а между тем дающих возможность два раза запечатлеть тот вздор, который вы, дурак, сказали сейчас о моем волшебстве.
Билль дает несколько пощечин Дриллю.
Ага, вы аплодируете,-- стало быть, я сказал довольно остроумно.
Билль (уставший бить, дует на пальцы рук). Нет, кроме шуток, неужели этой иголкой можно так быстро пришить оторванные пуговицы?
Дрилль. В полторы минуты шесть пуговиц.
Билль (показывает на пуговицы, за которые подтяжки держат его панталоны). Например, вот эти шесть пуговиц?
Дрилль (утвердительно). Например, вот эти шесть пуговиц.
Билль. Не верю.
Дрилль. Пари!
Билль. На что?
Дрилль. На плитку шоколада Сюшар!
Билль. Нет, на велосипед Свифта.
Дрилль. Нет, на швейную машину Зингера.
Билль. Нет, на моторную лодку системы Уильяма Стрендж.
Дрилль. На безопасную бритву "Аурора", двенадцать лезвий, футляр из шагреневой кожи, лучшие в магазине Аткинс и Компани. Немыслимо зарезаться.
Билль. Ах, немыслимо зарезаться? В таком случае держу пари на жизнь. Вы застрахованы в агентстве Джексона? Я застрахован. Кто проиграет, должен умереть!
Дрилль. Прекрасно! Пари принято. Ставка -- жизнь. (Жмут друг другу руки.) Я начинаю.
Музыка снова громко играет тустеп, один веселее другого. Сначала Дрилль пытается оторвать пуговицы руками, -- ничего не выходит. Стрелка башенных часов двигается все быстрее и быстрее. Дрилль берет с крыши кровельные клещи, засучивает рукава, упирает ногу в живот Билля -- никакого результата: ни одна пуговица ив шести на брюках Билля не поддается усилиям Дрилля. Наступает вечер; закат солнца, потом лунный свет. Транспарант циферблата часов засвечивается.
Билль. Ого... Вот уж и ночь наступила...
Дрилль. Это мне нисколько не мешает...
Вынимает электрический карманный фонарик и большой нож, которым пробует отрезать пуговицы. Когда это ему не удается, он на рассвете берет пилу и орудует ею; пуговицы не поддаются.
Билль (смеясь). Доброе утро, труженик!.. Дрилль. Доброе утро, дурак!..
Билль дает пощечину Дриллю; Дрилль отвечает тем же. Потом оба целуются. Дрилль пробует оторвать пуговицы большими кровельными ножницами, а когда ножницы ломаются о пуговицы, достает склянку, на которой написано "Азотная кислота", и льет жидкость на ушки пуговиц. Никакого результата. Часовая стрелка башенных часов бешено кружится. Снова вечер, ночь, утро, день сменяют друг друза несколько раз. Начинает идти снег.
Билль. Вот и зима наступила. (Задевает ногу Дрилля.)
Дрилль (орет). Ой, эта зима повежливее вас! Она наступила, только не на ногу.
Билль. Если у вас мозоли, рекомендую пластырь Гольтисона. Незаменимо.
Дрилль. Молчите, медведь!
Рьяно тянет за пуговицы Билля, который надевает пиджак внакидку, кутаясь от холода. Они заходят за башню и появляются оттуда покрытые снегом. Во время их секундного отсутствия вся башня иллюминуется разноцветными электрическими лампочками, а под крышей, на которой происходит действие, появляется транспарант с надписью "1924".
Билль. Ого, вот уже и Новый год наступил...
Дрилль. Замолчите, или я вас убью... (Вынимает револьвер.)
Снег на обоих тает.
Билль. Молчу, молчу, ибо это настоящий браунинг, пробивающий стальную доску в два дюйма толщиной на расстоянии двух тысяч шагов и стоящий лишь 10 долларов в любом магазине.
Дрилль. Совершенно верно. (Целуются, после чего Дрилль пробует выстрелом из браунинга отделить пуговицы от брюк Билля.) И вот этой-то дешевкой я отстрелю все ваши пуговицы. (Стреляет несколько раз -- ничего не выходит.)
Снова зима. 1925 год. Опять солнечное лето, опять зима и 1926 год. Дрилль пробует губами откусить пуговицу, целый год откусывает, ничего из этого не выходит. Наступает 1927 год.
Дрилль. Снимите штаны, мне так неудобно.
Билль. Но не перед публикой! Правда, у меня тончайшее белье фирмы Кетсон, но это еще не основание быть бесстыжим, как суфражистка.
Заходят за башню. Года на транспаранте мелькают с невероятной быстротой. Наконец останавливаются на 2924 году. Из-за башни, совершенно седые и сгорбленные, в виде дряхлых стариков появляются Билль и Дрилль. Дрилль все еще дрожащими руками пытается оторвать пуговицы у Билля.
Билль. Вот уже тысячу лет, как вы терпите неудачу при отрывании моих пуговиц. Теперь я чувствую приближение смерти. Но прежде, чем умереть, я хотел бы вам сказать, что о вашей самовдевающейся иголке, стоящей в любом магазине 4 цента, я знал, ибо только идиоты про нее ничего не знают. Но вы, почтенный друг, по-видимому, ничего и не подозревали о существовании неотрывающихся пуговиц, которые носят все истинные джентльмены благодаря их изумительной прочности,-- неотрывающихся пуговиц под названием "Друг холостяка". (Вынимает из кармана картон с дюжиной пуговиц.)
Музыка играет оглушительный туш.
Занавес
I ВАРИАНТ (1913 г.)
Секретарь. Следующая пьеса "Счастье Троглодитова", принадлежащая перу небезызвестного русского юмориста Осипа Аркадченко*, премирована как наиболее яркий образчик так называемого "одесского анекдота", в продуцировании которого современная русская юмористика достигла высшей степени совершенства. Само собой разумеется, что анекдот о пуговицах представлен русским юмористом не без политической окраски. Эта политическая окраска пуговиц выражена у почтенного автора столь резко, суждения о правительстве в связи с пуговицами настолько смелы, что дирекция "Кривого Зеркала" не без большого труда добилась разрешения на постановку "Счастья Троглодитова". В этой пьесе имеются налицо все излюбленные элементы современного русского остроумия, а именно: выводится пьяный, с характерной психологией русского пьяного человека, обличаются такие крупные общественные бедствия, как теща, дачный муж; мелькает скорбной тенью образ чиновника, жалующегося на протекционизм, и, конечно, фигурирует еврей, говорящий на том специальном одесском диалекте, который создан русскими юмористами из элементов еврейского жаргона, русского языка и собственной фантазии. В отличие от французского произведение русского юмориста отмечено "нутряной" силой, столь характерной для русского гротеска. Почтенный автор "Счастья Троглодитова" добивается в своем "якобы пустячке" возможной для современного русского юмориста степени "достоевщины". Мы смеемся, но вместе с тем нам жутко; мы забавляемся, а на наших главах слезы; нам хочется крикнуть "довольно", в особенности... при паузах, длиннотах и растянутости. Присуждая премию за "Счастье Троглодитова", жюри, однако, выразило сожаление, что почтенный автор не пожелал даже на сей раз изменить обыкновению всех русских драматургов-юмористов, печатающих каждое свое произведение сначала в форме рассказа на страницах "Сатирикона", затем перепечатывающих его в одном из органов провинциальной прессы, потом вносящих его в альманах сатирического журнала, далее помещающих этот рассказ в очередной том полного собрания своих сочинений, наконец, включающих его, как "избранный", в одну из книжечек дешевой библиотеки и только после этой длинной процедуры переделывающих рассказ для сцены. Но все искупается тем горьким смехом, которым, несмотря ни на что и во что бы то ни стало, старается смеяться русский юморист.