Лампа, висевшая над убогим ложем, на котором спала молодая девушка, бросала слабый свет на лицо несчастной. Мертвенная бледность покрывала ее лицо, и хотя черты ее выражали спокойствие, но было видно, что это не естественный сон, а оцепенение, вызванное каким-нибудь успокоительным снадобьем. На ней был ее утренний мужской костюм; черные, беспорядочно раскиданные волосы еще резче подчеркивали необыкновенную белизну ее плеч и шеи. В ее положении было что-то трогательное, и Кричтон ощутил сильное волнение в крови. Действие ее красоты было так неотразимо, что на минуту в его сердце закралось чувство, более похожее на любовь, чем на сострадание. В оправдание этой минутной слабости мы добавим, что даже сама Екатерина Медичи, до того времени не имевшая понятия о красоте джелозо, была так поражена прелестным лицом, которое она теперь внимательно рассмотрела, что не удивилась сумасбродной страсти ее знатного собеседника.
-- Клянусь Богородицей, -- воскликнула она, -- эта молодая девушка прекраснее, чем мы думали. Возможно ли, чтобы это очаровательное создание принадлежало к низшему слою общества?
-- Кажется, нет, судя по амулету, находящемуся у меня, -- отвечал человек в маске.
-- Позвольте мне, сеньор, осмотреть внимательнее этот ключ, -- сказал Руджиери, подходя к ним. -- Я, может быть, найду ответ на вопрос вашего величества. А пока, прошу вас, возьмите этот флакон. Девушка, как вы видите, спит, но дайте ей вдохнуть, и ее сон в минуту улетучится.
-- Ей лучше бы никогда не просыпаться, чем проснуться с позором, -- прошептала маска, беря флакон и передавая золотой ключик Руджиери. -- Бедная девушка, мои надежды спасти тебя от преследований и от того, что хуже самой смерти, едва ли осуществятся. Но я попытаюсь. Я поклялся, что спасу тебя, и исполню свою клятву или погибну.
Размышляя таким образом, гость королевы поднес флакон к лицу молодой девушки. Ему не пришлось долго ждать последствий. Итальянка вздрогнула и открыла глаза, но, как только взгляд ее упал на черную маску, находившуюся около нее, она с криком ужаса поспешила отвернуться.
-- Опять он! -- вскричала она. -- Матерь Божья, защити меня от этого демона!
Незнакомец нагнулся к терявшей сознание молодой девушке и шепнул ей на ухо ее имя:
-- Джиневра!
Сокол не летит быстрее на призыв своего господина, чем встрепенулась итальянка при звуке этого голоса.
Дрожа с головы до ног, она привстала на постели и, устремив взгляд на склонившегося над ней человека, силилась проникнуть взором за отверстия его маски. Словно для того, чтобы найти подтверждение своей догадке, она откинула черные косы, быстро провела рукой по лбу, как бы собираясь с мыслями, и воскликнула:
-- Этот голос... Не сплю ли я? Возможно ли, чтобы это говорила маска? Мне показалось, что мое имя было произнесено голосом, таким приятным, таким дорогим, таким нежным, но это должно быть, сон. Как мог он узнать мое имя? Я так ослабла! -- И она снова упала на кровать.
Наш герой смотрел на нее с глубоким состраданием, но, решив, что будет неблагоразумно сообщать ей о своих намерениях в подобных обстоятельствах, он нашел более удобным снова заговорить тем голосом, которым говорил с Екатериной.
-- За кого вы меня принимаете, Джиневра? -- спросил он ее.
-- За кого? -- вскричала молодая девушка. -- Я принимала вас за светлого ангела, но теперь я вижу, что вы дух тьмы. Уходите и оставьте меня. Не терзайте меня долее своим присутствием. Неужели вы недостаточно меня мучили? Неужели же меня ожидает еще и бесчестие? Нет, этому не бывать! Я устояла против всех ваших обольщений, ваших просьб, даже против насилия и не перестану противиться вам. Я еще и теперь в силах бороться против вашего могущества так же, как прежде, в вашем дворце в Мантуе. Любовь женщины иногда бывает непостоянна, но ненависть никогда не меняется. Я вас ненавижу, принц, и скорее перенесу тысячу смертей, чем отдамся вам.
Неожиданно Джиневра заметила беспорядок в своей одежде. Ее шея и лицо покрылись краской, и стыд вместе с негодованием отразился в ее взволнованных чертах.
-- А! Бесчестный, вероломный, -- вскричала она с горечью, -- ты сумел проникнуть в комнату девушки во время сна. Уходи отсюда, или, клянусь Святой Девой, я сорву повязки с моих ран и умру на твоих глазах. О! Почему полученный мной удар не был смертельным? Для чего не погибла я, спасая Кричтона?
-- Разве ваша любовь к Кричтону так сильна? -- спросил ее незнакомец в маске.
-- Люблю ли я его? -- повторила Джиневра. -- Так же, как люблю я Бога, как чту его святых, как ненавижу тебя! Люблю ли я его? -- продолжала она страстно. -- Он -- моя жизнь! Но нет, более чем жизнь. Постарайся понять меня, ты, чье черное сердце не понимает чистой любви. Я питаю к Кричтону любовь мусульманина к его пророку. Он кумир моего сердца, он мой Бог. Я не добиваюсь его любви, я не ищу взаимности, для меня довольно моей безнадежной любви, и я была бы несказанно счастлива, погибнув за него. Но если мне этого не удалось, то не думай, что я стану жить для другого.
-- В таком случае, живите для него, -- тихо сказала маска своим собственным голосом.
Невозможно описать действие, произведенное на девушку этими словами и этим голосом. Она провела рукой по глазам, нерешительно и с удивлением посмотрела на незнакомца и наконец воскликнула взволнованным, задыхающимся голосом:
-- Правда ли это?
-- Клянусь вам, -- отвечал он.
Тогда молодая девушка опустила голову на его плечо. Екатерина не менее астролога была удивлена этой переменой.
-- Твои чары начинают действовать, -- сказала она, -- молодая девушка смягчается.
-- Проклятие! -- вскричал с яростью Руджиери.
-- Как? Разве ты не доволен своим собственным делом? -- спросила с удивлением Екатерина. -- Ты с ума сошел.
-- Оттого я и схожу с ума, что во всем сам виноват, -- отвечал астролог. -- Милостивая повелительница, -- продолжал он, бросаясь к ногам королевы, смотревшей на него с возрастающим удивлением, -- я всегда был вам верный слуга.
-- О чем ты просишь?
-- Я прошу у вас милости в награду за мою долгую службу, незначительной милости, ваше величество.
-- Говори.
-- Не дозволяйте, чтобы эта молодая девушка покидала эту комнату сегодня ночью. Если уж необходимо, чтобы она ушла отсюда, позвольте мне сопровождать ее.
Екатерина не отвечала, но захлопала в ладоши, и карлик, послушный поданному знаку, кинулся к двери.
Между тем, Джиневра, снова потерявшая сознание, скоро пришла в себя от ласковых слов маски. Опустив свои большие черные глаза, пугаясь встретить его взгляд, она обратилась к незнакомцу смущенным голосом:
-- Простите, благородный рыцарь, что я так нескромно говорила с вами. Мои уста выдали тайну моего сердца, но, клянусь своим спасением, я бы не позволила себе подобных признаний, если бы могла подумать, что мои слова достигнут вашего слуха.
-- Это уверение излишне, прекрасная Джиневра, -- отвечал человек в маске, -- но меня огорчает мысль, что вы полюбили человека, который может дать вам взамен только любовь брата. Выслушайте меня. При помощи этого ключа вы можете пройти подземным ходом в отель Суассон. Тогда вам будет уже легче скрыться. Выйдя отсюда, ждите меня со стороны, прилегающей к церкви Святого Евстафия, в продолжение часа. Если в течение этого времени я не присоединюсь к вам, то уходите, а завтра утром ступайте в Лувр. Там спросите девицу Эклермонду. Вы не забудете этого имени, Джиневра?
-- Я буду его помнить, -- отвечала итальянка с чувством ревности.
-- Вы найдете ее в числе фрейлин королевы Луизы, отдайте ей эту бумагу.
-- На ней кровь! -- вскричала Джиневра, принимая письмо.
-- Я начертал это острием моего кинжала. Но исполните ли вы мою просьбу?
-- Я согласна.
-- Ну а теперь, прекрасная Джиневра, -- продолжал он, -- вооружитесь всем вашим мужеством, вы должны одна выйти из этой комнаты.
-- А вы?
-- Не заботьтесь обо мне. Более дорогая жизнь, чем моя, зависит от этой бумаги и от вашего побега. Вы сказали, что любите меня, вы уже доказали мне вашу преданность. Но я прошу у вас еще и этого доказательства. Не останавливайтесь, что бы вы ни увидели или услышали, и уходите, когда я вам скажу. У вас есть кинжал?
-- Разве есть итальянка, которая бы его не имела?
-- Отлично. Вы, которую не страшит смерть, не должны ничего бояться. Вашу руку! Я снова вступаю в роль маски. Будьте тверды... О!.. Слишком поздно.
Это последнее восклицание вырвалось у Кричтона, когда он увидел, что входная дверь поднята и появляется стража Екатерины. Одна за другой мрачные фигуры входили в комнату, наконец был введен связанный человек в маске, которого вели Оборотень и Каравайя.
-- Что все это значит? -- спросила испуганная итальянка.
-- Не спрашивайте меня, но следуйте за мной, -- отвечал шотландец, поспешно подходя к королеве. -- Ваше величество, -- вскричал он, -- прошу вас, позвольте этой молодой девушке удалиться, пока еще не совершена казнь. Позвольте ей подождать нас в коридоре вашего дворца.
-- Будь по-вашему, -- отвечала Екатерина.
-- Уходите, -- прошептал Кричтон Джиневре, -- у вас ключ, вот потайная дверь.
-- Она не выйдет отсюда, -- сказал Руджиери, схватив за руку молодую девушку.
-- Что значат твои слова, старик? -- вскричал кавалер. -- Какое ты имеешь право противиться тому, чтобы она ушла?
-- Право отца, -- отвечал Руджиери, -- она моя дочь.
-- Твоя дочь? -- вскричала девушка, отступая с ужасом. -- О, нет, нет, я не твоя дочь.
-- Ты дочь Джиневры Малатеста, ты моя дочь!
-- Не верьте ему, дорогой сеньор, -- вскричала итальянка, хватаясь за шотландца, -- он бредит! Я не дочь ему.
-- Клянусь своей душой, я сказал правду, -- вскричал Руджиери.
-- Наше терпение истощилось, -- сказала тогда королева. -- Пусть эта девушка остается на своем месте, мы еще не закончили с ней. Казнь Кричтона должна совершиться безотлагательно.
-- Его казнь? -- вскричала итальянка. -- Так это Кричтона будут убивать?
-- Не тревожьтесь, -- прошептала маска. -- Не думайте обо мне, но, пользуясь смятением, постарайтесь скрыться.
-- Ты угадала, -- отвечала Екатерина, улыбаясь с жестоким выражением, -- под этой маской скрывается лицо твоего возлюбленного.
-- Эта маска! Ах!..
В эту минуту Екатерина захлопала в ладоши. Между солдатами произошло движение. Маску вытащили вперед, и Оборотень вынул шпагу.
Шотландец быстро стал между Екатериной и палачами. Он придерживал рукой маску.
-- Вы сказали, что подадите знак к казни Кричтона, сняв свою маску, -- вскричала королева, обращаясь к нему. -- Готовы ли вы, сеньор?
-- Я готов покориться своей участи, -- отвечал Кричтон спокойным, твердым голосом, -- но вы должны направить свою месть на меня. Я Кричтон.
С этими словами он снял маску.
-- Проклятие! -- вскричала Екатерина при виде лица шотландца. -- Изменник! И мы так долго были тобой обмануты! Мы выдали тебе самые тайные наши намерения. Ты заставил нас поступить несправедливо с нашим близким союзником, нанеся ему жестокую непростительную обиду, мы... Но благодарение Богу, твоя хитрость не принесет тебе никакой пользы. Ты еще в нашей власти. Дон Винцент, -- продолжала она, обращаясь к приведенному пленнику, маска которого, сорванная в суматохе, обнаружила угрюмое и надменное лицо, хотя и пылавшее гневом, но не утратившее выражения величия, свойственного всем благородным итальянцам, -- чем можем мы искупить то оскорбление, которое против нашей воли нанесли вам?
-- Я могу принять только одно удовлетворение, -- вскричал Винцент, с силой отталкивая руку Оборотня и подходя к королеве.
-- Сообщите нам свои желания, -- сказала Екатерина.
-- Я требую, чтобы вы даровали жизнь моему противнику, -- отвечал Гонзаго.
-- Клянусь Богом, -- сказала тихим голосом Екатерина, -- вы требуете от нас такой милости, которую мы не можем оказать вам. Смерть Кричтона необходима как для нашей, так и для вашей безопасности. Он должен умереть.
-- Он умрет, ваше величество, но завтра, -- так же тихо отвечал Винцент Гонзаго. -- На мой герб ляжет несмываемое пятно, моя рыцарская честь будет навсегда опозорена, если тот, кого я вызвал на смертельный поединок, будет убит в моем присутствии. Я требую, чтобы его тотчас же освободили.
-- Этого не будет! -- сказала Екатерина. -- Он не должен выйти отсюда живым. Я ему доверила наши замыслы, ему известно о заговоре принца Анжуйского и еще о другой, весьма важной тайне, которую я сообщила ему, думая, что говорю с вами. Нет! Его смерть необходима.
-- Я скорее согласен погибнуть здесь, под ударами этих разбойников, чем допустить подобное унижение моей чести. Выслушайте меня, ваше величество, -- продолжал Гонзаго громким голосом. -- Позвольте ему удалиться, и я ручаюсь вам своим княжеским словом, что кавалер Кричтон не выдаст ни одну вашу тайну, не разгласит никакого заговора. Законы чести так же всесильны над ним, как надо мной. Отпустите его без всякого опасения и положитесь на меня в деле возмездия. Завтра мы встретимся смертельными врагами, этой ночью мы расстанемся уважающими друг друга противниками.
-- Не ручайтесь за меня, принц, -- сказал Кричтон, ожидавший с кинжалом и шпагой нападения. -- Я не могу принять ни жизни, ни свободы на предлагаемых вами условиях. Первым моим делом после выхода отсюда будет разглашение сообщенной мне тайны, хотя бы мне и пришлось поплатиться за это жизнью. Я умру с уверенностью, что услышавшие передадут ее кому следует.
-- Как? -- вскричала Екатерина.
-- Моя месть переживет меня, -- продолжал шотландец. -- Вы можете обагрить моей кровью эту комнату или изрубить меня на куски, но эта тайна не будет более принадлежать только вам. Но что я говорю, она уже и теперь не принадлежит вам, хотя бы даже мне не пришлось более ее увидеть, хотя бы не пришлось сказать ей ни одного слова, во всяком случае завтра, до заката солнца доказательства происхождения принцессы Конде будут переданы ей в руки.
-- Ты лжешь! -- вскричала Екатерина.
-- Где депеша Таванна, письма кардинала де Лоррена, ваши собственноручные приказы? -- спросил Кричтон.
-- А! -- вскричала Екатерина, бросая быстрый взгляд на пакет, находившийся у нее в руках. -- Злодей, где они?
-- На дороге в Лувр, -- отвечал Кричтон.
-- Это невозможно!
-- Я нашел верного посланца.
-- У этого хвастуна мог быть только один посланец -- большая собака, его сопровождавшая, -- вскричал Каравайя. -- Проклятое животное выскочило в подъемную дверь в ту минуту, когда мы входили, и я заметил, что его туловище было обвязано шарфом.
--В этом шарфе вложены письма, -- сказал Кричтон с торжествующей улыбкой.
-- И вы выпустили эту собаку? -- спросила Екатерина испанца.
-- Это не собака, а дьявол в шкуре бульдога, -- отвечал Каравайя. -- Она скрылась из глаз в одну секунду.
-- Кавалер Кричтон, -- сказала Екатерина, подходя к нему и принимая ласковый тон, -- эти бумаги для нас важнее вашей жизни. Мы могли бы заключить с вами соглашение: если вы согласны принять условия принца Мантуи, то можете беспрепятственно удалиться.
-- Я сказал уже вам, ваше величество, что я их не принимаю. Пусть ваши убийцы делают свое дело. Я вручаю мою участь Богу и Святому Андрею.
-- Я умру вместе с вами, -- прошептала Джиневра.
-- Безумная девочка! Эта распря тебя нисколько не касается. Пойдем со мной, с твоим отцом, -- сказал Руджиери.
-- Никогда! -- вскричала она. -- Никогда не отойду я от кавалера Кричтона, я умру с ним вместе от одного удара. Говорю тебе, оставь меня, я не твоя дочь. Ты придумал эту сказку для того, чтобы вернее продать меня.
-- Выслушайте меня, Джиневра, у меня есть доказательства моих слов.
-- Нет, я не хочу тебя слушать. Ты хотел продать мою честь за золото принца Мантуи. Разве такова любовь отца? Но если ты точно мой отец, то оставь меня, а не то и моя кровь падет на твою голову, как кровь моей матери, потому что, клянусь Матерью всех скорбящих, я скорее вонжу этот кинжал себе в грудь, чем отдамся твоему повелителю.
-- Джиневра, я хочу спасти тебя от него. Сжалься надо мной, выслушай меня!
Он не мог продолжать, потому что Джиневра, выхватив кинжал и вырвавшись из его объятий, укрылась под защитой Кричтона.
В продолжение этого времени Екатерина, не слушая просьб и настояний Гонзаго, приказала своим вооруженным людям напасть на шотландца.
-- Вас много, а он один, убейте его! -- вскричала она.
Кричтон, подобно гранитной скале, сопротивлявшейся напору волн океана, выдержал первую атаку. Сабли нападавших сверкали перед глазами джелозо, звон стали раздавался в ее ушах. Борьба была ужасна, но шотландец не получил ни одной раны. Ни одна сабля не дотронулась до него, тогда как сам он нанес несколько удачных ударов. Комната наполнилась оглушительными проклятьями, криками и топотом. Но внезапно весь этот шум стих.
Екатерина думала, что Кричтон убит, но увидела его в оборонительном положении, с глазами, спокойно устремленными на противников, которые немного отодвинулись, чтобы перевести дух и придумать какой-нибудь новый план нападения. Уязвленная в своем самолюбии и запуганная королева стала опасаться за исход борьбы, как вдруг увидела какую-то черную фигуру, пробиравшуюся сзади к Кричтону. Это был карлик. Она видела, как он, крадучись, приблизился к Кричтону и уже изготовился броситься на него с кинжалом в руке, но в ту же минуту был поражен стилетом джелозо. Екатерина не могла удержаться от яростного крика.
-- Презренные! -- закричала она. -- Вы не похожи на мужчин! Дайте мне шпагу, и я покажу вам, как с ней надо обращаться.
Подстрекаемые этими словами, убийцы возобновили нападение удачнее прежнего. Едва обменялись они несколькими ударами, как шпага Кричтона, более пригодная для украшений, чем для борьбы, сломалась и он очутился во власти врагов с одним лишь кинжалом, представлявшим слабую защиту против шести шпаг. Нападающие были в восторге, видя, что борьба может быть окончена в несколько минут. Однако же Кричтон решил дорого продать свою жизнь. Схватив ближайшего из нападающих, он вонзил ему в грудь свой кинжал. Несчастный упал с глухим стоном, а его товарищи в ярости бросились мстить за него. Кричтон, обернув руку плащом, некоторое время успевал отражать их удары и даже отделался еще от одного врага. Но нападающих было слишком много, и легко было угадать конец такой неравной борьбы. Несмотря на это, шотландец защищался с таким мужеством, что его враги колебались, но вдруг, желая нанести удар Оборотню, Кричтон поскользнулся в луже крови и упал. Мгновенно Джиневра бросилась между Оборотнем и Кричтоном и, наверное, была бы насквозь проколота ударом, предназначенным последнему, если бы громкий крик Руджиери не остановил руку гиганта.
-- Пощадите мое дитя, пощадите ее! Моя милостивая повелительница! -- вскричал с отчаянием астролог.
Но Екатерина была глуха к его мольбам.
-- Не щадите ни того, ни другую, -- холодно сказала она.
Между тем Кричтон поднялся на ноги. В этот короткий промежуток времени итальянка успела шепнуть ему на ухо одно слово. Прежде чем нападавшие смогли угадать его мысли, он бросился с молодой девушкой в углубление, занимаемое кроватью, и тотчас же опустил занавес, который скрыл их от глаз нападавших. Когда мгновение спустя он был поднят Каравайя и Оборотнем, стало ясно, что оборонявшиеся исчезли. По находившейся в стене полуоткрытой двери легко было угадать, каким способом сумели они бежать.
-- Черт возьми! -- вскричал Каравайя в ту минуту, когда эту дверь внезапно заперли с таким звуком, который издает задвигаемый засов. -- Мы проиграли.
-- Куда ведет этот проход? -- спросил Оборотень. В эту минуту гигант вдруг почувствовал, что кто-то судорожно сжимает его ногу, и услышал звук, похожий на шипение змеи. Оборотень задрожал и, обернувшись, увидел устремленные на него красные глаза Эльбериха. Несчастный карлик, смертельно раненный, успел кое-как до него доползти. Хотя его жизнь уходила вместе с черной кровью, сочившейся из раны, его поддерживала жажда мести. Обратив внимание гиганта на известный ему участок стены, он тронул пружину, и в ту же минуту открылась другая дверь, поменьше. Карлик пополз в нее, делая знаки Каравайя, Оборотню и их двум оставшимся в живых товарищам следовать за ним.
Не успели они скрыться, как дверь, через которую Кричтон вошел в башню, открылась и виконт Жуаез в сопровождении Шико и многочисленной вооруженной свиты появился в башне. Он быстрым взглядом окинул комнату, и его лицо омрачилось при виде кровавых следов, оставленных происходившей борьбой.
-- Милостивый государь, -- сказал он, подходя к Гонзаго, неподвижно стоявшему со скрещенными на груди руками, -- я имею приказ его величества взять вас под стражу до завтрашнего утра.
-- Арестовать меня? -- вскричал Гонзаго, тщетно ища свою шпагу. -- Известно ли вам, кому вы это говорите?
-- Я знаю одно, что обращаюсь к человеку, которого я считаю порядочным, -- отвечал Жуаез. -- Но когда я осматриваюсь кругом и вижу эти следы резни, то в моем уме возникают сомнения, которые я очень бы желал рассеять. Кого я имею честь арестовать?
-- Принца Мантуи, -- сказала королева. -- Приказ короля не может относиться к нему.
-- Вот как! -- вскричал виконт. -- Это большая для меня честь. Но вы ошибаетесь, приказ его величества касается именно принца. Господа, я вам поручаю его высочество. Однако моя обязанность выполнена только наполовину. Могу я спросить у вас, где найти кавалера Кричтона, в этой ли он башне, как я предполагаю?
-- Вам не надо трудиться брать его под стражу, сударь, -- отвечала с улыбкой Екатерина, -- мои люди уже избавили вас от этих трудов.
-- Как так, ваше величество? -- вскричал, содрогаясь, Жуаез.
-- Я слышу в коридоре крики и шум битвы, -- вскричал Шико, -- мне показалось, что я слышу голос Кричтона, вот опять я его слышу. Поспешите к нему на помощь, виконт!
-- Принц, -- вскричал Жуаез, -- вы отвечаете мне за жизнь Кричтона. Он избрал меня своим свидетелем в вашей с ним ссоре и, клянусь Святым Павлом, если он погиб на ваших глазах под ножами убийц, я перед всеми дворами Европы провозглашу вас вероломным трусом.
-- Господин виконт, для вас большое счастье, что ваши угрозы обращены к пленнику, -- отвечал высокомерно Гонзаго. -- Но настанет минута, когда я потребую от вас удовлетворения за ваши слова.
-- И я также, -- сказала надменно Екатерина. -- Виконт, мы повелеваем вам и вашим людям выйти отсюда, иначе вас постигнет наш сильнейший гнев.
-- В настоящую минуту я представитель его величества, -- гордо отвечал Жуаез, -- и уполномочен им отыскать и взять под стражу принца Гонзаго, известного под именем "маски", а также кавалера Кричтона. Вы знаете, какой строгий отчет вам придется нести перед его величеством.
-- Помогите! Помогите, виконт! -- закричал Шико. -- Я слышу голос женщины.
-- Моя дочь! Моя дочь! -- восклицал Руджиери.
-- Возьмите этого злодея, -- сказал Жуаез, указывая шпагой на астролога. -- Я абсолютно уверен, что он замешан в этом темном деле. А теперь -- за мной! Монжуа и Святой Дионисий! Вперед!
С этими словами он бросился по узкому проходу и стал быстро подыматься по темной винтовой лестнице, в верхней части которой явственно слышались крики и проклятия сражающихся.