Как только барон Росни отошел от Генриха Наваррского, к нему приблизился Флоран Кретьен и, взяв его руку, с жаром прижал к губам.
Когда король отнял руку, он увидел, что она была смочена слезами старика.
-- Этого не должно быть, дорогой мой друг, -- сказал он. -- Слезы в ваших глазах для меня слишком сильный упрек, чтобы я мог их перенести спокойно. Лучше делайте мне самые суровые выговоры, но только не употребляйте этого оружия, против которого у меня нет кирасы. Что вы хотите от меня?
-- Разве ваше великодушное сердце не говорит вам этого? -- отвечал проповедник. - Разве не говорит вам оно, что ваша жизнь, драгоценная сама по себе, имеет неизмеримую цену для всех членов нашей святой церкви, которые видят в вас нового Маккавея, что вы не можете безрассудно рисковать ею, не отклоняясь от пути, предначертанного вам Царем царей? Ваш верный слуга, барон Росни, сказал правду, утверждая, что от вашей безопасности зависит судьба истинной церкви Христовой. Мои слезы были пролиты не напрасно, если они помогут отвратить вас от увлечения тщеславием и призвать вас к выполнению вашей благородной задачи. Пусть лучше я буду плакать, чем ваши враги -- радоваться. Пусть лучше один человек тайно краснеет, чем целое королевство стыдится слабости своего монарха. Не уступайте внушениям князя тьмы. Вы - наша стража, наша опора! Подумайте, прежде чем оставлять наше, и без того немногочисленное, стадо на потребу этим хищным волкам.
- Будьте спокойны, друг мой, - отвечал Генрих, - я не хочу рисковать моей безопасностью, точно так же как и безопасностью церкви, интересы которой я защищаю и за которую я поднял оружие. Не просто любопытство влечет меня на этот турнир, но я даю вам мое королевское слою, что не буду бесполезно рисковать своей жизнью и безопасностью. А теперь, -- продолжал он с улыбкой, -- я от всего сердца благодарю вас за ваши добрые советы, которые, как вы знаете, редко приятны для слуха королей. Но я не могу долго разговаривать с вами, поэтому перейдем прямо к тому, что вас сюда привело. Скажите, чем я могу быть вам полезен?
-- Я прошу помощи вашего величества, но не для себя, а для одной особы, которая вас лично должна интересовать. Знаете ли вы, государь, что сестра принца Конде в настоящую минуту находится во власти кровожадной французской Иезавели, Екатерины Медичи? Я пришел просить вас избавить ее от угнетения и преследований. Если вы решитесь подвергнуться опасности, то пусть это будет, по крайней мере, лишь для того, чтобы освободить принцессу вашей королевской крови.
-- Если это так, как вы говорите, друг мой, -- отвечал Генрих, -- то я немедленно готов исполнить вашу просьбу, хотя бы для этого мне пришлось похитить принцессу из самого Лувра с моей горстью людей. Но вы, должно быть, ошиблись или были обмануты. У нашего кузена Конде нет никакой сестры при французском дворе.
-- Принц считает ее давно уже умершей, государь, и действительно, требовалось чудо, -- чтобы спасти ее от оружия свирепых амалекитян, напавших на Людовика во время его бегства в Ла-Рошель. Вы в этом убедитесь, когда я расскажу вам историю одной из служанок королевы-матери, недавно обращенной в нашу веру.
-- Ваши сведения исходят из подозрительного источника, -- заметил король с недоверчивой улыбкой. -- Прислужницы Екатерины так же вероломны, как и дочери филистимлян, я знаю их уже давно. Ваша новообращенная может быть Далилой, а ее история -- выдумкой. Наш дядя, Людовик Бурбон, действительно часто говорил нам о несчастной судьбе его дочери, которой он лишился в горах близ Сансерра, но он был вполне уверен в ее смерти.
-- Поверьте мне, государь, она жива, -- возразил Кретьен.
И он поспешно рассказал все подробности истории Эклермонды, уже известные нашим читателям, прибавив, что принцесса до последнего времени была в совершенном неведении относительно своего знатного происхождения, так как знавшие эту тайну опасались, что принцесса по своей молодости и неопытности выдаст себя подозрительной Екатерине Медичи.
Проповедник сказал также, что рано утром он был в Лувре по просьбе Эклермонды и что та передавала ему без утайки события последней ночи и молила избавить ее от преследований короля, который дал ей знать запиской, что если она не ответит на его любовь, то он донесет на нее инквизиции как на еретичку.
-- Она была вся в слезах, когда я вошел к ней, -- сказал Кретьен, -- и сначала ничто не могло ее утешить. Тогда я решился открыть ей ее происхождение и заклинал вести себя так, как прилично особе королевской крови.
-- А! Как же приняла она эту весть?
-- Как истинная дочь бурбонского рода, -- отвечал Кретьен. -- Ее горе мгновенно улетучилось, и она тотчас стала спокойно рассуждать о возможностях бегства. Только одно обстоятельство приводит ее в смущение, и я не знаю, позволено ли мне будет сообщить его вашему величеству.
-- Я не хочу знать о нем ничего, друг мой, если оно таково, что принцесса не захотела бы сообщить мне его сама.
-- Однако, я думаю, что было бы желательно, если ваше величество узнало бы о привязанностях сердца вашей кузины и могло судить о...
-- О возможности брака? Кто же сей счастливец, покоривший сердце пленной принцессы?
-- Один шотландский дворянин, государь, шевалье Кричтон.
-- Как! -- вскричал раздраженным тоном Генрих. -- Неужели он рассчитывает получить ее руку?
-- Ваше величество забывает, что он знал ее только как фрейлину королевы Екатерины.
-- Да, это правда, -- отвечал король. -- Но теперь она наша кузина и не может выйти замуж за авантюриста, подобного Кричтону.
-- Это и печалит сегодня принцессу. Она поняла, что между ней и шевалье теперь лежит бездна. К тому же она узнала из записки, полученной ею сегодня от Кричтона, что тот случайно открыл ее знатное происхождение и даже, рискуя жизнью, вырвал у королевы Екатерины доказательства, но что во время попытки передать эти бумаги принцессе пакет, заключавший их, был, к несчастью, потерян.
--Ventre-saint-gris! -- вскричал король. -- Так существуют и доказательства?
-- Да, государь. Шевалье Кричтон утверждает, что в пакете были письма королевы-матери, маршала Таванна и кардинала Лотарингского.
-- Черт возьми! -- вскричал с живостью король. -- Эти письма стоят того, чтобы он рисковал за них жизнью. Он избавил бы нас от необходимости выдвигать сомнительную историю вашей новообращенной. Дай Бог, чтобы они не попали снова в когти Екатерины. Однако это был смелый поступок -- вырвать добычу у львицы. Этот Кричтон, должно быть, не совсем обычный человек. Еще один вопрос, Кретьен. Не обещал ли этот шотландский дворянин освободить нашу пленную кузину?
-- Сказать правду, ваше величество, он это обещал, -- отвечал с некоторыми колебаниями проповедник.
-- Я был в этом уверен, -- сказал, улыбаясь, Генрих. -- Эклермонда теперь в Лувре?
-- В свите королевы Луизы, которую она сопровождает в полдень на турнир. Король назначил ее царицей турнира. Сегодня вечером будет снова праздник и маскарад в Лувре. До этого времени она должна быть освобождена, или все погибло.
-- Она будет освобождена! -- отвечал король. -- Или я сам объявлю о ее происхождении Генриху перед всем двором. Но время идет, Кретьен, и я должен спешить на турнир.
-- Ваше величество!
-- Это мое твердое решение. Не теряйте напрасно слов, стараясь отговорить меня. Оставайтесь здесь до конца турнира, тогда я вернусь к вам.
С этими словами король сделал знак Росни, который тотчас же подошел к нему, бросив презрительный взгляд на студентов. После короткого разговора с проповедником и прощания с Фредегондой (что чрезвычайно смутило старика) король и его спутник вышли из таверны.
Они собирались сесть на лошадей, ожидавших их у дверей, как вдруг на улицу Пеликана под звуки труб и гобоев въехала толпа пажей и оруженосцев, одетых в красный бархат, с криками:
-- Дорогу королеве-матери! Назад! Назад! Генрих нахлобучил шляпу на лоб и сделал вид, что поправляет седло своей лошади.
В ту же минуту показалась сама Екатерина Медичи, окруженная своим дамским конвоем. Невозможно было вообразить себе более веселого и привлекательного зрелища, чем эта группа молодых всадниц, за каждой из которых ехали пажи, одетые в цвета своих дам. Все дамы были в полумасках, и зрители могли только догадываться об их красоте. Но изящество и грация красавиц, блеск их глаз, сверкавших в отверстиях масок, оставляли на этот счет мало сомнений.
Несмотря на опасность, которой он подвергался, Генрих не мог противиться искушению бросить украдкой взгляд на прекрасных амазонок в ту минуту, когда они проезжали мимо него.
Одна из красавиц, на которую более других обратил внимание король (это была ла Ребур), заметила, обращаясь к своей спутнице:
-- Пресвятая Дева! Смотрите, Форез, как этот солдат похож на короля Наваррского.
-- На Генриха? -- отвечала та. -- Ну, я не нахожу никакого сходства. И если даже оно существует, то солдат имеет положительное преимущество перед монархом, его плечи шире.
-- Может быть, -- вздохнула ла Ребур, -- но сходство очень примечательно.
С этими словами она повернула голову, чтобы хорошенько разглядеть солдата, но он уже исчез.
"Это странно!" -- подумала она, удивленная этим обстоятельством.
Но вернемся на время в кабачок Сокола. После ухода Росни студенты не стали более сдерживать своего гнева и ярости, и шотландцу со всех сторон грозила смерть. Ни сильные руки Блунта и швейцарского сержанта, ни вмешательство Кретьена не могли отвратить грозу. Студенты громко требовали крови Огильви. Шпаги и кинжалы были обнажены, столы и скамьи опрокинуты среди взрыва проклятий и криков о возмездии. Кровавое столкновение было неизбежно, если бы в эту минуту не вошел в таверну отряд городской стражи в сопровождении нескольких человек, одетых в черное, в которых по их желтым лицам и некоторым особенностям костюма легко было узнать итальянцев.
Начальник стражи потребовал во имя короля прекратить ссору, и противники вынуждены были покориться, опасаясь последствий отказа.
Но в ту же минуту случилось нечто, давшее новый оборот делу и возбудившее вновь драматические события. Увидя вошедших итальянцев, Джиневра вскрикнула. Один из них, услыша это, бросился к ней, и, прежде чем несчастная молодая девушка могла опомниться, она была уже во власти людей Гонзаго.
Броситься к ней на помощь и вырвать ее из рук похитителя было для Огильви делом одной минуты. Но его помощь была бесплодна. Джиневра спаслась из рук одного, только для того, чтобы быть тотчас же схваченной другим. Студент Сорбонны схватил ее и передал снова похитителям. В то же время Огильви не выпускал итальянца. Стараясь освободиться, тот выронил вдруг пакет, тотчас же узнанный шотландцем.
-- Ко мне! -- вскричал Огильви, наступая ногой на бумаги. -- Блунт, ко мне! Вот документы, которые ищет Кричтон. Это доказательство происхождения принцессы. Ко мне! Ко мне!
-- Боже мой! -- вскричал Кретьен. -- Помогите ему, молодой человек! Тут я сам взялся бы за шпагу! Помогите ему! Помогите ему!
Блунт не заставил себя просить. Он выхватил шпагу и, бросившись на итальянцев, уложил на месте первого попавшегося ему под руку. Но он не мог отвратить внезапный и роковой исход борьбы. Один из людей Гонзаго, воспользовавшись удобной минутой, погрузил свой стилет в грудь Огильви.
Шотландец даже не вскрикнул, хотя нанесенная рана была очень опасна и, нагнувшись, схватил пакет, не обращая внимания на сыпавшиеся на него со всех сторон удары.
-- Возьмите его... вы знаете его назначение, -- сказал он Блунту, отдавая пакет. -- Не обращайте теперь на меня внимания, бегите... Найдите Кричтона, скажите ему... но нет, идите, идите скорей!
-- Ступайте за мной, -- прошептала, хватая Блунта за руку, Фредегонда, приблизившись к сражающимся под защитой швейцарца. -- И вы, святой человек, идите, -- продолжала она, обращаясь к проповеднику. -- Вы не сможете ничего сделать для этого несчастного, а ваше присутствие только еще более усилит ярость этих убийц... Жак! Обратите внимание на их шпаги! Господи, сжалься над нами! Не дайте им подойти!.. Я найду, чем наградить вашу храбрость!.. Идите же сюда, сюда!
Но Блунт остановился в нерешительности.
-- Клянусь Святым Бенуа, я никогда не показывал спины неприятелю. Разве я могу бежать, когда мне надо отомстить за друга.
-- Если ты хочешь отомстить за меня, беги, беги скорей! -- вскричал Огильви, который, собрав остаток сил, мужественно отражал нападение врагов.
В эту минуту шпага одного из итальянцев пронзила ему грудь, и он упал.
-- Иди же! Иди, -- прошептал он замирающим голосом. -- А! Он спасен! -- вскричал он радостно, видя, что Блунт и Кретьен под защитой длинной шпаги швейцарца и клыков Друида уже выходили из таверны в маленькую дверь, не замеченную до сих пор нападающими.
Когда эта дверь была заперта и загорожена колоссальной фигурой сержанта, торжествующая улыбка осветила лицо Огильви.
-- Теперь я могу умереть спокойно, -- прошептал он.
В это время итальянцы завязали рот несчастной Джиневре, чтобы помешать ей кричать, и исчезли со своей добычей, не обращая внимания на просьбы Фредегонды и бессильные угрозы шотландца.
-- Неужели никто из вас не придет к ней на помощь! -- вскричал Огильви, обращаясь к студентам. -- Вы думаете, это мужчина? Нет, это девушка... неужели вы допустите оскорбления женщины! Помогите! Помогите, если вы люди!
-- И ты воображаешь, что мы пойдем ее защищать? -- сказал насмешливо сорбоннский студент, проходя мимо Огильви. -- Наше возмездие полно. Ты теряешь жизнь и любовницу. Пойдемте, товарищи, надо спешить на турнир... Это хорошее предзнаменование. Может быть, судьба Кричтона будет такой же, как у этого шотландца. Мы увидим... А знаете что, товарищи, не поймать ли нам этого еретического проповедника?.. На Пре-о-Клерк и для него хватит дров.
Едва студенты вышли на улицу, как в залу Сокола вошли люди виконта Жуаеза.
-- Где молодой человек, которого мы должны были проводить из Парижа? -- спросил их предводитель, с изумлением и испугом оглядываясь вокруг.
-- В руках... -- прошептал Огильви. Но прежде чем храбрый шотландец смог докончить свою фразу, он замолчал навсегда.