HIC BIBITUR
В десятом часу следующего дня внутри Сокола -- маленького, но очень посещаемого кабачка на улице Пеликана, который славился великолепием вин и красотой хозяйки, -- царили шум и веселье.
Столы ломились от закусок, скамьи -- от посетителей.
Меню включало все мыслимые блюда, употреблявшиеся на завтрак в Париже в XVI веке, -- от байонского окорока и болонских сосисок до сладкого собачьего супа. Толпа посетителей отличалась разнообразием лиц и характеров, тут были и пьяницы-студенты (французские студенты всегда оказывали большую поддержку кабакам), и клерки, и мушкетеры в кафтанах из буйволовой кожи, и солдаты швейцарской гвардии.
Звон тарелок и бутылок смешивался со смехом и криками веселой компании и короткими, быстрыми ответами прислуги.
Воздух был насыщен запахом табака, или королевской травы, как его называли в то время, перца и чеснока. Стаканы с вином утоляли жажду, которую весьма естественно вызывали соленые закуски, о которых мы говорили, и в это утро было предложено немало тостов в честь прекрасной Фредегонды, божества, царившего в кабачке Сокола.
Сказав, что вина Фредегонды пользовались всеобщим уважением, мы повторили бы мнение всех студентов Парижского университета, карманы которых были еще не полностью лишены необходимого презренного металла. Точно так же, утверждая, что красота хозяйки Сокола вызывала всеобщее восхищение мы лишь повторили бы слова всех веселых ландскнехтов и гасконских капитанов д'Эпернона, пики которых часто прислонялись к дверям кабака.
По этой причине половина пьющего Парижа собиралась в Соколе. Это было местом сбора любителей хорошего вина и женской красоты.
Есть женщины, которые кажутся старыми в молодости и молодеют с годами, к их числу принадлежала и прекрасная Фредегонда. Как и ее вино, она выигрывала, старея. В восемнадцать лет она не казалась такой молодой и привлекательной, как в тридцать восемь. Она была, быть может, немного полна. Но что это значит? Многие из ее почитателей даже считали эту полноту за достоинство, поднимающее в их глазах красоту Фредегонды.
Ее блестящие черные косы, собранные в узел на затылке, ее белый и гладкий лоб, презиравший, казалось, время с его морщинами, ее черные смеющиеся глаза, подбородок с ямочкой и зубы, белые и блестящие, как жемчуг, не оставляли желать ничего лучшего. Она могла бы служить Беранже моделью для его портрета мадам Грегуар, так хорошо соответствовали ей строки, рожденные знаменитым поэтом.
Наконец, подвести итог ее достоинствам можно было одним словом -- она была вдова.
Так как Фредегонда, несмотря на свою полноту, обладала тонкой талией и маленькой ногой, то она носила очень узкий корсет и очень короткое платье. Ее более чем подозревали в сочувствии к преследуемым гугенотам, и она старалась изгладить это впечатление, нося на поясе длинные четки с белым крестом Лиги.
В числе посетителей кабака в это утро были: бернардинец, студент Сорбонны, ученики д'Аркура и де Монтегю и еще двое или трое членов этого буйного братства, которое мы на некоторое время упустили из виду.
Эти студенты, усевшись вокруг окорока, достойного Гаргантюа, запивали его мальвазией. В некотором расстоянии находились Блунт и его верный Друид, который, опираясь лапами на колени своего хозяина и фамильярно положив морду на стол, получал на свою долю немалую часть огромного куска говядины, составлявшего завтрак шотландца. Рядом с Блунтом сидел Огильви, возле которого, отодвинувшись насколько позволяла длина скамьи, находился молодой человек, чьи черты нельзя было разглядеть, так как надвинутая на лоб шляпа с широкими полями закрывала его лицо.
Оставив без внимания остальных посетителей, перейдем прямо к солдату, расположившемуся поблизости от хозяйки, с которой он, по-видимому, был в наилучших отношениях.
В его костюме не было ничего примечательного. На нем был кафтан буйволовой кожи, простой темный плащ, остроконечная шляпа с зеленым пером и желтые сапоги с большими шпорами. Сбоку висела длинная шпага.
Непринужденное изящество его манер, огонь его глаз, выражение голоса плохо согласовывались с костюмом простого солдата. Он был высок и хорошо сложен, гордое выражение его загорелого лица указывало на то, что он более привык приказывать, чем повиноваться, он имел вид человека, рожденного побеждать и женщин, и королевства. Уверенный заранее в успехе, он, естественно, никогда не терпел неудач. Фредегонда находила его неодолимым. Ее последний любовник -- сержант швейцарской гвардии -- неожиданно обнаружив себя в отставке, бесился от ревности и, пощипывая свою бороду, доходившую ему почти до пояса, казалось, обдумывал план истребления счастливого соперника.
Что касается костюма, швейцарец имел неоспоримое преимущество. Его кафтан, затянутый красным поясом, был составлен из синих и красных полос. Один из его чулок был красный, другой -- белый, верх его шляпы был украшен красным султаном. Шею окружал огромный шарф, поверх которого его борода ниспадала черным каскадом. Его длинная шпага напоминала собой мавританский меч.
Но ни его разноцветный костюм, ни его борода, ни его жесты не могли обеспечить ему хотя бы одну улыбку Фредегонды. Зато этого вполне достиг непобедимый обладатель буйволового кафтана.
Между тем студенты покончили с мальвазией и громко требовали новой порции вина.
-- Э! Королева погреба! Прекрасная Фредегонда! -- кричал студент Сорбонны, стуча кулаком по столу, чтобы привлечь внимание хозяйки. -- Вина! Красного вина! Оставьте на минуту любовь, вырвитесь из объятий этого воина, как Елена из объятий Париса... Черт возьми, товарищи! Хозяйка положительно глуха сегодня... Пожалуй, турнир окончится прежде, чем мы успеем позавтракать.
-- И мы будем так же осрамлены, как вчера на диспуте Кричтона, -- прибавил бернардинец. -- Сorpo di Вассо! Я истощен, как путешественник в каменистой Аравии. Сжальтесь, Фредегонда! Стаканы, из которых мы пьем, так же удалены один от другого, как третейские оргии. Турнир должен начаться в полдень, а теперь уже десять часов. Ради любви, которую вы питаете к университетским деньгам, поспешите или дайте нам ключи от погреба.
-- Арена уже устроена, -- вскричал студент коллегии д'Аркура. -- Я видел плотников и обойщиков за работой. Весь фасад Лувра, выходящий в сад, блестит шелком и гербами. Зрелище будет великолепно. Я скорее соглашусь не быть бакалавром, чем пропустить его.
-- И я тоже, -- отвечал студент коллегии Монтегю. -- Мы увидим, как Кричтон будет действовать сегодня. Победить словами и шпагой -- две разные вещи. В Мантуйском принце он найдет соперника, более опасного, чем наши софисты.
-- Ну, без труда достанется ему победа, если он обойдется с Гонзаго так, как обошелся с дюжиной ваших братьев, -- заметил Огильви насмешливым тоном.
-- А! Вы здесь! -- сказал сорбоннский студент. -- Я вас было не заметил. Право, кажется, чтобы увидеть шотландца, стоит только произнести имя их святого патрона Кричтона. Впрочем, я рад, что вас вижу, нам надо свести маленький счет.
-- Чем скорее, тем лучше, -- вскричал Огильви, хватаясь за кинжал и вскакивая со своего места.
-- Не прежде, однако, чем я позавтракаю, -- отвечал флегматично студент. -- Как только я окончу, я, конечно, окажу вам честь перерезать ваше горло. Мы теперь не на улице Ферр, не на Пре-о-Клерк, но в юрисдикции парижского прево и под носом у стражи. Я не имею ни малейшего желания избегать вашего гнева, но я нисколько не желаю быть из-за вас привязанным к позорному столбу на рынке. Итак, прошу вас, сядьте.
-- Трус! -- вскричал Огильви. -- Неужели и пощечина не расшевелит тебя?
С этими словами он хотел было уже ударить своего собеседника, как вдруг между ними бросилась Фредегонда.
-- Святой Элуа! -- вскричала она. -- Ссора в такое время и в моем доме! Я не верю своим глазам. Разойдитесь сейчас же, или я позову стражу. Вы думаете, что это только одни слова? А! Вы увидите. Мэтр Жак, -- сказала она, обращаясь к швейцарцу, --это ваше дело. Восстановите порядок.
Мэтр Жак, польщенный вниманием своей непостоянной красавицы, вытянул руку и, не вставая с места, привлек к себе Огильви и отнял у него кинжал, как палку у ребенка.
Блунт, большой почитатель силы, не мог при этом не высказать своего одобрения.
-- Я отдам ваше оружие, когда вы снова станете хладнокровны, -- сказал мэтр Жак Огильви. -- Клянусь бородой, -- прибавил он, бросая презрительный взгляд на студентов, -- я разрублю голову первому, кто возьмется за оружие.
Солдат, равнодушно смотревший на эту сцену, обратился к Фредегонде, когда она снова подошла к нему:
-- Что за турнир, о котором болтали эти студенты? -- спросил он. -- Вы знаете, что я только что приехал в Париж с посланником короля Наваррского и не знаю никаких придворных новостей. Кто этот Кричтон? Что делает в Париже принц Мантуйский? И особенно: что послужило причиной их ссоры?
-- Вы хотите, чтобы я отвечала сразу на столько вопросов? -- отвечала, смеясь, Фредегонда. -- Ваш вопрос о Кричтоне доказывает, что вы действительно не знаете Парижа. Кто он? Он мог бы быть принцем. Но, кажется, он просто шотландский дворянин. Во всяком случае, это самый красивый дворянин, какого я только видела. Сеньор Жуаез, д'Эпернон, Сен-Люк и другие любимцы его величества не могут сравниться с ним. Он так же умен, как и красив. Вчера у него был диспут с учеными университета, и он всех их заставил замолчать.
Сегодня он будет драться с Мантуйским принцем, и я уверена, что он и тут будет победителем. Ему стоит только заговорить, и вы немы, стоит взяться за шпагу, и вы побеждены, стоит взглянуть на женщину, и она падает в его объятия.
-- А! Да он и в самом деле совершенство, -- сказал с улыбкой солдат. -- Но вы не сказали мне причины его ссоры с Гонзаго. Что это за причина? Расскажите мне о ней, любовь моя.
-- Никто этого достоверно не знает, -- отвечала таинственно Фредегонда. -- Одни говорят, что это из-за какой-то итальянской любовницы (при этих словах молодой человек, сидевший около Огильви, вздрогнул). Другие говорят, что Кричтон открыл заговор против короля, в котором вместе с принцем замешаны Козьма Руджиери и одна знатная дама, имени которой никто не смеет произнести. Говорят также, что жизнь самого Кричтона два раза подвергалась опасности, во-первых, на банкете, где одна влюбленная в него знатная дама подлила в его вино яд.
-- О какой знатной даме говорите вы? Конечно, не о королеве-матери?
-- Пресвятая дева! Конечно, не о Екатерине Медичи! -- вскричала, покатываясь со смеху, Фредегонда.
-- Кто же тогда это?
-- Вы очень любопытны. К чему вам знать, как королевы и другие знатные дамы мстят своим неверным любовникам?
-- Ventre saint gris! Это интересует меня более, чем вы думаете. Вы знаете, что я служу Генриху Наваррскому. Вы, конечно, говорили не о его жене?
-- Я не говорю о королеве Луизе, и вы легко можете угадать, о ком идет речь, -- отвечала Фредегонда таинственным тоном. -- Вам было бы что рассказать нашему великому Алькандру. И я думаю, он не стал бы бледнее вас, услышав эту новость.
-- Черт возьми! -- вскричал солдат, кусая губы. -- Так из-за этого авантюриста Маргарита отказывается ехать к своему мужу?
-- Конечно, Беарнец со своими псалмами кажется ей слишком печальным в сравнении с веселым красавцем Кричтоном. Но какой у вас, однако, серьезный вид!
-- Вы способны всякого сделать серьезным, -- отвечал солдат с неестественным смехом. -- Наш добрый король Генрих огорчится этим не более меня. Но послушайте. Эти студенты все еще требуют себе вина. Позвольте мне сопровождать вас в погреб. Вам понадобится моя помощь, чтобы принести бутылки.
Фредегонда грациозно кивнула головой в знак согласия, и они направились к выходу, как вдруг швейцарец загородил дверь своей гигантской фигурой.
Фредегонда нахмурила брови, но сержант не тронулся с места.
-- Товарищ, -- сказал он, -- если вы идете в погреб, я иду с вами.
-- Но разве вы не замечаете, друг мой, -- заметил солдат примирительным тоном, -- что загородили дорогу.
-- Гм! Может быть, -- отвечал сержант, -- но я не хочу расставаться с моей невестой.
-- Мэтр Жак, разве я вам не говорила, что смотрю на послушание как на первую добродетель мужа, -- сказала с рассерженным видом Фредегонда.
-- Да!
-- Так вернитесь на ваше место.
-- Но я еще не имею чести быть вашим мужем.
-- Если вы хотите когда-нибудь стать им, вы сделаете то, что я вам приказываю.
-- У вас есть средство заставить меня повиноваться.
-- Какое же?
-- Назначьте день нашей свадьбы.
-- Хорошо, через год. Согласны?
Метр Жак потряс бородой.
-- Ну так через месяц?
И это не удовлетворило сержанта.
-- Тогда через неделю?
Сержант, не говоря ни слова, отпер дверь, и пока солдат и Фредегонда, весело смеясь, выходили наружу, вернулся на свое место, насвистывая швейцарский марш.
-- Вот благоразумный человек, -- заметил солдат, запирая за собой дверь. -- Нашему великому Алькандру следовало бы взять с него пример.
Возвратимся теперь к Огильви и его спутнику. Блунт по-прежнему обращал все свое внимание на еду, но аппетит шотландца сошел на нет. Он проглотил стакан вина и начал резать стол концом ножа. На вопросы Блунта он отвечал отрывисто и резко; было очевидно, что он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Блунт не заметил или не хотел заметить этого и продолжал свой завтрак, кидая время от времени куски собаке. Джелозо, -- а читатели без сомнения уже узнали в молодом соседе Огильви несчастную молодую девушку, -- приблизилась в эту минуту к раздраженному шотландцу и тихо положила руку ему на плечо.
-- Что вам надобно? -- спросил Огильви, обращая к ней пылающее гневом лицо.
-- Я хотела бы уйти отсюда, -- сказала Джиневра. -- Меня тяготит предчувствие близкого несчастья. У меня кружится голова от шума, и я боюсь, что эти злые студенты меня узнают. Кроме того, -- прибавила она с легким оттенком упрека, -- вы дурно исполняете наказ вашего патрона, вы должны были бы защищать меня, а не подвергать новым опасностям, затевая ссоры.
-- Простите мне мое неблагоразумие, -- отвечал с легким смущением Огильви, -- я напрасно не сдержал себя, но разве я мог? Ведь дело шло о чести Кричтона.
-- Я уважаю вас за вашу преданность ему, -- сказала джелозо, прижимая к губам руку Огильви, -- и пусть мысли об опасности, которой я подвергаюсь, не помешают вам ее доказывать. Проводите меня куда-нибудь отсюда и потом возвращайтесь, если вы считаете нужным мстить этим нахальным студентам.
-- Это невозможно, -- сказал Огильви. -- Конвой виконта Жуаеза, который должен проводить вас за ворота Парижа, еще не прибыл. Мы должны ждать, такова воля шевалье Кричтона. Не бойтесь ничего, я буду защищать вас до последней капли крови, и вам не придется более сдерживать мою неуместную горячность.
-- Если так хочет шевалье Кричтон, я остаюсь здесь, -- отвечала Джиневра. -- Мне все еще кажется, что я в опасности. Этот ужасный Гонзаго... И потом, -- прибавила она робко, с краской на лице, -- признаюсь вам, сеньор, я охотно бы рискнула моей безопасностью и осталась в Париже, чтобы только присутствовать на турнире. Если Винченцо падет, мне нечего более бояться.
-- Но вы должны также бояться Руджиери и Екатерины, -- отвечал Огильви. -- Кроме того, по воле короля поединок должен быть на неотточенном оружии, стало быть, Винченцо может быть побежден, но не убит, и это нисколько не уменьшит грозящей вам опасности.
-- Это правда, я не увижу его более! -- сказала Джиневра тоном отчаяния.
-- Теперь выслушайте меня, мадемуазель, -- сказал вполголоса Огильви. -- Вы любите шевалье Кричтона?..
-- Сеньор!
-- Слушайте меня! Он не разделяет вашей любви, я это знаю, его сердце принадлежит другой. Я принадлежу к религии, которая считает ваше занятие суетным, вашу веру языческой. Но сердце, я это вижу, не знает этих различий, для него единственное божество -- любовь. Я вас люблю, Джиневра, я решаюсь сказать это потому, что приближается минута, когда я расстанусь с вами навсегда. В одном наши чувства сходятся: мы одинаково преданы Кричтону. Я могу предложить вам только верное сердце и хорошую шпагу. Хотите вы отдать мне вашу руку?
-- Сеньор, -- холодно сказала молодая девушка, -- может быть, мое занятие презренно, моя вера -- идолопоклонничество, но мое сердце признает только одного Бога. Я люблю шевалье Кричтона.
И она отвернула голову.
-- Значит, для меня нет никакой надежды? -- спросил, снова приближаясь к ней, Огильви.
-- Никакой, -- отвечала Джиневра, -- и если вы не хотите увести меня отсюда, не говорите мне более ни слова об этом.
В эту минуту раздался громкий взрыв хохота студентов, и противник шотландца затянул во все горло застольную песню -- полулатинскую-полуфранцузскую. Остальные дружно повторяли припев:
Esse bonum vinum, venite, potemus!
Причиной этого веселья было возвращение Фредегонды и солдата с большим запасом вина.
Стаканы начали быстро наполняться и осушаться, так что скоро среди студентов университета воцарилось безграничное веселье.
Бернардинец настоял на том, чтобы солдат уселся около него, а сорбоннский студент счел своим долгом подать бутылку мэтру Жаку, который осушил ее одним залпом.
-- Пью за твое здоровье! -- сказал студент коллегии д'Аркура, хлопнув по плечу солдата. -- Ты принес нам хорошего вина и хорошо его отмерил. Пусть у нашей хозяйки всегда будут помощники, подобные тебе! Ха! Ха! Ха!
-- Я тоже с удовольствием выпью за твое здоровье, -- отвечал солдат, -- хотя мне и не снились обильные возлияния в такой ранний час. За твое избрание в капелланы на ближайшем празднике дураков.
-- Не шути со мной, а пей, товарищ, -- отвечал раздраженный студент. -- Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Э! Да я вижу, в тебе есть что-то гугенотское. Я слушал, как ты сейчас говорил хозяйке, что служишь в войске Беарнца. Это видно по твоему презрению к бутылке и пристрастию к юбкам. Ах! Что за время будет, если твой господин станет когда-нибудь королем Франции! Придется вспомнить Франциска I. Плохо придется всем мужьям в Париже. Сохрани нас Бог от такой судьбы. Впрочем, я не желаю ему никакого зла... За здоровье великого Алькандра!
-- Ну уж этому не бывать! -- вскричал сорбоннский студент. -- Мы должны быть католиками даже в наших тостах. Выпьем скорее за поражение Беарнца, реформ и Женевской церкви и за успех Лиги, истинной церкви и храброго Гиза.
-- За Святой Союз! -- вскричал бернардинец.
-- За папу! -- кричал студент коллегии Монтегю.
-- За Вельзевула! -- крикнул д'аркурский студент. -- Клянусь Антихристом, я вылью мое вино в лицо тому, кто откажется от моего тоста... За Генриха Наваррского и дело гугенотов!
-- Клянусь обедней! Твой тост пахнет ересью, и я от него отказываюсь, -- отвечал сорбоннский студент.
Едва он произнес эти слова, как его товарищ исполнил свою угрозу и выплеснул ему прямо в лицо все содержимое стакана.
В одну минуту поднялась страшная суматоха. Столы были опрокинуты, шпаги противников скрестились, но благодаря усилиям швейцарца и Блунта порядок и в этот раз был восстановлен.
А в это время наш беззаботный солдат -- причина ссоры -- покатывался со смеху, опрокинувшись на спинку стула и не думая принимать участия в свалке.
-- Как! Бесчувственный! -- вскричал в гневе студент коллегии д'Аркура. -- Ты, значит, не хочешь обнажать шпагу в защиту твоего короля и помогать тому, кто готов драться вместо тебя? Да, теперь я вижу, что от гугенота нечего ждать помощи или благодарности. Сорбоннский брат, твою руку! Ты был прав, не принимая моего тоста.
-- Ты сам затеял эту ссору, товарищ, -- отвечал солдат, радость которого еще более усилилась. -- Я не просил тебя об услугах. Дело реформаторов не нуждается в защитниках, подобных тебе, и какое дело Беарнцу до того, что один дурак пьет за его успех, а другой за его поражение?
-- Отлично сказано для гугенота! -- вскричал студент коллегии Монтегю. -- Наш реформатор, кажется, добрый малый. Довольно насмешек, товарищи, споем лучше песню для восстановления гармонии.
-- Песню! Песню! -- закричали, смеясь, остальные.
-- Да какую же? -- спросил солдат.
-- Спой нам что хочешь, мой могучий Гектор. Только бы это не были носовые мелодии Теодора де Без или Климента Моро.
-- Хорошо. Я начну, а вы подтягивайте, -- сказал солдат.
И громким, звучным голосом он запел сатирические куплеты о любителях таверн:
Alea, vina, Venus, tribus his sum factus egenus.
-- Довольно! -- вскричал студент коллегии Монтегю. -- Эти слова чересчур задевают меня, это подтверждается печальным состоянием моих финансов и штанов. Ну да все равно. У меня есть еще несколько лиардов, а когда мой кошелек совершенно опустеет, мне можно будет повеситься или стать гугенотом. А пока будем петь.
И беззаботный студент затянул старинную шуточную песню, начинавшуюся словами: Des fames, des et de la taverne.
-- Belissime! -- вскричал солдат. -- Признаться, твое положение неважно, но ты хороший малый, и, если ты пойдешь со мной к моему королю, забудешь о своих буйных привычках и примешь истинную веру, я обещаю тебе, что наполню твой кошелек монетами, более тяжелыми, чем те, которые в нем теперь.
-- Говорят, товарищ, что в лагере твоего короля скорее получишь хороший удар, чем хорошую монету. А уж если бы я стал продавать мою душу сатане, то, по крайней мере, взял бы за нее чистыми деньгами. Но будем петь и пить. У тебя соловьиное горло, миссионер, спой нам что-нибудь, если уж не хочешь больше пить.
-- Ventre-saint-gris! -- прошептал, смеясь украдкой, солдат, -- если бы мой верный Росни мог знать, что в его отсутствие я буду играть роль любовника хорошенькой трактирщицы, шута целой шайки кутящих студентов и бунтовщика против самого себя, мне не избежать бы проповеди, такой же длинной, как те, которые произносил Жан Кальвин со своей женевской кафедры. Ну да все равно, надо же нарушить чем-нибудь монотонность жизни.
С этими философскими мыслями он уступил просьбам студентов. По мере того как он пел, судорожное неистовое веселье овладевало слушателями, даже мрачный Огильви не избежал общей участи, что, впрочем, легко понять, если мы скажем, что солдат пел Хронику Гаргантюа, рассказывавшую, как он унес колокола собора Нотр-Дам.
В ту минуту, когда солдат заканчивал песню под гром рукоплесканий и взрывы хохота, его собственное настроение внезапно заметно ухудшилось при виде двух человек, вошедших, пока он пел. Когда он окончил, они медленно подошли к нему, бросая на него укоризненные взгляды.
Первый из этих людей был человеком средних лет, сурового вида, вооруженный с ног до головы. Его нагрудник, хотя и выполненный из лучшей миланской стали, был совершенно лишен всяких украшений и походил по своей неуклюжести и тяжести скорее на древнюю кирасу времен Баярда и Гастона де Фуа (эпоха, которой старались подражать партизаны Генриха Наваррского), чем на богатые резные панцири, вошедшие тогда в моду при французском дворе. В его спутнике по черному женевскому плащу легко можно было узнать проповедника реформатской религии.
"Черт возьми! -- подумал солдат, подымаясь со своего места. -- Здесь Росни и мой старый учитель, доктор Флоран Кретьен! Ну, можно сказать, вовремя они явились".
Между тем он почтительно поклонился старику и обменялся взглядом с шевалье, потом все трое отошли в самый отдаленный угол таверны.
-- Я не ожидал, что найду ваше величество за таким занятием, -- сказал Росни с упреком. -- Мне кажется, король Наваррский мог бы проводить время более достойным образом, не разделяя забавы этих буйных идолопоклонников.
-- Шш! Росни! -- отвечал солдат, в котором наши читатели, вероятно, узнали уже Генриха Наваррского. -- Для этих веселых студентов я не монарх, и если бы я хотел дать тебе разъяснение, для кого я король, я мог бы убедить тебя, что я действовал так, нисколько не унижая моего достоинства, а просто для того, чтобы сыграть мою роль солдата.
-- Вы лучше исполнили бы вашу роль, если б укрощали буйство, а не поощряли его. Будь я на месте вашего величества, и эти идолопоклонники заставили бы меня петь, я спел бы им или какой-нибудь псалом старика Кальвина, или одну из наших мрачных баллад, в которых так ярко описаны кровавые злодейства наших врагов и страдания наших мучеников.
-- И над тобой стали бы только смеяться, -- сказал Генрих. -- Я поступил гораздо благоразумнее.
-- Эй! Правоверный солдат! -- крикнул в эту минуту студент коллегии Монтегю. -- Спой-ка нам еще песню, прежде чем мы пойдем на турнир. Не обращай внимания на выговоры твоего капитана. Мы тебя поддержим.
-- Слышишь? -- сказал, смеясь, Генрих. -- Знаешь, Росни, мне хочется послать к ним тебя на мое место. Какое действие произведут твои мрачные песни на их шумную веселость? Хочешь занять мое место за столом?
-- Я повинуюсь желанию вашего величества, -- отвечал Росни, -- но я не отвечаю за последствия.
-- Тогда ступай! Ты заслужил это наказание своим неблагоразумием. Что за идея пришла тебе вести сюда старика Кретьена. Ты должен был бы стараться скрывать слабости своего короля, а не разглашать их.
-- Впредь я буду более благоразумен, -- отвечал Росни с легким оттенком иронии в голосе. -- Доктора Флорана Кретьена я встретил случайно сегодня утром в консистории Сен-Жерменского предместья, и он сказал мне, что ему надобно передать вам что-то очень важное. Поэтому я и привел его сюда.
-- Ты хорошо сделал, Росни, -- сказал король, -- однако я не могу избавить тебя от наказания. Слышишь? Мои товарищи зовут тебя, ступай к ним.
В это время студенты пели хором песню фанатиков, наполненную угрозами и проклятиями гугенотам. Генрих Наваррский закусил губы.
-- Ступай, -- сказал он, нахмурив брови. -- Оставь меня с Кретьеном.
-- Государь, ваш конвой у Монмартской заставы, и двое из моих людей с вашей лошадью стоят у дверей.
-- Ну и пусть стоят, -- отвечал сухо король. -- Я не тронусь в путь раньше вечера.
-- Почему же, ваше величество?
-- Я хочу быть на турнире в Лувре.
-- Но, государь...
-- Можешь оставить при себе твои замечания, я хочу видеть турнир во что бы то ни стало. И не только видеть, но даже хочу переломить копье в честь моей супруги, хотя, надо признаться, что после отказа приехать ко мне она не заслуживает подобного внимания. Но оставим это, тут есть какой-то шотландец, который хвастает расположением к нему Маргариты. Ложь это или нет, но все-таки, по моему мнению, ему не следовало бы разглашать это. Поэтому я хочу сбить спесь с этого болтуна, тем более что он, говорят, опытный боец и, стало быть, достоин моего копья. Может случиться, что Маргарита, увидя своего фаворита побежденным, изменит решение и согласится ехать с нами. На всякий случай я буду на этом турнире под видом странствующего рыцаря. Ты достанешь мне подходящее вооружение.
-- Ваше величество не совершит такого безумного поступка, -- сказал суровым тоном Росни.
-- Барон Росни! -- вскричал гордо Генрих. -- Мы удостоили тебя нашей дружбы, но есть границы, которых никто, даже ты, не должен переступать.
-- Простите мне мою грубость, ваше величество, -- отвечал Росни. -- Но, даже рискуя лишиться вашего расположения, я должен стать между вами и опасностью, к которой вы так неблагоразумно стремитесь. От вашей безопасности, государь, зависит судьба королевства и чистой святой религии, которой вы защитник и опора. Подумайте о деле, за которое вы взялись, о ваших верных слугах, о всем протестантстве, глаза которого устремлены на вас. Подумайте об опасности, которой вы подвергаетесь, о неизбежных последствиях открытия вашего присутствия в Лувре, о долгом плене в стенах этого самого Лувра, из которого вы так недавно освободились. Подумайте обо всем этом и порицайте, если можете, усердие, заставляющее говорить так, как я говорю.
-- Оставьте меня, -- отвечал Генрих. -- Я хочу переговорить с моим старым наставником. Вы сейчас узнаете о моем решении.
Росни поклонился и занял указанное ему королем место за столом студентов. Его прибытие приветствовали шумным смехом и многочисленными намеками на его гугенотские убеждения.
-- Внимания, господа! -- сказал Росни. -- Вы убедили одного из моих солдат спеть вам песню и ответили на это одной из тех диких мелодий, которые ваша братия распевала под звуки набата в кровавую ночь Святого Варфоломея. Вы сегодня увидите мой ответ. Но прежде наполните до краев ваши стаканы и отвечайте на тост, который я вам предложу: "За падение антихриста, за уничтожение Лиги и за всеобщее восстановление истинной веры!" А! Вы отказываетесь? Клянусь Евангелием, я вонжу этот кинжал в горло тому, кто не ответит на мой тост.
С этими словами Росни вынул кинжал и окинул студентов гордым взглядом.
Мертвое молчание было ответом на его речь.
Веселье студентов мгновенно улетучилось. Каждый поглядывал на своих соседей, как бы ожидая, что они ответят на это оскорбление, но никто не осмелился произнести ни слова.
-- Тост! -- сказал Росни, хватая за горло студента д'Аркурской коллегии и принуждая его произнести ненавистные слова.
-- Клянусь Святым Фомой! Ты не уйдешь, -- вскричал Блунт, хватая сорбоннского студента.
-- Никто не уйдет, -- сказал Росни. -- Отвечать на мой тост или - смерть!
Обнаружив бесплодность сопротивления, студенты покорились.
-- Я еще не закончил с вами, -- сказал тогда насмешливо Росни. -- Я не оскорблю религии, которую я исповедую, заставляя вас принимать участие в пении ее святых псалмов. Но так как вы напомнили мне о печальной участи наших святых мучеников, то вы услышите, как был осужден свыше за это злодейское убийство этот вероломный и кровожадный государь, ваш покойный король Карл IX. Не трогайтесь с места и молчите, если хотите избежать смерти.
-- Дайте мне ваш кинжал, шевалье, -- сказал, вскакивая, Огильви, не будучи в состоянии сдерживать долее свой гнев. -- Ручаюсь, что вас будут слушать с таким же вниманием как нашего благочестивого Кнокса.
-- И так же добровольно, -- сказал со злобным смехом бернардинец.
-- Прими это в счет заслуженного тобой наказания, -- сказал Огильви, давая студенту пощечину. -- Первый из вас, который произнесет хотя бы одно слово, будет мертв, -- прибавил он гордо, принимая кинжал из рук Росни.
Не обращая внимания на бешеные взгляды, которые бросали на него студенты, Росни запел сурово и торжественно балладу о Карле IX на Монфоконе.
Когда он закончил, между студентами поднялся глухой ропот, мало-помалу усилившийся и перешедший наконец в гневное ворчание.
-- Клянусь адской дверью, через которую некогда входили неофиты в наши залы, -- прошептал студент д'Аркурской коллегии, -- я лучше соглашусь умереть в аугсбургском вероисповедании, чем слышать еще раз подобную песню.
-- Молчать, если вам жизнь дорога! -- вскричал Огильви с угрожающим жестом. -- Клянусь памятью Фомы Крюце, убившего своей рукой множество еретиков, я смою нанесенное нам оскорбление кровью этого проклятого шотландца, -- прошептал сорбоннский студент.
-- Моя шпага тебе поможет, - отвечал тем же тоном студент д'Аркурской коллегии.