Фавстула давно уже сидѣла въ темницѣ. Послѣ неоднократныхъ мучительныхъ допросовъ судьи заявили, что признаютъ ее виновной и приговариваютъ ее къ смерти. Ее должны были сжечь живой.
Фавстула подумала, что казнь будетъ совершена въ непродолжительномъ времени, и спросила, когда это будетъ.
-- День еще не назначенъ,-- сказали ей.
Но самыя слова этого отвѣта показывали, что ея казнь -- вопросъ нѣсколькихъ дней.
Она просила только одной милости, въ которой ей, однако, отказали. Впрочемъ, этотъ отказъ не удивилъ ее.
-- Можетъ ли навѣстить меня христіанскій священникъ? Я буду говорить съ нимъ не одна. Можетъ присутствовать и тюремщикъ.
-- Конечно, это не будетъ разрѣшено ни въ какомъ случаѣ. Это дерзкая просьба. Ты уже объявила себя христіанкой, и этотъ соблазнъ необходимо скрыть.
Тѣмъ не менѣе ея желаніе стало извѣстно христіанамъ, и они дѣлали всѣ усилія, чтобы провести къ ней въ темницу священника.
Наконецъ ее совсѣмъ оставили въ покоѣ, объявивъ ей, что она лишается всего, что принадлежало ей. Всѣ ея драгоцѣнности были конфискованы, и сама она перестала считаться римской гражданкой.
Однажды ночью Фавстула проснулась отъ страннаго, сна: ей приснилась Цивителла въ тотъ самый день, когда умерла Меланія.
Вся подушка ея была мокра отъ слезъ, пролитыхъ во снѣ. Долго лежала она съ открытыми глазами, и благодарная память о Меланіи подкрѣпила ее, какъ будто она сама была здѣсь. Теперь только поняла она величіе души Меланіи.
Сидя въ одиночествѣ, часто думала Фавстула и о своемъ отцѣ. Давно-давно, когда онъ ласкалъ и баловалъ ее, она готова была считать его самымъ лучшимъ изъ людей. Но теперь она знала, что онъ отказался отъ нея, отказался по трусости, по малодушію передъ своей женой.
Безъ отца, безъ матери, безъ сестеръ и братьевъ стояла она одна-одинешенька среди холоднаго, безбрежнаго моря жизни.
Но она прощала ихъ всѣхъ. Она не упрекала отца за то, что онъ бросилъ ее на произволъ судьбы, оставила всѣ счеты съ нимъ: онъ для нея какъ будто умеръ.
Часто сидѣла она въ своей темницѣ до глубокой ночи. Въ ея ушахъ еще стоялъ шумъ цирка, похожій на шумъ раковины, когда ее приложишь къ уху. И иногда къ этому шуму примѣшивался другой, какъ будто кто-то скакалъ къ ней, какъ будто раздавался близко-близко стукъ копытъ. Но эти звуки были лишь въ ея воображеніи: въ самой могилѣ не могло быть тише, чѣмъ въ ея подземной темницѣ.