Когда на другой день Фавстулу вывели изъ темницы, она отъ солнечнаго свѣта сначала не могла ничего разобрать. Нѣсколько мѣсяцевъ просидѣла она въ темнотѣ, и теперь яркое освѣщеніе превратилось для нея во тьму. Долго не могла она разглядѣть толпу, хотя и слышала ея присутствіе.
Она слышала, какъ многіе ее проклинали, испуская грубыя ругательства. Самыя язвительныя ругательства сыпались со стороны женщинъ. Многіе, впрочемъ, жалѣли ее, но у нихъ не хватало мужества выразить ей свое сочувствіе, и она ничего не знала о немъ.
Ея наружность поразила тысячи людей, сошедшихся сюда, чтобы взглянуть на нее. Красота ея не исчезла, но перемѣнилась. Она была блѣдна, какъ воскъ, и на этомъ блѣдномъ лицѣ ея большіе, черные глаза сіяли, какъ звѣзды. Волосы ея пріобрѣли яркозолотистый оттѣнокъ.
Дневной свѣтъ ослѣпилъ ее, и она принуждена была на минуту закрыть глаза. Нигра умоляла, чтобы ей позволили сопровождать ее, но ей отказали въ этомъ: Фавстула должна была итти одна. Процессія двигалась медленно, и когда обезсиленная Фавстула подавалась въ сторону, тюремщики, шедшіе по бокамъ, толкали ее на средину.
Только разъ вспыхнуло ея лицо, когда до нея донеслось грязное названіе, данное ей кѣмъ-то. По она тутъ же устыдилась своего малодушія.
Многіе изъ тѣхъ, кто теперь смотрѣлъ на нее, принадлежали въ обществѣ къ ея же классу. Никто изъ нихъ не вѣрилъ въ ея виновность. Они вѣрили, что она полюбила христіанина и сама стала христіанкой, но не хотѣли допустить и мысли, чтобы она могла совершить что-нибудь позорное.
Фавстула казалась моложе, чѣмъ она была на самомъ дѣлѣ. Несмотря на ея серьезность, въ ней чувствовалось что-то дѣтски-чистое. Она не улыбалась, и тѣмъ не менѣе на ея устахъ была какая-то привѣтливость. Только разъ эти уста задрожали, когда какая-то слѣпая дѣвочка, плача о своей слѣпотѣ, приставала къ матери съ вопросомъ:
-- Какая она?
Солдатъ-язычникъ, стоявшій въ толпѣ, сердито повернулся къ дѣвочкѣ и крикнулъ:
-- Такая же, какими бываютъ всѣ женщины!
Наконецъ процессія достигла Campus Sceleratus возлѣ Porta Collina. Это поле вело въ страну, населенную спокойными сабинцами. Въ могилу, приготовленную для Фавстулы, спустили лѣстницу. Чтобы сойти въ нее, ей поневолѣ пришлось открыть глаза. У края могилы стоялъ солдатъ.
-- Хлѣбъ съѣшь, но до вина не дотрагивайся,-- шепнулъ онъ ей.
Путаясь въ длинномъ одѣяніи, Фавстула спустилась въ яму и скрылась изъ глазъ толпы. Лѣстницы подняли. Сейчасъ же на отверстіе могилы былъ опущенъ огромный камень, на него положили другіе и скрѣпили ихъ известкой. Къ камнямъ была приставлена стража. Жадная до зрѣлища толпа стала понемногу таять, возвращаясь къ своимъ прерваннымъ будничнымъ трудамъ.
Могила Фавстулы была гораздо больше и чище, чѣмъ ея тюрьма. Вырублена она была въ почвѣ изъ мягкаго камня. Здѣсь стояла кровать для послѣдняго отдохновенія, масляная лампа, большой кусокъ бѣлаго хлѣба и острый ножъ. Тутъ же находился кувшинъ вина, очень крѣпкаго и отравленнаго. Это отравленное вино и острый ножъ должны были свидѣтельствовать о милосердіи язычниковъ.
-- Тутъ все-таки лучше, чѣмъ въ Атріумѣ Весты,-- громко промолвила она, почти не слыша собственныхъ словъ. Въ головѣ ея вдругъ пронеслась мысль, что она уже никогда больше не услышитъ человѣческаго голоса, кромѣ своего собственнаго. Ее охватила такая слабость, что ей казалось, что вотъ-вотъ она упадетъ. Ея ноги ослабѣли, такъ что она принуждена была сѣсть на жесткій полъ и спрятать свое лицо въ грубомъ шерстяномъ одѣялѣ ея ложа. Страшный холодъ сталъ распространяться отъ сердца, заставляя ее дрожать. Черезъ нѣсколько минутъ ея мозгъ былъ какъ будто оглушенъ тяжелымъ ударомъ. Самообладаніе оставило ее и она стала какъ будто погружаться въ холодную пропасть. Она лишилась чувствъ.
Когда она опомнилась, вся ея молодая жизнь стала проходить передъ ней, протестуя и возмущаясь противъ ея жестокой судьбы. Что-то внутри ея заставляло ее жалѣть эту молодость и кричать противъ безжалостнаго приговора, похитившаго у нея жизнь. Было бы трудно устоять противъ этого голоса и не пожалѣть себя, не заявлять, что она не сдѣлала ничего такого, за что слѣдовало бы наказать ее. Но она не поддавалась этому искушенію и молилась.
Успокоенная молитвой, она заснула тяжелымъ сномъ, тѣмъ сномъ, при которомъ нельзя сказать, долго ли человѣкъ проспалъ. Проснувшись, она почувствовала голодъ и разломила свой хлѣбъ надвое съ тѣмъ, чтобы каждую половину опять раздѣлить на двое. Она думала, что эти восемь кусочковъ могутъ еще долго сохранить ей жизнь. Хотя жить для нея значило поддерживать медленное страданіе, но она тѣмъ не менѣе считала возможнымъ какъ можно дольше сохранить жизнь, ибо она дарована ей Богомъ. Она знала, для чего ей подложили ножъ, и понимала, что если она выпьетъ вина, то сразу освободитъ себя отъ муки ожиданія. Тѣмъ не менѣе ей казалось, что она должна терпѣливо ждать своего конца.
Она взяла кувшинъ и вылила изъ него все вино на каменный полъ. Длинной красной струей лилось оно, пока не осталось ни одной капли въ кувшинѣ.