В Св. Писании приводится следующая трогательная притча, с которой пророк Нафан обратился к царю Давиду с целью пробудить его, заглохнувшую под тяжестью непокаянного греха, совесть:

«В одном городе было два человека, один богатый и другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела и из чаши пила и на груди у него спала, и была для него как дочь; и пришёл к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить (обед) для странника, который пришёл к нему, и взял овечку бедняка и приготовил её для человека, который пришёл к нему». Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: «жив Господь! достоин смерти человек сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, и за то, что не имел сострадания (II кн. Царств, гл. 12)».

В своих словах: «Овечка была для него как дочь», пророк очевидно указывает на то, что привязанность отца к дочери есть одна из самых нежных и сладостных родственных привязанностей. Действительно, дочери в доме олицетворяют собою как бы самое сокровенное звено семейного очага. Правда, что, по выходе замуж, дочери покидают родительский кров, но до замужества они, более нежели сыновья, находятся под руководством отца и на попечении матери. Большинство молодых девушек даже и в наше время, когда воспитание женщин столь значительно расширилось, всё-таки получает первоначальное нравственное и умственное развитие в семейном кругу. Юноши, со времени поступления их в школу, часто в возрасте восьми-девяти лет, только праздники проводят дома; большую же половину школьной жизни (обыкновенно три четверти каждого года) они проводят вдали от семейного очага. Таким образом, обаяние семейных связей может поддерживаться лишь только посредством еженедельной переписки с родителями, причём школьные письма юношей обыкновенно состоят из набора наскоро набросанных коротких фраз. Другое дело молодые девушки: они поступают в учебные заведения в более зрелом возрасте и остаются в них сравнительно меньшее число лет, нежели юноши. Семейный очаг, следовательно, будучи иногда, может быть, единственным пристанищем молодых девушек в течении всей их жизни, становится для них как бы центром нравственного, духовного и умственного миросозерцания в несравненно большей степени, нежели для юношей. Что же касается школьной переписки дочерей с их домочадцами, то родительский опыт прямо указывается на факт, что письма дочерей отличаются всегда большей обстоятельностью и проникнуты большей нежностью, нежели письма сыновей; причём дочери ощущают потребность чаще посылать письма домой. Вообще дочери более льнут к своим домочадцам, беззаветно подчиняя себя родительской власти.

При вступлении молодых девушек в брак, узы, с родительским домом, по видимому расторгаются в более резкой степени, нежели когда женятся сыновья. Припомним слова Псалмопевца: «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое и забудь народ твой и дом отца твоего. И возжелает Царь красоты твоей; ибо Он Господь твой; и ты поклонись ему».

Мне кажется, однако, что в действительности можно почти утвердительно сказать, что дочери, выходя замуж, отнюдь не больше, а, наоборот, гораздо меньше, чем сыновья, вступающие в брак, обрывают связи с прежним дорогим их сердцу домашним очагом. Если же между двумя семействами, по несчастью, возникнут ссоры, неприязненные отношения, возбуждаемые иногда корыстными мотивами, то естественно, что женщины становятся на сторону своих мужей, а не родителей, хотя бы даже нежно любимых ими.

Из истории нам известно множество фактов, когда дочерям приходилось делать этот тяжёлый выбор. В одиннадцатой главе книги пророка Даниила (шестой стих) сказано: «Дочь южного царя (египетского) придёт к царю северному (сирийскому), чтобы установить правильные сношения между ними». Здесь подразумевается брак дочери египетского царя Птолемея II (Филадельфа) Береники с Антиохом II (Феосом) из династии Селевкидов; но в этом случае, как и в браке Клеопатры, дочери Антиоха Великого, с Птоломеем Эпифаном (Пр. Даниил, XI, 17) рознь интересов двух семейств противодействовала восстановлению мира между соперниками-царями.

Фактом, подтверждающим вышесказанное, может служить пример из более современной истории, о котором нам напоминает могила Елизаветы Клейполь в Вестминстерском Аббатстве, наглядно указывая на то, что в политических вопросах жены становятся скорее сторонницами своих мужей, а не родителей. В силу жестокого парламентского акта, по которому партийная месть простиралась даже на умерших, были разрыты могилы двадцати шести великих приверженцев Кромвеля и прах погребенных был брошен в общую яму при церкви Св. Маргариты. Но было сделано исключение из этого постановления в пользу праха дочери Кромвеля — Елизаветы Клейполь. Таким образом правительство не пощадило могилы ни самого Кромвеля, ни Брадшау, Иртона, ни величайшего из английских мореплавателей — адмирала Блэка, историка Томаса Мэя, ни даже прах престарелой матери Кромвеля, умершей на девяносто втором году жизни, но сделало распоряжение, чтобы не тревожили прах Елизаветы Клейполь лишь потому, что она, разделяя убеждения своего мужа, проявила сочувствие роялистам и даже, как говорят, горько упрекала отца за совершенную им казнь Карла I-го.

К счастью, однако, подобная рознь интересов и убеждений встречается редко в жизни и замужние дочери, в большинстве случаев, вместе с их мужьями и детьми бывают самыми желанными гостями в родительском доме. Поэт Теннисон в своём стихотворении: «In Memoriam» прекрасно развивает мысль, что с выходом дочери замуж она не порывает связи с родительским домом: «Как часто известия о молодой женщине, покинувшей семейный очаг, вселяют радость в сердцах всех оставшихся в родительском доме. Как радостны свидания с ней, когда она навещает их в старом доме; с гордостью показывает она своего младенца и заставляет всех восхищаться им; она так любовно всех ласкает, что даже и те, которые всего больше оплакивали свою любимицу, принуждены сознаться, что всё случилось к лучшему и радуются вместе с ней выпавшему ей на долю счастью».

Итак, если даже с замужеством дочерей не обрывается их тесная связь с родительским кровом, то как благодетельна, как обширна деятельность тех дочерей, которые не покидают этого крова ради любимого ими человека, а, по каким либо обстоятельствам оставшись в девушках, посвящают всю свою жизнь родителям и семейству. По мере того как стареет отец, они могут окружить его своими попечениями, услаждать его жизнь и содействовать его благосостоянию; точно также они могут избавить его от непосильных трудов, взявши долю их на себя, и вообще стараться развлечь его во время безотрадной старости. Дочери тем более могут служить опорой матерям по мере приближения старости, приняв на себя управление домом; могут успокоить свою мать, разделяя её заботы и ухаживая за той, которой они обязаны столь многим. В особенности же благотворна роль дочери в доме овдовевшего отца или овдовевшей матери; если дочь ещё живёт под родительским кровом, то в таком случае она положительно незаменима и становится главным центром, вокруг которого вращаются все остальные члены семейства. Беранже прекрасно охарактеризовал роль оставшихся в девушках, избрав следующую эпитафию для надгробного памятника одной такой особы: «Ей не пришлось изведать счастья быть матерью, но многие юноши свято чтят память о её чисто материнских попечениях о них». Этой эпитафией резко опровергается мнение, что незамужняя женщина обречена на бесполезную и бесцельную жизнь; наоборот, такая женщина может служить величайшим утешением для своих родителей и оказать неоценимые услуги своим братьям, сёстрам, племянникам и племянницам; она находит в семейном кругу готовое поле обширной деятельности, которое, разрастаясь всё более и более, может простираться до самых крайних пределов.

Когда же благость Господня с самых ранних лет проникает в души молодых девушек, то сколь благотворна деятельность их даже и в так называемой узкой сфере домашнего круга. Для этой деятельности ей нет надобности быть учёной; достаточно того, если она обладает природным даром обходительности и снисходительности — качествами, которые, в сущности, ничто иное как сочувствие к ближнему и желание придти ему на помощь; если девушка обладает такими качествами, то этого вполне достаточно, чтобы она стала настоящей благодетельницей для всего семейства. Часто мы замечаем, что в некоторых семействах у прислуг, например, бывают свои любимцы, к которым они питают особенную привязанность; они говорят: «нам приятно угодить тому-то или той-то, потому что они такие обходительные и ласковые». Любовь дочери к родителям можно сравнить с благодетельною росой, падающей на засохшую почву; младшие её сёстры делаются разумнее, добрее и счастливее под влиянием подаваемого ею примера; своим влиянием она точно также содействует образованию характера у своих братьев и общему благосостоянию их.

В истории, как и в области поэзии и беллетристики, мы постоянно встречаем указания на сестринскую привязанность и на благотворное влияние сестёр по отношению к своим братьям. В жизни часто случается, что братья поверяют сёстрам такие тайны, которые они не дерзнули бы открыть отцу или матери; часто сёстры своим влиянием спасали своих братьев от последствий роковых ошибок и предостерегали их от опасностей. Знаменитая романистка Джордж Элиот описывает нам свою безграничную привязанность к брату; эта любовь была поэзией её юношеских лет. Она описывает подобную же страстную сестринскую привязанности в своём романе: «Мельница на Флоссе», а также прославляет эту любовь в стихах: «Как часто мысль моя витает около того времени, когда мы росли как два, едва распустившихся, цветка на одной ветке. Брат был немного старше меня; он был юноша ростом не более четырёх футов, но уже мужчина! Я же, более слабое существо и подчинённая его воле, старалась не отставать от него в наших играх, применяясь к его широким шагам и подчиняясь его требованиям… Ах! если бы мне было дано пережить свою молодость, то я бы лучшего не желала, как опять стать под его власть и быть для него опять той маленькой сестрой, которую он иногда так жестоко тиранил!»

Эта же романистка рисует нам прелестную картину дочерней любви в романе «Ролла», где героиня самоотверженно ухаживает за своим слепым отцом и помогает ему в его трудах. Мы знаем, что поэтесса Елизавета Браунинг была подобной же преданной дочерью своего престарелого отца; таковой же была и поэтесса Аделаида Проктер. Эта последняя в своих стихах начертала трогательный и прелестный образ девушки, пожертвовавшей личным счастьем ради брата, который даже не хотел признать скольким он ей обязан и обрёк её на одинокую и безотрадную жизнь ради внезапно вспыхнувшей любви к случайно встреченной им девушке.

В истории научных исследований навечно сохранится память о Каролине Гершель, которая с неутомимой преданностью трудилась, в течение многих лет, вместе со своим знаменитым братом, сэром Вилльямом Гершелем. Она ухаживала за ним в то время как он полировал зеркальные стёкла для своих исследований, и, по её собственным словам, принуждена была «класть ему куски пищи прямо в рот, чтобы сколько-нибудь поддержать его силы». В декабре 1783 г. она всецело отдалась тяжёлой обязанности помогать ему при его научных исследованиях; её участие в его трудах стало необходимым условием их успешности. Она работала с ним по ночам непрерывно, вплоть до рассвета; она не только следила за его часовыми приборами и делала отметки о его исследованиях, но производила все необходимые весьма сложные вычисления, сопряжённые с его исследованиями. В период времени с 1785 и по 1797 г., она самостоятельно открыла восемь комет, из числа которых пять неоспоримо были впервые открыты именно ею. Она отличалась вообще самой бескорыстной преданностью брату; современница её — г-жа Д'Арбле описывает её следующим образом: «она была очень мала ростом, очень кроткого нрава, очень скромна и необычайно умна.»

Ничто так не поражает нас в летописях истории как свидетельства о неблагодарности и бессердечии дочерей к их родителям. К счастью, таких примеров немного; между этими немногими примерами, однако, мы, к сожалению, принуждены отметить отношения двух старших дочерей Мильтона — Марии и Анны к их знаменитому отцу; третья дочь его — Дебора, очевидно, была сердечнее своих сестёр и горько оплакивала смерть отца.

Весьма вероятно, впрочем, что наследственность играла не последнюю роль во всех плачевных обстоятельствах, выпавших на долю этого злополучного семейства. Известно, что Мильтон сочетался первым браком с мисс Пауэль, дочерью разорившегося служаки времён Карла I, отличавшегося жестоким, неукротимым характером. Было бы трудно выбрать более неподходящую хозяйку, которая должна была главенствовать над скромным строго пуританским семейством. Существуют данные, свидетельствующие о том, что она обходилась с Мильтоном самым жестокосердным образом и хотя он, при своём безграничном великодушии, простил ей её выходки и дурное поведение, разрешив ей вернуться в свой дом и даже приютив её разорившихся и опозоренных родственников, но едва ли союз с ней принёс ему хотя бы некоторую долю счастья. Дочери, по видимому, унаследовали крутой нрав матери. Правда, что сам Мильтон, со своей стороны, слишком мало заботился об умственном развитии этих легкомысленных девушек, несмотря на то, что именно только один он из двух родителей и мог заняться их образованием. Его понятие, однако, о том, чем должна быть идеальная женщина и об идеальном супружеском счастье известно нам по его описанию Евы: (Потерянный Рай).

Во взорах их сиял и отражался
Всеславного Создателя их образ.
И истина, и разум, и святая,
Покорная любовь детей к отцу —
Покорная, но вольная — что людям
Могущество одно лишь придаёт.
Однако, та чета была неравной,
Как был неравен самый пол её.
Он создан был на мощь и созерцанье,
Она — на чары нежные и прелесть;
Он создан был единственно для Бога,
Она — для Бога, в образе его .
Его чело высокое и взоры
Являли власть верховную, а кудри,
Темнее гиацинта, ниспадали
С пробора вровень в мощными плечами.
У ней, до самых легко-стройных чресл,
Покровом пали золотые пряди
Волос волнистых, сладострастно мягких,
Как завиток весенний винограда.
Зависимость они обозначали,
Но обоюдно-признанную, впрочем,
Зависимость, к которой власть и сила
Тем легче и нежнее относилась,
Чем более встречали и отпора,
И гордости в уклончивости скрытной.

Мильтон обожал свою вторую жену и в сонете, посвящённом «жене, слишком рано похищенной смертью», слышатся слёзы отчаяния. Когда он уже состарился и ослеп, он женился в третий раз, по выбору его друга д-ра Пэджета, на Елизавете Миншуль. Эта особа была гораздо моложе Мильтона; она отличалась тихим нравом и держала себя в достоинством; упоминая о ней при последнем свидании со своим братом, Мильтом хвалил её, выражал свою любовь к ней, но она была не в силах переносить сообщество его дочерей и сестры его первой жены. Она весьма разумно советовала Мильтону «отдать их всех в учение, чтобы они могли научиться какому-либо искусству или рукоделию, например, искусству вышивать золотом или серебром.»

Трудно понять и объяснить неестественную вражду дочерей Мильтона к их отцу, который глубоко страдал от постоянных семейных неприятностей. Дочери обирали и обманывали его и даже похищали и продавали его книги, причиняя ему более сильные нравственные страдания, чем самая его слепота. В своём духовном завещании он оставил своим дочерям только то имущество, которое принесла в приданное их мать, «так как, по его словам, дочери были весьма непочтительны и непокорны». Подобное мнение о них он высказал также своему брату, прибавив при этом, что третья его жена была добра к нему и нежно заботилась о нём. Можно найти некоторое извинение, но, разумеется, не оправдание, непокорности дочерей Мильтона, если принять по внимание факт, что им приходилось, например, читать ему вслух различные сочинения на языках, которым их не учили, так как Мильтон придерживался мнения, что женщинам, при их природной наклонности к болтовне, совершенно достаточно знать в совершенстве один какой-либо язык. Очень вероятно, что молодые девушки тяготились одинокой, суровой жизнью, какую они принуждены были вести, будучи окружены ненавистными для них книгами. Невольно зарождается мысль, что разочарования, испытанные Мильтоном в домашнем быту, отразились в его стихах: «Все эти чудные создания казались богинями, до того они были преисполнены красотой и чарующим весельем, но в них отсутствовало именно то достоинство, которое составляет лучшее украшение женщины и лучшую её заслугу; они умели только завлекать своими плотскими чарами, петь, танцевать, наряжаться, болтать и бросать вызывающие взгляды».

Перехожу в заключение к образцовому типу любящей дочери, имя которой навсегда сохранится в английской истории в связи с именем её знаменитого отца. Я говорю о любимой дочери сэра Томара Моруса — Маргарите Ропер.

Существует мнение, что учёность и высшее развитие умственных способностей у детей будто умаляет их чувства любви и преданности к семейному очагу и к родителям. Исторические факты, однако, не подтверждают этого мнения. Так, например, те сведения, которые мы имеем о Маргарите Ропер, служат опровержением вышесказанного: она была одной из образованнейших женщин своего времени и вместе в тем любящею и преданнейшею дочерью. Её знания древних языков, в особенности латинского языка, которым она владела в совершенстве, возбуждало восторг и удивление даже таких знатоков как кардинал Поль. Известен написанный ею по латыни трактат «о четырёх важнейших предметах». Трактат на ту же тему, написанный её отцом — английским канцлером, столь прославившимся своей учёностью, ставился им самим по достоинству ниже трактата его дочери. Она была столь образована, что могла поддерживать с отцом диспуты о важнейших вопросах богословия и политики.

В английской истории существует ещё одни яркий пример того, что учёность вовсе не служит помехой к проявлению любви к домашнему очагу; этот пример являет собой лэди Джен Грей. Она была до такой степени предана изучению науки, что, по свидетельству её учителя Роберта Ашама, будучи шестнадцатилетней девушкой, предпочитала играм и развлечениям окружавшей её молодёжи изучение Платонова «Федры». В то же время она могла служить примером дочерней покорности и безграничной преданности жены к мужу, не смотря на то, что её родители, придерживаясь системы воспитания того времени, обращались с ней с поразительной суровостью. Историк Фуллер справедливо замечает, что герцог и герцогиня Суффолкские «обращались с ней строже, нежели того требовал кроткий нрав их очаровательной и талантливой дочери, которая, будучи тринадцатилетней девушкой, писала сочинения на греческом языке»; когда же ей минуло пятнадцать лет, то она изучила древне-еврейский язык, знала также итальянский и французский языки; вела переписку с учёным Бюллингером и в то же время в совершенстве исполняла всевозможные рукодельные работы и обладала талантом к изящным искусствам. Роберт Ашам в своей книге: «Школьный учитель» приводит её собственный рассказ об обращении с ней её родителей: «Когда я нахожусь в обществе отца или матери, говорю ли я, молчу ли, сижу, стою, ем ли или пью, бываю весела или грустна, занимаюсь ли рукоделием, музыкой или танцами, одним словом, чем бы я ни занималась, то от меня требуется, чтобы я всё делала в совершенстве и с точностью, соблюдая как бы меру, вес и число каждой вещи, с которой я обращаюсь; если же мне это не удаётся, то на меня сыпятся упрёки за невежество или же угрожают наказаниями; даже подвергают телесным наказаниям, о которых я здесь умолчу из уважения к моим родителям. Всё это столь тягостно для меня, что я иногда чувствую себя как бы в аду».

Возвращаясь к упомянутой выше Маргарите Ропер, приведём некоторые трогательные исторические данные, которыми обрисовываются её отношения к отцу: «После того, как сэр Томас Морус пробыл около месяца в тюрьме Лондонского Тауэра, где он жил спокойно и не теряя обычной бодрости духа, дочь его Маргарита, сильно стосковавшись по нем, добилась, после усердных и долгих ходатайств, разрешения видеться с ним; при этом свидании они сперва помолились, а потом отец сказал ей: «Мне сдаётся, Магги, что люди, которые засадили меня сюда, воображали, что они жестоко наказывают меня, но уверяю тебя, милая моя дочь, что если бы не стоя мать и не забота о вас, моих дорогих детях, забота, которую я считаю за первейшую мою обязанность в этой жизни, то я давно самовольно удалился бы в подобную темницу или в ещё более тесную, нежели эта».»

Далее приводим описание последнего прощания отца с дочерью словами правнука канцлера: «Когда сэр Томас Морус был приведён к пристани близ Лондонского Тауэра, то горячо любимая им дочь его, тётка моя Маргарита Ропер, увлечённая страстным желанием увидеть его и получить его последнее благословение, бросилась к нему навстречу; опустившись на колени, она сначала испросила благословение у отца, а потом бросилась в его объятия, не помышляя о себе, расталкивая громадную толпу и военную стражу, которая оберегала его пиками и алебардами; обняв отца на глазах всей громадной толпы, она целовала его, сжимая его голову в своих объятиях; обессилив от горя и волнения, она могла только проговорить: «Отец мой! Дорогой отец!» Он был невыразимо тронут таким дорогим его сердцу проявлением любви дочери к нему, и, благословляя её, успокаивал тем, что какие бы страдания ни предстояло ему претерпеть, без всякой с его стороны вины, то на то воля Господня, и что поэтому он советует ей покориться велению Святого Провидения и терпеливо переносить предстоящую разлуку с ним. Затем она была вынуждена расстаться с отцом; но едва она, убитая горем, удалилась шагов на десять, как неудовлетворённая своим прощанием с ним, как бы в полном отчаянии от потери страстно любимого отца, она, не взирая на напор толпы, с полным самозабвением, вернулась к нему и упала в его объятия; обвив его шею руками она осыпала его своими поцелуями. Отец не произнёс ни одного слова; лицо его сохранило прежнее спокойное выражение, но слёзы струились по его щекам; все присутствовавшие были так потрясены этим трогательным зрелищем, что немногие из толпы могли воздержаться от слёз. Наконец, её силой исторгли из объятий отца и ей пришлось удалиться от места казни».

За день перед казнью сэр Томас Морус написал дочери несколько слов углём, так как ему запрещено было давать чернила и бумагу; в этом прощальном послании он выражал свою безграничную любовь к детям и благодарил дочь за её преданность и любовь к нему; он завещал ей свою власяницу.

Всем тем, кто испытал то безграничное счастье и высокое наслаждение, какие доставляет счастливая семейная жизнь, основанная на началах религии, и тому кто знает, что эта жизнь уподобляется земному раю, должен казаться в высшей степени печальным неоднократно цитируемый факт, что современная эмансипация женщин, прошедших через множество самых разнообразных фазисов, обнаруживается в последнее время новым фазисом, названным в прессе «возмущением дочерей против родительской власти». Я могу допустить всевозможные роковые ошибки со стороны родителей в деле воспитания своих детей; могу понять, что дочери матерей, предающихся светским развлечениям в ущерб своим родительским обязанностям, пришли к убеждению, что стремления их к умственному развитию и требования их от жизни несравненно возвышеннее и честнее, нежели цели тех матерей, которые зачастую ведут недостойный торг счастьем дочерей, устраивая их браки со стариками или титулованными развратниками, лишь бы это были богатые или влиятельные женихи; я допускаю также, что можно обвинить многих матерей в том, что они ошибочно требуют от своих дочерей, чтобы они во всём разделяли их вкусы, склонности, их взгляды на вещи и имели одинаковые с ними требования от жизни — ошибку, в которую точно также впадают и отцы относительно своих сыновей. Родители, действительно, забывают, что каждую человеческую душу можно сравнить с островом, окружённым неприступным океаном, и что нет ни малейшего основания предполагать, что в ребёнке должны непременно отразиться характер или идеал родителей. По закону атавизма в ребёнке может обнаружиться какой-либо отдалённый тип его предков, совершенно чуждый его родителям или ближайшим родственникам; во всяком же случае наши дети, как и все остальные люди, представляют собою, по меткому выражению одного учёного, как бы крайние пункты бесчисленных мужских и женских линий, исходящих от их предков со времён наших общих прародителей Адама и Евы; иначе нельзя было бы объяснить почему, например, у Марка Аврелия, этого «совершеннейшего из смертных, блестящего представителя языческой нравственности», родится такой чудовищный по своей безнравственности и зверству сын, каким был Коммод; или почему у высоконравственной жены Германики, показавшей на себе в развращённом и жестоком веке, в котором она жила, пример чистоты и целомудрия, родится дочь Агриппина — младшая, запятнавшая своё имя злодеяниями.

Если, однако, допустив всё вышесказанное, признать, что на самом деле в нашем современном обществе замечается общераспространённое «возмущение дочерей» — в чём я позволяю себе сомневаться, то это явление возможно объяснить единственно разве только тем, что в корне нашей современной цивилизации гнездится какой-либо болезненный, растлевающий зародыш. Разумным и основанном на любви к детям руководительством, родители, однако, могут противоборствовать развитию этого зародыша, и, разумеется, им удастся искоренить его, в особенности если, взамен тягостных стеснительных мер, они прибегнут к твёрдому, непоколебимому контролю над своими детьми, контролю, основанному по преимуществу на снисходительности и на самоотверженной любви к подрастающему поколению.