За открытой дверью начинался коридор. В глубине его виднелась еще дверь. Мы вошли в нее, и мой провожатый осветил шесть ступеней. Они были выложены, как я заметил, тем же красным плитняком, как и пол в передней; только края их, сильно уже потертые, были обделаны деревом.
Мы поднялись по этим ступеням, и мой спутник распахнул новую, на этот раз последнюю дверь. Я вошел в совсем темную комнату и остановился почти у самого порога, боясь наткнуться на какую-нибудь мебель. Между тем мой провожатый вынул стекло из своего фонаря и принялся зажигать три свечи в громадном железном канделябре, изображавшем собой пучок копий; его подставка треугольной формы стояла прямо на полу. При свете обстановка комнаты показалась мне старомодной и деревенской; кроме канделябра, вся она заключалась в стуле и кровати, самого простого вида.
Тут мой провожатый откланялся:
-- Спокойной ночи, сударь, спите хорошо: я буду иметь честь разбудить вас.
-- Рано утром? -- спросил я.
-- Рано утром... -- подтвердил он. -- Может быть, даже несколько раньше.
В последней фразе не было ничего особенного. Я в свою очередь попрощался:
-- Спокойной ночи!
Он ушел. Мне было слышно, как он спускался по обитым деревом ступенькам; потом его шаги раздались уже на каменных плитах коридора. Я услышал, как закрылась снова дверь в переднюю и задвинулись большие железные засовы; они чуть заскрипели и скрип их нарушил полнейшую тишину дома. Я содрогнулся от этого звука, но он как-то мало удивил меня. Потом я сел на соломенный стул, стоявший в ногах у грубой деревянной кровати.
Я сел и хотел было хорошенько обдумать случившееся со мною и привести в некоторый порядок свои мысли, от которых голова шла кругом. Но мне не пришлось осуществить свое намерение: новое впечатление опять изменило ход моих мыслей.
Я успел уже осмотреть помещение: стены его были оклеены грубыми дешевыми обоями; обстановка, как я уже сказал, была совсем убогая, и только один канделябр не гармонировал с нею. Судя по мебели, это была, вероятно, нежилая комната, в которую просто отставляли кое-какие случайные вещи. Не удивительно было бы, конечно, встретить здесь запах сырости, обычный для всех, долгое время запертых и пустых помещений.
Но не такой запах поразил мое обоняние. Напротив, воздух в моей комнате был весь пропитан мягким, живительным ароматом; и аромат этот очень походил на тот, которым только что повеяло из-под другой, выходящей в переднюю, двери. Трудно было сказать, что я слышу именно тот же самый запах, но, во всяком случае, то был запах однородного характера, такой, по которому всегда можно догадаться, что находишься в комнате женщины: нежная смесь душистых эссенций с ароматом чистого женского тела. Я усиленно вдыхал в себя воздух, стараясь ближе определить его состав: несомненно, в комнате у меня пахло розой и гелиотропом. И тут только, по этим духам, для моего сознания стало ясным, что тогда, в передней, из-за запертой двери, на меня пахнуло запахом ландыша. Эта догадка потрясла меня до глубины души. Я вскочил, как безумный, не помня себя от ужаса. Одна мысль о ландыше, самое слово это вдруг сделало для меня все совершенно понятным. Я так привык к этим духам -- духам ландыша! Так хорошо знакомы были мне они... Моя возлюбленная, моя Мадлен всегда душилась ими...
Странная вещь: несмотря на весь ужас моего положения и тоску, болезненно сжимавшую сердце, я как-то скоро овладел собою. Я стал удивляться своей собственной недогадливости; мне казалось теперь непонятным, как это я постиг истину только сейчас, как все не стало мне ясным гораздо раньше, с первых же туманных и двусмысленных слов моих загадочных хозяев!
Как мог я не узнать сразу запах ландыша, издавна дорогого мне запаха, с которым связывалось для меня столько пережитых волнений, столько сладких воспоминаний? Почему не отдал я себе отчета во всем прежде, пока не было поздно, пока три засова не закрыли еще выхода из моей комнаты, где я оказывался теперь бессильным пленником?..
Но разве уж я в такой степени был бессилен? Почти спокойным движением руки я вновь нащупал мой револьвер. Здесь есть семь зарядов. Неужели я беспомощен со своими семью зарядами... нет, конечно, нет! Я вытащил револьвер и медленно, не спуская глаз с двери, открыл его затвор и пересчитал заряды. Да, я не ошибся, их было семь. Я снова вложил их обратно. Чтобы проверить, легко ль спускается курок, я тронул его большим пальцем. Потом, сунув револьвер обратно в карман, я сел на прежнее место, чувствуя себя готовым к бою. Ведь на заре меня придут будить. Тогда, может, мне и пригодится мой револьвер.
Я посмотрел на свои часы. Было два часа ночи. Еще до утра далеко. Я встал и подошел к кровати. Постельное белье было замечательно тонкое, одеяло мягкое, шелковое, а кругом в воздухе веял все тот же неуловимый аромат женщины... В отчаянии схватился я за голову. Кровать, предложенная мне, оказалась заранее готовой... и уже, конечно, не для меня!.. Но кто же обыкновенно спит тогда в ней?.. И мой умственный взор, проникая через ряд стен и перегородок, открыл мне другую комнату, другую кровать... И в ней спящую женщину, Мадлен, мою Мадлен! Бешеная ревность овладела мною, и я почувствовал такую боль в груди, как будто мне пронзили ее раскаленным железом: Мадлен -- здесь, в обстановке этих подозрительных комнат!.. Но потом чувство ревности уступило место безграничному удивлению: как могла попасть Мадлен сюда в такое время?.. Зачем? Какой таинственный и непонятный смысл может иметь пребывание ее здесь?
Ревновать ее к убеленным сединами старцам, которых я видел, нет смысла! О любви в этом доме, действительно, не могло быть и речи. Но в чем же тогда разгадка?
Пламя трех свечей, вставленных на концах каждого из копий в моем канделябре, тихо колебалось. Тут в двери тоже была щель. По всей вероятности, и в окне... Да, в моей комнате или, вернее, тюрьме было и окно... Я подошел к нему и, прильнув лицом к стеклу, стал вглядываться во мрак снаружи... Ничего, кроме полнейшей тьмы, не было видно. В мои глаза смотрела туманная ночь... На переднем плане густой плющ цеплялся за железные прутья решетки и обвивал их своими разросшимися ветвями: ветви эти, переплетаясь между собою, образовывали настоящую сеть. Все напоминало тюрьму.
Чьи-то шаги за стеной нарушили на минуту полнейшую тишину. Потом снова стало тихо.
Я лежал теперь на кровати, готовый ко всему, и ждал. Я был одет, не снимал сапог и держал в руке револьвер. Затаив дыхание, вслушивался я в каждый нарождающийся в воздухе звук...