Мало-помалу я успокоился и продолжал ждать, лежа, совершенно одетый на кровати; я все еще не отымал руки от оружия. Моя рука, готовая стрелять, теперь уже не дрожала. Уверенность в недалекой развязке моего удивительного приключения и сознание близости борьбы, из которой необходимо выйти победителем, укрепили мои нервы и вернули мне силу и энергию. Я решил пока больше ничему не удивляться и отложить всякую мысль о разгадке до более позднего времени. Открыть тайну пребывания Мадлен здесь, в такой поздний час, все равно было невозможно; никаких сколько-нибудь подходящих объяснений для этого, конечно, подыскать я не мог. Но в настоящую минуту это и не требовалось, и я решил помириться с мыслью, что время объяснений придет позже, после борьбы и победы.
Три свечи в канделябре все еще продолжали гореть. Они уже стали короче. В это время я еще раз посмотрел на часы. Было половина третьего; значит, весьма вероятно, свечи потухнут раньше наступления утра. Я подумал о том, что в темноте невозможно будет стрелять более или менее успешно. Я встал, подошел к канделябру и задул две из трех свечей. Потом я снова улегся. Так как в комнате не было ковра, а на ногах у меня были сапоги со шпорами, шаги мои по каменным плитам пола звучали довольно громко. Ложась обратно, я надавил коленом пружины матраца, и они издали продолжительный и жалобный металлический звук. Звук этот, среди абсолютной тишины в доме, наверное, можно было услышать за несколько комнат, если только кто-нибудь давал себе труд следить за мною. Едва эта мысль успела прийти мне в голову, как, словно в ответ на скрип пружин, в коридоре послышался звук открываемых дверей.
Резким движением соскочил я с кровати. Мне стоило немалых усилий сдержать себя и не направить дула моего револьвера прямо на дверь с тем, чтобы стразу, как она откроется, стрелять в того, кто окажется за нею.
Но я не сделал этого. Впрочем, и со мной поступили вежливо -- прежде чем войти ко мне, постучали. Потом уж только открылась половинка двери, и на пороге показался один из моих старцев-хозяев, как две капли воды, похожих друг на друга, с длинной белоснежной бородой. Я так и не мог различить, который именно. Вошедший неподвижно остановился при входе в комнату. Он прежде всего окинул меня с головы до ног своим острым взглядом: я стоял перед ним одетый, в сапогах, и по всему видно было, что, недоверия окружающему, я отказался от мысли об отдыхе и не ложился спать, готовый ко всякой случайности.
Я заметил, как в устремленном на меня взоре старика внезапно загорелся (и тотчас же потух) какой-то огонек. И еще раз прежнее подозрение пришло мне в голову: может быть, эти страшные глаза видят не только одну внешнюю мою оболочку, может быть, их пристальный взор проникает и дальше, читая самые мысли в моей душе?..
Между тем старик заговорил:
-- Вы не спите, сударь, -- сказал он. -- Мы так и думали. В таком случае, чем вам оставаться одному в комнате, не предпочтете ли вы посидеть с нами в нижней зале? Я думаю, это было бы приятнее и для вас, и для нас.
Я оправился и без колебаний ответил:
-- Хорошо.
И я подошел к нему.
Он посторонился, как бы желая дать мне дорогу. Но я отказался от его любезности. Вероятно, он догадался, что то была мера предосторожности с моей стороны и, не настаивая больше, двинулся вперед.
-- Позвольте тогда указывать вам дорогу, -- пробормотал он.
В передней я на минуту остановился возле той двери, из-за которой я услышал ранее запах духов моей возлюбленной. Но меня вели не в эту комнату и не в следующую, а еще дальше. Старик прошел уже через переднюю и, заметя, что я остановился, сказал мне:
-- Сюда, пожалуйста...
По другую сторону передней коридора не было. Такая же дверь, чуть заметная в деревянной отделке стены, вела прямо в огромную комнату, еще гораздо больше передней. От последней ее отделяла таким образом одна стена.
Яркий свет поразил меня. Пятьдесят или шестьдесят свечей горели вдоль стен, и по обе стороны старинного камина стояли еще две больших зажженных лампы на высоких колонках. Камин, украшенный гербом и скульптурными изображениями, был так велик, что на очаге его, казалось, можно было бы зажарить несколько быков разом.
Прямо против входа сидел в кресле другой старик; а рядом с ним какой-то третий, неизвестный мне, человек, как будто несколько моложе первых двух, хотя тоже пожилого уже возраста. Когда я вошел, оба они раскланялись со мною.
Я остановился на пороге, рассчитывая, что это помешает запереть за мною дверь в переднюю. Человек, которого в этом доме я увидел только сейчас, вежливым жестом пригласил меня сесть. Я отрицательно покачал головой.
-- Как вам будет угодно! Впрочем, я понимаю вас... -- сказал он и поднялся сам со своего места. Голос его звучал каким-то совсем удивительным фальцетом, но, явно, это был голос хозяина...
Отодвинув свое кресло, он сделал шаг в мою сторону. Оба других старика разместились несколько позади него, справа и слева... Да, судя по всему он и был здесь главою дома в действительности...
-- Прежде всего, примите, господин капитан, -- сказал он, помолчав немного, -- мое искреннее извинение. Я нарушил обычай вежливости, потревожил вас во время сна. Но, может быть, вам не спалось? В таком случае я рассчитываю на любезную снисходительность с вашей стороны... -- Тут он остановился и, указав на стоявших по сторонам его стариков, продолжал: -- За них я также должен просить у вас извинения. Они оба весьма почтенные люди, хотя несколько и отвыкли от общества. Этот недостаток, отразившийся на их обращении, легко объясняется той эпохой, в которую мы живем, и нашим уединенным существованием среди этой пустыни. Я был бы, конечно, в очень затруднительном положении, если бы мне пришлось отвечать за их промахи перед кем-нибудь, чересчур щепетильным или мелочным в вопросах этикета. Мне приятно думать, что вы совсем не такой человек. Позвольте ж, по крайней мере, исправить хотя бы самое существенное нарушение правил вежливости, допущенное по отношению к вам. Когда вы первый любезно назвали себя, ваш собеседник и не подумал, в свою очередь, вам представиться. Я уже заметил ему это и вас теперь прошу отнестись к нему снисходительно. Зовут его виконт Антуан; ему было очень приятно познакомиться с вами. Затем разрешите представить вам его отца -- графа Франсуа. Наконец в моем лице вы видите их отца и деда -- маркиза Гаспара. Теперь все сказано, и я надеюсь, вы не откажетесь присесть вместе с нами.
Дверь за мною оставалась открытой настежь. Я еще раз оглянулся на нее и, согласно приглашению моего странного хозяина, занял один из стульев. Все остальные тоже сели.
-- Как дует, однако, из этой двери! -- сказал маркиз Гаспар. Виконт Антуан поспешно поднялся с своего места. Но я предупредил его и, собственноручно закрыв дверь, убедился, что она запирается на простую задвижку.
-- Как мне благодарить вас! -- воскликнул маркиз. -- Право, вы чересчур любезны: мой внук мог прекрасно сделать это.
Я и виконт Антуан заняли наши прежние места. Снова наступила минута молчания, и в это время я окинул взглядом всю залу: все имело здесь далеко не обыденный вид: и старинный камин с горевшим красноватым пламенем поленьев, и стенные подсвечники, и потемневший сводчатый потолок, и великолепная обивка кресел из старого затканного шелка... Но, конечно, все это было мало примечательно сравнительно с тем впечатлением, которое производили эти сверхъестественные люди, сидевшие напротив меня. Я осмотрел по очереди всех трех моих хозяев: двух столетних стариков с большими белыми, как снег, бородами и третьего, который по его словам, был их отцом и дедом. Он выглядел, несомненно, моложе всех. На его бритом лице почти не было морщин, а взгляд быстрых глаз отличался необыкновенною ясностью. Его звонкий голос, резкого, головного оттенка, не дрожал нисколько. И этот человек однако был старшим в семье, ее патриархом, по возрасту не уступавшим, пожалуй, славным праотцам Авраама... Как можно было понять что-нибудь во всем этом?
Молчание продолжалось по-прежнему. Мы сидели теперь лицом к лицу: они -- один подле другого, а я напротив их. Можно было подумать, что это заседание суда, где маркиз Гаспар -- председатель; а его сын и внук -- судьи. Но кто же был я? Подсудимый?.. Обвиняемый?.. Или, пожалуй, уже приговоренный?..
Еще долго царило молчанье. Меня мало-помалу начал смущать взгляд трех пар пристально устремленных на меня глаз, я отвернулся и еще раз оглядел всю залу. Это была именно зала: такую комнату нельзя было назвать ни гостиной, ни кабинетом. Золоченые деревянные стулья были обиты парчой. Стены были украшены только фресками: никаких портьер, картин или зеркал не было видно. Из мебели, кроме кресел, на которых мы сидели, было еще два дивана того же старого выдержанного стиля Людовика XV и еще два каких-то странных сиденья с локотниками и подушками для головы, напоминающих собою кресла... Да, конечно, это дормезы; они были так глубоки, что в них скорее приходилось лежать, чем сидеть. Я заметил также стенные часы и напротив них, у другой стены, сундук с выпуклой крышкой. Был и еще какой-то предмет, похожий на мольберт для картины.
В то время, как я рассматривал его, маркиз Гаспар сначала закашлялся, а потом громко чихнул. Я увидел в его руках табакерку, из которой он взял щепотку табака; он снова спрятал ее в карман своего платья. Потом, как бы в виде предисловия, он начал так:
-- Господин капитан, я бы желал прежде всего уверить вас в нашем исключительном к вам расположении и доказать на деле наши чувства. Предрассудки людей в области нравственных понятий побудили нас покинуть общество; и вот стали мы здесь напоминать своим видом скорее разбойников Калабрии, чем мирных христиан. Однако, как известно, наружность обманчива, и я думаю, вы убедитесь в этом. -- Он замолчал, опять взял щепотку табаку и как будто еще немного пораздумал... Наконец, он снова заговорил:
-- Мне не хотелось бы лукавить в разговоре с вами. Я позволяю себе надеяться, что и с вашей стороны я встречу прямую откровенность, свойственную вообще людям вашей профессии. Скажите же: один ли случай завел вас сегодня в столь близкие к нашему дому места? -- Я еще ничего не успел ответить, как он сразу жестом руки остановил меня: -- Конечно, я прекрасно понимаю, что не ради же визита к нам зашли вы в такую пустыню! Не думайте, пожалуйста, будто я рассчитываю услыхать от вас такое странное признание. Я готов примириться с мыслью, что до сегодняшней ночи наше существование оставалось для вас совершенно неизвестным. Не правда ли? Вы согласны со мной -- тем лучше! Но, с другой стороны, я не могу смотреть на ваше сегодняшнее появление среди наших владений, как на простую случайность. Хотите, я вам скажу все? Ведь мой внук, виконт, встретил вас при довольно-таки странных условиях... Вы шли, по вашим словам, от Смерти Готье к Гран-Кап, не правда ли?.. Так. Видит Бог, я не сомневаюсь в вашей правдивости! Однако, чтобы добраться до здешних мест, вам все время приходилось идти в сторону, прямо противоположную цели вашего путешествия. Как вам известно, туман сегодня достаточно сильный, и замечтаться, прогуливаясь в такую погоду по скалам, вещь довольно рискованная. Таким образом, я имею полное право изумляться, что взрослый и разумный человек, как бы плохо он, в качестве офицера, ни разбирался в местности, мог так страшно заблудиться и забраться совершенно в сторону от места своего назначения... Или, может, прикажете нам верить в блуждающие по горам огни, заманивающие бедных путешественников на путь гибели!.. А впрочем, все может быть... И, может, действительно, какой-нибудь из самых предательских огней этого рода привел и вас, господин капитан, к нашему порогу?
Он умолк и посмотрел на меня.
С первых же слов я догадался, к чему он клонит. Поэтому я нимало не был удивлен, тем более что речь была длинная, и я имел достаточно времени все обдумать. Когда маркиз Гаспар заговорил о блуждающих огнях, я знал, что мне делать...
Тихонько просунул я правую руку в карман и нащупал короткий ствол моего револьвера. Потом левую ногу я продвинул вперед и оперся на нее всем корпусом. Приготовившись таким образом, чтобы при первой необходимости вскочить и вступить в борьбу, я поднял голову и спокойно сказал:
-- Думайте, сударь, что хотите, и называйте то, что привело меня сюда, как вам будет угодно: блуждающим огнем или обыкновенным случаем. Я не намерен давать вам никаких объяснений. Напротив, желал бы слышать их от вас, сударь!
Ни один мускул не дрогнул ни на его лице, ни на лицах его двух соседей. Прежняя улыбка играла на губах маркиза. Я вытащил свой револьвер:
-- Мне тоже не хотелось бы хитрить с вами, сударь... Тем более что я рассчитываю на немедленную откровенность с вашей стороны. Клянусь вам, в ваших интересах сказать мне всю правду. Итак, без дальних слов я перехожу к делу: известна ли вам молодая женщина по имени Мадлен де...?
Я ясно выговорил фамилию. Лицо маркиза Гаспара совсем расцвело улыбкой и он утвердительно склонил голову.
-- Прекрасно! -- сказал я. -- Теперь продолжаю: верно ли, что в настоящую минуту эта самая дама находится здесь в качестве узницы?
Опущенная голова медленно поднялась. Раскрытая ладонь руки сделала какой-то неопределенный жест в воздухе. Улыбка стала натянутой...
-- В качестве узницы? Нет, это неверно... Верно лишь то, что дама, о которой вы говорите, в настоящее время -- наша милая гостья. Теперь не может быть никаких сомнений, что вы встретились с ней сегодня на пути к нам и могли лично удостовериться в полнейшей свободе всех ее действий. Никто не принуждал ее вернуться под этот кров, и вы совершенно заблуждаетесь, принимая ее за нашу узницу. Я ручаюсь вам, что это не так.
Он откинулся на спинку своего кресла, и его бритая физиономия, освещенная иронической улыбкой, резко выделялась на шелковом фоне обивки.
Секунды три я молчал, подыскивая ответ. Потом, приняв свое решение, сказал:
-- Хорошо. Сударь, я ошибся и признаю это. Дама, о которой вы говорили, свободна, и, значит, тем более ничто не помешает ей принять меня. Вы разрешите мне пройти к ней? Я один из наиболее близких ее друзей.
Маркиз Гаспар весело рассмеялся. Его гладко выбритые щеки так и сотрясались от смеха.
-- О, поверьте мне, нам все известно! Очень прошу у вас извинения за мою нескромную веселость в вопросе, касающемся ваших сердечных дел: но, право, я уже очень стар, а в мое время гораздо легче смотрели на этого рода вещи... Но, довольно об этом... Я вижу, что вам неприятно мое замечание... Вы хотите видеть мадам де...? Ваше желание легко было бы исполнить, но дело в том, что мадам де..., чувствуя сильную усталость, только что легла спать. В настоящее время она уже заснула, и я уверен, что вы, как хорошо воспитанный человек, согласитесь отказаться от своего намерения видеть ее.
Он загадочно усмехнулся. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в голову.
-- Но я требую этого, -- сказал я, стараясь сохранить спокойный тон, но уже не желая называть его не только маркизом, но и сударем... -- Если мадам де..., действительно, так крепко уснула, я обещаю не будить ее. Но видеть ее я должен во что бы то ни стало. Мне кажется, я имею на это право и надеюсь, никто не будет у меня его оспаривать.
На этот раз улыбка исчезла с лица человека, называющего себя маркизом, и он весьма пристально посмотрел на меня. Потом совершенно серьезно сказал:
-- Господин капитан, вы находитесь в исключительно благоприятных условиях: всякое ваше малейшее требование будет исполнено. Итак, идемте!
Он встал, подошел к двери, открыл ее: мы прошли через переднюю...
Я следовал за ним, удивленный и встревоженный. Два других старика тоже встали и двинулись вслед за мной...
-- Капитан, -- обратился ко мне хозяин, -- теперь вам нетрудно понять, почему вас так настойчиво просили не шуметь в смежной комнате...
Это было у той самой двери с тремя железными засовами, у которой часом раньше поразил меня знакомый запах ландыша. Я заранее хорошо представлял себе эту комнату: голые стены, как и у меня, такая же кровать с тонким белым и шелковым одеялом, а на ней Мадлен с закрытыми глазами на мертвенно-бледном лице. Мне сказали правду. Она спала, спала глубоким, пожалуй, неестественно глубоким сном, и этот странный, близкий смерти сон, казалось, наложил на нее свою ледяную печать...
-- Пожалуйста, сударь, не забудьте вашего обещания, -- сказал хозяин. -- Как видите, Мадлен, действительно, спит, и, могу вас уверить, она так утомлена, что едва ли перенесет слишком резкое пробуждение...
Он говорил все это серьезным и тихим голосом, совсем не похожим на прежний иронический тон его речи. И мною овладел вдруг безумный порыв бешенства, подобный зимнему вихрю, внезапно налетевшему на открытую равнину.
Я подошел, с револьвером в руке, вплотную к этому человеку и приставил дуло к его груди, груди моего врага.
-- Ни с места, -- сказал я. -- Ни одного жеста, ни одного звука, или я убью вас, всех троих! Отвечайте мне вы, вы один! Повторяю еще раз, ни слова неправды, если только ваша жизнь дорога вам! Прежде всего, что делаете вы здесь с этой женщиной?
Я не спускал своего, полного ненависти, взора с лица этого человека. Но вдруг еще раз почувствовал я над собою магическое действие его взгляда: эти глаза, казалось, пронзили, ослепили и победили меня. Мой гнев сменился внезапным страхом. Я почувствовал, что мой противник сильнее меня. Сделав над собой последнее усилие, я нажал курок... Но выстрел не успел грянуть. Мой враг медленно и спокойно перевел свой пронзительный взгляд с моего лица на мою руку.
И словно какая-то всемогущая сила сокрушила и парализовала все суставы моих пальцев... Револьвер выпал у меня из рук и ударился о пол...
Тогда маркиз Гаспар ответил мне тем же, как и прежде, серьезным и спокойным тоном, будто ничего и не случилось:
-- Что я здесь делаю с этой женщиной? Ваше желание знать это вполне законно, и я сейчас постараюсь удовлетворить вас... Но, может быть, вы согласились бы теперь вернуться обратно в ту комнату, откуда мы пришли; да и госпоже необходим покой.
С внешней стороны я был совершенно свободен. На самом же деле... Какие-то невидимые путы связывали все мои члены. В сущности, я уже не располагал своими движениями, а делал лишь те, которые приказывал мне мой новый господин, маркиз Гаспар.
Он подчинил себе не только мое тело, но и мою душу, и я беспрекословно повиновался ему. Я вернулся со своими хозяевами в нижнюю залу.
На пороге той комнаты, где спала Мадлен, мной овладело безумное желание бросить еще, хотя бы один единственный, взгляд на мою дорогую возлюбленную. Но мне так и не разрешили этого.