Прислуживающая мусмэ "нэ-сан" в прекрасном платье, опоясанном красным шелком, с великолепной прической, как бы вырезанной из черного дерева и покрытой лаком, мелкой, семенящей походкой вошла в комнату и с шумом раздвинула ставни из рам, обтянутых плотной бумагой.
Жан-Франсуа Фельз, спавший прямо на циновках, между двух шелковых подушек, проснулся и поднялся, одетый в широкое кимоно, голубое с белым, с крупными узорами.
В раму окна, открытого теперь настежь, виднелось море, еще ночное под небом, в котором бледнели звезды. Но на горизонте далекие горы Амакузы и Шимабара, обрамляющие восточный берег залива, уже начинали вырисовываться. Вставала заря.
-- Немного рано! -- пробормотал Фельз.
Он просил, чтобы его разбудили к восходу солнца. Но, конечно, в корчме не было часов. К тому же "нэ-сан", открыв не без усилий последний "шоди", присела на корточки около путешественника с такой ясной и вежливой улыбкой, что Фельз воздержался от малейшего упрека, как от непростительной грубости. И так как, очевидно, ждали его приказаний, он собрал все свои познания в японском языке, чтобы спросить вежливо:
-- Фуро га декимашита Ка? [Готова ли ванна?]
Вполне уверенный в том, что в такую рань ответ будет отрицательным...
Тем временем волнистый хребет западных гор стал рисоваться чернее на небе, светлевшем с каждым мгновением. Заря, удивительно быстрая и резкая, стремительно разгоняла сумерки. Появились облака, сперва синеватые, потом вдруг кровавые, как бы рассеченные какой-то воздушной саблей. Потом красное, синее и серое слилось в живом блеске чистого золота. Море засверкало розовой медью и голубой сталью. И вдруг, поднявшись над берегом и морем, Восходящее Солнце озарило всю страну. И казалось, что страна затрепетала от радости.
Фельз, ослепленный, отвернулся. Все еще сидя рядом с ним, маленькая служанка жадно следила за пылающим зрелищем. Фельз увидел в косых глазах быстрый отблеск символического светила. И в смиренных японских зрачках он горел таинственным пламенем гордости.
-- Ванна почтенного путешественника готова... -- это вошла еще одна "нэ-сан" и пала ниц у дверей. Третья, позади второй, показывала свою ласковую мордочку. И все вместе они повели Фельза процессией к кади с почти кипящей водой, обычной ванне сельских гостиниц.
Под внимательным, но вполне невинным взором трех мусмэ почтенный путешественник, сбросив кимоно, перешагнул через обтянутую железным обручем закраину бадьи и уселся в ней на корточки...
Его большое тело белого человека наполнило на три четверти бадью, сделанную по мерке японских тел, вдвое меньших по объему. Его светлая и прозрачная кожа раскраснелась в горячей воде. Обнаженный, он, благодаря своей стройной и сильной фигуре, имел молодой вид, несмотря на седину его головы и бороды.
Все три "нэ-сан", любопытные, приблизились, касаясь пальцами этой невероятно белой кожи, чтобы убедиться в том, что это ее естественная окраска. И они смеялись милым, детским смехом.
Перегородки белого дерева сверкали такой чистотой, что, казалось, их обстругали только накануне. Стропила крыши казались совсем новыми. Голубое кимоно, лишь только Фельз его сбросил, тотчас же было подхвачено заботливыми ручонками и унесено в стирку. Другое кимоно, фиолетовое, выстиранное и благоухающее, дожидалось, пока почтенный путешественник не ошпарится, как следует. Мусмэ уже расправляли прекрасную нежную материю и подымались на цыпочки, чтобы поднять рукава на нужную высоту...
Когда Жан-Франсуа вышел из бадьи и был закутан в фиолетовое кимоно, свежевыстиранное и благоухающее, ему показалось, что он ощущает ласковое прикосновение старинной Японии, радушной, учтивой, простой и здоровой.