Вокруг Моги все дороги похожи на аллеи парка.
Фельз, пройдя наугад с полчаса, дошел до конца заросшего и извилистого ущелья и вышел на опушку большой бамбуковой рощи.
Небо было очень сине, а солнце изрядно грело. Фельз выбрал опрокинутый ствол около дороги и сел.
Место было подходящее для усталых путников. Фельз, любуясь пейзажем, раскинувшимся у его ног, не мог припомнить, чтобы видал что-либо более гармоничное. Это была долина, ограниченная склоном холма. Но все изящество и вся тонкость японского вкуса превратила эти лужайки и рощицы в такой сад, какого не мог бы распланировать ни один садовник Франции или Англии. Террасами спускались газоны, отделенные друг от друга живой изгородью или каменистой грядой. Цветущие кустарники сменялись темно-пурпуровыми буками, коричневыми камфарными деревьями и гигантскими кедрами, с которых каскадами спускались огромные гроздья глициний. Вершина холма закруглялась, и на ней возвышались старинные ворота из двух массивных колонн и каменной перекладины. Под ними проходила лестница, как под таинственным портиком исчезнувшего храма...
Всего удивительней, что это вовсе не сад, а доходные угодья. Эти лужайки -- рисовые поля. Эти клумбы -- огород. Эти живые изгороди служат ширмой против августовской жары и октябрьского ветра. А этот водопад питает оросительную канаву...
В Европе такие поля были бы очень некрасивы... Но земледельцы этой феерической страны не похожи на европейских... Они не смогли бы идти за плугом, если бы вокруг их все не было устроено так, чтобы доставлять наслаждения глазам...
Фельз прислушался. Над головой его в ветре пели бамбуковые ветви. Это были древовидные бамбуки, какие растут только в Японии: гуще наших лип и выше наших тополей; но с такой тонкой и подвижной листвой, о которой не дадут никакого представления наши березы и ивы.
В бамбуковую чащу солнце проникает почти свободно, несмотря на частоту стволов и переплетенность ветвей. И тень под ними нежная, легкая и прозрачная... Фельз неподвижно наслаждался приятностью места. Перед ним по дороге прошел курумайа неспешным шагом. В колясочке раскинулась мусмэ, небрежная и красивая. Ее платье было жемчужно-серое, а пояс "оби" пунцовый, на подкладке фиолетового шелка. Зонтик на тысяче спиц, вращавшийся в красивой янтарной руке; веер; длинная ветка, только что сорванных цветов, дополняли чудесную повозку, которая исчезла в чаще бамбуков, как большая переливающаяся красками бабочка в высокой траве.
"Поистине, было бы жалко, -- подумал Фельз, -- если бы эта драгоценная и тонкая Япония была вытоптана тяжелыми сапогами русских".