...Конверт был очень узкий и длинный, запечатанный воском. Фельз, сломив печать, вынул лист шелковой бумаги, сложенной вдесятеро. Он развертывался, как папирус, и письмо, продиктованное по-французски, было каллиграфически написано тушью, кистью, более привычной к письменам Конфуция, чем к западному алфавиту.
Фельз прочел:
"Письмо невежественного Чеу-Пе-и к Фенн Та-дженну, великому ученому, высокому члену славной Академии королевства Фу-Ланг- Сэ.
Ваш младший брат Чеу кланяется вам земно. С десятью тысячами учтивостей он справляется о вашем драгоценном здоровье и берет смелость послать вам это письмо.
Ученик Тсенг-Си, отвечая Тзы [Одно из имен Конфуция.], выразил желание: "В конце весны, когда одежды этого времени года вытканы и сшиты, пойти, погруженном в мечты, омыть руки и ноги в теплом источнике реки И, подышать свежим воздухом под деревьями У-ю, петь стихи и вернуться -- вот чего я желал бы". В ответ Тзы сказал, вздохнув: "Я вполне одобряю твое желание".
В этот год Ша [1905 год христианской эры по буддийскому календарю год змеи.] , в третий месяц войны, мой старший брат Фенн Та-дженн, свершив обряды, отправился, в мечтах, омыть руки и ноги в теплом источнике, подышать свежим воздухом под деревьями и петь стихи. Теперь ему подобает вернуться, дабы исполнить по разумному речению ученика Тсенг-Си:
"Не должно в первый месяц лета соблюдать правила, касающиеся третьего месяца весны".
И полезно перечитать наставление, данное в Ли Ки:
"В первый месяц лета не подымают для войны больших полчищ. Ибо над месяцем этим властвует Иень Ти, владыка огня".
Подумайте об этом, подумайте направо, подумайте налево. В ничтожный дом, над дверью которого висят три фиолетовых фонаря, прибыли вестники, привезшие известия с моря. И ожидаются еще вестники.
Я еще много мог бы вам сообщить. Но я должен закончить это письмо, не имея возможности выразить вам свои чувства. И младший терпеливо ждет вашего возвращения..."
Ставни были отодвинуты, и ветер с моря свободно входил в комнату. Бухта казалась взволнованной и мрачной. Волны убегали, насколько хватал глаз.
Фельз задумчиво перечитал дважды странное послание. Наконец, подняв глаза, он взглянул на море.
-- Скверная погода, -- сказал он вслух. -- Все еще тянется хвост тайфуна... Что бы ни утверждал календарь Чеу-Пе-и, до лета еще далеко... У нас еще только двадцать восьмое мая...
И он стал считать по пальцам, но уже про себя:
"Да, 28 мая 1905 года... А это 28 мая похоже на 28 марта... Все равно, надо отправляться. Все это нужно разобрать..."
Он ударил в ладони. Тотчас же дверь скользнула в своих пазах, маленькая О-Сетсу-сан пала ниц на пороге:
-- Хэй!
Хотя за последние трое суток "нэ-сан" каждую ночь приходила к Фельзу с верностью очаровательной супруги и тогда осмеливалась на самую супружескую фамильярность, она вне постели держалась, как подобает служанке. И на первый же зов она являлась поспешная, улыбающаяся и послушная.
-- Я хочу... -- начал Фельз.
Он остановился, желая прочесть на ее внимательном лице первое душевное движение. Будет ли она огорчена узнать сразу и неожиданно, что ее возлюбленный собирается уехать? Ойраны из Иошивары, даже совсем равнодушные, цепляются при расставании за рукав своего мимолетного гостя: этого требует кодекс вежливости.
-- Мне нужна, -- продолжал Фельз, -- курума с двумя скороходами. Сейчас же: потому что я сейчас же хочу вернуться в Нагасаки.
-- Хэй!
Она все еще была на четвереньках. Она так быстро склонила голову, чтобы отвесить земной поклон, что Фельз не успел прочесть что-либо в ее тотчас же спрятавшихся черных глазах. Когда же она поднялась, чтобы засеменить к двери для выполнения приказа господина, ее личико уже было таким, какого требовала вежливость, она улыбнулась покорно, как раз с таким оттенком грусти, какого требовали обстоятельства.
"Нэ-сан" вышла. Фельз, дожидаясь ее возвращения, собрался, сменил кимоно на крахмальную сорочку, проутюженные панталоны и вестон с узкими рукавами.
Одевшись, путешественник выглянул наружу. Дождь перестал. Но ветер продолжал гнать по небу тяжелые низкие тучи, готовые снова пролиться над полями. Несмотря на это, несколько девочек отважно бегали по пляжу, увязая в песке деревянными сандалиями. Старшая из них громко пела:
Суэмэ, суэмэ, доко итта?..
(Птичка, птичка, куда летишь?..)
Сенгэ яма э сакэ номинама.
(Лечу на гору Сенгэ, чтобы выпить там сакэ.)
Но му тча ван, но му стате...
(Выпью чашку, выпью две...)
"Быть может", -- подумал Фельз, -- их отцы и братья сражаются... -- Но когда японцы сражаются, японки умеют петь... Так поступала Сидзука, когда герой Иогицне, изгнанный, блуждал по горам, в опасных местах, где бродят одни кабаны..."
О-Сетсу-сан, уже возвратившаяся, снова распростерлась на пороге.
-- Курума достопочтенного путешественника готова...
-- Прощайте, -- сказал Фельз.
Он наклонился к маленькой фигурке, поднял ее и с нежностью поцеловал в губы.
Осмелев, ребенок спросил:
-- Куда вы отправляетесь?
Фельз захотел испытать ее:
-- На войну!
-- Хе!.. На войну?
Ее ласковые глазки сверкнули:
-- На войну против русских?
-- Да.
Мусмэ поднялась почти горделиво. Фельз, глядя на нее, спросил:
-- Хотела бы ты поехать со мной?
Она ответила тотчас же:
-- О, да! Я хотела бы умереть... И семь раз воскреснуть, чтобы семь раз отдать свою жизнь за родину! (Буквальный перевод того, что я, автор, слышал из уст гостиничной служанки.)