XIX. ЗЕЛЕНЫЕ
Направо ли, налево ли, прямо ли -- ни людины. Иду дурницею, думаю: обманули и будут братья мне звери-волки. Как над шапкою -- тах-тах! И опять не видко и не чутко. Скоренько я белою тряпицею машу, и тут, с-под земли просто будто, вышел очень приятный человек и меня в зеленые принял.
Как жили-то! Крови не лили, голодом томились, из лесу ни ногой: комарня, мошкарня, совий гук да волчий вой.
В самой глуши курень под землею, да не хуже медведя хворостом закидано. Ни духа, ни солнышка. Болото разведем и спим в нем чередами и сторожко.
Только зубы и светятся, до того в куреньках обкурилися, до того зеленями обросли.
Приказал нам зеленых по лесам не шукать, а строго-настрого, ни с села в лес, ни с леса в село -- никовошеньки. И пришелся рецептец тот через неделю,-- потянулись до нас из лесов мощи живые, до того тощи, до того неевши -- от корочки вдрызг пьяны. Взяли мы их голыми руками. Да безвыгодно для походного дела. И слабы, и воевать отвыкли.
Сразу с факелами высыпало полк-полчище. Чистые богатыри, до того при факелах высоко они темнятся. Один спрашивает: "Что ты за человек, зачем до нас в леса пришел? Коли ищешь ты сна и покою -- из лесу ступай; коли счеты нашими руками сводить собираешься -- ступай от нас; коли ж ты,-- говорит,-- войну ненавидишь и через всякое злое от войны уйти готов -- полезай, братишка, в наш курень зеленым".
Захватили они нас, не для истребления, а чтобы ихних зеленей не выдали. А нам лесные жители и люди, не в пример добровольцам. Остались мы охотно. Кто из нас покаленее -- красных дожидался, а кто позеленее -- и по сие время в бору дремлют.
Душою он тихий был и здоровьем хилый. На той войне санитарил да в слабосильной мордовался. Такой туда да сюда, да и залег под ракитовый кусток.
Кабы не зверел я в бою, может, и воевал бы. А то чисто тебе волк, ажно зубами врага брал, ажно сине в глазу. Памяти не станет. Чисто сумасшедший. Оттого и сбег в леса.
А кто и так: вот день, вот ночь -- война и война, и краю ей не видать. От последнего устатку в леса.
Все терпел, раны всякие, страх. А то раз вскинулся я под звездами и до того удивился как бы, что спокойно. С тех пор ушел я.
Я и при царе по куткам ховался, не дал шкуры своей. Нет тяжеле дезертирского житья. Я войну до последнего ненавижу. Я рад бы на свое дело силу тратить, да не на войне. А теперь только война и живет.
"Дезертир",-- говорим. "Ан нет,-- отвечает,-- дезертир сбёг -- бабу на печи кутает, а мы не то что бабы, а и печи, почитай, год не видали. От крови далеко, живем во зеленых лесах, и есть мы зеленые".
Думал я, думал: нигде тихого угла не видать. Бушует земля. Что люди, что дела -- движутся. И ушел я в леса тишины искать. А в лесах нас-то, тихих,-- полк. Так и жили, зеленя поганили.
Эти святые! До того воевать не любят, хучь белый стреляет, хучь красный -- бегут святые во места лесные, ажно портки сеют. Зато как выстрелов не слыхать -- оберут место до последней корочки, баб угонят и в скитах своих зеленых миролюбием хвалятся.
Зеленое -- мирный цвет, без кровинки. А тут и красных и белых -- кажного на зелень потянуло. Мобилизации -- почем зря. А зеленые до того войны боялись -- бесперечь им воевать пришлося. И грабить молодцы стали.
Наши зеленые -- те ничего. Пограбят от нужды, всякому впору. И различки не делают, кто красный, кто белый, кто еврей,-- абы хлебушка. Те же зеленые геройствовать взяли моду. Налетом налетят, не то что хлеба, а всё берут, более всего -- вина и вещи дорогие. Для ужаса евреев перебьют, как бы за коммуну.
Двоякие зеленые есть. Бедные и богатые. У бедных в лесу подземный текучий куренек, хлеба корки немае, табачковым делом навоз заимается, на собственных ломотных костях спят, родною вонью греются. А есть богатые зеленые. Ковры у них и золото, сигары и вина разные, кони и даже машины. А коло них, на золотце, злыдни из простых людей снабжением ведают и как бы вестовыми служат.
Пой, товарищ дезертир, соловьем. Дерьма зеленым не подкрасишь -- воняет. Мы за весь народ воюем да зверствуем, а ты за мягкую постель обиделся.
Не мог я русской крови видеть, не принимал, что ли. И все мне разъясняли,-- голова знает, а сердце неймет. Вот я и ушел в лес. А там и того хуже. Скажу -- воры просто, для ради себя и шкуры берегут.
А я в лес ушел обдумавши. Месяц-два -- кончится война, я целым выйду. А с мертвого калеки какая кому прибыль?..
Кто так, а я прямо скажу: страхом хворать стал. Вот и убег в зеленые. Хорошего мало.
Припал я к сену, сапогов не сымая, на лету. Как торкнулся -- подо мною в сене человек. Я и гукнуть не поспел, как шепот его слышу. "Не кличь,-- шепчет,-- братишка, я зеленый, не бандит. Невинный я, здесь за провиантом был да за девичьей лаской в лес не поспел".
Аэроплан над лесом. Как сыпанет листками, а грамотного -- ни одного. Кто нас кличет, друг ли, враг ли, а из лесу выбираться надо.
К нам аэропланы не летают, им в лесу не станция. Пролетит, бывает, над лесом, бросит бомбу или листовок каких -- и дальше. А раз головку сыру сбросили, верно нечаянно.
Я мечтал в летчики податься. Да разве из лесу полетишь, если ты не птица? На ангельских крыльях и то нельзя, потому что черти мы зеленые, а не ангелы. Где уж нам летать.
Девки нас любили. Чего может -- наготовит, да и жить с нами не отказывались. Хоть и лесные, а знает девка -- и сегодня ты с ней, и завтра до ней. А военный -- сегодня здесь, завтра бог- весть. Лесные покойнее.
Меня бабы за то жалели, что ласковый, что крови не любил. Просто под подолом спрячут, как какая-нито часть в селе.
У нас в лесу и бабы жили. Кто к мужу, кто к хахалю, а кто и от войны отдыхает.
У нас старая баба проповедовала: как война не нужна, да как грех, да как в лесу спасаться. Кто и слушал. А я часу ждал.
Святые угодники и те для людей терпели. Вот и мы так. Кто битвой, кто молитвой, абы людям легче бы стало.
Шла часть ровно и верно, шла местами лесными, середь речек да болот. И стали что ни день люди пропадать, между кочек залегать, на вольные леса заглядевшись.
Вылазьте, братики, с-под кустиков, войной миру добывать.