Теперь враг такой пройдошный, ружья противу него мало, вот и шпион первый человек.
У нас за деньги не ходят: первое -- свое это, кровное; второе -- денег у нас нету. Какие из нас шпионы, это у них.
У нас шпион самый верный должен быть, чтоб не за деньги, а сердцем на врага доводил. А разве шпион может так?
В шпионы же не гожусь. На врага сам глаз грозится, не скроешь. Ни сердца, ни слова, ни руки не удержу.
Старший -- воин, а младший в шпионах служил очень хорошо. Его вперед зашлют; нежный такой был, до него особенно дамы привыкали, вроде как бы юнкер. До самого семени через дам вызнает, а тут и мы подойдем.
Приходит до нас весточка -- служит у врагов на важном месте. Продал, думаем, продал. Продал, да не нас! Как вошли, все нам показал, как и где.
Я в шпионах аж четыре раза был, очень это интересно. Раз присыпался я до кухарочки одной, хозяева вышли, я к барину в стол. Там бумаги стога, хоть вилами действуй. Грамоте не очень знал я, однако понял, что здорово в точку попал, как пошли мои хозяева шептаться и белеть.
Служила она у них при бумагах, от многого нас уберегла. До того нам нравилось, что не боится для нас в шпионах служить. А кабы мужчина, так служи, псина, а в горницу не суйся.
Я б на раз только шпиона пускал. Добыл пользы -- ступай. Как-то веры нет.
Кто за деньги, тому веры нет, того купил ты, купит и враг. Того на раз, а потом в зад коленом.
Что скажу про шпионство. Страх один, нету вреднее. Иной, как маманя, теплом греет, а в нужный часок со теплых грудей под муки, под топор.
Нам брезги не разводить. Одно спросишь -- на пользу? А как на пользу, так хоть в коросте, не гони.
Мирные шпионов очень боятся. Сами себе веры не дают, вот и сдается глаз со всех сторон.
Парнишка приветливый, гнучкой такой, гавкнешь -- смеется, ткнешь -- не примечает; не нравится мне. Ночкой прелестной прокинулся я в куреньке с плохой пищи, вышел. Вижу скрозь звезды: ползет парнишка хорем, дырку в земле царап-царап да и в курень. Я в ту норушку, а там и то и это, и у того места, и какая у командировой кобылы масть на хвосте, и число, и знак на нужной бумажке.
С первого дня стала к нему жена ходить. Мы ничего, закуток им отвели, любитеся. А один паренек, гнилой у него глаз был, раз к щелке и приникни. Только замест сласти видит он суровые лица и бумаги попаркивают. Ох и было ж им, чтобы сладостей на шпионство не меняли.
Одна женщина взялася ему зубы лечить. Сама лечит, сама спрашивает. А он морду выкривил "А может, вы в шпионах служите?" -- говорит. Так потом, бывало, с леченья всякого добра нанесет, до того она его боялась.
Сумерки густые, как дым. Смотрю: ползет по-за кустом, крадется. И на самом на близком к окну местечке приник. Тут я и подполз, за ворот. Он меня зубами. Любопытный оказался.
Молоденький мальчик и очень чистенький. Всегда газеты читал, разговаривал. И все коло бумаг, все коло бумаг он. Потом и перепорхнул врагу на руку -- канареечкой. Счастье наше, что не в бумаге у нас теперь сила. Одно пишем, другое делаем.