Под одной рукой мешок,
Под другою бочка,
Подсажу, красавица,
За жаркую ночку.
До того полно, до того людно,-- сто лет думай, а так не разместишься. Стойкою люди стоят. Приспичит за нуждой -- так хоть на головы. На нужничке крышка поприкрытая, и на той крышке удачливые мужички кипяток с сахаром лакают. Доберется какой-нито до нужника по головам, кричат ему мужики: "Что ты за барин, люди чай пьют, а ты к ним с... лезешь".
Мы на крыше, а внизу думают, мол: баре.
А мы возьми да покойников на площадку и выставь. Никто и не полез.
Мы только поездом и кормилися. С городов бабы да ловчилы на все капиталы провизию в деревне соберут да мимо нас на поезде и вертаются. А мы поезда застопорим да всю провизию на дрючка и перекупим.
Сейчас мы старую телегу поперек путей, паровозишки слабые, стула не свернут. А сами мешков напасем, вооружимся и ждем. Идет наш-то кормилец! На крыше бабы с провизией. Споткнется машина о тележку, постреляют маленько, если есть кому, бабы поверезжат. Ну, забьем кое-кого, а дело наше больше насчет провианту было.
Влетели на кониках. "С чего,-- спрашивают,-- такое запустение?" Разъяснили. "А если у вас взято,-- говорят,-- так и вы берите. Ходим с нами до путей!" Рельсики развели, поезда дождались, они постреляли, мы забрали на поезде всего. Деньги коннички за помощь увезли. А мы покормились на малое время.
Шли мы осторожно, ползком ползли,-- вот путь разобран, стали. И полезли на нас дикие люди какие-то, Овчиною вверх, рожи позамотаны -- чистые звери. А в руках у них все, можно сказать, трудовые снаряды: и вилы, и грабли, и топоры, и ножи, и серпы, и косы. Одной бороны не хватало. До чего мужик доведенный был.
Мирные, мирные бабы, дети. Так не лезь по путям в этакую завируху крутую. Тут нам время шкуру спасать, а не цацкаться.
Поезд за поездом и цугом и шагом. Вещей и вещичек. От большевиков спасаются, опухлые с голоду, а в заду бриллианты.
А этот станет с бочку, острым глазом глянет, две минуточки подумает -- и сразу: "Порите, товарищи, крахмальный его воротничок".
Насильничали мы с поездными не хуже бандитов. Он тебе толком разъясняет, а ты весь, словно бомба на разрыве, аж шкварчишь. Да еще и скопы нас тут. Конечно, убьем всякого. А уж кто в поезду -- те просто сапогам слякоть.
А машинист: "Права,-- говорит,-- не имею". Ему револьвер к лобу. "Что ж,-- говорит,-- едем, только далеко на таком не уедем". А нам выбирать не с чего. "Вези,-- говорим,-- довезешь -- жив будешь, а не довезешь -- пропала твоя голова".
А машинист молчки отцепил да на паровозе и втикать. Осталися мы, вагончики решетчатые, теснота -- винтовки осадить некуда, с крыш все полезли, а враг стреляет, а потом с дрючком пошел. Которые из нас целы, так чудом, может.
Подскочили мы, минутки на роздых нету. Душит просто, до того наиспешно. А машинист сбег. А никто на машиниста тута не учился. Мы станции начальника за шкуру, на паровоз его. А тот почти что старый, обомлел. Эх, гнилье! Как вдарили -- дух из него вон. Давай сами орудовать, крутили, крутили -- рвануло. Ну, недалечко прошли, как крушилися.
Слякотище, а с него и обувь ползет, в поисках подошва оторванная. И лепится он по грязи непролазной и без денег, и без подошв.
Мыто жито, терто,
Да не вытерто,
Бито нас, изорвано,
Да не выбито.
В роте на крепком клею бриллиантики к щеке приклеила, так шепелявая и провезла.
"Ах-ах", а сама хуже вора, вся захованная. Места на ней порожнего нет, до чего вещей упхано; одно с ней дело -- грушей трясти,-- сыпанет с нее на землю золотце.
"У меня,-- говорит,-- конечно, спрятанные вещи. Я вас за это полюблю, а вы пропустите". Тот как бы с удовольствием, а потом все и отнял.
Не то еду, не то ползу поездом. Лесок, зовут нас дрова рубить, паровоз топить. Не до работы. Стрелочникову хату разобрали, несем сухое это топливо к паровозу,-- что такое? Нет машиниста, и когда сбег, никто не приметил! Пошукали его недолго и пошли.
Столь я вез, думалось: вот забогатею. Да не вышло, сперва как бы по закону отняли да еще сверх закону шею намяли. Вот я и обандител до дикости.
Мы из вагонов всё поскидывали. "Езжай!" -- кричим. Отвалил поездок кое-как, застукал и за лес подался. Слышим -- дитячий плач! Глядим -- девчушка малая. Мы ее второпях с мешками из вагона вышвырнули, думаю. Так как быть, не брать же ее с собой?
Говорят старые люди: теперь последнее время, скоро конец света. Может, оттого и в поездах такая бестолочь? Ни свистка, ни звонка, ни билетика. Есть ли машинист, нет ли его -- не знаем. Кто топит, тот и едет.