5 июля 1809 года, накануне Ваграмскаго сражения, Наполеон, против обыкновения, ночью не спал. Его адъютанты стояли перед ним и полами своих шинелей загораживали от него огонь, чтоб он своею яркостью не вредил его глазам; но потому ли, что императору было холодно, или потому, что ум его был очень занят теми происшествиями, которые должны были совершиться на другой день, он пожелал сам все видеть, и в своем сером рединготе пошел осматривать биваки своей старой гвардии, стоявшей около его ставки. Он отправился один в час пополуночи, в мрачную и дождливую ночь.
Подошедши к одному биваку, у которого все солдаты заснули около потухавшего огня, и увидя, что под пеплом печется картофель, ему вздумалось съесть картофелину, и он, концом своей шпаги разрывая уголья, старался достать себе картофелину. В ту же минуту один из спавших солдат раскрыл глаза и, увидя человека, пытавшегося похитить у него часть его ужина, не поворачиваясь, грубо закричал ему:
-- Послушай, ты, г. бесцеремонный! Не угодно ли тебе будет оставить в покое наш картофель и поискать себе кушанья в другом месте.
-- Товарищ, -- отвечал ему Наполеон, запахиваясь рединготом, -- я так голоден, позволь мне взять только одну.
-- А! Это другое дело: если ты голоден, то можешь взять и одну, и две, но проворнее, пол-оборота направо, скорым шагом марш!
Так как Наполеон не спешил ему повиноваться, то солдат скомандовал ему громче и присовокупил:
-- Не заставь же меня повторять, потому что я теперь не в духе.
Несмотря на это, Наполеон продолжал рыться в угольях; тогда солдат, потеряв терпение, встал, бросился на него, как на мародера, и схватил, было, его за воротник, но тут узнал императора.
Невозможно описать испуга, стыда и горести ворчуна. Он упал к ногам Наполеона...
-- Ваше величество, -- сказал он ему, обнимая его колена, -- я разбойник, прикажите меня расстрелять, я заслужил смерть.
-- Замолчи, -- крикнул Наполеон, зажимая ему рот, -- ты разбудишь товарищей, а им надо уснуть.
-- Нет, государь, надо, чтобы все узнали, какой я злодей, как я осмелился поднять на вас руку. Я заслуживаю расстрела...
-- Встань, я не сержусь. Я сам виноват: мне не следовало дотрагиваться до вашего картофеля.
-- Ах, ваше величество! Возьмите, возьмите вот эту картошку, она спелее других; нет, вот эту, -- она еще крупнее... Ах, я несчастный! Возьмите все, государь!
И солдат одну за другой подавал ему все картофелины, которые он руками отрывал в угольях.
-- Ты сожжешь себе руки, несчастный, -- сказал ему Наполеон, -- оставь у себя картофель, я уж не голоден.
-- Ах, государь! Взгляните только, как эта запеклась. Я -- разбойник, простите меня, государь, простите!
Потом он ухватился за полу императорского редингота и осыпал ее поцелуями. Желая окончить эту сцену, которая могла сделаться гибельною для солдата, если бы ее увидели, Наполеон нетерпеливо сказал ему:
-- Да замолчишь ли ты, пустишь ли ты меня? Или я рассержусь!
И, оттолкнув его, он тихо прибавил:
-- Говорю тебе, что я прощаю тебя и не сержусь; будь покоен и за настоящее, и за будущее. Но не говори об этом никому.
6-го июля, в три часа утра, он был уже на лошади и объезжал местность перед центром своей армии.
-- Сперва надо тщательно осмотреть шашечницу! -- сказал он своему штабу.
В четыре часа утра лес штыков заблестел в необразимой Ваграмской долине; ему предшествовала артиллерия. Такова-то была прелюдия к этому знаменитому сражению, в котором, по словам присутствовавшего тут генерала Дюна, целая австрийская колонна исчезла с поля сражения, и никто никогда не узнал, куда она девалась. Эта широкая равнина, которая за два дня пред тем была покрыта богатою жатвою, вечером представляла страшное поле мертвых, на котором трупы лежали посреди полусгоревших жилищ. Кровопролитие было настолько велико, что, спустя четыре дня после сражения, еще поднимали изуродованных людей, которые, несмотря на свои раны, кричали: "Да здравствует император!" Наполеон, с своей стороны, тоже подвергался тут опасности, как простой солдат, и в минуту самого разгара сражения, генерал Вальтер, начальник гвардейских конных егерей, закричал ему, топая ногами:
-- Еще раз повторяю вам, государь, что здесь не ваше место! Удалитесь, или я велю своим гренадерам схватить вас и до вечера запрятать в один из моих фургонов.
-- Он в состоянии это сделать, -- сказал Наполеон принцу Невшательскому и удалился оттуда...
На другой день после сражения, в четыре часа утра, Наполеон вышел из своей палатки, которая находилась на самом поле сражения, и прогуливался вокруг бивуаков главной квартиры, один, пешком, без шляпы, дружески разговаривая с гвардейскими солдатами. Около шести часов он сел на лошадь и стал объезжать все поле, чтобы проверить, все ли исполнено его военачальниками. Рожь была так высока, что из-за нее не было видно лежавших солдат; некоторые несчастные раненые, не замеченные накануне, выставляли платки на ружьях, воткнутых штыком в землю, чтобы их заметили.
Наполеон сам подходил к каждому, говорил с ними и до тех пор не возвращался в свою палатку, пока их не подобрали. При чем не оставалось никого, и он приказал начальнику штаба самому наблюсти и, по возможности, ускорить им врачебную помощь.
В одном месте Наполеон между мертвыми узнал полковника егерского пехотного полка, которым он был недоволен. Этот офицер, бывший с ним в Египетской компании, впоследствии, подслуживаясь к своему начальнику, оскорбил главнокомандующего. По возвращении египетской армии во Францию, Наполеон сделал вид, что не помнит его зла; во время Аустерлицкой кампании выказал ему свою благосклонность, но зато он ему не дал никакой награды, которые щедро рассыпал всем бывшим с ним в Италии или Египте. Увидев теперь его лежащим, Наполеон с минуту трогательно смотрел на него, потом сказал про себя:
-- Мне очень жаль, что вчера не удалось с ним поговорить; я бы сказал ему, что давно позабыл все, кроме его заслуг.
При крике: -- "Да здравствует император", дошедшим до его слуха, Наполеон обернулся и в нескольких шагах, на склоне рва, увидел канонера 6-й артиллерийской роты, у которого обе ноги были оторваны.
-- Разве тебе нечего сказать мне более? -- приветливо спросил его Наполеон, подходя к нему.
-- Теперь -- да, государь; мне приятно доложить вашему величеству, что я собственноручно выбил из строя четыре пушки, и что только воспоминание об этом заставляет меня позабыть, что и они меня порядочно изуродовали.
Растроганный Наполеон пожал руку солдату и сказал:
-- Если ты выздоровеешь, мой храбрец, так тебе место в доме инвалидов или пенсион.
-- Благодарю, государь, но кровопускание было так обильно, что я не воспользуюсь вашей милостью. Что же касается до пенсиона, то полагаю, что я последний раз на карауле, и потому-то, пользуясь остающимися силами, кричу: -- "Да здравствует император!"
Недалеко от этого рва Наполеон, заметил молодого карабинерного капрала, который был еще жив, несмотря на то, что пуля раздробила ему голову, жар и пыл почти тотчас же остановили кровь, а потому мозг остался невредим, и этот унтер-офицер мог надеяться пережить свою рану. Наполеон поспешно сошел с лошади, пощупал у него пульс, своим платком прочистил ему ноздри, забитые землею, и влил ему в рот несколько капель водки. Раненый открыл глаза и сначала не обратил никакого внимания на оказанное ему человеколюбие, но потом пристально взглянул на императора и узнал его; глаза его наполнились слезами, и он порывисто пробормотал:
-- О, государь, как сладко умереть таким образом!.. -- И он старался схватить руку Наполеона, который поддерживал ему голову. -- Но спешите: другие дожидаются, а со мной кончено!
Храбрый карабинер так и умер на руках императора.
Наполеон, не сказав ни слова, сел на лошадь и возвратился к войску, которое начинало выступать для преследования отступавшего неприятеля. Вдруг он видит, что прямо на него идет солдат в довольно странном костюме: голова его была увязана полотенцем, почему походила на чалмы гвардейских мамелюков; на плечах был богато вышитый доломан, снятый с какого-нибудь австрийского офицера, а панталоны его были из грубого холста, как у гвардейских офицеров.
-- Что это за маскарад? -- спросил Наполеон, нахмурив брови и останавливая лошадь.
-- Ваше величество, -- сказал солдат, -- вот и я опять!
-- А! -- сказал Наполеон, убедившись, что в этом смешном костюме один из его старых ворчунов. -- Как тебя зовут?
-- Разве вы меня забыли, государь?
-- Да как же я узнаю тебя в этом наряде?
-- Правда, должно быть, я похож на египетского турка. Эти чудаки подлекаря переодели меня вечером, укутав сперва мою голову, чтобы я не растерял ее кусочков, но, несмотря на советы моих начальников, я решил лучше сегодня повидать вас, чем ложиться в госпиталь!.. К тому же, я теперь чувствую себя уже много здоровее.
-- Очень рад, но все-таки я не могу узнать, кто ты?
-- Я картофельный человек, -- таинственно произнес солдат понижая голос, -- помните, третьего дня... это я.
-- Довольно, -- сухо оборвал его Наполеон, чтобы заставить его замолчать. -- Ты, кажется, сильно ранен в голову?
-- Ничего, всего три удара саблей по голове; еще бы чуточку пониже, и враг снял бы прочь мою тыкву; была минута, когда я думал, что мне придется наклониться, чтобы поднять ее. Но я заслуживаю более строгого наказания!..
-- Забудь о том и успокойся; отдохни немного и положи компрессы из камфарной водки...
-- Вот-вот, то же самое говорили мне и лекаря. Я потому и выпил ее побольше.
Наполеон улыбнулся при этом мастерском курсе лечения.
-- Я знаю, -- начал он серьезно, -- что вы поступали, как истинно храбрые люди. Чего ты хочешь?.. Денег?
-- Денег?.. Стыдите, император!
-- Чего ж, производства, что ли?
-- Я не новобранец! Вот уже тринадцать лет я хожу с нашивками. А чего мне хочется?.. О, государь!.. Знаете ли, чего мне хочется?..
Он замялся и замолчал. .
-- Ну же, говори скорее, -- сказал Наполеон.
-- Мне хотелось бы вот это, -- сказал солдат и указал на орден почетного легиона.
-- А! Понимаю!.. Но заслужил ли ты?
Старый гренадер вдруг гордо выпрямил голову устремил на Наполеона сверкающий взгляд и медленно проговорил:
-- Заслужил ли я? Ваше величество, в пяти сражениях я ищу смерти, не имея счастья с нею встретиться: Аустерлиц, Иена, Эйлла, Фридланд и вчера!.. Этого достаточно?..
-- Хорошо, хорошо, -- поспешно проговорил Наполеон, -- если так, то я вижу, что ты действительно его заслужил!..
И Наполеон сорвал с своей груди орден и подал его солдату. А тот схватил его из рук императора, упал на колени и стал судорожно прикладывать орден то к сердцу, то к голове... От волнения и неожиданной радости он был не в силах произнести ни слова. И Наполеон, воспользовавшись этой минутой, тронул коня. Но проскакав немного, он обернулся и увидел, что гренадер все еще стоял на коленях на том же месте и простирал к нему руки... Наполеон махнул рукой и помчался дальше.
А солдат встал, осыпая крест поцелуями, всхлипывая и утирая слезы рукавом... А когда он пришел в себя, лицо его омрачилось, он с досадой дернул себя за ус и пробормотал:
-- Сердце обливается кровью, как только вспомню, что я же отказал ему в картофелине в ту ночь!..