Давно уже стихли раскаты выстрелов и орудийная пальба... Русские войска отступили; поле битвы в безмолвной тиши холодной, ясной ночи перестало стонать после пережитых ужасов каждым больным сердцем, которые, хорошие ли, дурные ли, замерли навсегда. Здесь лежали теперь, объединившись в общем страдании, недавние враги, примиренные смертью и Богом, -- русские солдаты и французские гренадеры.
Известие о новой победе, которое принесли услужливые адъютанты маленькому, серенькому человеку, -- страшному Наполеону, не вызвало на умном, холодном лице его ничего, кроме обыкновенной уверенности и какого-то холодного равнодушия.
Этот серый человек умел хранить в самом себе то, что думал и что переживал в ту или иную минуту своей жизни. Разгадать по лицу и по выражению серых, сильных волей, загадочных глаз Бонапарта не брался никто; они ничего не говорили даже знатоку-сердцеведцу, эти серые, холодные глаза.
Вся фигура, все поступки, все действия Наполеона -- были одной непроницаемой тайной и загадочностью, и именно это внушало всем окружающим его противникам какой-то непреодолимый ужас и покорность перед ним... Его уверенность, его удачный ход шаг за шагом к намеченной цели объясняли сверхъестественной губительной, стихийной силой, против которой человек бессилен и беспомощен...
Но человек этот жил, -- значит, жило в нем и сердце; значит, это был прежде всего человек...
Преступник, совершивший преступление и не пойманный, предоставленный самому себе, духовно перерождается: он начинает жить совершенным преступлением. Сама совесть гонит его на место преступления, заставляя переживать все сызнова, словно она хочет сделать жизнь ему самому невыносимой.
Слабые духом под таким напором совести сами являются с повинной, чтобы покаяться и "претерпеть" и успокоить себя этим испытанием; сильные натуры удовлетворяются тем, что ради наслаждения переживают нервами еще раз былое преступление...
В сопровождении нескольких близких к нему из свиты, Наполеон вышел в эту ночь на затихшее поле сражения... Он медленно проходил между лежавшими убитыми солдатами, задумчиво опустив голову и, по привычке, заложив руку за борт серого сюртука.
Теперь снова вся битва воскресала перед ним с прежней силой, грохотом выстрелов, стонами и криками победителей...
Лицо Наполеона было холодно и бесстрастно, как всегда. Мог ли этот человек раскаиваться в совершенном злодеянии?.. ‘Конечно, нет... Слишком высоко стоял он в своих глазах. Слишком крупная идея руководила им, чтобы он мог думать о каждом из павших и лежавших здесь вот, у его ног... Разве силы природы справляются о жертвах, которые гибнут от их воздействия?!.
Но этот маленький великан забыл одно, что он сам создал себя стихийной силой в силу ненасытимой жажды власти...
Наполеон шел, мечтательно задумавшись, и вдруг вздрогнул всем телом... Что-то зашевелилось около одного трупа, и из-под брошенной шинели пугливо выскочила небольшая собака, поджала хвост и, ворча и взвизгивая, отбежала в сторону...
Бонапарт остановился и затих... Впервые глаза его загорелись удивлением и любопытством; впервые сердце у него забилось по-новому, -- забилось предчувствием чего-то неожиданного, необычайного...
"Расположение ли духа в эти минуты, или место, час, ночное время, само действие, или, наконец, не знаю что, -- но ничто ни на одном боевом поле не производило на меня такого впечатления, как это все!" -- описывал потом Наполеон в своем дневнике этот случай...
Впервые могущественный император забыл свое "я", впервые вышел из своего тесного эгоистичного самообожания и взглянул на внешнюю жизнь, на то, что творилось вне его, -- на чужое страдание...
"У этого человека, -- думал Наполеон, -- есть, может-быть, друзья в лагере, в его роте, а он лежит тут, покинутый всеми, кроме этой собаки... Вероятно, он очень любил ее, и теперь она платит ему такою же взаимностью!.."
Живая жизнь насильно ворвалась в замкнутые сердце и мозг Наполеона, потребовала от него, чтобы и его сердце забилось человеческой жалостью, состраданием и любовью, напомнила ему, что и он человек, что и он смертен.
Кто знает, быть может, этот случай повлиял сильно на дальнейший ход событий; быть может, он совершил крупный перелом в эгоизме этого человека; быть-может, он сразу, неожиданно отрезвил его и дал миру человека, а не завоевателя.
По крайней мере, написанное в дневнике Наполеона, -- ярко вырисовывает его взволнованное душевное состояние после этой странной ночи...
"Какой урок дает нам природа этим животным! -- писал Наполеон. -- Что такое человек, и как объяснить тайну его впечатлений? Я без душевного волнения назначал сражения, которые решали участь всей армии; я хладнокровно видел исполнение приказаний, влекущих за собою гибель многих из нас, а тут я был взволнован, я был расстроен воем и печалью собаки! Верно то, что я в эту минуту был более снисходителен к неприятелю!.."