2 сентября 1785 года в Парижское военное училище проникла великая новость.
Людовик XVI подписал накануне приказ о производстве в офицеры артиллерии пятидесяти восьми учеников Парижского училища.
Никто не мог бы объяснить, как эта новость могла залететь так быстро за стены училища, но о ней говорили повсюду от дисциплинарного зала до кабинета маркиза Тимбурс-Валенса, тогдашнего директора школы.
Вскоре стали известны и имена счастливцев, в числе которых был и Наполеон, блестящим образом выдержавший экзамен, во время которого он далеко превзошел всех товарищей своими познаниями.
Следующего 10-го октября пятьдесят восемь приказов о производстве в офицеры были присланы в военное училище, подписанные королем и за его печатью. Каждый получил свой указ и официально узнал о своем назначении.
Среди молодых офицеров, назначенных в полк Ла-Фера, были Бонапарт, Демазис и др.
Несколько дней спусти, в послеобеденное время, два ученика вышли из военного училища в сопровождении сержанта-инструктора. За ними шел комиссионер с их маленькими чемоданами в руках.
Они прибыли как раз во-время, расцеловали на прощанье старого унтер- офицера и вскарабкались на империал кареты, которая сейчас же тронулась по дороге в Фонтенбло.
-- Наконец-то, мы на свободе! -- воскликнул младший из двух, подталкивая локтем своего друга словно для того, чтобы испытать немного эту свободу, которую он так долго ждал.
-- Да, мы свободны!.. -- ответил тот. -- И к тому же мы теперь офицеры!..
Дилижанс прибыл в Лион 5-го октября. Оба молодых человека поселились в скромной гостинице. Они еще носили мундир военного училища. Этот костюм, хорошо обрисовывавший красивую фигуру первого офицера, но слишком выставлявший на показ худые руки и ноги второго, был в одно и то же время элегантен и строг. Он состоял из кафтана темно-синего цвета, с малиновым стоячим воротником и нагрудником, застегнутым на груди гладкими серебряными пуговицами. Треугольная шляпа, украшенная тонким серебряным галуном, не имела никакой кокарды. Короткие панталоны из красного сукна не прикрывали колен, а башмаки были украшены маленькой золотой пряжкой. Этот костюм, привлекавший внимание всех гулявших по улицам Лиона, не раз приводил в смущение и досаду вновь прибывших.
Эти два ребенка (одному из них было шестнадцать, а другому семнадцать лет) имели довольно аристократический вид. Старший был красивый, рослый малый с юношеским лицом, розовым цветом лица, кротким взглядом и вьющимися волосами; младший, -- наоборот, был бледен и худ, мал ростом и имел немного странную фигуру. Его правильные, но строгие черты лица, его темные гладкие волосы, -- все это придавало ему вид, мало гармонирующий с обычной в этом возрасте беззаботностью, в его глазах, не голубых и не черных, но представляющих как бы смесь этих оттенков, порою словно сверкала молния. Его разговоры, вместо того, чтобы объяснить то, что было загадочного в этой наружности, казалось, делали ее еще загадочней. Гармоничный и звучный, но вместе с тем отрывочный, с. сильным итальянским акцентом, голос его имел что-то захватывающее и невольно обращал на себя особенное внимание. Блондин был шевалье Александр Демазиз; брюнет -- Наполеон, будущий французский император.
В Лионе для наших путешественников началась настоящая офицерская жизнь. Власть профессоров уже не тяготела над ними. Они принялись усердно посещать театры и кофейни.
Наполеон имел очень ограниченные средства, его товарищ также. Еще несколько кутежей, и им едва не пришлось уехать из Лиона, не купив необходимых книг, которые они могли найти только в этом городе.
Во время одной из своих прогулок два друга встретили господина Барлэ, служившего в качестве секретаря у графа Марбефа, когда этот последний был губернатором Корсики. Барлэ узнал молодого Бонапарта, которого он часто видел в Аяччио.
Наполеон объяснил ему свое неприятное положение. Барлэ снабдил молодых офицеров достаточной суммой, чтобы доехать до Валенсии, и дал также Наполеону рекомендательное письмо к одному господину, жившему в этом городе. Необходимо было отправиться немедленно; но привлекательность гарнизонной жизни заставила их пробыть в Лионе еще несколько дней. Наконец, они как-то утром отправились в путь пешком, с немного отяжелевшей головой и пустым кошельком.
В тот же вечер они остановились на ночлег в Виенне, в Дофине, а на другой день, измученные усталостью и умирающие от голода, прибыли в Сент-Валльэ, в шести милях от Валенсии; они сделали более семи миль меньше чем в десять часов, не имея все время другой пищи, кроме чашки молока и кусочка хлеба.
Демазис был совершенно истощен, так как согласился на подобный монашеский способ путешествия с места на место только в угоду своему товарищу; Наполеон же посоветовал этот способ, надеясь хоте немного сэкономить расходы.
Хотя путешественники просили своего хозяина разбудить их на следующий день на заре, но девять часов уже пробило на деревенской колокольне, а они еще спали сном старых инвалидов. Два часа спустя, они уже были в Турноне. Там они осведомились, открывались ли когда-нибудь двери коллегии для чужих? Получив утвердительный ответ, оба друга отправились туда.
В этом великолепном заведении, которое было, незадолго перед тем преобразовано в военное училище, оба молодых человека были радушно приняты профессорами и учениками. Между этими последними Наполеон встретил несколько старых знакомых. Там также он увидел одного из своих прежних учителей из Бриенна.
Было довольно поздно, когда Наполеон и Демавис покинули Турнон; но после форсированного марша они, наконец, увидели Валенсию.
Прежде чем войти в город, они захотели исправить беспорядок, произведенный в их туалетах бывшим переходом. Они желали представиться в приличном виде гарнизону, в котором, быть может, им предстояло прослужить несколько лет. Это произошло в небольшой таверне справа от дороги, а вечером они уже входили в Валенсию, где и остановились в первой попавшейся им гостинице.
Затем Наполеон отправился в ратушу. Но служащие уже все разошлись. Наполеон собирался уже отложить на следующий день объявление о своем прибытии и выправку квартирного билета. К счастию привратник побежал предупредить секретаря, который и прибыл вскоре. Секретарь извинился перед молодым офицером за то, что заставил его ждать, и попросил показать министерский приказ о назначении Наполеона в Валенсию.
-- Нас двое, сударь, -- ответил Наполеон. -- Мой товарищ, утомленный длинной дорогой, надеется, что вы будете иметь любезность простить его отсутствие; он поручил мне передать вам его бумаги: вот они. Соблаговолите, прошу вас, проверить их и передать мне квартирные билеты, на которые они дают право. Завтра, несомненно, господин шевалье Демазис, мой друг, отдохнув с дороги, будет иметь честь представиться вам и лично поблагодарить вас.
Эти слова, произнесенные просто и вежливо, были тогда так необычайны в устах молодого дворянина и офицера, -- людей, имевших обыкновение дерзко обращаться с мещанами, -- что писец был совершенно поражен. Он едва бросил взгляд на подорожную отсутствующего офицера и совсем не посмотрел на бумаги Наполеона, а сейчас же взял готовый бланк, сделал необходимые записки, подписал и передал просителю, который его тут же прочитал.
В нем значилось:
"Во имя короля!
Госпожа Клодина Бу, хозяйка кофейни клуба, обязуется поместить у себя в доме двух подпоручиков королевской артиллерии, полка Ла-Фера, и снабдить их всем, на что они имеют право".
Внизу стояло:
"Госпоже Бу, угол Гранд-рю-рю-Круссан в Валенции (Дофино)".
-- Это недалеко отсюда, -- сказал старый чиновник. -- На доме нет вывески, но вы его легко найдете. Первый встречный с удовольствием проводит вас туда, потому что в Валенсии все вежливы и любезны. Кроме того, -- сказал он, поднимая на лоб свои зеленые очки, -- всякий будет даже благодарен вам, если вы дадите ему случай оказать услугу новому офицеру нашего гарнизона, молодому человеку, такому вежливому, как вы.
-- Отлично, благодарю вас, сударь, -- ответил Наполеон и поторопился назад к своему товарищу.
Через четверть часа будущий император и его товарищ представились "во имя короля" своей новой хозяйке, которая их приняла очень вежливо.
На следующий день, прежде чем приняться за исполнение служебных обязанностей, Наполеон пожелал узнать об условиях пансиона. Хозяйка сказала ему, что правительство уже позаботилось об этом; все поручики и подпоручики, без исключения, столовались в "Трех голубях", и цена была одинакова для всех.
Однако, он нашел лучшим отправиться лично к метрдотелю и условиться с ним таким образом, чтобы иметь право брать ежедневно или один обед, или обед и ужин, по собственному усмотрению, с платою семи ливров в месяц. Эта цена и эти условия ясно показывают вошедшую в поговорку умеренность Наполеона.
Затем пришлось заняться служебными визитами. Первый визит, конечно, был сделан полковому командиру. Этот последний обратил особенное внимание на Наполеона и удивился, почему он, родившийся в такой гористой стране, почти неприступной для артиллерии, выбрал именно этот род оружия.
Наполеон ответил:
-- Господин полковник, с тех пор, как я пользуюсь милостями короля, я остался корсиканец только по происхождению.
-- Но почему вы сделались именно артиллеристом, а не кавалеристом, пехотинцем или моряком.
-- Потому, что я почувствовал здесь (и Наполеон приложил палец ко лбу) что-то, говорившее мне, что артиллерия -- единственный род оружия, при котором ничтожество не может отличиться; единственный род оружия, в котором превзойти тех, которые уже идут хорошо, может считаться двойной заслугой.
-- Да, все это верно; но Корсика, в которой никогда нельзя будет пустить в ход пушек, что скажете вы о Корсике, молодой человек?
-- Ничего не скажу, господин полковник; Корсика больше не существует для меня. Кроме того, если бы моя родина отделилась от Франции или, вернее, если бы генуэзцы попытались овладеть ею, разве не было бы обязанностью и доказательством способностей офицера артиллерии воздвигнуть батареи и провести пушки там, где раньше никто не сумел этого сделать?
Хотя Наполеон и имел уже офицерский чин, но по тогдашним правилам ему все же пришлось прослужить три месяца в низших чинах: простого канонира, младшего унтер-офицера и ефрейтора.
Среди офицеров полка Ла-Фера, ставших теперь его товарищами, Наполеон нашел нескольких старых знакомых по Бриеннской школе и нескольких земляков. Эти последние были так обрадованы встречей с ним, что из присутствующих поинтересовались узнать, не родственники ли они. Тогда Наполеон ответил с заметным волнением.
-- Нет, сударь, мы даже не кузены, но все мы родились на острове Корсике.
И после маленькой паузы он добавил, возвышая голос:
-- На нашем острове, когда какая-нибудь вендента не делает нас врагами с самого начала, слово "земляк" значит -- "друг, преданный до гроба"! Спросите этих господ!
И Наполеон указал рукою на офицеров, которых только что так горячо расцеловал.
Этот жест, эти последние слова, выражение, с каким он произнес их, поразили всех присутствующих.