Было бы конечно прекрасно если бы мы могли сообщить, что наступивший день был для Селины днем феноменального успеха что ее заботливо подобранные связки и пучки разобрали нарасхват, что она возвратилась в Ай-Прери с хорошей выручкой звенящей в ее кожаной сумке.
Но все вышло наоборот. Неудача была настолько катастрофическая, что могла бы обескуражить и большинство мужчин, и уж тем более женщину менее решительную и мужественную, чем Селина.
Она проснулась в три часа, когда было еще совсем темно. Стряхнула с платья солому, причесалась, насколько это было возможно в такой обстановке. Не разбудив сладко спавшего Дирка и оставив Пома в качестве стража она направилась через улицу -- к Крису Спенкнебелю. Там Селина хотела умыться и купить горячего кофе для себя и Дирка.
Крис толстый, белокурый, добродушный австриец стоял за стойкой в баре и вытирал прилавок большой влажной тряпкой, а мягкой резиновой щеткой в другой руке натирал его до блеска.
Спенкнебель, казалось, никогда не спал, торгуя день и ночь. Однако цвет лица у него был свежий, розовый, а голубые глаза ясны. Последняя компания фермеров, заглянувшая к нему ночью выпить пива или горячего кофе с сандвичами, находила его таким же гостеприимным и бодрым, как всегда, в белоснежном фартуке, с розовыми щеками, с мокрой тряпкой в руках, которой он только что вытирал прилавок.
-- Здорово, как поживали все это время? -- встречал он старых знакомых.
Посетители же, появлявшиеся в баре ранним утром, видели его таким же бодрым, в свежевыглаженном переднике и так же неизменно приветливого.
Селина вошла в длинное помещение, где пахло кофе и чем-то жарившимся на плите. Торговцы уже сидели за столиками и торопливо поглощали огромные завтраки: свинину, яйца, целые миски картофеля, чашки дымящегося кофе и пирамиды хлеба с маслом.
Селина подошла к Крису, круглая его физиономия приветливо улыбалась ей сквозь облако табачного дыма, словно солнце сквозь туман.
-- Здорово, как дела? -- Потом он узнал ее. -- Да это миссис де Ионг! -- Он вытер свою огромную ручищу полотенцем, протянул ее вдове с выражением сочувствия на лице. -- Я слышал, -- сказал он, -- слышал.
-- Я приехала с товаром, мистер Спенкнебель, я и мальчик. Он спит в повозке. Можно будет привести его сюда умыть и привести в порядок перед завтраком?
-- Ну, разумеется, разумеется. -- Внезапно ему пришла в голову догадка. -- Не ночевали же вы в повозке, миссис де Ионг?
-- Ночевали. Было не так плохо. Малыш спал всю ночь отлично. И я поспала немного.
-- Отчего вы не пришли сюда? -- При взгляде на лицо Селины он понял отчего. -- Но вы и мальчик могли бы бесплатно переночевать у меня.
-- Я это знала, оттого и не пришла.
-- Не говорите глупостей, миссис де Ионг. Половина комнат свободна. Вы можете за себя и мальчика платить хоть двадцать центов и заплатить их тогда, когда хорошо заработаете. Но вы ведь не будете регулярно ездить на рынок с овощами, а? Это не женское дело.
-- А кто же будет делать это вместо меня? Ян? Но он для этого совсем не годится. Ну, поезжу сентябрь и октябрь. А там, может быть... -- Ее голос оборвался. Трудно быть бодрой и полной надежд в три часа утра, после бессонной ночи и на пустой желудок.
Умывшись в задней комнате за буфетной и причесавшись, Селина почувствовала себя много лучше. Возвратясь к тележке, она нашла Дирка в ужасе и отчаянии, уверенного, что он брошен матерью на произвол судьбы.
Через четверть часа они сидели за столиком у Криса в баре и с аппетитом завтракали.
Покупатели на Чикагском базаре не покупали овощи у Селины: у женщин как-то непривычно было покупать. На Хей-Маркете женщины до сих пор появлялись лишь в качестве покупательниц.
К четырем часам утра разносчики и мелкие оптовики уже стаями кружились вокруг телег -- среди них были русские, итальянцы, евреи. Они отчаянно торговались, норовили купить подешевле, а купив, они иной раз тут же перепродавали овощи хозяйкам. У них было много излюбленных трюков. Они могли подменить чем-нибудь корзину с помидорами, стоило вам отвернуться на миг, утащить головку цветной капусты или, выбрав, ловко ускользнуть в толпу, не уплатив.
Вот Луиджи. Луиджи торгует вразнос зеленью в северном районе, выкрикивая звонко свой товар по бульварам и боковым улицам Чикаго. У Луиджи смуглая физиономия, быстрые хитрые глаза, сверкающая улыбка. Хей-Маркет зовет его Луиджи. Если цена, которую просит фермер, не нравится Луиджи, он притворяется непонимающим. Тогда Хей-Маркет смеется, зная уже его шутки: "Эй, Луиджи, не притворяйся. Говори по-английски".
Селина сняла все, чем укрыты были овощи; у них был такой свежий, привлекательный вид. Но Селина знала, что продать их нужно непременно сегодня и очень скоро. Как только листья начнут чуть-чуть вянуть, а у цветной капусты края немного потемнеют, цена на них упадет наполовину.
Вот с окружающих улиц стали сходиться покупатели: маленькие -- смуглые, черноглазые мужчины в шароварах, высокие -- неуклюжие, грязные, с засученными рукавами, сплевывающие табак; почтенные краснолицые голландцы, обожженные солнцем; смуглые чужеземные лица.
Топот, говор, толчея.
-- Эй, отодвиньте назад свою клячу. Что за черт!
-- Сколько за всю кучу?
-- Бобы есть? Нет, не надо капусты. Бобов.
-- Четверть за мешок.
-- Что за капуста! Какие тут пять фунтов! В этих головках и четырех не будет.
-- Кто это говорит?
Пища для миллионов, живущих в Чикаго. От повозки к повозке.
Под копытами лошадей снуют босые дети с корзинами в руках, подбирая и тут же уплетая упавшие или брошенные с возов овощи. Вот обжора Анни, с повязанной накрест на колышущейся груди шалью, подбирает тут картошку, там луковицу, огрызки фруктов и остатки зелени -- и в миску, которую она несет под рукой. Вот "большая" Кет, покупающая морковь, турнепс, свеклу, все слегка уже попортившееся, зато дешевое, чтобы, связавши пучками, продавать настоящим зеленщикам в качестве зелени для супа.
День был теплый. Солнце встало красное и жаркое. Сентябрь в этой местности всегда теплый и сырой. Зелень быстро портилась в это утро. К концу дня она должна была потерять всякую цену.
Селина встала у своей тележки. Вокруг она нашла соседей из Ай-Прери -- полдюжины знакомых лиц. Они окликали ее или подходили, критически оглядывали ее товар.
-- Как торгуете, миссис де Ионг? У вас хороший товар сегодня. Торопитесь с продажей. Сегодня жарко будет.
А глаза их говорили.
-- Женщине здесь нет места. Прочь отсюда, женщины.
Разносчики разглядывали ее букеты, ее саму и проходили мимо. Это была не невнимательность, а просто некоторая робость, боязнь необычного. Ее бледное тонкое лицо с большими глазами, воздушная фигура в черном платье, слабые и нежные, несмотря на загар, руки, стиснутые в волнении, -- все это заставляло их проходить мимо из-за инстинктивного неприятия всего необычного.
К девяти часам торговля стала тише. В паническом ужасе Селина констатировала, что выручка ее составляла пока только два доллара. Если она даже простоит до двенадцати, то удвоит эту сумму, но не больше. В отчаянии она ударила по лошадям, проложила себе дорогу сквозь кишащую людьми улицу и направилась в восточную часть города -- Уотер-стрит. Там находились комиссионные лавки. Весь район был запружен повозками, наподобие Хей-Маркета, но здесь торговля велась иначе.
Селине было известно, что Первус оставлял иногда весь товар одному комиссионеру, она даже помнила имя -- Телькотт, но не знала точно, где его лавка.
-- Куда мы теперь, мамочка?
Мальчик был все утро настроен самым благодушным образом. Он хорошо позавтракал у Криса, его занимало все новое, что он видел сегодня. Четыре пыльные искусственные пальмы у Криса показались ему верхом роскоши. А в кухне был целый ряд столов -- и чего только на них не делали! На рынке он усердно помогал Селине: обрывал начинавшие увядать листки, вытаскивал и раскладывал на виду те овощи, что посвежее да покрасивее. Но теперь он и сам, подобно овощам, немного увял от жары.
-- Куда мы едем, ма?
-- На другую улицу, Слоненок.
-- Дирк, а не Слоненок.
-- Там есть человек, Дирк, который, может быть, купит всю нашу зелень разом. Вот бы хорошо, тогда мы уедем домой. Помоги маме найти на вывесках его имя -- Телькотт.
Южная Уотер-стрит изменялась с ростом города.
Раньше здесь на вывесках все были имена янки: Флинт, Кин, Раск, Лейн. Теперь встречались на каждом шагу Кюнес, Гарибальди и Кампаньи. А вот и "Вилльям Телькотт -- фрукты и овощи".
Вильям Телькотт, стоя у дверей своего большого прохладного склада, являл собою полную противоположность лихорадочной суете толпы на улице, которую он так спокойно наблюдал. Он работал уже лет сорок, и в нем была спокойная самоуверенность человека, который знает, что людям необходимо то, что он им продает. В каждый базарный день с утра его лавка бывала набита мешками, корзинами, ящиками, из которых торчали зеленые листья, стебли, корешки. Симфония изумрудного, пурпурного, оранжевого, сизого.
Он покупал лишь лучший товар и платил хорошо. Телькотт знал отца Первуса и его самого как славных честных людей.
Но об их овощах он был невысокого мнения Пароходы с Великих Озер привозили ему отборные Мичиганские персики и виноград, в вагонах-холодильниках прибывали продукты Калифорнии.
Мистер Телькотт был облачен в серый костюм. Пиджак был снят и ослепительные рукава рубашки сразу выделяли его в этой толпе людей в шароварах и синих рубашках. Массивная золотая цепь на жилете новенькая соломенная шляпа сапоги с широкими носами. Хорошая сигара в зубах. Лаконичный неподвижный в дверях, как какой-нибудь идол в своей нише, он слушал продавцов раскладывающих перед ним свои овощи и плоды на земле.
-- Это никуда не годится, Джек. Не возьму.
-- Гм, Валь, я думаю, лучше свезите все это в другое место. Края пожелтели. Увядшие.
Повара из лучших отелей Чикаго-Чермен-Гауза Аудитории Пальмер-Хауза, "Веллингтон" Страттфорда приходили к Вилли Телькотту за зеленью для кухни. У него покупали и зеленщики, обслуживающие северные фешенебельные кварталы города и южную часть по соседству с Прери-авеню.
Из своей ниши он воззрился на появившуюся перед его складом жалкую фигурку в порыжелом черном платье, с напряженно-тоскливым, тревожным выражением устремленных на него глаз.
-- Де Ионг, э? Сожалею о вашей утрате, мэм. Первус был славный парень. Так вы -- его вдова, гм? Гм. Пустяки давали ему его огороды, не правда ли?
Он был явно удивлен: перед ним была не деревенского типа женщина и не солидная краснощекая голландка.
Он подошел к ее тележке:
-- У вас хороший товар, миссис де Ионг, и выглядит все прекрасно. Но вы опоздали. Уже почти десять.
-- О нет! -- воскликнула Селина. -- О нет, не поздно еще. -- Отчаяние, звучавшее в ее голосе, заставило его взглянуть внимательнее.
-- Ну, знаете что, половину я еще, пожалуй, могу взять у вас. Но этот товар не держится в такую жару. Испортится -- и мои покупатели и смотреть не станут. Что, первая ваша поездка, а?
Она отерла лицо, все мокрое от холодного пота. Ей стало вдруг трудно дышать. Он кликнул из склада людей:
-- Джордж, Бен! Перетащите эти овощи. Половину. Лучшую. Пошлю вам чек завтра, миссис де Ионг. Что первый день -- неважный оказался, а?
-- Жарко очень, вы это хотите сказать?
-- И жарко тоже. Но я говорю, что в такой праздник большинство разносчиков не покупает и не торгует.
-- Праздник?
-- А вы не знаете, что сегодня -- еврейский праздник? Да неужели не знали? Это худший день в году для торговли. Евреи-зеленщики все в синагоге в этот день, а евреи-покупатели все сделали запас провизии на два дня. Да-а. Лучше уезжайте сейчас домой и спасайте остальной товар, моя милая.
Опершись одной рукой на сиденье, она уже готовилась вскочить в повозку. Из-под платья выглядывали безобразно огромные башмаки на стройных маленьких ножках.
-- Если вы сейчас купили мои овощи только из жалости ко мне... -- заговорила гордость Пиков.
-- Никогда так не веду дела, не беспокойтесь, мэм. Не имею возможности покупать ничего неподходящего. Дочка у меня учится, хочет быть певицей Она сейчас в Италии, и все на нее уходит, все деньги, что мне удается сколотить.
Лицо Селины даже порозовело, словно она увидела перед собой эту Италию. Она принялась благодарить Телькотта.
-- Все в порядке, миссис де Ионг, я вижу Вы хорошо связываете свои овощи, и они у вас крупные. Подберите их так же хорошо в следующий раз и везите сразу ко мне. Мои покупатели любят, чтобы зелень выглядела красиво. Прощайте.
Когда она подбирала поводья, хозяин стоял уже снова в дверях, хладнокровный, неподвижный, с незажженной сигарой в зубах, а носильщики суетились, стаскивая корзины и ящики к его ногам стук колес и копыт, грохот и выкрики сливались в дикий шум вокруг его невозмутимой фигуры.
-- Мы поедем теперь домой? -- спрашивал Дирк. -- Едем, мама я голоден.
-- Да, детка.
Два доллара у нее в кармане. За весь тяжелый труд вчерашнего дня и сегодняшнее испытание и работу долгих месяцев... И два доллара в кармане ее порыжелой черной кофточки.
-- Мы поедим в дороге, Дирк. Достанем молока и хлеба.
Солнце жгло немилосердно. Селина сняла шапочку с головы мальчика и нежно провела рукой по его намокшим от пота волосам.
-- Было хорошо, правда? -- спросила она. -- Похоже на приключение. И каких ласковых, любезных людей мы встретили, подумай, Дирк. Мистер Спенкнебель и мистер Телькотт...
-- И Мейбл, -- подсказал Дирк.
Она запнулась на миг.
-- И Мейбл. -- Селине захотелось вдруг расцеловать сына, но она не сделала этого, зная, что он этого не любит. В этом отвращении к "нежностям" сказывался прежде всего голландец и, кроме того мальчик его возраста.
Она решила ехать сначала в восточную, потом южную часть города. Первус иногда после рынка продавал зеленщикам в этих районах. Селина представила себе лицо Яна, если она вернется домой с непроданной половиной товара. А что будет с неоплаченными векселями? От ее четырехсот долларов осталось долларов тридцать, не больше. Первус накупил семян в апреле с тем, чтобы уплатить за них в конце сезона. И срок уплаты наступал на днях.
Страх охватил Селину. Она говорила себе, что это усталость, нервы. Ужасная это была неделя. И теперь -- неудача с базаром. Скоро они будут дома, она и Дирк. Там так прохладно и тихо. Ей вспоминались ее чистенькая спальня с деревянной кроватью и гардеробом, софа в гостиной с покрывалом из пестрого ситца, старое кресло на крыльце. Кажется, годы прошли с тех пор, как она все это видела. Теперь все казалось ей таким удобным, желанным, дорогим. Миром, безопасностью, уютом веяло от всех этих вещей.
Все и в Ай-Прери, и в городе твердили ей, что то, за что она взялась, не женское дело. Что ж, быть может, они и правы.
Вниз по Уобаш-авеню с его поездами надземной железной дороги, гремящими над головой, с непривычным оглушающим шумом улицы большого американского города, от которого ее испуганные лошади метались во все стороны так, что она с трудом их сдерживала. Магазины, трамваи, экипажи, велосипеды, пешеходы. У Дирка, казалось, глаза готовы были выскочить из, орбит. Он был восхищен и перепуган.
Наконец Прери-авеню. Сразу тишина после бури. Бульвары, красивые большие каменные дома. Башенки и башни, купола и причудливые карнизы, стрельчатые окна. Здесь жили денежные тузы, сколотившие свое состояние на свиньях, пшенице, на всем необходимом для города.
"Совсем, как я", -- подумала с юмором Селина. Потом другая мысль промелькнула у нее в голове. Ее овощи -- еще свежие, лучше тех, что продаются на соседних базарах. Отчего бы ей не попробовать продать часть их здесь, в этих больших домах. За один час она заработает несколько долларов.
Она остановила свою телегу в центре Двадцать четвертой улицы, передав вожжи Дирку. Лошади были теперь спокойны и обнаруживали не больше стремления убежать, чем деревянные лошадки карусели. Селина набрала полную корзину лучших овощей и с этой корзиной на руке взглянула наверх, на дом, куда собралась войти. Это был четырехэтажный коричневый дом с безобразной высокой лестницей, а под ней небольшой вестибюль и входная дверь.
Черный ход выходил на аллею за домом, но туда ей не хотелось стучаться. Она взглянула на медную пуговицу звонка. Ее рука была уже близко.
"Нажми", -- говорил в ней голос отчаяния. "Не могу, не могу", -- кричал в ней в ответ хор гордых вермонтских Пиков. "Что же, умирай с голоду и пусть пропадают и Дирк и ферма".
И тут Селина твердо нажала кнопку звонка. Слышно было, как он зазвенел в передней. Снова и снова.
Шаги на внутренней лестнице. Дверь открыла высокая женщина в рабочем переднике -- по-видимому, кухарка.
-- Доброе утро, -- сказала Селина. -- Не надо ли вам свежих овощей из деревни?
-- Нет. -- Она наполовину прикрыла дверь, потом снова открыла и спросила: -- А есть у вас свежие яйца и масло?
После отрицательного ответа Селины она захлопнула и заперла дверь на ключ. Стоя еще у дверей со своей корзиной, Селина слышала ее тяжелые шаги по коридору и кухне.
"Ну и ладно, но все это не страшно. Просто не нужны им сегодня овощи, -- утешала себя Селина. -- В следующий дом теперь".
Потом еще в следующий, потом в третий. Обошла все дома по левую и правую сторону улицы. Четыре раза наполняла она свою корзину. В одном продала на пятнадцать центов, в другом -- на двадцать. В третьем почти на пятьдесят. "Доброе утро", -- говорила она своим чистым и мягким голосом всякий раз, как отпиралась на ее звонок дверь. Ее с любопытством оглядывали. Не всегда захлопывали дверь перед ее носом.
-- Не знаете ли какого хорошего места? -- спросила у нее одна из прислуг. -- Здесь не ахти какое место. Платят всего три доллара. А нынче все берут четыре. Может, знаете какую-нибудь леди, которой нужна хорошая прислуга?
-- Нет, -- отвечала Селина, -- нет.
В другом месте повар, заметив ее бледность и усталый вид, предложил ей чашку кофе. Она вежливо отказалась. Двадцать первая улица, Двадцать пятая, Двадцать восьмая. В ее кошельке было уже больше четырех долларов. Дирк утомился, проголодался и был близок к слезам.
-- Последний дом, -- обещала ему мать. -- Это уж наверняка последний. Потом мы поедем домой, мальчик. Поедим дорогой, ты поспишь под мешками, как в палатке, и мы мигом доберемся домой.
Последний дом был новый, из серого камня, уже начинавшего темнеть и тускнеть от гари от проносившихся недалеко отсюда пригородных поездов Иллинойса. Окна в доме были широкие, стрельчатые и блестели, перед домом была площадка со статуями, а за домом -- оранжерея. На окнах занавеси из дорогих кружев и плюшевые гардины. Весь дом за высокой железной оградой выглядел внушительно и как-то неприступно. Селина заколебалась, звонить ли. Ей чудилось что-то угрожающее, неприступное в этой решетке. Последний дом. У нее почти пять долларов, заработанных за один час.
-- Еще пять минут, -- сказала она Дирку, пытаясь говорить веселым тоном. Руки ее были полны овощей, которые она собиралась уложить в корзину у ее ног; вдруг она услышала над самым ухом:
-- Ну-с, а где же ваш патент?
Она обернулась. Полисмен. Она молча глядела на него снизу вверх. "Какой огромный и какое ужасное и красное лицо у него".
-- Патент?
-- Да. Вы слышали ведь, что я сказал. Патент. Патент разносчика. Полагаю, у вас он имеется?
-- Да ведь я... нет. Нет. Не имеется. -- Она все еще глядела на него неподвижно. Его физиономия побагровела еще больше.
-- Ладно, так я и думал, что вы торгуете без патента! Недурно! Убирайтесь отсюда. Вы и ваш мальчишка. Смотрите, если я еще раз поймаю вас здесь...
-- Что такое, господин офицер? -- сказал женский голос подле них.
Щегольская открытая коляска, запряженная двумя каштановыми лошадьми, шерсть которых блестела, как зеркало, остановилась у тротуара.
-- В чем дело, Рейли?
Из коляски вышла дама. На ней был модный туалет из черного шелка и черная с перьями шляпа.
-- Женщина торгует без патента, миссис Арнольд. Приходится смотреть в оба, чтобы уследить за ними всеми... ну, отправляйтесь-ка отсюда, эй вы! -- Он положил руку на плечо Селины и слегка подтолкнул ее.
Тут Селиной вдруг овладел такой приступ обиды, гнева, такой взрыв долго сдерживаемых чувств, что она вся задрожала с ног до головы и улица, коляска, дама в шелках, лошади и полисмен -- все заплясало перед ее глазами. Лицо ее было бело, как бумага, а глаза сверкали. Она даже точно выше ростом стала в своей позе гордой женщины, оскорбленной грубым прикосновением чужого мужчины.
-- Как вы смеете меня трогать! Уберите руки, как вы смеете! -- Ее голос дрожал и прерывался. Он побагровел и снял руку с ее плеча. Между тем дама из коляски внимательно вглядывалась в нее. Измученная трудом и невзгодами, рано состарившаяся женщина с пышными волосами, свернутыми небрежно в узел и заколотыми длинной облезлой шпилькой, жалкое платье, забрызганное грязью, мужская измятая шляпа, ветхие неуклюжие башмаки, а в руках -- связки горошка, моркови, редиса, свеклы. Женщина с испорченными зубами, впалой грудью.
И все-таки Юлия узнала по глазам подругу своей юности. И вся в шелках и перьях кинулась к ней, всхлипывая от ужаса и жалости, с криком:
-- О Селина! Дорогая! Дорогая моя! -- и заключила в свои объятия Селину вместе со всеми ее связками овощей. Морковь, свекла, горошек посыпались вокруг них на мостовую перед большим каменным домом госпожи Арнольд. И странно было слышать, что утешает и успокаивает Селина, гладя полные плечи, обтянутые шелком, и приговаривая ласково, как говорят ребенку:
-- Ну, ну. Все хорошо, Юлия. Не плачь же. О чем плакать? Ш-ш... Ну вот, все отлично!
Юлия подняла голову, высморкалась и отерла глаза.
-- Отправляйтесь-ка отсюда, -- сказала она полисмену Рейли, повторяя слова, сказанные им только что Селине. -- Я поговорю о вас с мистером Арнольдом, вот увидите. А вы знаете, что это значит?
-- Миссис Арнольд, сударыня, я ведь только исполнял свою обязанность! Как мог я знать, что эта леди -- ваша приятельница? -- Он обвел взглядом Селину, ее повозку, клячу, увядшие овощи. -- Посудите, как я мог это знать, мэм?!
-- А почему бы и нет? -- возразила Юлия с великолепным презрением. -- Почему бы и нет, желала бы я знать! Ступайте отсюда.
Побежденный представитель закона удалился. И теперь была очередь Юлии оглядеть Селину, ее повозку, лошадей, Дирка и груду зелени.
-- Селина! Ради всего на свете! Что ты делаешь здесь со всем этим... -- и, при взгляде на обувь Селины, новые всхлипывания. Тут напряженные нервы Селины не выдержали -- и она начала истерически смеяться. Этот хохот испугал Юлию.
-- Не надо, Селина. Пойдем ко мне в дом. Над чем ты хохочешь, Селина?
Продолжая смеяться, Селина указала пальцем на разбросанные у их ног овощи.
-- Видишь эту капусту, Юлия? Помнишь, как я презирала пансион Теббитт, потому что там по понедельникам всегда подавали к ужину вареную капусту?
-- Тут не над чем хохотать. Сию минуту перестань, Селина Пик!
-- Перестала уже. Это я смеялась над своим невежеством в то время. В капусту, оказывается, вложены пот и кровь, здоровье и юность людей. Было тебе это известно, Юленька? Не надо поэтому презирать ее... Иди сюда, Дирк, вылезай из тележки. Здесь леди, которую мама знала давно-о, тысячу лет тому назад, когда мама была девочкой, тысячу лет назад!