Вскоре и для князя Меншикова стало ясно, что на левом фланге мы совершенно разбиты, оттуда полетели гранаты и ядра, падавшие близ Бородинского полка.
Меншиков не знал, на кого свалить вину поражения, и с досадой крикнул командиру Бородинского полка Шалюте-Веревкину, который вел свой полк в гору по удобной балке густой колонной:
-- Что вы ведете людей в этом ящике? Этак они открыты для неприятельского огня. Займите высоты!
Не успел он сказать это, как ядро влепилось в хвост колонны, свалив двух солдат.
Меншиков отъехал уже в сторону и, поравнявшись с Горчаковым, сказал:
-- Надо вывести владимирцев; другие сами о себе позаботились и улепетывают.
Полковник Шалюта-Веревкин не мог угнаться за [217] князем и, догнав Панаева, бывшего подле князя, когда тот сделал выговор полковнику, спросил:
-- Что значит "занять высоты"?
Панаев и сам не мог понять приказания главнокомандующего, но его благоговение перед Меншиковым нимало не уменьшилось, а скорее увеличилось во время дела.
"Какие олухи эти армейские фронтовики", -- подумал Панаев и сказал с самодовольством аристократа, гордящегося своим развитием:
-- В данном, случае занять высоту -- значит двигаться по краям балки.
-- Не понимаю, как я теперь перестроюсь! -- в, отчаянии закричал совсем растерявшийся полковник.
"И это старый фронтовик!" -- подумал Панаев и с снисходительной улыбкой сказал:
-- Да очень просто: четные батальоны направо, нечетные налево!
-- Ах, черт возьми, ведь в самом деле ларчик просто открывался! -- сказал обрадованный полковник, -- хлопнув себя ладонью по лбу.
Меншиков в последний раз поехал к левому флангу. Навстречу ему попались те же злополучные московцы, а именно четвертый батальон их полка, быстро отступавший под огнем французских батарей и штуцеров.
-- Четвертый батальон трусит! -- несколько раз повторил главнокомандующий.
Увидев генерала Кирьякова, Меншиков с гневом вскрикнул:
-- Генерал Кирьяков, семнадцатая дивизия бежит от неприятеля, что это значит?
-- Оружие наше таково, что уравновесить бой могут только штуцера, а их-то у нас нет, -- ответил Кирьяков.
Прошло несколько минут. Другие батальоны также отступали. Меншиков, еще более возвышая голос, сказал:
-- Генерал Кирьяков, повторяю вам, семнадцатая дивизия бежит от неприятеля.
Кирьяков наконец потерял терпение.
-- Ваша светлость говорите неправду! -- сказал он. -- Семнадцатая дивизия отступает, но не бежит. -- Кирьяков дал шпоры коню, подскакал ко второму батальону и скомандовал: -- Второй батальон, стой! Налево кругом! [218]
Солдаты исполнили этот фарс без замешательства под градом пуль и ядер французов, вообразивших, что те идут в атаку, и участивших стрельбу.
-- Спасибо, братцы! -- сказал Кирьяков.
-- Рады стараться, ваше превосходительство! Два ядра просвистали над головами солдат.
-- Слушай, на караул!! -- скомандовал Кирьяков. Солдаты сделали "на караул" наступающим французам. Французы прокричали "браво!" и, весьма довольные отданной им честью, остановились, не показав даже намерения преследовать московцев.
-- Вы поняли, с какой радости генерал скомандовал на караул? -- спросил поручик Бейтнер другого офицера.
Тот только пожал плечами и проворчал:
-- Нечего сказать, велика честь французам. Жаль, что нас с дубинами не послали против штуцеров... Попробовали бы с нами сцепиться в штыки!
Меншиков, мрачный как туча, давно отъехал прочь.
Князь и его свита поднялись на гору. Близ шоссе, на площадке у подъемов от правого фланга, они увидели толпу егерей в затруднительном положении. Егеря метались из стороны в сторону, избегая снарядов, которые валились сюда кучами. Это был Углицкий полк, тот самый, который без команды чуть не напал на англичан. Теперь, наоборот, нравственное состояние солдат этого полка, вследствие нераспорядительности высших начальников почти не бывшего в деле, стало самым скверным.
Когда князь подъехал, несколько гранат с высот левого фланга, занятых французами, шлепнулось в самую середину батальона. Большая часть солдат присела. Меншиков нахмурился и писклявым от гнева голосом крикнул:
-- Где ваши начальники?
Никто не отозвался. Некоторые офицеры даже прилегли.
-- На свои места! -- крикнул Меншиков. Никто ни с места.
-- Стройся!
Не понимают.
Панаев, желая выказать усердие, любовь к светлейшему и вместе свое благородное негодование, взял нескольких казаков и погнал людей нагайками к знаменам, [219] а нескольких офицеров без церемонии толкнул.
В это же время князь послал по всей линии отступающих войск приказание идти к Севастополю, но это приказание было в действительности передано лишь двум-трем полкам, остальные сами инстинктивно устремились к реке Каче, которая течет между Алмой и Севастополем. Углицкий полк тронулся в порядке, с музыкой, с распущенными знаменами. Так прошли с полверсты, как вдруг вдали, на месте, где в начале боя стоял наш главный резерв, увидели развернутый фронт войск, очевидно неприятельских. Казак Илья Сякин, Попова полка, вызвался подскакать. Спустя несколько минут он прибежал пешком, держа в руке седло своей лошади и красные штаны, которые успел стащить с зуава. "Французы убили лошадь", -- проговорил он впопыхах.
По Севастопольской дороге поднялась английская кавалерия, но ограничилась наблюдением, французы же снова стали провожать наши войска ядрами и гранатами.