Относительно первого министра можно предположить, что он сознательно не высказывается до конца, и двойственность, внутренние противоречия его заявлений, постоянные лавирования можно объяснить соображениями высшей политики. Он сознает запутанность и сложность отношений церковной и светской властей в России после Манифеста 17 октября, но сознательно старается обойти этот пункт.
К сожалению, по некоторым признакам можно заключить, что П.В. Каменский и В.А. Караулов, свободные от необходимости вести высшую политику, так же довольно туманно представляют себе значение русской Церкви как правового института, а не только религиозного общества.
Так, напр., П.В. Каменский, отвечая на упрек тов. обер-прокурора, что вероисповедная комиссия нашла возможным выполнить свою задачу (по одному частному случаю) без заключения Церкви, иронически прибавляет: "Под Церковью тов. обер-прокурора понимал не собрание верующих, как учит катехизис Филарета, а Св. синод" (Доклад 3-му съезду октябристов, стр. 34).
Просто непонятно, как могли такие наивные, неосторожные слова сорваться с языка почтенного депутата.
К Церкви, понимаемой идеально, как собрание верующих, не имеет никакого отношения не только Синод, но и Гос. дума, и тот законопроект, который отстаивает П.В. Каменский. Что понимал под Церковью тов. обер-прокурора -- совершенно ясно. Сам он лицо светское, "государево око", и говорил он от лица Церкви как государственного института, регулируемого, между прочим, и основными законами. Можно утверждать, что внешняя, правовая сторона Церкви выражена в русских законах нецелесообразно, можно добиваться изменении в отношениях Церкви и государства, но нельзя противопоставлять заявлению, обоснованному на исторических фактах и современном положении закона, фразу о том, что Церковь есть собрание верующих. В идеальном смысле всякая Церковь есть собрание верующих. Но у нее есть свои задачи, которые она должна воплощать на земле, а следовательно, она не может обойтись без целого ряда несовершенных человеческих средств. Само собой разумеется, что для сохранения своих творческих сил, для воплощения своей идеальной задачи Церковь должна непрестанно изменять, улучшать внешние формы своего земного устроения. Но из этого не следует, чтобы можно было, не впадая в утопическую отвлеченность, противопоставлять реальной действительности только идеальные принципы. Излишний идеализм совершенно так же вредит поступательному движению, как и грубый материализм.
Депутат Караулов видит также главную причину церковного неустройства в Синоде. 16 апреля при рассмотрении синодской сметы он сказал, что у нас существует порядок, "в котором к католическому римскому началу безгласия мирян в делах Церкви присоединяется протестантское подчинение клира государственной власти".
Характеристика, может быть, и верная. Но как докажет В.А. Караулов, что это произошло случайно? Если католическая церковь, победоносно выдержавшая все бури истории, дошла до абсолютизма, если свободная германская Реформация дошла до подчинения "Лан-дес-герру", то почему В.А. Караулов предполагает, что русская Церковь так легко может избежать этих недостатков западных церквей, стоит ей только освободиться от опеки обер-прокурора? Не слишком ли легко разрешает он задачу? И разве форма источников церковной власти не имеет внутренней связи с самыми основами положительных исторических церквей? Кроме того, разве нельзя защищать то положение, что опека государственной власти над Церковью только тогда недопустима, когда государство отстало от Церкви, идет позади нее? А разве почтенный депутат может доказать, что русская Церковь при наличных своих силах способна благодатно воздействовать на русскую государственность? Достаточно прочесть записки и соображения К.П. Победоносцева, опубликованные в истекшем году "Вестн. Европы", или "Материалы для истории православной Церкви в царствование императора Николая I", изданные не особенно давно Императорским историческим обществом, чтобы серьезно в этом усумниться.