От трав веяло ароматом лета, жужжали мухи; река блестела на солнце, черепицы раскалились.
Вернувшись в комнату, тетка Симон задремала. Ее разбудил колокольный звон, -- кончилась вечерня. Бред Фелиситэ утих. Она думала о процессии и представляла ее себе так живо, как будто сама следовала за нею.
Все школьники, певчие и пожарные шли по тротуарам, а посреди улицы выступали привратник, вооруженный алебардой, пономарь с большим крестом, учитель, наблюдавший за мальчиками, монахиня, беспокоившаяся о своих девочках: три, самые маленькие, завитые, как херувимы, бросали кверху лепестки роз. Дьякон, расставив руки, управлял хором и музыкантами; два церковнослужителя с кадилами оборачивались на каждом шагу к святым дарам; их нес одетый в великолепную ризу кюре, под балдахином из пунцового бархата, который держали четыре церковных старосты. Волна народа катилась сзади, между белыми стенами домов. Наконец прибыли к подножию холма.
Холодный пот выступил на висках Фелиситэ. Симон вытерла ее полотенцем, говоря себе, что когда-нибудь ей также придется испытать это.
Гул толпы усилился, стал оглушительным, потом начал удаляться.
Стекла окон задрожали от ружейной пальбы: почтари приветствовали чашу со святыми дарами. Фелиситэ повернула глаза и, беспокоясь о попугае, сказала шепотом:
-- Хорошо ли ему?
Началась агония. Фелиситэ хрипела все чаще и чаще, грудь ее высоко поднималась, в углах рта выступила пена. Она дрожала всем телом.
Вскоре послышалось гудение валторн, звонкие голоса детей, басы мужчин. По временам все умолкало, и стук шагов, заглушенный цветами, напоминал топот стада на лугу.
Во дворе появился церковный причт. Симон вскарабкалась на стул к слуховому окну и очутилась над самым алтарем.
Он был украшен оборкой из английских кружев, зеленые гирлянды свешивались с него. Посредине стояла небольшая рака с мощами, по углам -- два апельсинных дерева, а вдоль всего алтаря -- серебряные подсвечники и фарфоровые вазы, из которых устремлялись вверх подсолнечники, лилии, пионы, наперстянки, пучки гортензий. Эта сверкавшая яркими красками горка от второго этажа спускалась наискось к ковру, разостланному на мостовой. Привлекали взор разные редкости: позолоченная сахарница, увенчанная фиалками, подвески из алансонских камней, блестевшие на мху, две китайские ширмы с пейзажами. Розы покрывали Лулу, и виден был только его голубой лоб, похожий на пластинку из ляпис-лазури.
Церковные старосты, певчие, дети стали рядами с трех сторон двора. Священник медленно взошел на ступени и поставил на кружева золотую дароносицу, блиставшую на солнце. Все преклонили колени. Воцарилось молчание. Кадила высоко взлетали на цепочках.
Голубые волны поднялись в комнату Фелиситэ. С упоением, в экстазе, она вдыхала их, потом закрыла веки. Ее губы улыбались, а сердце билось все медленнее, все тише и незаметнее, как иссякающий фонтан, как замирающее эхо. И когда она испускала последнее дыхание, ей казалось, что она видит в разверстых небесах гигантского попугая, парящего над ее головой.