Ганнонъ.
-- Я бы долженъ былъ похитить ее! говорилъ онъ на другой день Спендію:-- надо было схватить ее, увлечь изъ ея дома! Никто бы не посмѣлъ противъ меня!
Спендій не слушалъ его. Разлегшись навзничь, онъ вкушалъ сладкій покой. Передъ нимъ стояла огромная чаша, наполненная медвяной водою, и повременамъ онъ склонялъ къ ней голову и пилъ влагу вволю.
Мато между тѣмъ продолжалъ:
-- Что дѣлать теперь?... Какъ бы войти въ Карѳагенъ?
-- Не знаю, отвѣчали. Спендій.
И эта безстрастность раба приводила Мато въ отчаяніе; онъ вскричали.:
-- Вся ошибка -- чрезъ тебя! Ты то увлекаешь меня, то оставляешь, подлецъ! Что слушать-то тебя? Не слуга я тебѣ! Развратникъ, рабъ, сынъ раба!
И онъ скрежеталъ зубами и занесъ на Спендія свою широкую руку. Грекъ ничего не отвѣчалъ на его слова. Глиняная лампочка слабо горѣла въ палаткѣ. Запрятанное въ повѣшенные доспѣхи покрывало блестѣло.
Вдругъ Мато сталъ надѣвать свои котурны, застегнулъ на себѣ покрытую мѣдными бляхами куртку и взялъ каску.
-- Куда ты? спросилъ Спендій
-- Я возвращусь туда! Оставь меня! Я приведу ее съ собою! А если они станутъ мѣшать -- я ихъ раздавлю, какъ ехидну. Я, наконецъ, убью ее, Спендій! И онъ повторилъ снова:-- да, убью! вотъ посмотри, убью!
Но навострившій уши Спендій вдругъ выхватилъ Заимфъ и бросилъ его комомъ въ уголъ, на овчины. Послышался какъ бы шопотъ. Факелы блеснули. Нарр'Авасъ вошелъ, въ сопровожденіи около двадцати человѣкъ.
На нихъ были бѣлыя шерстяныя мантіи, длинные кинжалы, кожаныя ожерелья, деревянныя серьги и обувь изъ кожи гіенъ. Они остановились у порога, оперлись на свои копья и въ такомъ положеніи походили на пастуховъ, стерегущихъ стадо.
Нарр'Авасъ превосходилъ ихъ всѣхъ своею красотою. Покрытые жемчужинами ремни стягивали его тонкія руки; на головѣ у него былъ надѣтъ золотой кружокъ со страусовымъ перомъ, и изъ-подъ кружка плащъ ниспадалъ но плечамъ. Онъ постоянной улыбался; зубы его были всегда открыты. Глаза его впивались точно отточенныя стрѣлы. Вся его фигура выражала и какое-то вниманіе, и легкость.
Онъ объявилъ, что республика постоянно грозитъ его владѣніямъ, и что потому онъ рѣшается присоединиться къ наемникамъ: въ прямой его выгодѣ -- быть полезнымъ варварамъ и помогать имъ.
-- Я вамъ доставлю слоновъ -- ихъ много въ моихъ лѣсахъ -- вина, масла, ячменю, финиковъ, гороху, сѣры и, въ случаѣ осады, двадцать тысячъ пѣхоты и десять тысячъ коней. Я обращаюсь именно къ тебѣ, Мато, потому, что обладаніе заимфомъ поставило тебя выше всѣхъ въ войскѣ. Къ тому же мы старые пріятели.
Пока онъ говорилъ это, Мато все посматривалъ на Спендія, сидѣвшаго на овчинахъ, слушавшаго разговоръ и, повременимъ, слегка утвердительно качавшаго головою. Нарр'Авасъ продолжалъ рѣчь. Онъ обращался къ богамъ, проклиналъ Карѳагенъ и среди ругательствъ изломалъ даже дротикъ. Люди его вдругъ стали вопить, и, увлекшись ихъ гнѣвомъ, Мато объявилъ, что принимаетъ предложеніе союза.
Привели бѣлаго быка и чернаго ягненка -- символы дня и ночи. Животныхъ зарѣзали на краю ямы; и когда она наполнилась кровью, клявшіеся опустили въ нее руки. Нарр'Авасъ отпечатлѣлъ свою руку на груди Мато, а Мато свою на груди Нарр'Аваса. Такіе же отпечатки они сдѣлали и на палаткахъ другъ у друга. Ночь провели вмѣстѣ въ ѣдѣ; затѣмъ остатокъ мяса вмѣстѣ съ кожами, костями, рогами и копытами предали всесожженію.
Мато явился войску, неся на себѣ покрывало богини; его встрѣтили великими привѣтствіями. Даже тѣ, кто не принадлежалъ къ хананейской религіи -- и тѣ преисполнились воодушевленія и чувствовали, что нѣкій духъ сошелъ къ нимъ.
Никто и не справлялся, какъ пріобрѣтенъ былъ Заимфъ. Самая таинственность этого пріобрѣтенія узаконила, по крайней мѣрѣ по мнѣнію африканцевъ, владѣніе Мато. Прочіе, непитавшіе въ себѣ туземной ненависти, затруднялись, на чемъ порѣшить имъ. Будь у нихъ корабли -- они тотчасъ отправились бы въ отчизну.
Спендій, Нарр'Авасъ и Мато разослали пословъ къ сосѣднимъ племенамъ, жившимъ на финикійской землѣ.
Карѳагенъ давилъ эти племена. Онъ выжималъ изъ нихъ неслыханныя подати. И нетолько промедленіе со стороны плательщиковъ, но даже самый ропотъ наказывался желѣзомъ, сѣкирой и распятіемъ на крестѣ. Приходилось обрабатывать столько земли, сколько нужно было республикѣ; приходилось доставлять ей все, чего только она ни требовала; владѣть оружіемъ никто не имѣлъ права; и если какая деревня возмущалась, ея жители предавались въ рабство.
Достоинство правителей провинцій измѣрялось количествомъ сборовъ, выжатыхъ ими изъ населенія. За округами, прямо подчиненными Карѳагену, тянулся цѣлый рядъ союзниковъ, обложенныхъ лишь умѣренными данями; за этими же слѣдовали -- кочевники; ихъ-то, въ случаѣ надобности, и посылалъ Карѳагенъ на своихъ непокорныхъ вассаловъ. Благодаря такой системѣ, жатвы Карѳагена всегда были изобильны, конскіе заводы находились въ великолѣпномъ состояніи, плантаціи цвѣли. Девяноста-два года спустя, знатокъ въ хозяйственномъ дѣлѣ, старикъ Катонъ, былъ изумленъ чрезъ тою картиною, какую представлялъ собою Карѳагенъ. И это воззваніе къ смерти Карѳагена, которое онъ такъ часто повторялъ Риму -- было порождено въ немъ жгучею, кипучею завистью.
Требованія Карѳагена удвоились въ послѣднюю войну и стали до такой степени невыносимы, что почти всѣ города Ливіи передались Регулу. Въ наказаніе за свою измѣну, они впослѣдствіи должны были заплатить тысячу талантовъ, двадцать тысячъ быковъ, триста мѣшковъ золотаго песку, значительные запасы зерна, а предводители ихъ кончили жизнь на крестѣ.
Но особенно тяжелою пятою налегъ Карѳагенъ на Тунисъ! Метрополія не хотѣла простить старѣйшему городу своему его величія; помѣстившись передъ стѣнами его, въ болотной тинѣ, у берега -- она, какъ ехидна, пожирала его своими ядовитыми взорами. Но все-таки ни выселенія, ни кровопролитія, ни эпидемія не могли ослабить Тунисъ. Онъ поддержалъ Архагата, агаѳоклова сына, въ немъ пожиратели гадовъ, при первой нуждѣ, нашли себѣ оружіе.
Не успѣли гонцы поскакать по всѣмъ направленіямъ, какъ уже вездѣ раздавались ликованія. Не дожидаясь разъясненія хода дѣлъ, провинціи задавили, въ баняхъ, своихъ управителей и другихъ чиновниковъ республики. Изъ ныли подземныхъ кладовыхъ вытащили старое оружіе; изъ желѣзныхъ частей сохъ выковали мечи; дѣти точили копья о нороги жилищъ; женщины отдали свои ожерелья, перстни, серьги, однимъ словомъ все, что только могло послужить къ уничтоженію Карѳагена. Всякій старался чѣмъ либо тому содѣйствовать. Склады копій въ предмѣстіяхъ походили на склады маисовыхъ сноповъ. Снаряжали въ путь скотъ, деньги. Мато вскорѣ имѣлъ возможность уплатить воинамъ всѣ недоимки и, благодаря этой выдумкѣ Спендія, названъ былъ шалишимомъ, предводителемъ варваровъ.
Въ тоже время прибывали отряды людей. Сначала пришли туземцы, потомъ стеклись и рабы изъ помѣстій. Караваны съ неграми перехвачены и вооружены. Купцы, пріѣхавшіе въ Карѳагенъ за вѣрными барышами, примкнули къ варварамъ. Съ высотъ Акрополя можно было замѣтить, какъ росла вражья армія.
На плоскихъ высотахъ водопровода размѣстили стражу легіона; и между часовыми, стоявшими въ нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга, возвысились мѣдные котлы, кипѣвшіе растопленною смолою. Внизу, въ долинѣ, шумно двигалась толпа; варварами овладѣло то безпокойство, какое они всегда чувствовали при видѣ высокихъ стѣнъ.
Утика и Гиппо-Зарщгъ отказались однако отъ союза съ варварами. Будучи такими же финикійскими колоніями, какъ и Карѳагенъ, они пользовались собственнымъ управленіемъ, и въ договорахъ всегда тщательно отмѣчали свою независимость; но совсѣмъ тѣмъ, онѣ уважали Карѳагенъ, свою сильную сестру-покровительницу, и имъ и въ голову не приходило, чтобы скопища варваровъ могли ее побѣдить: напротивъ, они были увѣрены въ гибели пришельцевъ. Остаться нейтральными, жить спокойно -- вотъ чего они хотѣли. Однако, положеніе ихъ было именно таково, что они были необходимы Карѳагену: Утика стояла въ глубинѣ залива; чрезъ нее Карѳагенъ могъ получать помощь извнѣ. Но если бы ее взяли, оставался еще въ шестичасовомъ разстояніи далѣе Гинно-Заритъ: и онъ заступилъ бы мѣсто Утики; чрезъ него столица снова бы оживилась, снова стала бы неприступна.
Спендій требовалъ немедленнаго начатія осады, Нарр'Авасъ былъ противнаго мнѣнія: онъ полагалъ сначала двинуться къ границамъ.-Но какъ съ Спендіемъ соглашались и Мато, и вонни-ветераны, то и положили держаться его плана. Осадить Утику выпало на долю Спендія, Гипно-Заритъ -- на долю Мато. Отряду, отданному подъ начальство Автарита, слѣдовало, опершись на Тунисъ, занять карѳагенскую равнину. Нарр'Авасъ обязался идти въ свое царство, взять оттуда слоновъ и занять своею конницею дороги.
Когда находившіяся въ войскѣ женщины узнали о такомъ рѣшеніи, онѣ предались сильному крику: имъ такъ хотѣлось поскорѣе добраться до украшеній карѳагенянокъ. Роптали также и ливійцы: ихъ звали на Карѳагенъ, а теперь приходилось уходить невѣсть куда! Почти только одни солдаты и отправились въ походъ. Подъ начальство Мато пошли иберы, лузитанцы, люди запада и острововъ; все же говорившее по-гречески предпочло Спендія, какъ умнѣйшаго изъ предводителей.
Карѳагеняне, съ великимъ изумленіемъ, увидѣли движеніе въ войскѣ. Оно двинулось но дорогѣ къ Утикѣ, къ морю. Только одинъ отрядъ его остался передъ Тунисомъ; остальное все исчезло, показалось снова на другой сторонѣ залива, у лѣсной опушки, и углубилась въ чащу.
Всѣхъ ихъ набиралось до восьмидесяти-четырехъ тысячъ человѣкъ. Трудно было предположить, чтобы оба города могли долго противиться; варвары неизбѣжно потомъ воротятся къ Карѳагену! Ужь и безъ того цѣлая армія подрывала его, занявъ самое основаніе перешейка! Погибнетъ онъ, истощенный голодомъ. Безъ хлѣба провинцій -- нѣтъ существованія. Свои граждане -- не какъ въ Римѣ, не платятъ податей! Карѳагенъ разъѣло стремленіе къ прибыли, и къ одной только прибыли. Онъ не развилъ въ себѣ предусмотрительности, дающейся лишь тѣмъ, кому знакомы высшія стремленія. Карѳагенъ -- это галера, ставшая на якорь, на ливійскомъ пескѣ; она только и держится помощію заработка. Племена ревутъ и бушуютъ, какъ волны вокругъ него; малѣйшая гроза раскачиваетъ и ломаетъ грузную машину...
Римская война истощила казну. А между тѣмъ нужно было войско. Никто не хотѣлъ довѣриться республикѣ. Еще недавно Птоломей отказался ссудить ее двумя тысячами талантовъ. Страшило также и похищеніе покрывала. Спендій метко предъугадалъ это.
И народъ, знавшій, что всѣ ненавидятъ его, сидѣлъ со своими деньгами и своими богами... и самыя свойства его правительства были таковы, что стѣсняли развитіе его патріотическихъ побужденій.
Управленіе страною зависѣло отъ всѣхъ и, однако, никто не былъ на столько мощенъ, чтобъ взять его въ свои руки. На частные долги смотрѣли, какъ на государственные; торговля составляла монополію людей хананейской расы. Нѣкоторымъ удалось нажиться; но они увеличивали свои богатства морскими разбоями, ростами, насиліями надъ земледѣльческимъ населеніемъ, рабами и бѣдняками. Богатство пролагало путь ко всѣмъ государственнымъ должностямъ. И несмотря на то, что оно угнѣздилось лишь въ нѣсколькихъ семействахъ -- олигархію все-таки терпѣливо сносили, изъ надежды выбраться изъ нея въ свою очередь.
Установлявшія законъ торговыя общества, назначали инспекторовъ надъ фалангами; а когда эти оставляли свою должность, то избирали сто членовъ совѣта старѣйшинъ; послѣдніе же, въ свою очередь, зависѣли отъ великаго собранія, общаго собранія всѣхъ богачей. Что касается двухъ суффетовъ, этой тѣни прежнихъ царей, этихъ лицъ, пользовавшихся властью меньшею, нежели консулы, то ихъ наименовывали въ одинъ день и непремѣнно изъ разныхъ, ненавидѣвшихъ другъ друга фамилій. Такимъ образомъ они взаимно ослабляли себя. Имъ не позволялось разсуждать о войнѣ, а между тѣмъ, если они были побѣждаемы -- ихъ распинали.
Итакъ, вся сила Карѳагена сосредоточивалась въ Сцисситахъ, большомъ дворѣ, находившемся въ центрѣ Малькви, на томъ мѣстѣ, гдѣ, какъ говорило преданіе, высадились когда-то первыя изъ судовъ, Привезшихъ финикійскихъ мореходовъ: давно море уже отступило оттуда. Сцисситы -- это было собраніе маленькихъ комнатъ древней архитектуры, похожихъ видомъ на пальмовые пни, отдѣленныхъ другъ отъ друга и помѣщавшихъ въ себѣ разныя общины. Богачи толкались тамъ по цѣлымъ днямъ: вели пренія объ управленіи, объ изъисканіи средствъ къ могуществу, объ истребленіи Рима. Три раза въ мѣсяцъ взносили ихъ постели на плоскую стѣну, окаймлявшую дворъ.
И снизу было видно, какъ они проклажались на открытомъ воздухѣ, снявъ свои котурны и сбросивъ плащи. На ихъ пальцахъ, бравшихъ разныя мяса, играли алмазные перстни; огромныя серьги ихъ склонялись между чашъ; всѣ они были сильны и жирны, до половины раздѣты и счастливы; всѣ они смѣялись и ѣли себѣ подъ голубымъ небомъ, точно упитанныя акулы въ морѣ...
Но теперь они задвигались, поблѣднѣли; теперь они не могли скрыть своего волненія. Толпа сторожила ихъ у входовъ, провожала ихъ до ихъ дворцовъ, въ надеждѣ провѣдать отъ нихъ какія нибудь новости. Всѣ домы, какъ во время заразы, стояли на-глухо запертые. Улицы наводнялись и внезапно пустѣли. То тянуло всѣхъ къ Акрополю, то всѣ бѣжали къ порту. Наконецъ, созвали народъ на площадь Камона: рѣшили отдать начальство Ганнону, гекатомфильскому побѣдителю.
Ганнонъ былъ ханжа, хитрецъ, человѣкъ, нещадившій африканцевъ, словомъ -- истый кароагеняншгь. Своими богатствами онъ равнялся Баркамъ. Никто не былъ искуснѣе его въ дѣлѣ государственнаго управленія.
Онъ издалъ приказъ о вооруженіи всѣхъ крѣпкихъ гражданъ, размѣстилъ стрѣльцовъ по башнямъ, устроилъ чрезвычайные склады оружія, распорядился вооруженіемъ четырнадцати галеръ, въ чемъ, однако, не было рѣшительно никакой надобности, и непремѣнно хотѣлъ вести обо всемъ самые аккуратные счеты. Онъ безпрестанно приказывалъ носить себя то въ арсеналъ, то къ маяку, то въ сокровищницу храмовъ. Вездѣ виднѣлись его огромныя носилки, взбиравшіяся, покачиваясь, но ступенькамъ Акрополя. Когда же но ночамъ овладѣвала имъ безсонница, онъ принимался приготовлять себя къ битвамъ: ревѣлъ, что было силъ, воинскія команды.
Отъ страха всѣ сдѣлались храбры. Съ пѣніемъ пѣтуховъ богачи выстроивались вдоль Маппаловъ, подбирали свои платья и упражнялись копьями. Руководителей не было, и потому всякій спорилъ. Потомъ, запыхавшись, разсаживались всѣ по надгробнымъ памятникамъ; отдыха.ш и снова принимались за дѣло. Много было и такихъ, которые добровольно принялись за разныя улучшенія своего тѣла: однимъ вздумалось, для пріобрѣтенія силъ, набивать себя пищею; другіе, напротивъ, постились и старались похудѣть.
Нѣсколько разъ уже У тика требовала у Карѳагена помощи. Но Ганнонъ не хотѣлъ отправляться въ походъ до тѣхъ поръ, пока не была приложена къ машинамъ послѣдняя изъ гаекъ. Цѣлые три мѣсяца онъ истратилъ на вооруженіе ста двѣнадцати слоновъ, этихъ побѣдителей Регула, этихъ любимцевъ благодарнаго народа: онъ приказалъ перелить мѣдныя бляхи, украшавшія ихъ грудь, позолотить ихъ брони, расширить ихъ башни, отдѣлать пурпуромъ ихъ чепраки. По старымъ примѣрамъ, выписали для нихъ изъ Индіи вожаковъ, украсили этихъ послѣднихъ, по-индійски, бѣлыми вѣнками вокругъ висковъ и одѣливъ небольшіе панталоны, окрашенные въ виссонъ и лежавшіе, какъ двѣ створки раковины, поперечными складками на ляжкахъ.
Войско Автарита, продолжавшее стоять у Туниса, сложило передъ собою стѣну изъ грязи, взятой въ озерѣ, и усадило ее по верху колючимъ кустарникомъ. Негры натыкали тутъ же чудовищъ, сдѣланныхъ изъ перьевъ, имѣвшихъ головы шакаловъ и зіявшихъ въ сторону непріятеля. И варвары полагали, что это-то именно и сдѣлаетъ ихъ непобѣдимыми; они веселились, плясали. Другой бы-кто, только не Ганнонъ, просто раздавилъ бы эту толпу, обремененную скотомъ и семействомъ.
Варвары ктому же не понимали никакихъ военныхъ передвиженій. Автаритъ упадалъ духомъ и махалъ на нихъ рукою. Когда они видѣли его, грозно поглядывавшаго своими голубыми глазами, то отдалялись отъ него. И онъ подходилъ къ озеру, развязывалъ веревку, поддерживавшую его длинные, красные волосы, смачивалъ ихъ и жалѣлъ, что не ушелъ во-время со своими двумя тысячами галловъ къ римлянамъ.
Иногда, въ самый разгаръ дня, солнце меркло. Море и озеро, казалось, были налиты неподвижнымъ растопленнымъ свинцомъ. Свѣсившееся совершенно прямо облако темной пыли неслось смерчомъ. Пальмы сгибались. Небо исчезало. Слышно было, какъ камни подскакивали на хребтахъ скота. Галлъ прикладывалъ губы къ отверстіямъ своей палатки, и изнеможенный въ полномъ уныніи, хрипѣлъ. Мечталось ему о прохладномъ осеннемъ утрѣ, средъ пастбищъ родины, о хлопьяхъ снѣга, о мычаньѣ зубровъ среди тумана. Смыкалъ онъ глаза, и видѣлись ему огоньки въ длинныхъ, покрытыхъ соломою, хижинахъ -- огоньки, трепетавшіе среди болотъ и въ глуби лѣсовъ родины.
Другіе также тосковали по отчизнѣ, даромъ, что она не была такъ далеко: плѣнники-карѳагеняне видѣли свои домы по ту сторону залива, на склонахъ Бирсы; но часовые зорко стерегли ихъ, и всѣ они были прикованы къ одной цѣни, и на каждомъ висѣлъ желѣзный ошейникъ. Толпа безъ устали смотрѣла имъ въ глаза. Женщины указывали своимъ дѣтямъ на ихъ прекрасныя одежды, висѣвшія теперь лохмотьями, и на ихъ исхудалые члены.
Автаритъ всякій разъ, какъ взглядывалъ на Гискона, приходилъ въ ярость: онъ припоминалъ нанесенную ему обиду. Убилъ бы онъ суффета, если бы не данная Нарр'Авасу клятва. Только тѣмъ и отводилъ душу Автаритъ, что заходилъ въ свою палатку и до самозабвенія напивался смѣсью изъ ячменя.и тмина; потомъ вставалъ, при полномъ разгарѣсоли да и жажда налила его.
Мато осаждалъ Гиппо-Заритъ. Городъ защищало озеро, соединявшееся съ моремъ; сверхъ того онъ былъ обнесенъ тремя стѣнами, укрѣпленными башнями. Никогда еще на долю Мато не выпадало подобнаго дѣла. Къ тому же мысль о Саламбо не выходила изъ его головы; онъ грезилъ ея красотою, упивался местью, возносившеюся до какой-то гордости. Въ немъ жило острое, бѣшеное, постоянное желаніе видѣть ее. Ему даже пришло въ голову взять на себя обязанность вести переговоры, и такимъ образомъ пробраться къ ней въ Карѳагенъ. Часто онъ приказывалъ звонить къ приступу, и, молча, бросался на насыпь, которую пытались выдвинуть изъ моря. Онъ принимался вырывать руками камни, переворачивалъ все вверхъ дномъ, рубилъ вокругъ себя и безъ толку пронзалъ мечомъ землю. Варвары бросались въ безобразной схваткѣ; лѣстницы обрушивались съ великимъ трескомъ, толпы низвергались въ воду, и она отскакивала къ крѣпости широкими кровяными кругами. Замѣшательство потомъ стихало; отступали и потомъ снова начинали то же самое.
Выйдя изъ своей палатки, Мато садился, вытиралъ рукою запятнанное кровью лицо и смотрѣлъ по направленію къ Карѳагену... а то ложился ничкомъ, плакалъ и запускалъ свои ногти въ землю. Ему чувствовалось, что онъ презрѣнный, негодный, покинутый... Никогда ему не овладѣть ею... взять города даже не умѣетъ онъ!
Когда онъ оставался наединѣ, ночью, онъ принимался разсматривать заимфъ. Къ чему у него эта божественная вещь? И въ головѣ начинали роиться сомнѣнія. Иногда же, ему казалось, что заимфъ зависѣлъ отъ Саламбо, что въ заимфѣ волновалась частица вѣянія ея души. И онъ принимался трогать покрывало руками, вдыхалъ его, пряталъ въ его лицо и, рыдая, покрывалъ заимфъ поцалуями. То онъ надѣвалъ его на плечи, и это помогало ему мечтать, будто онъ подлѣ нея. То онъ внезапно бѣжалъ; спотыкался, при звѣздномъ небѣ, о спящихъ воиновъ, катался въ ихъ плащахъ и, наконецъ, очутившись подлѣ лагерныхъ воротъ, вскакивалъ на лошадь, и черезъ два часа являлся въ Утику, въ палатку Спендія.
Тамъ начиналъ онъ толковать объ осадѣ, но пріѣзжалъ лишь затѣмъ, чтобы разговоромъ о Саламбо облегчить себя. Спендій старался разбудить въ немъ благоразуміе.
-- Выкинь изъ головы всю эту мелочь: она тебя только портитъ! отвѣчалъ онъ.-- Было время, ты слушался другихъ... Теперь же самъ командуешь войскомъ! Не покоримъ Карѳагена -- все равно: намъ уступятъ которую нибудь изъ провинцій! Вѣдь мы будемъ царями!
Однако, отчего же заимфъ до-сихъ-поръ не перетягивалъ побѣду на ихъ сторону? По мнѣнію Спендія, слѣдовало подождать.
Между тѣмъ Мато воображалъ, что заимфъ покровительствуетъ только хананеянамъ, и пускался въ топкости варвара. Онъ говорилъ: "Мнѣ собственно заимфъ, конечно, не принесъ бы ничего; но такъ-какъ они потеряли его, онъ и имъ ничего не сдѣлаетъ."
Мучила его также совѣсть. Онъ, поклонникъ ливійскаго Аптукноса, страшился прогнѣвить финикійскаго Молоха. Боязливо онъ спрашивалъ у Спендія -- которому бы изъ этихъ двухъ боговъ принести человѣческую жертву.
-- Приноси ее во всякомъ случаѣ! отвѣчать тотъ со смѣхомъ.
И не понимая равнодушія раба, Мато рѣшалъ въ своемъ умѣ, что грекъ обладаетъ втайнѣ какимъ нибудь геніемъ.
Всевозможныя вѣрованія, вмѣстѣ съ всевозможными народностями, сталкиваясь въ варварскихъ полчищахъ. Чужихъ боговъ почитали, потому что боялись и ихъ. Многіе вмѣшивали религію другихъ племенъ въ свою собственную. Если же поклонялись звѣздамъ, это все-таки не мѣшало считать одно изъ созвѣздій враждебнымъ, другое -- благопріятнымъ; и созвѣздіямъ приносили жертвы. Найденный въ минуту опасности амулетъ обращался въ божество. А то даже имя, одно только имя, повторялось безъ всякаго смысла, но тѣмъ не менѣе съ религіознымъ благоговѣніемъ. Впрочемъ, благодаря безчисленнымъ разграбленіямъ храмовъ, знакомству съ различными народами и рѣзнѣ съ ними, во многихъ уцѣлѣла вѣра лишь въ рокъ да въ смерть. И съ наступленіемъ вечера такіе люди засыпали себѣ спокойно, какъ хищные звѣри. Спендій не задумался бы плюнуть въ лицо Юпитера олимпійскаго, а между тѣмъ страшился говорить громко въ потемкахъ и не забывалъ никогда обуть правую ногу прежде, чѣмъ лѣвую.
Въ виду Утики онъ воздвигъ длинную четыреугольную террасу. Но по мѣрѣ того, какъ росла она, росла и стѣна города. Что успѣвали разорить одни, то тотчасъ воздвигали другіе. Спендій берегъ людей и все изобрѣталъ планы. Онъ желалъ припомнить тѣ военныя хитрости, о которыхъ наслышался во время своихъ шатаній по бѣлому свѣту. Но что же не шелъ Нарр'Авасъ? Безпокоились сильно.
Даже ужь и Ганнонъ успѣлъ снарядиться. Въ одну лунную ночь онъ переправилъ своихъ слоновъ и войско на судахъ, чрезъ Карѳагенскій Заливъ. Пошли въ обходъ теплыхъ водъ, чтобы не столкнуться съ Авторитетъ; но двигались до того медленно, что нетолько не захватили варваровъ врасплохъ на утро, но даже явились лишь на третій день, при полномъ блистаніи солнца.
Варвары, осаждавшіе Утику, а также ихъ враги только что кончили одну изъ своихъ продолжительныхъ сшибокъ и потому, отдыхая, спали среди дня. Въ это-то время и показалась изъ-за холма карѳагенская рать.
Съ боковъ шли вооруженные пращами слуги. Покрытая золотою чешуею стража легіона богатыхъ образовывала первую линію; ѣхали на толстыхъ лошадяхъ, неимѣвшихъ ни гривы, ни волоса, ни ушей; на лбахъ у коней придѣланы были, въ подражаніе носорогу, носеребряные клыки. Потомъ двигались молодые люди, въ легкихъ шлемахъ и съ ясеневымъ копьемъ, въ каждой рукѣ; сзади же выступали длинныя копья тяжелой пѣхоты. Всѣ эти купцы надѣли на себя столько оружія, сколько могли. Нѣкоторые изловчились взять съ собой разомъ топоръ, копье, палицу и два меча; другіе, точно дикобразы, утыканы были дротиками; руки ихъ распирала кираса, сдѣланная изъ рога и изъ желѣзныхъ бляхъ. Наконецъ стали выситься и колоссальныя военныя машины; онѣ покачивались, влекомыя мулами и быками. Армія близилась, начальники пыхтѣли, бѣгая отъ одного крыла къ другому: они работали, отдавая приказанія, выравнивая ряды, смыкая интервалы. Головы старѣйшинъ прикрывались пурпуровыми шлемами, бахрама которыхъ болталась и спутывалась съ ремнями котурнъ. Подъ этими огромными шлемами, отягченными изображеніями боговъ, лоснились лица старѣйшинъ, испачканныя багрецомъ. А отороченные ".тоновою костью и осыпанные драгоцѣнными камнями щиты сіяли какъ солнце, на мѣдной стѣнѣ латъ.
Медленно двигались карѳагеняне. Варвары, въ насмѣшку, приглашали ихъ сѣсть; кричали имъ, что сейчасъ примутся потрошить ихъ толстые животы, соскабливать позолоту ихъ кожи, и знакомить ихъ съ желѣзомъ.
На шестѣ, у палатки Спендія, взвился зеленый лоскутъ. То былъ сигналъ. Карѳагенская армія, въ отвѣтъ подняла страшный шумъ трубами, кимвалами, флейтами изъ ослиной кости и тимпанами. Варвары уже выскочили за палисады. Сошлись лицомъ къ лицу на разстояніи удара копья.
Вотъ на шагъ выступилъ одинъ изъ балеарскихъ пращниковъ; вотъ онъ вложилъ въ свой ремень глиняную пулю, взвелъ рукою; одинъ изъ щитовъ слоновой кости разлетѣлся въ дребезги, и оба войска смѣшались.
Греки кололи лошадей въ морду остріемъ копья; лошади становились на дыбы и сбрасывали всадниковъ. Карѳагенскіе рабы взяли до такой степени огромные камни, что едва бросали ихъ и роняли почти подлѣ себя, а пѣхотинцы, замахиваясь своими длинными мечами, раскрывали себя передъ врагомъ. Варвары прорвали ихъ ряды; они всаживали въ нихъ мечи по-рукоятку, спотыкались но мертвымъ и умиравшимъ, кровь слипала ихъ глаза. Масса копій, шлемовъ, кирассъ, мечей и смѣшанныхъ человѣческихъ членовъ то обращалась къ себѣ самой, то вытягивалась, то сокращалась, какъ эластикъ. Карѳагенскія когорты все болѣе и болѣе разрывались; машины завязли въ пескѣ.
Огромныя, съ хрустальными украшеніями, носилки суффета уже давно покачивались въ массѣ солдатъ; ихъ точно носило но волнамъ. Онѣ опрокинулись. Думали, что суффетъ убитъ. У варваровъ нѣтъ уже болѣе предводителя! Пыль опускалась вкругъ нихъ; они начали тянуть пѣснь. Но Ганнонъ снова показался, сидя на слонѣ. Его голова была обнажена; помѣщавшійся сзади негръ держалъ надъ нимъ зонтикъ изъ виссона. Голубое ожерелье суффета шелестило но черной, усыпанной цвѣтами туникѣ; алмазныя запястья сжимали громадныя руки; суффетъ, полураскрывъ ротъ, потрясалъ копьемъ непомѣрной величины; копье распускалось на концѣ, подобно лотосу, и блестѣло, какъ зеркало. Земля затряслась. Варвары вздрогнули отъ ужаса. На нихъ бѣжали карѳагенскіе слоны, закованные въ золоченую броню и красовавшіеся своими, выкрашенными голубою краскою, ушами. Выдавшіяся на порфирныхъ чапракахъ ихъ кожаныя башни, принагнулись, и сидѣвшіе внутри стрѣльцы держали наготовѣ по огромному луку.
Варвары едва чувствовали въ своихъ рукахъ оружіе; они строились какъ попало. Страхъ леденилъ ихъ: стояли они въ совершенной нерѣшимости. Уже съ высоты, изъ башенъ сыпались дротики, летѣли стрѣлы, падали градомъ свинцовые комья... Нѣкоторые смѣльчаки пытались лазить на слоновъ и цѣплялись за бахраму ихъ покрывалъ. Но широкіе ножи отхватывали руки: и дерзкій падалъ на подставленныя ему копья. Пики оказались слабы противъ громадныхъ животныхъ: онѣ лопались. Прогуливались слоны въ густыхъ фалангахъ, какъ кабаны въ травѣ; хоботами вырывали вбитые въ лагерѣ колы и, бѣгая вдоль и поперегъ стана, низвергали своими чудовищными туловищами палатки. Варвары ударились въ бѣгство и прятались за холмы, окружавшіе равнину.
Ганнонъ явился побѣдителемъ къ воротамъ Утики и приказалъ трубить въ трубы. Показалось на зубцахъ одной изъ башенъ трое городскихъ судей.
Жителямъ Утики однако не заблагоразсудилось принять къ себѣ такое огромное число вооруженныхъ друзей. Это взорвало Ганнона. Порѣшили наконецъ на томъ, чтобы впущенъ былъ внизъ суффетъ съ небольшимъ отрядомъ. Какъ улицы оказались слишкомъ узкими для слоновъ, то этихъ животныхъ пришлось оставить внѣ города.
Городскіе старшины явились къ Ганнону съ поклономъ. Онъ распорядился, чтобы его вели въ паровую баню, и приказалъ позвать своихъ поваровъ.
Прошло послѣ того цѣлыхъ три часа, а суффетъ все еще сидѣлъ въ ваннѣ, наполненной масломъ киннамона; онъ все еще ѣлъ съ растянутой передъ нимъ кожи языки фламинго, приправленные маковымъ зерномъ и медомъ. Подлѣ него стоялъ его врачъ, одѣтый въ длинное желтое платье, и повременимъ приказывалъ подогрѣвать ванну своему паціенту; влѣзшіе на приступки два мальчика терли суффету ноги.
Однако попеченія о тѣлѣ не отвлекали Ганнона отъ государственныхъ дѣлъ: онъ въ то же время диктовалъ посланіе великому совѣту. Надо было ломать также голову и надъ изобрѣтеніемъ какой нибудь ужасной казни для плѣнниковъ.
-- Подожди! сказалъ Ганнонъ рабу, писавшему стоя, въ сжатой ладони: -- пусть приведутъ ихъ ко мнѣ: хочу видѣть!
Изъ глубины залы, наполненной бѣловатыми нарами и факелами, огонь которыхъ виднѣлся тусклыми красноватыми пятнами, стали проталкивать трехъ варваровъ, самнита, спартанца и каппадокійца.
-- Теперь продолжай, сказалъ снова суффетъ.
-- Ликуйте, лучи Вааловъ! Суффетъ вашъ истребилъ хищныхъ псовъ! Благословеніе на республику! Заказывайте молитвы!
Тутъ оіи. замѣтилъ плѣнниковъ, и разразился смѣхомъ:
-- А! это вы, мои храбрецы изъ Сикки! Что же это теперь-то вы не кричите такъ громко! Вѣдь это я, я передъ вами! Будто вы меня и не узнаете? А гдѣ же ваши мечи? Ахъ, какіе они въ самомъ дѣлѣ страшные! И онъ дѣлалъ видъ, будто боится ихъ, и прятался.-- Вѣдь, кажется, выпросили у меня лошадей, женщинъ и земель; вы, кажется, просились быть правителями и жрецами? Ну, такъ за чѣмъ же стало дѣло! Я дамъ вамъ земель... да такихъ, изъ которыхъ вы никогда не выйдете! Васъ также сочетаютъ узами съ совсѣмъ новенькими висѣлицами... Ну, а теперь какъ же ваше жалованье? Вамъ его вольютъ растопленное въ ваши глотки! Я васъ помѣщу также на высшія мѣста: на мѣста -- подъ облаками, въ сосѣдство орловъ.
Косматые, покрытые лохмотьями варвары не понимали ни слова, и потому смотрѣли молча на суффета. Они были ранены въ колѣна: ихъ вязали, бросивъ имъ подъ ноги веревки; огромныя цѣпи ниспадали съ ихъ рукъ, и волоклись концами къ плитамъ пола. Ганнонъ возмутилъ ихъ кажущееся спокойствія.
-- На колѣни, на колѣни, говорю я!... Шакалы этакіе! гады и изверги! И они еще не отвѣчаютъ? Довольно! молчать!!... Ободрать ихъ живыхъ! Нѣтъ! подождать еще...
И онъ ворочалъ глазами и пыхтѣлъ, какъ гиппопотамъ. Благовонное масло такъ и стекало съ его пути, липло къ его чешуйчатой кожѣ, казавшейся, при свѣтѣ факеловъ, розовою.
Потомъ онъ снова продолжалъ:
-- Насъ цѣлыхъ четыре дня пекло солнце. При переходѣ черезъ Макаръ пропали мулы... несмотря на укрѣпленное положеніе ихъ, несмотря на ихъ обычную храбрость... А, Демонадъ! какъ я страдаю! Подогрѣть кирпичи, такъ чтобы они были красны!
Заслышалось пыхтѣніе печей. Ладонъ еще сильнѣе задымился въ жаровняхъ. Нагіе и покрытіе потомъ натиральщики принялись раздавливать на его членахъ тѣсто изъ пшеницы, сѣры, чернаго вина, собачьяго молока, мирры, камеди и разнаго ладону. Его мучила постоянная жажда; одѣтый въ желтое человѣкъ не хотѣлъ однако удовлетворять ее. Онъ протянулъ ему лишь золотую чашу, въ которой кипѣлъ отваръ ехидны, и сказалъ:
-- Пей! Пусть въ мозгѣ костей твоихъ проникаетъ сила змѣй, порожденныхъ солнцемъ! Будь смѣлъ, образъ боговъ! Не забывай, что одинъ изъ жрецовъ Эшмуна наблюдаетъ враждебныя свѣтила, вокругъ созвѣздія Пса: отъ нихъ твоя болѣзнь. Они блѣднѣютъ, какъ блѣднѣютъ пятна твоего тѣла. Ты не можешь умереть!
-- Да не правда ли? проговорилъ суффетъ: -- я вѣдь не долженъ умереть! И изъ его губъ вырвалось дыханіе, зловоннѣе трупа. Его глаза, безъ рѣсницъ, походили на раскаленные угли; складки красноватой кожи свѣшивались съ его лба; уши его отдѣлились отъ головы, и, казалось, росли. Глубокія борозды, лежавшія по бокамъ его ноздрей, придавали ему какой-то странный, изъ то же время страшный видъ: то былъ видъ хищнаго звѣря. Неестественный голосъ рычалъ. Суффетъ говорилъ:
-- Быть можетъ, ты и нравъ, Демонадъ. Вотъ ужь многія язвы закрылись. Я чувствую бодрость. Посмотри, какъ я ѣмъ! И скорѣе, чтобы показать, и увѣрить самаго себя въ выздоровленія, онъ принялся поглощать фаршъ изъ сыра и душицы, рыбъ, изъ которыхъ были выбраны кости, тыквы, устрицы съ яйцами, хрѣнъ, трюфли и маленькихъ жареныхъ птичекъ. Въ то же время онъ продолжалъ посматривать на плѣнниковъ и наслаждался, воображая себѣ ихъ муки. Это наводило его на воспоминаніе о Сиккѣ, и ярость, возбуждавшаяся его страданіями, выливалась въ оскорбленіяхъ этимъ тремъ людямъ:
-- Измѣнники, негодяи, сквернавцы, проклятые! И вы смѣли оскорбить меня, меня... суффета!... Видите -- ихъ служба, ихъ, какъ они изволятъ говорить, такъ называемая, цѣна за ихъ кровь... Ну, да, конечно -- ихъ кровь, ихъ кровь! Потомъ онъ начиналъ говорить самъ съ собой:-- Всѣ погибнутъ! Ни одинъ не будетъ проданъ! А лучше бы отвезти ихъ въ Карѳагенъ! увидѣли бы, какъ я... но, безъ сомнѣнія, я не взялъ съ собою достаточно цѣпей? Ниши: пришлите мнѣ... Сколько ихъ всѣхъ? пойди, спроси у Мутумбала! Иди! Пощады не будетъ! Отрѣзать имъ руки и принести мнѣ въ корзинахъ!
Въ то же время проникли въ залу различные крики, хриплые и пронзительные; они покрыли голосъ Ганнона и звяканье блюдъ, которыя ставились вокругъ него. Крики удвопвались. Вдругъ раздались свирѣпые и глухіе, какъ удары въ пустую почку, возгласы слоновъ... Точно битва возобновилась... Великій шумъ охватилъ городъ со всѣхъ сторонъ.
Карѳагеняне не позаботились преслѣдовать варваровъ. Они расположились у подножія городскихъ стѣнъ и размѣстили вокругъ себя весь свой скарбъ восточныхъ сатраповъ, тюки и челядь. Прохлажались они въ своихъ великолѣпныхъ шатрахъ, украшенныхъ жемчужными бордюрами. Станъ же наемниковъ остался въ равнинѣ и лежалъ безобразною грудою. Между, тѣмъ Спендій собрался съ духомъ, отправилъ къ Мато Зарксаса и самъ обѣгалъ всѣ окрестные лѣса и собралъ своихъ воиновъ. Потеря оказалась незначительная. Варваровъ бѣсило то, что ихъ побѣдили безъ сраженія. Они дѣятельно возстановляли свои линіи. Вдругъ нашли сосудъ, наполненный сѣрою: вѣрно, онъ былъ потерянъ карѳагенянами. Спендію тотчасъ пришла въ голову мысль, взять съ хуторовъ свиней, вымазать ихъ смолой и пустить на Утику.
Слоны испугались свиней и побѣжали въ гору. Тутъ ихъ встрѣтили дротиками, и они повернули назадъ. Клыками они стали сбрасывать карѳагенянъ себѣ подъ ноги и топтали ихъ: распарывали имъ животъ, душили, сплющивали. А сзади спускались съ холма варвары. Неогражденный валомъ, карѳагенскій станъ былъ живо аттакованъ; его владѣльцевъ избили въ виду городскихъ воротъ. Послѣднихъ не открыли, потому что боялись наемниковъ. День начинался: завидѣли приближеніе пѣхотинцевъ Мато. Скакали и конные нумидійцы Нарр'Аваса. Они прыгали чрезъ рытвины и кусты и гнали бѣглецевъ. Этотъ-то поворотъ счастія и прервалъ рѣчи суффета. Онъ кричалъ, чтобы ему помогли оставить ванну.
Три плѣнника все еще стояли передъ нимъ. Негръ, несшій надъ нимъ зонтикъ, во время сраженія, наклонился къ его уху.
"-- Ну, что же? отвѣтилъ протяжно суффетъ; потомъ прибавилъ отрывисто: -- такъ убей ихъ!
Эфіопъ вынулъ изъ-за пояса длинный кинжалъ и три головы покатились. Одна изъ нихъ подскочила на кучкѣ оставшихся отъ пира объѣдковъ, прыгнула въ ванну и плавала въ ней нѣсколько минутъ, открывъ ротъ и неподвижно устремивъ глаза. Дневной свѣтъ проникалъ въ отверстія стѣнъ; изъ трехъ убіенныхъ, легшихъ на грудь, била фонтаномъ кровь и потомъ текла но мозаичному, усѣянному голубымъ пескомъ полу. Суффетъ опустилъ одну изъ рукъ въ теплую кровяную лужу и вытеръ ею себѣ колѣна; это почиталось цѣлебнымъ.
Подъ вечеръ онъ бѣжалъ со своею свитою изъ города, потомъ ударился въ гору и тамъ присоединился къ своему войску.
Онъ нашелъ только остатки его.
Чрезъ четыре дня онъ прибылъ въ Горзу и сталъ въ проходѣ. Спендій явился внизу. ІСакихъ нибудь двадцать копій остановили бы непріятеля. Однако карѳагеняне лишь въ туномъ изумленіи созерцали приближеніе варваровъ. Ганнонъ узналъ Нарр'Аваса, бывшаго въ арріергардѣ. Нумидійскій царь поклонился ему и сдѣлалъ какой-то знакъ, котораго впрочемъ суффетъ не понялъ. "
Въ Карѳагенъ вернулись со всевозможными страхами. Шли только по ночамъ -- днемъ прятались въ оливахъ. На каждомъ роздыхѣ кто нибудь умиралъ. Нѣсколько разъ имъ казалось, что вотъ они невозвратно погибаютъ. Наконецъ они добрались до Гермійскаго мыса, гдѣ ихъ взяли на суда.
Измученный Ганнонъ пришелъ въ совершенное отчаяніе; его въособенности сокрушала потеря слоновъ. Онъ требовалъ у Демонада яду. Ему такъ и видѣлось, что онъ виситъ на крестѣ.
У Карѳагена, однако, не хватило храбрости вознегодовать на него. Потеряли громадное количество серебра и золота, восемнадцать сло, новъ,четырнадцать членовъ великаго совѣта, триста богачей, восемь тысячъ гражданъ, хлѣба на три мѣсяца, много багажа и всѣ военныя машины. Отпаденіе Нарр'Аваса обнаружилось. Осада обоихъ городовъ возобновилась. Виллы богачей пылали.
Только одинъ человѣкъ и могъ спасти республику. Раскаивались, что оттолкнули его. И даже сама партія мира назначила всесожженія о возвращеніи Гамилькара.
Зрѣлище заимфа потрясло все существо Саламбо. Ночью ей чудились шаги богини; она вскакивала, объятая ужасомъ, и вскрикивала. Каждый день она разсылала по храмамъ пищу. Таанахъ изнемогала отъ исполненія его приказаній, и Шахабаримъ не отлучался отъ него.