Танита.
Вышли изъ садовъ и уткнулись въ стѣну, окружавшую Мегару. Пролѣзли чрезъ найденное въ ней отверстіе. Почва спускалась открытою, очень широкою долиною.
-- Не бойся, сказалъ Спендій:-- я исполню мои обѣщанія. Помнишь ли ты утро, въ которое я указывалъ тебѣ на Карѳагенъ съ террасы Саламбо? Мы были сильны тогда; но ты не хотѣлъ меня послушать! И потомъ онъ прибавилъ серьёзнымъ образомъ:-- Господинъ! въ святилищѣ Таниты есть таинственное, упавшее съ неба покрывало; оно прикрываетъ богиню.
-- Знаю, отвѣчалъ Мато.
-- Оно составляетъ какъ бы часть богини и потому само по себѣ божественное; вѣдь боги присутствуютъ тамъ, гдѣ ихъ изображенія. Карѳагенъ оттого и могучъ, что обладаетъ покрываломъ! И затѣмъ Спендій добавилъ шопотомъ: -- я привелъ тебя съ тою цѣлью, чтобъ похитить святыню!
Мато отступилъ въ ужасѣ.
-- Иди, ищи другаго, кто бы помогъ тебѣ въ твоемъ предпріятіи... я не стану принимать участія въ гнусномъ преступленіи.
-- Да, вѣдь, Танита -- твой непріятель, возразилъ Спендій: -- она тебя преслѣдуетъ, ты умираешь изъ-за ея гнѣва. Отмсти ей за себя. Она будетъ тебѣ повиноваться: ты сдѣлаешься почти безсмертнымъ, почти непобѣдимымъ!
Мато наклонилъ голову.
-- Мы погибнемъ, сказалъ онъ.-- Войско исчезнетъ само собою. Нечего намъ ждать благополучнаго бѣгства, помощи или помилованія! Выбирай любое: или жалкую, послѣ какого нибудь пораженія, смерть въ кустахъ, или же смерть въ пламени костра, среди оскорбленій и ругательствъ толпы.
-- Господинъ! помяни мое слово -- ты войдешь въ Карѳагенъ, окруженный жрицами, которыя будутъ цаkовать твои сандаліи! А если тебя и тогда будетъ безпокоить покрывало Таниты, отдай его назадъ во храмъ. Пойдемъ же!... возьми его.
Мато находился въ сильномъ искушеніи: ему такъ хотѣлось овладѣть покрываломъ и въ то же время избѣжать святотатства. Онъ надѣялся, что, можетъ быть, какъ нибудь удастся пріобрѣсти съ нимъ связанную силу, не посягая на него, и рѣшился не вдаваться болѣе въ ужасавшую его мысль.
-- Пойдемъ, произнесъ онъ; и они двинулись впередъ, молча и быстрыми шагами.
Почва пошла вверхъ. Жилища стояли тѣснѣе. Приходилось ворочаться въ потемкахъ но узенькимъ улицамъ. Внѣушки, которыми замыкались двери, бились объ стѣны. На какой-то большой площади верблюды, помѣстившись передъ цѣлымъ стогомъ травы, жевали жвачку. Далѣе дорога потянулась подъ аркадою изъ живой земли. Тутъ принялась лаять на нихъ цѣлая стая собакъ. Путь вдругъ расширился, и они узнали передъ собою западную часть Акрополя. Внизу Пирсы черною массою разстилался храмъ Таниты; онъ состоялъ изъ цѣлаго собранія разныхъ памятниковъ, садовъ, дворовъ, площадокъ и обнесенъ былъ каменною стѣною. Спендій и Мато перешагнули. За этою первою оградою помѣщался платановый лѣсокъ: его назначеніе было очищать воздухъ и предохранять отъ заразы. Тамъ и сямъ виднѣлись палатки, въ которыхъ продавали днемъ тѣсто, выводящее волосы, благовонія, одежды, жертвенные пироги, подобія богини и наконецъ выдолбленныя изъ алебастра изображенія самого храма.
Теперь можно было продолжать путь спокойно: въ тѣ ночи, когда не показывалась луна, богослуженій не совершалось. Однако Мато все-таки робко подавался впередъ и въ нерѣшимости остановился передъ тремя чернаго дерева ступеньками, ведшими во вторую ограду.
-- Иди, сказалъ Спендій.
Неперемѣнно смѣнялись неподвижныя какъ изъ бронзы, гранатныя, миндальныя, кипарисныя и миртовыя деревья. Вымощенная голубыми камнями дорожка, усаженная во всю длину распустившимися розами, хрустѣла подъ ногами.
Пришли къ овальному отверстію, загороженному рѣшоткой. Окружавшее ихъ молчаніе наводило страхъ на Мато; онъ сказалъ Спендію:
-- Здѣсь смѣшиваютъ сладкія воды съ горькими.
-- Все это я видѣлъ въ Сиріи, въ Мафусѣ, отвѣчалъ старый рабъ. Взошли, по шести серебрянымъ ступенькамъ, въ третью ограду.
Тутъ, посреди, стоялъ исполинской величины кедръ. Нижнія его вѣтви были совершенно покрыты разными приношеніями: кусками матерій и ожерельями. Чрезъ нѣсколько шаговъ открывался и фасадъ самаго храма.
Два длинные архитрава, поддерживаемые приземистыми колоннами, примыкали къ четыреугольной башнѣ, украшенной, на своей платформѣ, изображеніемъ мѣсяца. По угламъ портиковъ и по четыремъ концамъ башни размѣщены были вазы, наполненныя зажжеными ароматами. На капителяхъ виднѣлись, въ большомъ числѣ, изображенія гранатъ и горькихъ тыквъ. Передъ низходившей изъ сѣней, мѣдной лѣстницей возвышался полукругомъ заборъ изъ серебряной плетенки; у входа же, между золотою и изумрудовою колоннами, поставленъ былъ каменный конусъ. Проходя мимо, Мато поцаловалъ свою правую руку.
Множество отверстій пронизывало сводъ первой, очень высокой комнаты. По стѣнамъ ея помѣщались въ корзинахъ груды бородъ и головныхъ волосъ -- начатки юношескаго возраста. Изъ усѣяннаго изображеніями сосцовъ футляра выглядывало тѣло идола женщины. Женщина была толста, съ бородой и, опустивъ вѣки, казалось, улыбалась. Сложенныя крестомъ руки ея покоились на животѣ, выполированномъ устами вѣрующихъ.
Потомъ Мато и Спендій очутились на воздухѣ, въ поперечномъ корридорѣ, вмѣщавшемъ въ себѣ небольшой алтарь, прислоненный къ двери изъ слоновой кости. Чрезъ ту дверь проникали только жрецы: храмъ считался не собраніемъ для толпы, а лишь особымъ обиталищемъ божества.
-- Предпріятіе невозможно, сказалъ Мато: -- ты не подумалъ объ этомъ! Возвратимся! Но Спендій разсматривалъ стѣну.
Ему хотѣлось достать покрывало не потому, чтобы онъ вѣрилъ въ его силу (вѣрилъ онъ лишь въ оракулы) -- нѣтъ, но потому, что карѳагеняне, лишившись его, впали бы въ великое отчаяніе. Пытались обойти храмъ; встрѣтили огромныхъ оленей, раскидывавшихъ своими острыми копытами упавшія сосновыя шишки. Воротились на прежнее мѣсто, между двухъ длинныхъ параллельныхъ галлерей. По бокамъ открывались маленькія кельи; на кедровыхъ колоннахъ висѣли, отъ верху до низу, тамбурины и кимвалы. Внѣ келій спали женщины, раскинувшись на циновкахъ. Ихъ вымазанныя тѣла издавали запахъ пряностей и потухнувшихъ курильницъ; онѣ до того покрыты были татуировкой, ожерельями, кольцами, румянами и сурьмою, что если бы только не ихъ дышащая грудь -- ихъ легко можно было бы принять за распростертыхъ по землѣ идоловъ. Лотосы окружали бассейнъ, въ которомъ плавали такія же рыбы, какія были у Саламбо. Наконецъ въ глубинѣ, у стѣны храма, разстилалась искусственная виноградная лоза съ стеклянными вѣтвями и грозди изъ изумрудовъ. Лучи игравшихъ драгоцѣнныхъ камней падали между колоннъ на спящія лица.
Мато задыхался отъ исходившей на него, изъ кедровыхъ перегородокъ, горячей атмосферы; онъ чувствовалъ тяжесть окружавшихъ его благовоніи, блеска символовъ плодородія и дыханія спавшихъ людей. Сквозь весь этотъ мистическій туманъ, грезилась ему Саламбо. Она смѣшивались съ самою богинею, и любовь его распахнулась такъ же сильно, какъ лепестки огромныхъ лотосовъ, плававшихъ на водныхъ глубинахъ храма.
Спендій между тѣмъ разсчитывалъ, сколько бы, въ былыя времена, онъ выручилъ денегъ отъ продажи видѣнныхъ имъ женщинъ, и мимоходомъ оцѣнивалъ висѣвшія на ихъ шеяхъ золотыя ожерелья.
Съ этой стороны, какъ и съ той, храмъ былъ непроницаемъ.
Снова пришли къ первой комнатѣ. Спендій прикладывался, рылся, ощупывалъ; Мато простерся передъ дверью, молилъ Таниту не допустить до святотатства, старался умилостивить ее; онъ говорилъ ей, какъ какому нибудь разгнѣванному существу, ласковыя рѣчи.
Спендій замѣтилъ надъ дверью узкое отверстіе и сказалъ Мато: авставай", и заставилъ его стоя прислониться къ стѣнѣ; потомъ поставилъ одну свою ногу ему въ руку, другую -- на голову и полѣзъ къ отверстію; влѣзъ въ него и скрылся. Мато почувствовалъ, какъ ему на плечо упала узловатая веревка: ею Спендій обвернулъ свое тѣло, когда еще спускался въ цитерны.
Мато сталъ подвигаться и вскорѣ очутился въ большой, совершенно темной залѣ.
Покушеніе Мато и Спендія было дѣломъ просто сверхъестественнымъ. Самый недостатокъ мѣръ къ предупрежденію его ясно показывалъ, до какой степени считалось оно невозможнымъ. Святилище оберегалось не столько стѣнами, сколько внушаемымъ шгь ужасомъ. Съ каждымъ шагомъ Мато думалъ, что вотъ-вотъ онъ умретъ.
Въ глубинѣ мрака мерцалъ огонекъ; они пошли на него. То была лампадка, устроенная въ раковинѣ, у пьедестала статуи, прикрытой шапкой боговъ Кабировъ. Алмазные кружки покрывали ея длинное голубое платье; цѣпи прикрѣпляли ее за пятки къ полу. Мато едва удержался отъ восклицаній, и шепталъ: "Вотъ она! вотъ она!"... Спендій взялъ лампу и освѣтилъ предметъ.
-- Ты нечестивецъ, продолжалъ шопотомъ Мато и все-таки слѣдовалъ за рабомъ.
Вошли въ покой, въ которомъ находилось только одно черное изображеніе женщины, подобное тому, какое они уже видѣли. Ея ноги доходили до верхней черты стѣны, туловище занимало весь потолокъ. У пупка висѣло огромное яйцо; далѣе она перегибалась на другую стѣну, и достигая, внизъ головою, до полу, простирала къ нему свои остроконечные пальцы.
Чтобы пройти далѣе, имъ пришлось приподнять коверъ. Тутъ дунулъ вѣтеръ; лампада загасла. Они потерялись въ лабиринтѣ покоевъ и блуждали. Они внезапно почувствовали подъ ногами что-то мягкое, непонятное. Искры играли, сверкали; шли они какъ бы въ огнѣ. Спендій ощупалъ почву и нашелъ ее тщательно устланною рысьимъ мѣхомъ. Имъ показалось потомъ, что между ихъ ногъ скользила толстая, холодная и мокрая веревка. Сквозь отверстія стѣны падали тонкіе бѣлые лучи свѣта; при ихъ помощи можно было, гадательно, направиться далѣе. Наконецъ различили большаго чернаго змѣя, который быстро покатился впередъ и исчезъ.
-- Убѣжимъ отсюда! кричалъ Мато: -- это она: я чувствую ея приближеніе.
-- Э, нѣтъ, неправда! отвѣчалъ Спендій: -- храмъ пустъ!
При этихъ словахъ, ихъ обдало ослѣпительнымъ свѣтомъ, и они замѣтили на стѣнахъ вокругъ себя изображенія множества разныхъ животныхъ: изморенныхъ, задыхавшихся, растопыривавшихъ свои когти, перемѣшанныхъ другъ съ другомъ, наваленныхъ одно на другое; вокругъ царилъ таинственный безпорядокъ, ужасавшій пришлецовъ. У змѣй были ноги, у быковъ крылья, у рыбъ пожиравшихъ плоды -- человѣчьи головы; цвѣты склонялись въ пасть крокодиловъ; слоны, поднявъ вверхъ хоботъ, парили, какъ орлы, въ небесной лазури. Всѣ растягивали свои неполные или умноженные члены; все пребывало въ какомъ-то сверхъестественномъ усиліи... Казалось, они силились, вытянувъ языкъ, испустить духъ...
Въ глубинѣ покоя блистало, на колесницѣ слоновой кости, изображеніе верховной богини Рабетны-Таниты, всеоплодотворяющей...
Чешуя, перья и цвѣты восходили до ея живота. Вмѣсто серегъ, у нея висѣли въ ушахъ серебряные кимвалы, ударявшіе о ея щоки. Ея огромные глаза такъ и смотрѣли на васъ, а во лбѣ ея вставленъ былъ символъ плодородія -- лучезарный камень, освѣщавшій всю залу, и отражавшійся въ зеркалахъ изъ красной мѣди, повѣшенныхъ надъ дверями.
Едва Мато сдѣлалъ еще шагъ, какъ одинъ изъ кирпичей податся подъ его ногами. Послышалась громкая мелодическая музыка, выражавшая собою гармоническое движеніе планетъ. Мятежный духъ Таниты распахнулся; казалось, вотъ она съ распростертыми руками встанетъ, громадная во весь залъ. Но внезапно звуки утихли.
Нѣсколько мгновеній носилось въ воздухѣ какое-то зловѣщее гудѣніе; потомъ и оно утихло.
-- А покрывало? сказалъ Спендій.
Но покрывало нигдѣ не отыскивалось. Гдѣ же оно находилось? Какъ найти его? Что, сами жрецы спрятали его? Сердце Мато разрывалось.-- "Сюда!" шепталъ Спендій. Какое-то вдохновеніе руководило имъ: онъ повлекъ Мато за колесницу Таниты, гдѣ широкая щель разрѣзывала стѣну сверху до низу.
Они проникли чрезъ нее въ маленькую круглую залу, до того высокую, что она походила на внутренность колонны.
Въ срединѣ стоялъ огромный, полукруглый черный камень въ родѣ тамбурина. За нимъ возвышался чернаго дерева конусъ, имѣвшій голову и руки. Далѣе распростиралось какъ бы звѣздное облако, имѣвшее въ глубинѣ своихъ складокъ разныя изображенія -- боговъ Эшмуна и Кабировъ, нѣкоторыхъ уже видѣнныхъ чудовищъ и другихъ, которыхъ пришельцы не знали. Облако это плащомъ покрывало лицо идола и прикрѣплялось съ угломъ къ стѣнѣ. Казалось оно голубоватыми.-- какъ ночь, желтымъ -- какъ заря, пурпуровыми.-- какъ солнце, обширнымъ, прозрачнымъ, сверкающимъ и воздушнымъ. Предъ Спендіемъ и Мато былъ плащъ богини, святой заимфъ, недоступный взору людей.
Тотъ и другой поблѣднѣли.
-- Возьми же его, вымолвилъ наконецъ Мато. Спендій не колебался; облокотившись на идола, онъ отцѣпилъ покрываю, которое и опустилось на землю. Мато взяли, его, всунулъ въ его отверстіе голову, завернулся въ него и растянулъ на рукѣ, чтобы лучше разсмотрѣть.
-- Идемъ, сказалъ Спендій.
Мато стоялъ; дыханіе его остановилось; онъ смотрѣлъ въ полъ, потомъ вдругъ вскричалъ:
-- А что если я пойду къ ней? Я болѣе не боюсь ея красоты! Можетъ ли она теперь противъ меня что нибудь сдѣлать? Я уже болѣе чѣмъ человѣкъ! Я пройду черезъ огонь... по морю! Меня такъ и влечетъ къ ней! Саламбо, Саламбо! я твой господинъ!
И голосъ его звенѣлъ. И Спендію казалось, что онъ сталъ выше, преобразился.
Вдругъ раздался звукъ приближающихся шаговъ. Отворилась дверь, и появился жрецъ, въ своей высокой шапкѣ, и широко раскрылъ глаза.
Прежде чѣмъ онъ успѣлъ сдѣлать какое либо движеніе, Спендій бросился на него, обхватилъ его и со всего размаха вонзилъ ему въ бокъ два кинжала. Голова жреца ударилась о помостъ.
Они простояли нѣсколько мгновеній безъ движенія, и вслушивались... Только и различали они, что вѣяніе воздуха въ полуоткрытую дверь.
Она вела въ узкій проходъ; Спендій отправился туда, и Мато послѣдовалъ за нимъ. Они почти тотчасъ очутились въ третьей загородѣ, между боковыхъ портиковъ -- тамъ, гдѣ были жилища жрецовъ.
За кельями должна пролегать кратчайшая дорога. Они спѣшили.
Спендій принагнулся у фонтана и омылъ свои окровавленныя руки. Затѣмъ они пустились въ путь.
Кто-то однако бѣжалъ сзади ихъ, подъ деревьями. Мато, несшій на себѣ покрывало, чувствовалъ, какъ кто-то тихонько тянулъ его сзади. То оказался огромный павіанъ, одна изъ многочисленныхъ обезьянъ, жившихъ на свободѣ, въ округѣ храма богини. Павіанъ цѣплялся за плащъ: его точно тревожило похищеніе святыни. Однако Мато и Спендіи не осмѣлились бить его: боялись его крика. Вдругъ его гнѣвъ стихъ, и онъ мирно сталъ прыгать подлѣ, качаясь всѣмъ корпусомъ на своихъ длинныхъ рукахъ. У загороды онъ очутился одиннъ прыжкомъ на вершинѣ пальмы.
Выйдя за послѣднюю ограду, направились ко дворцу Гамилькара. Спендій сознавалъ, что было бы безполезно уговаривать Мато не идти туда.
На углу какой-то улицы, съ кѣмъ-то повстрѣчались. Увидѣвъ на Мато что-то блестящее, сильно горѣвшее въ темнотѣ, незнакомецъ въ ужасѣ отшатнулся.
-- Спрячь заимфъ, сказалъ Спендій. Встрѣтились и еще люди, но они не замѣтили ихъ.
Наконецъ узнали дома Мегары.
Маякъ, выстроенный на утесѣ, сзади, отсвѣчивалъ въ небѣ краснымъ заревомъ; тѣнь отъ дворца, съ его терассами, наброшенными одна на другую, разстилалась гигантской пирамидой но землѣ. Разрѣзавъ кинжалами вѣтви живаго забора, они вошли ш. садъ.
Все носило еще на себѣ слѣды пира: прорванные плетни пригнулись къ землѣ, каналы пересохли, двери темницы оставались растворенными настежь. У кухонь и у жилыхъ строеній не было ни души. Странно дѣйствовала эта тишина, прерываемая лишь рѣзкимъ шипѣніемъ двигавшихся въ своихъ загородкахъ слоновъ, да трескомъ маяка, въ которомъ пылалъ костеръ, сложенный изъ алоэвыхъ дровъ.
Мато все повторялъ:
-- Да гдѣ же она? Я хочу ее видѣть! веди меня къ ней!
-- Безуміе! ворчалъ Спендій: -- она подастъ голосъ; рабы сбѣгутся, и, несмотря на свою силу, ты поплатишься жизнью!
Среди такого обмѣна чувствованіи, подобрались они къ ростральной лѣстницѣ. Мато вытянулъ шею. Ему показалось, что онъ видитъ на самомъ верху тихій и лучистый свѣтъ. Спендій пытался его удержать; но онъ ринулся вверхъ но ступенькамъ.
Теперь, когда онъ снова почувствовалъ себя на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ уже видѣлъ ее, въ умѣ его стерлось всякое сознаніе о времени, протекшемъ съ той норы. Развѣ она не сейчасъ пѣла между столовъ?... она сейчасъ только скрылась!... и быстро несся онъ но лѣстницѣ. Небо горѣло надъ его головой; море заливало горизонтъ; что шагъ далѣе, то пространство вокругъ него становилось безпредѣльнѣе; а онъ все таки восходилъ и восходилъ съ тою непостижимою воздушною легкостію, которая ощущается только въ сновидѣніяхъ. Шелестъ покрывала по каменьямъ навелъ его на сознаніе его новаго могущества; въ избыткѣ надежды онъ не зналъ, что и предпринять ему. Отъ неопредѣленности своего положенія, онъ вдругъ оробѣлъ.
Онъ приникалъ мимоходомъ къ четвероугольнымъ просвѣтамъ покоевъ, и ему чудилось, что онъ видитъ внутри много какихъ-то спящихъ людей.
Послѣдній изъ этажей лежалъ наверху террассы, небольшимъ кубомъ. Мато медленно обошелъ вокругъ него.
Молочный свѣтъ прорывался изъ маленькихъ, задѣланныхъ талькомъ, отверстій; отверстія эти располагались на зданіи симметрично, и казались рядами жемчуговъ. Онъ узналъ красную, съ чорнымъ крестомъ, дверь. Сердце такъ и затрепетало. Онъ ударилъ въ нее, и она распахнулась...
Въ глубинѣ покоя блестѣла повѣшенная лампа. Серебряный корабликъ ея бросалъ изъ себя три луча, дрожавшіе на высокихъ, красныхъ съ черными узорами, обояхъ. Собранный изъ брусьевъ потолокъ красовался расположенными по золоту аметистами и топазами, посаженными въ деревянныя гнѣзда. Виднѣлось очень низкое, привѣшенное къ потолку, сплетенное изъ бѣлыхъ ремней ложе. Изъ впадинъ въ стѣнахъ низпадали на полъ какія-то одежды. Агатовая ступенька окружала овальный бассейнъ, и на немъ лежали, какъ бы забытыя, тоненькія изъ змѣиной кожи туфли и алебастровый сосудъ. На полу остался мокрый слѣдъ ножки. Струились нѣжные ароматы.
Мато едва касался пола, украшеннаго золотыми, перламутровыми и стеклянными узорами. И несмотря на его полировку, ему казалось, что ноги уходили, какъ бы въ песокъ. Согнувшись, полуоткрывъ ротъ, онъ пошелъ впередъ.
Нѣсколько разъ онъ ушибалъ себѣ ноги о неровный полъ, образовавшій въ покоѣ какъ бы нѣсколько комнатъ. Въ глубинѣ постланъ былъ коверъ, разрисованный цвѣтами и окруженный серебряною рѣшеткою. Онъ подошелъ къ подвѣшанной кровати и къ поставленной подлѣ, вмѣсто ступенекъ, скамьѣ чернаго дерева.
Тутъ свѣтъ оканчивался; изъ мрака выдавался лишь уголъ краснаго тюфяка, съ лежавшей на немъ бокомъ обнаженной ножкой. Мато осторожно взялъ лампу.
Она спала, положивъ щеку на одну изъ рукъ и откинувъ другую отъ себя. Пряди ея волосъ лежали вокругъ роскошными черными волнами; бѣлая туника опустилась нѣжными складками и вырисовывала весь ея дѣвственный станъ. Изъ несовсѣмъ закрытыхъ вѣкъ видѣлись спящіе глаза. Пологъ бросалъ на всю ея фигуру голубоватый отсвѣтъ. Отъ дыханія ея груди подвигались шнурки, за которые привѣшано было ложе; и, казалось, она носилась, едва колеблясь, въ воздухѣ. Слышалось жужжанье летавшаго тутъ длиннаго москита.
Мато недвижно свѣтилъ серебряной лампой; москитъ ударился въ пламя, вспыхнулъ и исчезъ. Саламбо проснулась...
Огонь загасъ самъ собою. Она молчала. Лампа отбросила на стѣну огромныя, дрожащія волны.
-- Что это такое? сказала она.
-- Покрывало богини! отвѣчалъ Мато.
-- Покрывало богини! воскликнула Саламбо и, опершись на локти, нагнулась впередъ, вся въ трепетѣ.
-- Я досталъ его для тебя, изъ глубины храма, продолжалъ онъ:-- посмотри! Заимфъ сверкалъ, весь залитый свѣтоносными лучами.
-- Помнишь? продолжалъ Мато: -- ты являлась мнѣ по ночамъ; но я не могъ угадать нѣмаго приказанія твоего взора!-- Она занесла между тѣмъ ногу на скамейку чернаго дерева.-- Если бы я только понялъ, я бы уже давно былъ подлѣ тебя; я оставилъ бы армію; я не покинулъ бы Карѳагена. Для тебя я готовъ сойти въ царство тѣней! Прости! Какія-то горы заслоняли передо мною свѣтъ, и однако меня влекло что-то! Я стремился къ тебѣ! И осмѣлился ли бы я, если бы не боги! Уйдемъ! Ты должна слѣдовать за мною! Если же ты не хочешь, я останусь. Что нужды?... Утони мой духъ въ вѣяніи твоего дыханія! Пусть мои губы сгорятъ, цалуя твои руки.
-- Пусти... я хочу видѣть! говорила она: -- ближе; еще ближе!
Заря занималась. Саламбо оперлась на подушки ложа; ея сознаніе уходило отъ нея.
-- Я люблю тебя! кричалъ Мато.
-- Дай его! роптала она. И они приблизились другъ къ другу.
Она двигалась впередъ, не сводя глазъ съ покрывала; ея длинное, бѣлое платье влеклось сзади. Мато созерцалъ ее, покрытый сіяніемъ ея лучезарной головы. Протянувъ къ ней заимфъ, онъ готовъ былъ обнять ее. Она развела руки; потомъ вдругъ остановилась и въ страстномъ волненіи, они молча смотрѣли другъ на друга.
Она поняла его и была объята ужасомъ. Тонкія ея брови подымались, губы разверзались; она дрожала... И вдругъ раздался ея ударъ въ одну изъ мѣдныхъ жертвенныхъ чашъ, повѣшенныхъ но угламъ краснаго ложа.
-- Помощи, помощи! Прочь, святотатецъ, нечестивецъ, проклятый! кричала она:-- сюда, ко мнѣ... Таанахъ, Эва, Миципса!...
Въ отверстіе, между глиняныхъ сосудовъ, показалось лицо Спендія, стиснутое ужасомъ.
-- Спасайся, они сбѣгаются! быстро промолвилъ онъ.
Великій шумъ потрясъ между тѣмъ лѣстницы. Цѣлое море всякаго народа, женщинъ, слугъ, рабовъ, хлынуло въ покой съ рогатинами, палицами, ножами, кинжалами. Увидѣвъ мужчину, всѣ окаменѣли въ негодованіи; служанка рычала, какъ на похоронахъ; по черной кожѣ евнуховъ разлилась блѣдность.
Мато, завернутый въ заимфъ, походилъ на твердь небесную, усыпанную звѣздами. Рабы сдѣлали движеніе броситься на него. Она остановила ихъ.
-- Не трогать! это -- плащъ богини!
И въ это время она стояла въ одномъ изъ угловъ покоя; потомъ, выйдя изъ него, она протянула свою обнаженную руку.
-- Проклятіе на тебя, оскорбившаго Таниту! Пусть богъ войны растерзаетъ тебя! Пусть богъ мертвыхъ задушитъ тебя! И пусть пожжетъ тебя тотъ, имени кого нельзя произносить!
Мато испустилъ такой вопль, какой испускаетъ только человѣкъ, пронзенный мечомъ. Она нѣсколько разъ произнесла:
-- Уйди, уйди!
Толпа слугъ подалась; Мато прошелъ черезъ толпу, склонивъ голову; потомъ остановился въ дверяхъ: бахрама заимфа зацѣпилась за что-то. Онъ двинулъ плечомъ, рванулъ заимфъ и стать спускаться но лѣстницѣ.
Спендій бѣжалъ черезъ садъ, прыгая съ террасы на террасу, перелѣзая заборы, перескакивая канавы. Онъ очутился у подножія маяка. Въ этомъ мѣстѣ у стѣнъ не было людей: морской берегъ считался недоступнымъ. Дойдя до самой окраины, Спендій легъ на спину и, направивъ ноги впередъ, скатился внизъ; затѣмъ онъ достигъ вплавь мыса надгробныхъ камней, сдѣлалъ большой обходъ по соленой лагунѣ и къ вечеру достигъ стана варваровъ.
Солнце поднялось. Мато шелъ, бросая, какъ удаляющійся левъ, вокругъ себя свирѣпые взоры. Неясный шумъ достигалъ его слуха. Онъ исходилъ отъ дворца и начинался снова со стороны Акрополя. Одни увѣряли, что похищено въ храмѣ Молоха сокровище республики; другіе толковали объ умерщвленіи жреца, Воображали даже, что варвары ворвались въ городъ.
Мато не зналъ, какъ выбраться изъ Карѳагена и шелъ все прямо передъ собою. Его замѣтили, и вокругъ него сталъ вопль. Всѣ поняли, въ чемъ дѣло. Сначала распространилось замѣшательство, потомъ вспыхнулъ безпредѣльный гнѣвъ.
Толпы бѣжали отовсюду съ высотъ Акрополя, изъ катакомбъ, съ береговъ озера. Патриціи оставляли свои дворцы, продавцы -- лавки; женщины побросали дѣтей; схватывали мечи, топоры, палки; но всѣхъ удержало то же, передъ чѣмъ остановилась и Саламбо. Какъ было воротить плащъ? Видѣть его только уже считалось великимъ преступленіемъ: онъ былъ божественнаго происхожденія; прикосновеніе къ нему считалось смертельнымъ.
Жрецы на перистиляхъ храмовъ въ отчаяніи ломали двери. Стража легіона скакала безъ цѣли. Взбѣгали на дома, террасы, взбирались на плеча колоссовъ, на мачты судовъ. А онъ все-таки шелъ, и съ каждымъ его шагомъ увеличивались и ярость, и страхъ его. Улицы пустѣли при его приближеніи, и убѣгавшій отъ него потокъ людей отпрядывалъ на вершины стѣнъ. Онъ только и видѣлъ вокругъ себя, что широко раскрытые, пожиравшіе его глаза, оскаленные зубы, простертые кулаки, а проклятія Саламбо гремѣли и множились.
Вдругъ просвистѣла длинная стрѣла, потомъ другая, а за тѣмъ зашипѣли каменья. Но какъ стрѣлки боялись задѣть заимфъ, то удары ихъ были дурно направлены и пролетали надъ головою Мато. Онъ образовалъ изъ плаща родъ щита и закрывался имъ то справа, то слѣва, то простиралъ его передъ собою. И они не могли ничего придумать противъ него. А онъ шелъ все скорѣе и скорѣе и выбиралъ открытыя улицы. Его путь преграждали веревками, телегами, засадами; при каждомъ поворотѣ ему приходилось возвращаться назадъ. Наконецъ онъ вышелъ на ту самую площадь Камона, на которой погибли балеарцы. Тутъ онъ остановился и поблѣднѣлъ, какъ человѣкъ, готовящійся къ смерти. Казалось, пришелъ его послѣдній часъ. Толпа рукоплескала.
Онъ бросился къ большой запертой двери, высокой, дубовой, усѣянной желѣзными шипами и покрытой мѣдною обшивкою. Народъ прыгалъ въ радости, видя тщетную ярость чужестранца. Снявъ одну изъ своихъ сандалій и плюнувъ вверхъ, Мато сталъ бить ею по неподвижной плоскости воротъ. Весь городъ заревѣлъ. Всѣ забыли даже о покрывалѣ; всѣ готовы были раздавить Мато. Его огромные глаза блуждали по толпѣ; виски сильно бились; онъ былъ въ какомъ-то одурѣніи; онъ чувствовалъ такую же тяжесть, какую чувствуетъ человѣкъ, отягощенный виномъ. Вдругъ онъ замѣтилъ длинную цѣпь, которою отмыкали заемку воротъ. Онъ однимъ прыжкомъ очутился подлѣ нея и, крѣпко дергая руками и упираясь ногами въ стѣну, едва успѣлъ пріотворить громадныя ворота.
Очутившись внѣ стѣнъ, онъ поднялъ заимфъ такъ высоко надъ головою, какъ только могъ, и ткань, поддерживаемая морскимъ вѣтромъ въ воздухѣ, блистала на солнцѣ своими цвѣтами, каменьями и изображеніями боговъ.
Неся ее такимъ образомъ, Мато прошелъ къ лагерю чрезъ всю равнину, а находившійся на стѣнахъ народъ видѣлъ, между тѣмъ, какъ удалялось счастіе Карѳагена...