Подъ стѣнами Кагеагена.
Поселяне, блѣдные, являлись въ городъ; они бѣжали отъ варваровъ, въ три дня перешедшихъ разстояніе отъ Сикки до Карѳагена и имѣвшихъ своею цѣлію истребленіе.
Заперли ворота. И почти тотчасъ появилось самое войско. Оно остановилось посреди перешейка, на берегу озера и, на первыхъ порахъ, не выказало непріязненныхъ дѣйствій. Многіе изъ солдатъ приближались къ стѣнамъ съ пальмовыми вѣтвями, но страхъ такъ былъ великъ, что ихъ отогнали выстрѣлами изъ луковъ.
По утрамъ и вечерамъ вдоль стѣнъ бродили разные зѣваки: жителямъ особенно бросился въ глаза одинъ маленькій человѣчекъ, постоянно закутанный въ плащъ и носившій наличникъ. Онъ настойчиво и по цѣлымъ часамъ разсматривалъ водопроводъ, чѣмъ, безъ сомнѣнія, хотѣлъ лишь отвлечь вниманіе жителей отъ истинныхъ своихъ цѣлей. Съ нимъ ходилъ великана", лицо котораго было открыто.
Но Карѳагенъ защищали во всю ширину перешейка: сначала -- ровъ, потомъ дерновый валъ, а потомъ стѣна изъ тесанаго камня, въ тридцать локтей высоты и въ два этажа. Въ ней помѣщались конюшни на триста слоновъ, магазины съ полною сбруею и пищею для этихъ животныхъ, а также много военныхъ припасовъ. Зубчатыя башни вѣнчали стѣну.
Тотчасъ за стѣной находился первый изъ карѳагенскихъ кварталовъ -- Малыша, кварталъ моряковъ и красильщиковъ. Тутъ всегда бывали развѣшаны для сушки пурпуры, тутъ были глиняныя печи для печенія солонины.
Сзади возвышался амфитеатромъ городъ: его кубическіе, каменные, деревянные, глиняные, тростниковые, и изъ раковинъ, домы располагались уступами. Еще были замѣтны стѣны трехъ древнихъ, теперь слившихся кварталовъ. Находившійся въ центрѣ Бирсы Акрополь просто исчезалъ въ разнообразіи своихъ памятниковъ. Тутъ тѣснились храмы съ поддерживаемыми колоннами въ видѣ статуй, коническіе каменные памятники, мѣдные куполы, обелиски съ опрокинутыми на своихъ верхушкахъ факелами... Однимъ словомъ -- здѣсь чувствовалось постепенное напластываніе вѣковъ.
За Акрополемъ тянулась, по красному грунту и между надгробныхъ памятниковъ, мапнальская дорога, шедшая прямо отъ берега къ катакомбамъ.
Потомъ тѣснились между садовъ жилища; это былъ новый, четвертый кварталъ, Мегара. Онъ доходилъ до утесистаго берега, на которомъ былъ устроенъ гигантскій, постоянно горѣвшій по ночамъ, маякъ.
Такимъ казался Карѳагенъ для солдатъ, расположившихся въ равнинѣ.
Они спорили между собою о разныхъ частяхъ города. Вонъ виднѣлась, противъ дома сцисситовъ, золотая черепичная крыша храма Канона; вонъ, налѣво отъ Эшмуна, стоялъ разубранный коралловыми вѣтвями храмъ Мелькарта, а тамъ тонулъ въ пальмовой зелени куполъ Таниты. Черный храмъ Молоха помѣщался внизу отъ цитернъ, въ сторонѣ маяка. На стѣнахъ, на перекресткахъ, вездѣ виднѣлись отвратительные, гигантскіе или же коренастые идолы, съ огромными животами, разверстыми пастями, разставленными кровожадными руками; они держали копья или цѣпи. Сквозь улицы, въ дальнемъ ихъ концѣ, блестѣла лазурь моря, а въ перспективѣ, улицы казались еще уже, еще круче.
Съ утра до вечера скакали но нимъ толпы: мальчики звонили въ колокольчики и кричали у входовъ въ бани; лавки теплыхъ напитковъ дымились; на террасахъ кричали бѣлые пѣтухи; посвященные солнцу; жертвенные быки ревѣли, рабы бѣжали съ корзинами на головѣ, и кое-гдѣ показывался, въ углубленномъ портикѣ, весь закутанный въ темное, босоногій жрецъ.
Это зрѣлище города приводило варваровъ въ великое раздраженіе. Они видѣли также находившійся уже совсѣмъ за городомъ, въ центрѣ Мегари и выше Акрополя, Гамилькаровъ дворецъ.
Глаза Мато то и дѣло смотрѣли въ ту сторону. Онъ взбирался на оливы, заслонялъ рукою отъ свѣта глаза и вглядывался: но красная, съ чернымъ крестомъ дверь оставалась постоянно запертою.
Болѣе двадцати разъ онъ обошелъ всѣ стѣны, ища какой нибудь щели, чтобы проникнуть въ городъ. Однажды ночью онъ бросился въ заливъ, три часа плылъ, не переводя духа, выплылъ у Маппала, и хотѣлъ вскарабкаться на крутой берегъ. Его колѣни изодрались въ кровь, ногти изломались; онъ упалъ въ воду и долженъ былъ возвратиться въ лагерь.
Его безсиліе приводило его въ отчаяніе. Самый Карѳагенъ возбуждалъ его ревность въ отношеніи къ Саламбо. Ему захотѣлось сдѣлать какой нибудь безумный, нелѣпый поступокъ. Щоки его пылали, глаза были постоянно раздражены, голосъ дикъ; онъ ходилъ по лагерю большими шагами... А то такъ садился у морскаго берега, скребъ пескомъ свой огромный мечъ и пускалъ стрѣлами въ пролетавшихъ коршуновъ. Яростныя слова вылетали изъ его устъ.
-- Дай волю своему гнѣву: пусть онъ выльется такъ же свободно, какъ свободно мчится колесница, говорилъ Спендій: -- кричи, проклинай, убивай! Гнѣвъ проходитъ при видѣ крови!
Мато снова принялъ командованіе надъ воинами и просто замучилъ ихъ упражненіями. Его уважали за мужество, даже питали къ нему какой-то священный ужасъ, думая, что онъ въ сношеніи съ духами.
Истребить варваровъ только и можно было, охвативъ ихъ, съ обѣихъ сторонъ, на перешейкѣ; но для этого Карѳагену недоставало большой арміи... И куда бы ни двинулись варвары -- они вездѣ были опасны: на востокѣ они перерѣзали бы сообщеніе съ Киреною, на западѣ они взволновали бы Нумидію, наконецъ, оставаясь вообще въ странѣ, они опустошили бы ее: богачи трепетали за свои виллы.
Ганнонъ предлагалъ свирѣпыя мѣры, напримѣръ, назначеніе цѣны за голову каждаго варвара; напротивъ, его товарищъ Гисконъ выражалъ то мнѣніе, что съ варварами слѣдуетъ квитаться. Но какъ старшины боялись популярности Гискона, то и перечили ему.
За чертою городскихъ укрѣпленій жили какіе-то люди, чужаго племени и неизвѣстнаго происхожденія; всѣ они охотились за дикобразами, питались гадами, ловили живыхъ гіенъ въ ихъ логовищахъ и потѣшались тѣмъ, что заставляли этихъ звѣрей бѣгать по вечерамъ, между надгробными памятниками, въ пескахъ Мегары. Тщедушные, по въ то же время свирѣпые, эти люди не знали ни религіи, ни правительства и жили между собою, какъ животныя. Часовые замѣтили однажды, что всѣ они куда-то скрылись.
Наконецъ члены великаго совѣта рѣшились явиться въ варварскій лагерь запросто, гостями. Вмѣсто безпорядка въ лагерѣ, они нашли его окруженнымъ высокимъ валомъ и съ улицами, окропленными водою; они говорили между собою шопотомъ и были преисполнены такого страха, что даже боялись задѣть или опрокинуть какую либо вещь своими широкими одеждами.
Солдаты требовали живностей въ счетъ жалованья. Имъ прислали все, что было лучшаго въ Карѳагенѣ. Но они съ презрѣніемъ оглядывали великолѣпныхъ животныхъ и цѣнили барана, какъ голубя, а трехъ козъ, какъ гранатное яблоко. 11ожирате.ш гадокъ подтверждали оцѣнку, сдѣланную варварами, и эти послѣдніе брались за мечи.
Коммиссары великаго совѣта принуждены были оцѣнить на угадъ службу каждаго воина, и вышла неслыханная сумма. А между тѣмъ варвары выражали нетерпѣніе. Потерявшіе голову карѳагенскіе богачи рѣшили послать въ лагерь всѣхъ, кто имѣлъ знакомыхъ между варварами, и поручили посланнымъ постараться задобрить воиновъ.
Варвары пускали всѣхъ къ себѣ, но лишь чрезъ узкій проходъ, по четыре человѣка, при чемъ каждаго осматривали. За этимъ наблюдалъ Спендій, а Мато тутъ же слѣдилъ, не войдетъ ли кто либо изъ дома Саламбо.
Лагерь походилъ на ярмарку. Съ одной стороны толпились латники, съ другой -- люди, одѣтые въ ленъ и съ войлочными шапками, похожими на сосновыя шишки. Всюду рыскали женщины разныхъ націй -- смуглыя, какъ зрѣлые финики, зеленоватыя, какъ оливы, желтыя, какъ апельсинъ. Тутъ виднѣлись со своими росписанными бровями, сидѣвшія на корточкахъ, циновкахъ и завернутыя въ фіолетовый газъ, уроженки Кирены; тутъ негритянки, съ отвисшими сосцами, собирали навозъ, который сушили и обращали на топливо; тутъ же здоровыя дѣти, бѣлогрудыхъ, завернутыхъ въ шкуры галльскихъ женщинъ, ударяли прохожимъ головою въ животъ или, подкрадываясь сзади, кусали имъ руки.
Солдаты трепали смущенныхъ карѳагенянъ но плечу и приглашали развеселиться. Каждаго попавшагося звали они принять участіе въ ихъ играхъ и норовили переломить ему досками ноги или, на кулачныхъ бояхъ, сразу разбивали ему челюсть. Мирные карѳагеняне при ходили въ содроганіе отъ пращниковъ, отъ всадниковъ и отъ змѣезаклинателей. Чтобы показаться храбрыми, чтобы привадиться къ варварамъ, они даже изъявляли желаніе сдѣлаться солдатами. И варвары заставляли ихъ рубить дрова и чистить муловъ, надѣвали на нихъ латы, давали имъ щитъ и потомъ катали по улицамъ, какъ бочку. Многіе изъ варваровъ наивно полагали, что всѣ карѳагеняне должны быть богаты и на этомъ основаніи просили у нихъ того, что только приходило въ голову. И когда наконецъ обобранный карѳагенянинъ объявлялъ себя совершенно разореннымъ, они, въ отвѣтъ, требовали себѣ его жену, его жизнь! Когда счеты варваровъ были окончательно утверждены, они спросили себѣ палатокъ. Имъ ихъ дали. Тогда греческіе полемархи потребовали тѣхъ великолѣпныхъ латъ, которыя приготовлялись въ Карѳагенѣ; великій совѣтъ ассигновалъ сумму на удовлетвореніе этого требованія. Но потомъ варвары стали требовать себѣ еще но нѣскольку лошадей, будто бы утраченныхъ ими на службѣ республикѣ. Имъ предложили гекатомпильскихъ жеребцовъ. Они хотѣли денежнаго вознагражденія.
Наконецъ варвары привели республику въ отчаяніе: они оцѣнили должный ими республикою хлѣбъ по самымъ высокимъ цѣнамъ, какія только могли существовать въ самое бѣдственное военное время; такія цѣны были въ четыреста разъ больше обыкновенныхъ. Но и на этомъ надо было уступить наемникамъ!
По заключеніи примирительныхъ условій, солдаты настаивали на наказаніи тѣхъ, кто перессорилъ ихъ, какъ они говорили, съ республикою, другими словами они добивались головы Ганнона.
Быть можетъ, великій совѣтъ имѣлъ бы слабость исполнить даже это требованіе; но армія посягнула на новую, самую тяжелую несправедливость и тѣмъ заставила Карѳагенъ не уступать себѣ. Но предложенію Спендія, воины просили себѣ въ жоны избраннѣйшихъ карѳагенскихъ дѣвушекъ. Имъ было отказано въ томъ наотрѣзъ. Тогда они отвѣчали, что если имъ не будетъ выдано жалованья черезъ три дня, то они сами отправятся за нимъ въ Карѳагенъ. Впрочемъ, варвары были отчасти правы въ своихъ требованіяхъ: Гамилькаръ надавалъ имъ обѣщаній, хотя и неопредѣленныхъ, но тѣмъ не менѣе такихъ, что они вообразили даже Карѳагенъ своимъ городомъ; а въ дѣйствительности имъ и жалованье едва могли уплатить.
Пришлось прибѣгнуть къ посредничеству Гискона. Варвары приняли его. И вотъ въ одно утро цѣпи карѳагенскаго порта опустились и три судна проплыли, каналомъ, въ озеро. На кормѣ перваго сидѣлъ самъ Гисконъ; на второмъ стоялъ огромный, увѣнчанный вѣнкообразными кольцами, сундукъ; на третьемъ ѣхалъ легіонъ переводчиковъ, причесанныхъ на подобіе сфинксовъ, и съ татуированнымъ, натруди, изображеніемъ попугая. Лишь только Гисконъ высадился, солдаты ринулись къ нему на встрѣчу. Ему сдѣлали изъ мѣшковъ возвышеніе, и онъ, вступивъ на него, оказалъ, что не уѣдетъ, пока вся армія не удовлетворится жалованьемъ. Рукоплесканія долго не позволяли ему продолжать рѣчь.
Онъ порицалъ мятежниковъ, своимъ буйствомъ устрашившихъ республику, и говорилъ, что сами но себѣ они всегда умѣли оцѣнить заслуги храбрыхъ воиновъ; въ доказательство онъ приводилъ то, что посланъ былъ къ воинамъ не Ганнонъ, а напротивъ онъ, всегдашній врагъ Ганнона.
Началъ онъ уплату съ ливійцевъ; и такъ-какъ они объявили счеты подложными, то онъ не сталъ ими и руководствоваться.
Всѣ проходили предъ нимъ, показывая пальцами число выслуженныхъ ими лѣтъ; писцы опускали одну руку въ открытый сундукъ съ казною, а другою вели счетъ помѣтками на свинцовой доскѣ.
Какъ только наступила ночь, Спендій пошелъ къ ливійцамъ и сказалъ имъ: "Когда заплатятъ лигурамъ, грекамъ, балеарцамъ и урожденцамъ Италіи, они возвратятся въ свои дома и будутъ безопасны; вы же должны будете остаться въ Африкѣ, разбредетесь по своимъ племенамъ, и республика начнетъ вамъ мстить!"
-- Что же намъ дѣлать? спрашивали ливійцы...
-- Думайте сами! отвѣчалъ Спендій.
Черезъ два дня Спендій явился къ галламъ.
-- Теперь платятъ ливійцамъ, сказалъ онъ имъ: -- потомъ заплатятъ грекамъ, балеарцамъ и азіятцамъ, а вы -- васъ немного! вамъ не дадутъ ничего... Вы даже не увидите своей отчизны! Развѣ васъ будутъ судить? Убьютъ васъ! Этимъ сберегутъ жизненные припасы, которые вышли бы на васъ.
Отправились галлы къ суффету, и Автаритъ, раненый имъ въ саду у Гамилькара, потребовалъ у него объясненія; но рабы оттѣснили его, и онъ, удаляясь, поклялся мстить...
Такъ требованія и жалобы снова вспыхнули. Упорнѣйшіе изъ воиновъ проникали даже въ палатку суффета, брали его за руку, вкладывали руку его въ свой ротъ и заставляли ощупывать свои беззубыя десны, свои похудѣвшіе члены, свои раны. Кому не было еще заплачено -- тѣ и раздражались... Появились бродяги: они брали солдатское оружіе и выдавали себя за воиновъ, которымъ будто бы забыли заплатить. Палатки трещали, валились; и отъ самаго входа до средины лагеря волновалась, сжатая между укрѣпленій, толпа. Въ тѣ минуты, когда гвалтъ слишкомъ увеличивался, Гисконъ, молча, опирался локтемъ на свой слоновой кости жезлъ, запустивъ пальцы въ бороду, и долго, недвижно смотрѣлъ на море...
Мато часто предавался уединеннымъ бесѣдамъ со Спендіемъ; иногда же помѣщался прямо противъ суффета, и тотъ чувствовалъ на себѣ его огненный взоръ. Между тѣмъ уплата продолжалась; суффетъ умѣлъ ловко устранять всѣ поводы къ ссорѣ. Негры, напримѣръ, потребовали какъ-то себѣ уплаты тѣми раковинами, которыя употребляются въ Африкѣ вмѣсто монетъ. Рисковъ обѣщалъ тотчасъ послать за раковинами въ Карѳагенъ. Негры замолчали. Балеарцы требовали себѣ обѣщанныхъ имъ женщинъ -- суффетъ объявилъ, что за ними уже посланы караваны; когда караваны придутъ, женщины успѣютъ пополнѣть, ихъ хорошо вымажутъ дадономъ и перешлютъ въ балеарскіе порты...
Но при этомъ послѣднемъ случаѣ, Зарксасъ внезапно поднялся на плечи своихъ товарищей и закричалъ:
-- А есть ли такія, которыхъ ты предназначалъ для убитыхъ?
Толпа принялись до того кричать, что не давала ни слова сказать Гискону. Гисконъ гордыми шагами сошелъ со своего возвышенія и заперся въ палаткѣ.
На слѣдующій день онъ вышелъ; но его переводчики, спавшіе обыкновенно на воздухѣ, не шевелились, лежали навзничь и смотрѣли неподвижно; языкъ ихъ былъ сдавленъ между зубовъ, а лицо синеватаго цвѣта. Изъ ноздрей текла какая-то синеватая жидкость; члены, казалось, замерзли за ночь, и у каждаго изъ нихъ болталась вкругъ шеи тростниковая петля.
Съ тѣхъ поръ мятежъ не останавливался. Убійство балеарцевъ, о которомъ напомнилъ Зарксасъ, придавало вѣсъ смутнымъ рѣчамъ Спендія... Автаритъ размахивалъ своимъ мечомъ; Зарксасъ пѣлъ военныя пѣсни и вертѣлъ пращей надъ головою, а Спендій -- кому шепталъ на ухо слова мести, кого ссужалъ кинжаломъ. Всѣ сосредоточили свою ненависть на Гисконѣ.
Варвары нерѣдко влѣзали на его возвышеніе и становились съ нимъ рядомъ. Онъ терпѣливо слушалъ ихъ, пока они разсыпались въ общихъ ругательствахъ; но лишь только они позволяли себѣ сказать хоть слово, прямо до него относившееся, ихъ тотчасъ или побивали камнями, или разрубали имъ черепъ. Возвышеніе изъ мѣшковъ стало кровавѣе любаго жертвенника.
Они были ужасны, когда послѣ обѣда напивались пьяны! Это удовольствіе строго запрещалось въ карѳагенскомъ войскѣ; и въ насмѣшку надъ военной дисциплиной, они протягивали свои чаши въ сторону столицы. Они бросались также на принадлежавшихъ казнѣ рабовъ и постоянно возобновляли убійства. Слово: "бей", различное на всѣхъ языкахъ, стало всѣмъ понятно. Гисконъ хорошо видѣлъ, какъ отечество оставляло его на произволъ судьбы, однако онъ не хотѣлъ посрамить его. И лишь только варвары объявили, что имъ обѣщаны суда, онъ обязался доставить имъ флотъ на собственный счетъ; онъ снялъ при этихъ словахъ, въ знакъ клятвы, свое голубое ожерелье и бросилъ его въ толпу. Африканцы требовали должнаго имъ великимъ совѣтомъ хлѣба. Гпсконъ развернулъ исписанные пурпуромъ, на овечьихъ кожахъ, счеты сцисситовъ и -- изъ мѣсяца въ мѣсяцъ -- давалъ отчетъ варварамъ во всемъ, привезенномъ въ Карѳагенъ хлѣбѣ. Вдругъ онъ широко раскрылъ глаза и остановился; казалось, онъ прочиталъ въ цифрахъ свой смертный приговоръ. И въ самомъ дѣлѣ: старшины уменьшили счеты посредствомъ наглаго подлога: трудно было вѣрить, до какой степени низкія цѣны выставили за хлѣбъ, проданный въ самое бѣдственное, военное время.
-- Говори! громче говори! кричали варвары: -- А, онъ оттого пріискиваетъ слова, что хочетъ обмануть насъ! Подлецъ, не вѣрьте ему!
Суффетъ нѣсколько мгновеній колебался; потомъ снова принялся за свою работу.
Воины, не подозрѣвая, что ихъ обманываютъ, признали счеты сцисситовъ вѣрными. Благосостояніе, въ которомъ когда-то находился Карѳагенъ, возбудило въ нихъ неистовую зависть. Они разбили сундукъ съ казной, уже до трехъ-четвертей пустой. Въ немъ оказались такія огромныя суммы, что они считали его неисчерпаемымъ. Между тѣмъ, часть суммъ была зарыта Гискономъ въ его палаткѣ.
Подъ предводительствомъ Мато, варвары стали осаждать возвышеніе изъ мѣшковъ. Они все кричали: "денегъ! денегъ!"
-- Такъ пускай же дастъ ихъ вамъ вашъ военоначальникъ! воскликнулъ Гпсконъ, уставилъ на нихъ своими желтыми, широко раскрытыми глазами и былъ блѣднѣе своей сѣдой бороды. Вотъ въ одномъ изъ его ушей зацѣпилась своими перьями стрѣла, и бороздка крови потекла съ его тіары на плечо. Мато взмахнулъ рукой; всѣ ринулись; суффетъ развелъ руками; Спендій набросилъ на нихъ петлю, скрутилъ ихъ; суффетъ упатъ и исчезъ среди безпорядочной толпы, обрушавшейся на мѣшки.
Осадили палатку Гискона. Но въ ней нашли лишь необходимѣйшее дтя жизни: три изображенія Ташгты. да въ узелкѣ, упавшій съ луны, черный камень. Принадлежавшихъ къ партіи войны знатныхъ карѳагенянъ, добровольно сопутствовавшихъ Гискону, отвели всѣхъ до одного за палатки, и, сбросивъ въ ровъ съ нечистотами, приковали у живота къ столбамъ; ихъ тамъ такъ и оставили и подавали имъ пищу на концѣ копья.
Автаритъ, на своемъ непонятномъ имъ языкѣ, поносилъ ихъ и въ отвѣтъ на ихъ молчаніе швырялъ повременамъ, имъ въ глаза кремнями.
На другой день гнѣвъ спалъ и арміею овладѣли томленіе и безпокойство. Мато страдалъ тоже какою-то неопредѣленною тоскою: ему казалось -- онъ, хотя бы и косвенно, нанесъ обиду Саламбо; богачи эти были, такъ сказать, одной съ нею породы. И онъ садился, ночью, на краю ихъ рва, и въ ихъ стенаніяхъ слышалось ему то, чѣмъ ныло его собственное сердце.
Во всемъ вишни ливійцевъ, которымъ однимъ было заплачено. Воскресали старыя національныя антипатіи, а вмѣстѣ съ тѣмъ и страхъ опасности разсѣевался. Начались совѣщанія; всякій говорилъ, никто не слушалъ. Спендіи, но обыкновенію многорѣчивый, на всѣ дѣлаемые ему вопросы, отвѣчалъ лишь тѣмъ, что опускалъ голову.
Разъ вечеромъ онъ спросилъ Мато:
-- Нѣтъ ли какой возможности проникнуть въ городъ?
-- Никакой! отвѣчалъ тотъ.
Тогда онъ сказалъ: -- Господинъ! если только твое сердце безстрашно, я проведу тебя въ городъ!
У Мато захватило дыханье:
-- Какъ? спросилъ онъ.
-- Поклянись исполнить всѣ мои требованія, поклянись слѣдовать за мной, какъ тѣнь!
Мато воздѣлъ руки къ планетѣ Хабору и воскликнулъ:
-- Клянусь Танитой!
-- Завтра жди меня между девятой и десятой арками водопровода, возьми съ собой желѣзное копье, будь въ шлемѣ безъ украшеній и въ сандаліяхъ.
Водопроводъ, о которомъ шла рѣчь, пролегалъ дугою но всему нерешейку, проходилъ у западной стороны Акрополя подъ его стѣною и вливался подъ городомъ, цѣлою рѣкою, въ цитерны Мегары.
На слѣдующій день Спендій встрѣтился съ Мато у условленнаго мѣста. Взявъ веревку съ привязаннымъ на концѣ ея крючкомъ, онъ взмахнулъ ею, какъ пращею; желѣзо впилось въ стѣну водопровода, и, одинъ за другимъ, они стали взбираться. Но влѣзши на первый этажъ, они никакъ не могли закинуть желѣза дальше. Имъ пришлось искать какой нибудыцели, и они принуждены были пробираться по краю карниза; съ каждымъ новымъ рядомъ арокъ, онъ становился Уже и уже. Потомъ случилось еще приключеніе: веревка ослабѣла и чуть не оборвалась. Они добрались, однако, до верхней платформы. Спендій нагибался и ощупывалъ камни. "Здѣсь, сказалъ онъ наконецъ: -- начнемъ!" И налегая на принесенное Мато копье, они вывернули одну плиту.
Въ это время показалось вдали нѣсколько всадниковъ, скакавшихъ на лошадяхъ безъ поводій. На головѣ всадника, ѣхавшаго впереди, красовались страусовыя перья; въ каждой рукѣ онъ держалъ по копью.
-- Нарр'Авасъ! закричалъ Мато.
-- А, пускай!... промолвилъ Спендій и прыгнулъ въ отверзстіе водопровода, и они пустились впередъ...
Вода подымалась до ихъ поясовъ и вскорѣ сбила ихъ съ нонъ; они должны были плыть и ударялись объ узкія стѣны водопровода, а плиты висѣли почти надъ ними и били имъ лицо. Потокъ понесъ ихъ. Тяжелый, душный какъ въ могилѣ, воздухъ, надрывалъ грудь. Опустивъ голову подъ руки, сжавъ вмѣстѣ колѣни, полумертвые, задыхаясь и хрипя, летѣли они впередъ, какъ стрѣла, спущенная съ тугой тетивы. Все почернѣло вокругъ; быстрота теченья удвоилась. Они упали.
Когда они поднялись на поверхность, то, лежа на еппнѣ, нѣсколько минутъ съ наслажденіемъ вдыхали воздухъ. Аркады однѣ за другими открывались надъ ними. Вода наполняла всѣ бассейны, и даль ея составляла какъ бы одну непрерывную поверхность. Отдушины сводовъ пропускали чрезъ себя блѣдные кружки свѣта. Мракъ у стѣнъ сгущался. Малѣйшій шумъ вызывалъ громкое эхо.
Спендій и Мато поплыли-было подъ арками чрезъ цѣлую амфиладу сводовъ и сбились съ дороги; то поворачивали, то плыли дальше; наконецъ почувствовали что-то твердое -- это былъ полъ галлереи, окаймлявшей цитерны. Пытались подняться на него у влажной и скользкой стѣны, но съ отчаяніемъ упали въ воду. Наконецъ Спендій ударилъ рукою въ желѣзную рѣшетку. Сломали ее и очутились на запертой вверху бронзовой дверью лѣстницѣ. Задвижку двери отворили остріемъ кинжала. И вотъ ихъ охватилъ свѣжій воздухъ. Небо показалось безпредѣльно высокимъ; городъ спалъ.
Мато захотѣлъ-было идти ко дворцу Гамилькара, но тутъ Спендій напомнилъ ему его клятву и настоялъ, чтобъ шли въ Акрополь, къ храму Таниты. Всѣ мокрые, они стали съ величайшею осторожностью пробираться у заборовъ изъ живыхъ смоковницъ.