Водопроводъ.
Двѣнадцать часовъ спустя, отъ войска наемниковъ осталась только груда раненыхъ, мертвыхъ и умиравшихъ.
Гамилькаръ быстро вышелъ изъ глубины прохода, спустился по смотрящей на Гиппо-Заритъ западной покатости, и, какъ тутъ было просторно, то и старался сманить сюда варваровъ. Нарр'Авасъ окружилъ ихъ своею конницею. Въ то же время суффетъ опрокинулъ ихъ, и истреблялъ. Потеря заимфа уже раньше рѣшила ихъ гибель. Даже тѣ, кому она не была горька, почувствовали томленіе, упадокъ силъ. Гамилькаръ не дорожилъ полемъ битвы и отступилъ нѣсколько на высоты, съ которыхъ могъ повелѣвать варварами.
Опрокинутый частоколъ обозначалъ направленіе стана. Тамъ, гдѣ стояли ливійцы -- высились груды пепла. Холмистая почва казалась взволнованнымъ моремъ; изорванныя палатки бѣлѣли, какъ паруса судовъ, гибнувшихъ въ рифахъ. Между труповъ валялись латы, вилы, рожки, куски дерева, желѣза, мѣди, зерна, солома, одежда; тамъ-и-сямъ, надъ кучкой клади, догаралъ огненосный дротикъ; мѣстами землю закрывали щиты; цѣпью холмовъ слѣдовали другъ за другомъ наваленные лошадиные трупы; валялись ноги, сандаліи, руки, кольчуги, головы, съ застегнутыми у подбородка касками; на иглахъ кустарника висѣли клочья волосъ; въ кровяныхъ устояхъ рычали, съ вылѣзавшими внутренностями, слоны; они такъ и грохнулись вмѣстѣ съ башнями. Приходилось ступать на что-то мокрое, скользкое; дождь не шелъ, а явились цѣлыя лужи.
Весь этотъ безпорядокъ труповъ занималъ гору, сверху до низу.
Живые притаились между мертвецовъ и съ ужасомъ украдкой взглядывали другъ другу въ глаза.
На окраинѣ длиннаго поля сверкало, при закатѣ, Гиппо-Заритское озеро. Направо, изъ-за черты городской, стѣны выступали бѣлыя постройки. А тамъ неизмѣримой гладью разстилалось море. Варвары обращали въ ту сторону свои взоры, и вздыхали но отчизнѣ. Ниспадало облако сѣрой пыли.
Подулъ вечерній вѣтеръ; всѣ дыханія освѣжились. Но мѣрѣ того, какъ устанавливалась прохлада, ехидна оставляла холодѣвшихъ мертвецовъ и бѣжала въ теплый песокъ. На вершинахъ огромныхъ камней сидѣли истуканами вороны и терпѣливо уставили свои клювы въ направленіи къ боровшимся съ предсмертною мукой.
Наступила и ночь. Тихо-тихо явились тѣ желтыя, отвратительныя собаки, которыя обыкновенно сопутствуютъ войскамъ-истребителямъ. Сначала онѣ облизывали еще теплыя раны, а потомъ почали и самые трупы, начиная съ живота.
Бѣглецы показывались одинъ за однимъ, какъ тѣни. Удѣлѣвшія отъ страшной нумидійской рѣзни женщины, особенно ливіянки, робко приближались.
Нѣкоторые зажгли найденные ими обрывки веревокъ, другіе скрестили пики, клали на нихъ трупы, и прибирали.
Полураскрывъ ротъ, лежали они рядкомъ со своими копьями. Гдѣ же была куча, тамъ приходилось разрыть иногда ее всю, чтобы отъискать своего покойника. Медленно проносили факелы надъ помертвѣлыми лицами. Страшными оружіями сдѣланы были весьма сложныя раны. Зеленоватые обрывки свѣшивались надъ головами. Кто валялся изрубленный на куски, кого проломили до самаго мозга, а кто посинѣлъ отъ задушенія. Широкіе кровавые знаки остались отъ слоновыхъ клыковъ. Всѣ умерли въ одно время, но тѣмъ не менѣе смерть положила разные отпечатки. Уроженцы сѣвера обезобразились какой-то водянистою вздутостью; болѣе мускулистые африканцы, казалось, покрылись копотью и уже сохли. Наемниковъ можно было тотчасъ узнать по татуированнымъ знакамъ на ихъ рукахъ: то это были ястребы Антіоха, то головы павіана, означавшія, что покойный служилъ въ Египтѣ; то виднѣлись знаки греческихъ республикъ: цитадель, имя архонта... и часто руки пестрѣли отъ сложныхъ изображеній.
Для людей римскаго племени воздвигли огромные костры. Снартіаны набрасывали на своихъ убитыхъ красные плащи; аѳиняне своихъ усаживали лицомъ къ восходу; кантабры погребали подъ грудами кремней; назамоны связывали мертвецовъ ремнями, пригнувъ ноги къ туловищу; гараманты зарывали у морскаго прибрежья, чтобы волны безпрестанно орошали убіенныхъ. Латины сокрушались: они не могли собрать въ урны пепла сожженныхъ. Кочевники грустили по своимъ жгучимъ пескамъ, превращающимъ трупъ въ мумію, а кельты -- по тремъ грубымъ камнямъ, орошаемымъ дождливымъ небосклономъ на островахъ какого нибудь изъ заливовъ родины.
Подымались вопли, и за ними наступала глубокая тишина. Дѣлалось такъ, для того, чтобы воротить отлетѣвшія души. Вопли упорно, и чрезъ извѣстные промежутки, повторялись.
Передъ мертвыми оправдывались въ томъ, что не могутъ погребсти ихъ такъ, какъ должно: вѣдь, лишившись правильнаго погребенія, они должны были странствовать безчисленное число лѣтъ и претерпѣть цѣлые ряды превращеній, испытаній. Ихъ спрашивали также о ихъ желаніяхъ. Имъ говорили даже оскорбленія за то, что они допустили побѣдить себя.
Отъ свѣта огромныхъ костровъ безкровные, опрокинутые и разбросанные на оружіяхъ образы казались блѣдными. Слезы выгоняли слезы; рыданія дѣлались пронзительнѣе, благодарности и объятія -- бѣшенѣе и бѣшенѣе. Женщины распростирались надъ трупами -- уста въ уста, чело на челѣ. Приходилось бить ихъ, лишь бы отогнать. Онѣ чернили себѣ щоки, обрѣзали волосы, бросали кровь, выливали ее въ могильныя ямы и дѣлали себѣ надрѣзы, на подобіе ранъ. Раздавался рыкъ и бой въ кимвалы. Амулеты срывались; ихъ бросали и оплевывали. Умиравшіе катались въ кровяныхъ лужахъ въ изступленіи грызли обрубки своихъ членовъ. Вскорѣ не хватило дерева на костры; пламя погасло; всѣ мѣста были заняты. Обезсилѣвшіе отъ крику, едва державшіеся на ногахъ, всѣ заснули подлѣ усопшихъ братій. Кому хотѣлось жить, хотя и жить тяжко; кому хотѣлось никогда болѣе не проснуться!
На зарѣ показались сотоварищи варваровъ. Они проходили, держа каску на верхушкѣ копья, кланялись наемникамъ и просили приказаній на родину. Узнавали другъ въ другѣ знакомцевъ.
Суффетъ предложилъ плѣнникамъ перейти въ карѳагенскую службу. Многіе отказались съ геройствомъ отъ этого. Онъ не захотѣлъ ихъ даромъ кормить, не захотѣлъ также и отдать на жертву великаго совѣта и потому отправилъ восвояси, взявъ слово, что они не будутъ биться противъ республики. Тѣ же, кто отъ страха послушался, тѣмъ роздали отнятое у врага оружіе. Явились уѣзжавшіе варвары къ своимъ бывшимъ сотоварищамъ, не для того, чтобы ихъ обольщать, но такъ -- изъ гордости и любопытства.
Они разсказывали о хорошемъ обхожденіи суффета; ихъ слушали, завидуя имъ, но въ то же время презирая ихъ. При первомъ же упрекѣ, трусы вспыхнули. Издали имъ указывали на ихъ мечи и латы, и приглашали придти взять ихъ. Подняты были кремни; все разбѣжалось. И на верхушкѣ горы стали видны лишь острія копій, высовывавшихся изъ-за частокола.
Варварами овладѣла скорбь, еще болѣе тяжкая, чѣмъ скорбь пораженія. Они думали о тщетѣ своей храбрости. Глаза ихъ устремились въ одну точку; зубы скрипѣли.
Вдругъ у всѣхъ мелькнула одна мысль. Всѣ въ общей толкотнѣ бросились къ карѳагенскимъ плѣнникамъ. Воинамъ суффета не удалось набрести на послѣднихъ. Несчастные все еще сидѣли во рву.
Ихъ разложили на плоской землѣ. Кругомъ стали часовые. Въ кругъ впускали по тридцати и сорока женщинъ. Каждой хотѣлось воспользоваться немногими минутами, выпавшими на ея долю. Онѣ бѣгали отъ одного плѣнника къ другому; не знали, съ чего бы начать, запыхались. Потомъ, наклонившись надъ тѣлами бѣдняковъ, принялись колотить ихъ -- такъ, какъ прачки бѣлье. Произнося имена своихъ мужей, онѣ въ то же время скребли когтями бывшее предъ ними живое мясо. Вынувъ изъ своихъ косъ булавки, онѣ выворачивали карѳагенянамъ глаза. Потомъ явились мужчины. Начали пытку съ ногъ: обрѣзывали пятки, кончали лбомъ: срѣзывали съ него кровавую корону и надѣвали ее себѣ на голову. Особенно изобрѣтательны были на адскія муки пожиратели гадовъ. Они растравляли раны пылью, уксусомъ, осколками стеколъ. Кровь лилась ручьемъ. И радовался предъ нею народъ, какъ винодѣлъ предъ чанами, дымящимися винограднымъ сокомъ.
Мато все сидѣлъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ его засталъ конецъ битвы: голова межь колѣней, виски межъ кулаковъ. Ничего онъ не видалъ, ничего онъ не слыхалъ, ничего онъ не думалъ. Онъ поднялъ голову лишь тогда, когда услышалъ звѣрскія ликованія толпы. Онъ узналъ передъ собою остатки своей клади: часть холщевой палатки, а подъ нею коробы и львиную кожу. Опустивъ глаза въ землю, онъ тупо смотрѣлъ въ нее, какъ будто ушла туда дочь Гамилькара.
Между тѣмъ взорванную холстину полоскало вѣтромъ. Онъ замѣтилъ на ней кровавый отпечатокъ руки Нарр'Аваса, вскочилъ, взялъ потухавшій факелъ и презрительно бросилъ его на остатки своихъ вещей.
Показался Спендій. Прежній рабъ прицѣпилъ къ бедру два осколка копья и хромалъ съ самымъ жалкимъ видомъ.
-- Сними это прочь, сказалъ Мато: -- вѣдь я знаю, что ты храбрый. Онъ такъ былъ подавленъ несправедливостью боговъ, что у него недостало силъ негодовать на людей. Спендій свелъ Мато въ яму, въ которой скрывались Зарксасъ и Автаритъ.
Несмотря на то, что одинъ изъ нихъ былъ жестокъ, а другой храбрецъ -- они оба бѣжали, какъ рабы. "Кто могъ бы предсказать, говорили они: -- измѣну Нарр'Аваса, утрату заимфа, внезапную аттаку Гамилькара?" Спендій не признавался въ своемъ страхѣ, только все жаловался на то, что у него сломали ноги.
Наконецъ вожди рѣшили, что предпринять.
Гамилькаръ отрѣзалъ дорогу на Карѳагенъ. Нарр'Авасъ и провинціи окружали варваровъ. Тирійскіе города готовы были принять сторону побѣдителя. Разбитые притиснуты къ морю. Ихъ раздавятъ... Оставалось лишь отчаянно продолжать войну. Но какъ поднять духъ воиновъ?
-- Я берусь за это, сказалъ Спендій.
Черезъ два часа явился со стороны Гиппо-Зарита какой-то человѣкъ, махавшій неизвѣстною граматою.
Его окружили.
Оказалось, что граната прислана греческими начальниками, служившими въ Сардиніи. Они поручали своимъ собратамъ наблюдать за Гискономъ и другими карѳагенскими плѣнниками. Отъ одного карѳагенскаго купца они узнали о замыслѣ карѳагенянъ освободить своихъ соотечественниковъ: совѣтовали варварамъ быть осторожными противъ всесильнаго Карѳагена.
Однако, хитрость Спендія сначала не удалась. Извѣстіе о новой мнимой опасности лишь увеличило уныніе. Ночь провели въ томленіи. Нѣкоторые даже оставили оружіе, чтобы суффетъ увидѣлъ въ нихъ мирныхъ людей и хоть этимъ сжалился.
Но на третье утро явился новый посланецъ, еще болѣе запыхавшійся, чѣмъ первый, и совершенно покрытый черной пылью. Грекъ вырвалъ у него изъ рукъ папирусный свертокъ. Наемниковъ просили не отмаяваться: тунисскіе храбрецы явятся къ нимъ съ большою помощью. Спендій прочелъ письмо три раза сряду, потомъ его переносили съ мѣста на мѣсто, и онъ читалъ гранату вслухъ. Цѣлыхъ семь часовъ держалъ онъ рѣчь. Онъ напоминалъ наемникамъ обѣщанія великаго совѣта, африканцамъ -- звѣрство управителей, всѣмъ вообще варварамъ -- несправедливость Карѳагена. Мягкость суффета -- лишь уловка. Кто сдается, погибаетъ въ мукахъ. Бѣжать -- некуда. Продолжая же дѣло, добудутъ и возможность отмстить, и свободу, и деньги! А тамъ подоспѣютъ на помощь тунисцы и ливійцы.-- Смотрите, кричалъ онъ:-- я не лгу, вотъ обѣщаніе!
Пахло мертвыми тѣлами. Покойники до половины выставлялись изъ земли. Спендій призывалъ ихъ въ свидѣтели и въ то же время обращалъ свои кулаки но направленію къ Гамилькару.
Мало но малу и самъ Мато пришелъ въ ярость. Муки плѣнниковъ были лишь игрушка. "Надо покончить съ ними, сказалъ онъ: -- ихъ планы извѣстны! одинъ изъ нихъ можетъ погубить насъ! Нѣтъ жалости къ нимъ! Кто дѣйствительно молодецъ, тотъ побѣжитъ къ нимъ скорѣе всѣхъ, тотъ нанесетъ имъ удары сильнѣе всѣхъ".
Всѣ побѣжали. Многіе изъ карѳагенянъ еще храпѣли. Ихъ покончили, засунувъ имъ въ ротъ пятку или пронзивъ кинжалами.
Нигдѣ только не было Вискона. Произошло общее безпокойство. Наконецъ три самнитскіе пастуха замѣтили его сѣдую бороду.
Онъ лежалъ совершенно вытянувшись, какъ мертвецъ въ гробницѣ. Его отощавшіе бока едва дышали, широко раскрытые глаза смотрѣли изъ блѣднаго лика недвижно, неумолимо.
Варвары разглядывали его съ большимъ изумленіемъ. Но старой памяти, они чувствовали смущеніе передъ нимъ, и стояли въ отдаленіи.
Но кто былъ сзади, тотъ ворчалъ. Наконецъ, какой-то гарамантъ растолкалъ толпу и замахалъ серпомъ. Всѣ поняли его намѣреніе, побагровѣли; устыдились и зарычали: "такъ! такъ!"
Человѣкъ съ серпомъ нагнулся надъ Гискономъ, оттянувъ отъ туловища голову, схватилъ ее за бороду и сталъ быстро ворочать рукою. Потомъ что-то взвилось и исчезло за линіею карѳагенянъ.
Вскорѣ показались два переговорныхъ флага. Четыре сильныхъ трубача вышли и объявили, что отнынѣ съ карѳагенянами будетъ лютая, непримиримая вражда...
Спендія тотчасъ послали въ Гиппо-Заритъ за живностями. Когда подкрѣпились пищею, живо собрали остатки оружія. Не обращая вниманія на стоны раненыхъ, всѣ двинулись быстрыми шагами, какъ стадо волковъ, по морскому берегу.
Имъ надо было городъ; они рѣшились взять въ свое владѣніе Гиппо-Заритъ.
Гамилькаръ хотя и гордился ихъ бѣгствомъ, но въ то же время пришелъ и въ отчаяніе. Ихъ бы разбить! Еще такой день -- и война кончена. А то къ нимъ присоединятся тирскіе города: они снова усилятся. Снисходительность его ни къ чему не повела! Онъ рѣшился быть неумолимымъ.
Вечеромъ же онъ отправилъ великому совѣту дромадера, навьюченнаго браслетами, снятыми съ мертвыхъ. Подъ страшными угрозами онъ требовалъ подкрѣпленій.
Всѣ у жe давно считали его погибшимъ и пришли въ остолбѣненіе, узнавъ о его побѣдѣ. Смутный слухъ о возвращеніи заимфа довершилъ очарованіе. Казалось, и сила, и боги Карѳагена были теперь въ рукахъ Гамилькара.
Никто изъ враговъ суффета не осмѣлился возвысить противъ него свой голосъ. Восторгъ однихъ, малодушіе другихъ, помогли изготовить пятитысячную армію, прежде назначеннаго срока.
Они быстро дошли до Утики и должны были охранять тыла. Гамилькара. Остальной ея части слѣдовало высадиться на судахъ у Гиппо-Зарита и оттѣснить оттуда варваровъ.
Начальство надъ новымъ войскомъ принялъ Ганнонъ. Онъ самъ поѣхала, къ Гиппо-Зариту, а отрядъ отдалъ помощнику своему Магдассану; Ганнона, уже не могъ болѣе выносить толчковъ своихъ носилокъ; болѣзнь его до того усилилась, что выѣла ему ноздри и губы. Она. знала, свое чудовищное безобразіе и потому, какъ женщина, закрывалъ голову платкомъ.
Гиппо-Заритъ не послушалъ ни его воззванія, ни воззванія варваровъ. Впрочемъ, жители каждое утро спускали послѣднимъ въ корзинкахъ припасы, но напоминали требованія республики, и умоляли удалиться. Въ то же время со стѣнъ они показывали знаками стоявшимъ на морѣ карѳагенянамъ, что если бы и хотѣли, то все-таки ничего не могутъ сдѣлать.
Ганнонъ удовольствовался одною блокадою. Ему удалось убѣдить гиппо-заритскихъ судей принять триста человѣкъ. Онъ предпринялъ ненужный, опасный маневръ, сталъ окружать варваровъ. Содѣйствовать суффету онъ не хотѣлъ, чисто изъ зависти; онъ перехватывалъ его развѣтчиковъ, мѣшалъ его планамъ, портилъ все его дѣло. Наконецъ, Гамилькаръ потребовалъ удаленія Ганнона. Послѣдній воротился въ Карѳагенъ въ бѣшенствѣ на низость старшинъ и на безуміе своего сотоварища. Положеніе ухудшилось. Но объ этомъ старались не думать, старались даже не говорить.
Узнали, что сардинскіе наемники распяли своего военачальника, захватили укрѣпленныя мѣста и избили людей хананейской расы. Римскій народъ грозилъ карѳагенянамъ немедленнымъ начатіемъ враждебныхъ дѣйствій, если они не выплатятъ ста-двадцати талантовъ и не уступятъ острова Сардиніи. Онъ принялъ союзъ варваровъ, отправилъ имъ суда, нагруженныя пшеномъ и сухимъ мясомъ. Карѳагеняне преслѣдовали ихъ, взяли въ плѣнъ пятьсотъ человѣкъ. Но чрезъ три дня погибъ тотъ флотъ, который везъ въ Карѳагенъ продовольствіе. Очевидно, боги были противъ республики.
Тогда и гиппо-заритяне вывели на свои стѣны триста воиновъ Ганнона и сбросили ихъ внизъ. То же повторилось и съ людьми, введенными въ Утику помощникомъ Ганнона. Имъ дали вина съ мандрагорой, и умертвили ихъ въ то время, когда они спали. Предъ Утиной появились варвары. Помощникъ Ганнона, подобно своему начальнику, ни сколько не помогавшій Гамилькару, бѣжалъ. Утика отворила врагамъ ворота. И съ этой уже поры оба тирскіе города упорно держались стороны варваровъ.
Измѣна финикійскому дѣлу была и выразительнымъ совѣтомъ, и примѣромъ. Надежды на освобожденіе ожили. Племена до сихъ поръ нерѣшительныя, перестали колебаться. Все задвигалось. Суффетъ узналъ о несчастіяхъ, сыпавшихся на республику, а междутѣмъ ему неоткуда было ждать помощи! Ему готовилась безвозвратная гибель.
Немедленно отправилъ онъ Нарр'Аваса на защиту границъ его владѣній, а самъ рѣшилъ возвратиться въ Карѳагенъ, набрать тамъ воиновъ и возобновить войну.
Расположившіеся въ Гиппо-Заритѣ варвары увидѣли удаленіе карѳагенянъ. Куда уходили они? Безъ сомнѣнія, ихъ преслѣдуетъ голодъ. И несмотря на свою слабость, обезумѣвшіе отъ своихъ страданій, варвары положили дать сражспіе и бросились въ погоню за карѳагенянами.
Между тѣмъ карѳагенянъ остановила встрѣтившаяся на пути разлившаяся рѣка. Не было западнаго, попутнаго вѣтра. Одни бросились вплавь, другіе переправились на щитахъ и успѣли скрыться.
Но и это не охладило варваровъ. Они стали искать болѣе узкаго мѣста. Подоспѣли также жители Туниса и Утики. У каждаго кустарника силы наемниковъ росли. Прилегши въ землѣ, карѳагеняне слышали движенія варваровъ. Барка, чтобъ удержать послѣднихъ, приказывалъ отъ времени до времени бросать стрѣлы, и многіе были перебиты.
Къ утру Мато, находившійся во главѣ своихъ, замѣтилъ что-то зеленѣвшее на вершинѣ холма: то былъ Карѳагенъ. Сердце его сильно забилось; онъ даже долженъ былъ прислониться къ дереву, чтобы не упасть. Онъ передумалъ обо всемъ пережитомъ съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ въ послѣдній разъ городъ. Онъ чувствовалъ нескончаемое удивленіе, опьяненіе. Въ немъ вспыхнула радость увидѣть Саламбо. Причины, побуждавшія гнушаться ею, хотя и вспомнились, но тотчасъ были забыты. Дрожа всѣмъ тѣломъ, напрягши взоръ, онъ созерцалъ терассу Гамилькарова дворца. Улыбка восторга загоралась на его лицѣ. Казалось, но нему пробѣгалъ отблескъ близкаго свѣта. Протянувъ руки, онъ посылалъ поцалуи съ дуновеніемъ вѣтра; слышался его ропотъ: "Приди! приди!" Потомъ грудь приподнялась отъ вздоха, и двѣ крупныя, какъ жемчугъ, слезы скатились на его бороду.
-- Что же удерживаетъ тебя? воскликнулъ Спендій:-- спѣши! Въ путь! Мы упустимъ суффета изъ рукъ! Что же это? Твои колѣна дрожатъ; право, ты точно пьяный!
И рабъ выказывалъ судорожное нетерпѣніе и торопилъ Мато. Глаза его щурились: точно онъ видѣлъ отдаленную цѣль.
-- Вѣдь мы уже почти тамъ! Вотъ мы и тамъ! Они уже въ моихъ рукахъ!
Видъ Спендія до того былъ убѣдителенъ, въ немъ было столько торжествующаго, что оцѣпенѣлый Мато поневолѣ увлекся. Рѣчи Спендія расшевелили всю муку Мато, онѣ вознесли его отчаяніе до мести, указали поприще его гнѣву. Онъ вскочилъ на перваго попавшагося верблюда, оторвалъ его недоуздокъ и принялся стегать отсталыхъ. Онъ подгонялъ всѣхъ, какъ пастушья собака овецъ.
Передовые изъ варваровъ уже двигались въ пыли карѳагенянъ. Оба войска должны были столкнуться. Но трое карѳагенскихъ воротъ растворились. И люди, раздѣлившись на три колонны, хлынули къ нимъ. Вскорѣ произошла толчея. Пики сталкивались въ воздухѣ. Стрѣлы варваровъ разлетались о городскія стѣны. На порогѣ храма Камона высился Гамилькаръ; онъ кричалъ своимъ людямъ -- раздаться. Видя тщету своихъ словъ, онъ соскочилъ съ коня, далъ ему мечомъ нѣсколько язвъ въ бока и пустилъ на варваровъ.
То былъ скакунъ, вскормленный пшеничными шариками и сгибавшій передъ своимъ господиномъ колѣна. Къ чему же онъ пустилъ его? Была то жертва?
Лошадь-великанъ неслась среди копій, опрокидывала людей, путалась ногами въ своихъ выпадавшихъ наружу внутренностяхъ, упадала и снова подымалась въ бѣшеныхъ прыжкахъ. И пока варвары разступались въ изумленіи и старались перехватить ее, карѳагеняне успѣли оправиться, вошли въ городъ, а гигантскія ворота съ шумомъ запахнулись.
Варвары разбивались въ напорѣ объ нихъ; нѣсколько минутъ въ арміи передавалось колебаніе, наконецъ оно остановилось.
Карѳагеняне размѣстили на водопроводѣ воиновъ и принялись швырять каменьями, пулями, бревнами. Спендій заявилъ то мнѣніе, что не слѣдуетъ напирать, и потому отдалились и рѣшили начать осаду Карѳагена.
Между тѣмъ вѣсть о войнѣ долетѣла до самыхъ финикійскихъ предѣловъ. Начиная отъ геркулесовыхъ столповъ и до Киренаики, пастухи думали о ней, караваны вели о томъ рѣчь въ тишинѣ ночи и при звѣздномъ сіяніи. Вотъ Карѳагенъ -- и владыка людей, и блистаетъ онъ, какъ солнце, и страшенъ, какъ богъ, а вѣдь нашлись же люди, которые и его атаковали! Даже не разъ проносился слухъ и о его паденіи. Всѣ вѣрили этому, потому что всѣ этого желали. Самые храбрые тотчасъ присоединились къ наемникамъ; другіе одушевлялись мало но малу, при приближеніи варваровъ.
Что касается ливійцевъ, они уже давно взялись за оружіе. Теперь же сошлись и кочевники, перешедшіе свои степи и останавливавшіеся напиться у обложенныхъ верблюжьими костями, солодковатыхъ колодцевъ и зуаэки, покрытые страусовыми перьями, пріѣхавшіе въ повозкахъ, запряженныхъ четвернею, и гараманты, закрытые чернымъ покрываломъ, усѣвшіеся на своихъ разрисованпыхъ лошадяхъ, ближе къ ихъ заду; съѣхались люди и на ослахъ, и на онаграхъ, и на зебрахъ, и на буйволахъ. Были и такіе, которые взяли съ собой свои семейства, и идоловъ, и лодкообразныя крыши хижинъ. Явились аммоніяне съ членами, покрытыми морщинами отъ горячей воды ключей; атаранты, проклинавшіе солнце; троглодиты, зарывавшіе своихъ мертвецовъ со смѣхомъ, подъ древесными вѣтвями; отвратительные авзеяне, пожиравшіе вшей; наконецъ тзонты, раскрашенные киноварью и ѣвшіе обезьянъ. Все это размѣстилось длинною-длинною линіею, по морскому берегу. Потомъ все ринулось, какъ несомыя вихремъ песочныя массы. На срединѣ перешейка люди остановились, и расположившіеся тамъ, вблизи стѣнъ, наемники не хотѣли уступать мѣста.
Вскорѣ появились люди запада, нумидійцы. Нарр'Авасъ управлялъ лишь массиліянами; да къ тому же у нумидійцевъ было обычаемъ оставлять своего царя, послѣ неудачи. Затѣмъ сбѣжались всѣ охотники Малету-Ваала и Гарафа; они были одѣты въ львиныя кожи и погоняли древками своихъ пикъ тощихъ, съ длинною гривою, лошадокъ; гетулы въ кирасахъ изъ змѣиной кожи; фарузіяне, увѣнчанные вѣнками изъ воска и резины; ковни, макары и тиллобары, неся каждый по два копья и но круглому щиту изъ гиппопотамовой кожи.
На томъ мѣстѣ, гдѣ были ливійцы, покрывала поверхность земли куча негровъ. Несмотря на ихъ красныя украшенія, они походили на покрытыя пылью черныя сливы. Панталопы ихъ были изъ матеріи, вытканной изъ волоконъ коры; туники ихъ были изъ высушенныхъ травъ; головы прикрывались мордами дикихъ звѣрой; они выли, какъ волки, наклоняли унизанные кольцами желѣзные прутья и потрясали прикрѣпленными къ палкамъ коровьями хвостами, служившими имъ вмѣсто знаменъ.
Потомъ тянулись желтоватые обитатели кедровыхъ лѣсовъ Тагира. У этихъ на плечахъ болтались колчаны изъ кошачьей шерсти, а на длинныхъ веревкахъ прыгали громадныя собаки, величиною съ ословъ и нѣмыя.
Какъ-бы для того, чтобы Африка до возможности исчерпалась, и какъ-бы для того, чтобы собиралось все свирѣпое и все самое низкое въ человѣческой породѣ, тутъ же смѣялись смѣхомъ идіотовъ люди съ головою животныхъ, люди самые презрѣнные, изуродованные отвратительными болѣзнями, безобразные пигмеи, которыхъ и полъ трудно было угадать, красноглазые альбиносы; глаза ихъ моргали на солнце. Заикались эти люди и клали въ ротъ палецъ, чтобы показать свой голодъ. Разнообразіе расъ и одеждъ доходило до чрезвычайности.
Не менѣе разительно было однако и разнообразіе оружіи! Все, что только изобрѣло бы истребительнаго человѣческое воображеніе, все являлось тутъ на лицо: начиная отъ деревянныхъ кинжаловъ, каменныхъ топоровъ и слоновой кости трезубцевъ и кончая иззубренными, какъ пилы, длинными, тонкими, саблями, выдѣланными изъ гнутыхъ, мѣдныхъ лезвіи. Кто владѣлъ расходившимся на нѣсколько вѣтвей и похожимъ на рога антилопы ножомъ; у кого были просто серны, навязанные на веревку; у кого -- желѣзные треугольники, палицы, шилья. У бамботскихъ эѳіоповъ запрятаны были гл. волосахъ маленькія отравленныя стрѣлы. Многіе принесли съ собою мѣшки, полные кремней. Другіе, безоружные, пускали въ ходъ свои зубы.
Въ этой толпѣ происходило постоянное волненіе. Дромадеры, вымазанные, точно корабли, дегтемъ, опрокидывали женщинъ съ дѣтьми у колѣнъ. Во время ходьбы хрустѣли и раздавливались подъ ногами куски соли, котышки смолы, испортившіеся факелы... И нерѣдко на груди, покрытой всякой нечистотой, висѣлъ такой алмазъ, которому позавидовали бы сатрапы, или камень такой баснословной величины, что на него можно было бы купить цѣлое царство. Но большая часть ихъ не знала сама, чего хотѣла. Ихъ двигали впередъ ослѣпленіе, любопытство. Никогда невидѣвшіе городовъ, кочевники были приведены въ ужасъ самою тѣнью городской стѣны.
Перешеекъ исчезалъ подъ людьми. И эта долгая-долгая поверхность тянулась какъ наводненіе, а палатки среди нея казались хижинами, нотокъ людей кончался у линіи другихъ варваровъ, блиставшихъ золотомъ и симметрично расположенныхъ по обѣ стороны водопровода.
Не успѣли карѳагеняне придти въ себя отъ нашествія варваровъ, какъ завидѣли приближеніе не то чудовищъ, не то какихъ-то зданій, съ мачтами, руками, веревками и разными расчлененіями: это тирійскіе города прислали свои осадныя машины. Три гигантскія катапульты могли выбрасывать изъ себя куски скалъ вѣсомъ въ пятнадцать талантовъ. Огромное число людей двигало машины и копошилось у ихъ основаній. Съ каждымъ шагомъ, съ каждымъ толчкомъ, чудовища какъ-бы приходили въ трепетъ и, наконецъ, явились у самыхъ стѣнъ.
Однако, нужно было много еще дней, чтобы окончить приготовленія къ осадѣ. Наемники уже были проучены опытомъ и не хотѣли пускаться на безполезныя предпріятія. Да не было причины и торопиться: вѣдь каждая сторона хорошо знала, что если не побѣда, то уже навѣрно совершенное и полное истребленіе.
Карѳагенъ могъ долго сопротивляться. Длинныя стѣны то и дѣло, что выступали или же вгибались углами -- весьма важное преимущество для отбитія приступовъ.
Между тѣмъ, со стороны катакомбъ часть стѣны разсѣлась, и ночью сквозь щели видны были огни въ Мальквѣ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ они равнялись самой высотѣ стѣнъ. Тамъ-то и жили со своими новыми супругами женщины, изгнанныя Мато. Когда онѣ увидѣли наемниковъ, ихъ сердца тронулись, и онѣ принялись махать издали своими шарфами. Затѣмъ онѣ принимались въ темнотѣ разговаривать, чрезъ щель стѣны, съ воинами. И наконецъ, великій совѣтъ узналъ, что всѣ онѣ бѣжали. Однѣ протискались между камней, другія, болѣе смѣлыя, спустились на веревкахъ.
Спендій рѣшился выполнить свой планъ. Ему сначала мѣшала война, отдалившая его отъ Карѳагена; потомъ ему приходило на мысль, что его предпріятіе угадывали... Но вотъ вскорѣ уменьшили стражу у водопровода: недостало людей для защиты стѣнъ.
Впродолженіе нѣсколькихъ дней прежній рабъ набивалъ себѣ руку, стрѣляя по фламинго, водившимся на озерѣ. Потомъ, однажды, лунною ночью, онъ попросилъ Мато развести огромный огонь изъ соломы; и въ то же время всѣ его люди принялись испускать крики. Взявъ съ собой Зарксаса, онъ отправился морскимъ берегомъ къ Тунису. Когда были на высотѣ послѣднихъ арокъ, возвратились къ водопроводу; мѣсто было открытое; пустились карабкаться къ основанію столбовъ.
Между тѣмъ часовые спокойно разгуливали на платформѣ.
Вспыхнули огни; раздались сигнальные рожки; часовые подумали, что то сигналъ къ приступу и бросились къ Карѳагену.
Оставался одинъ человѣкъ. Его черная фигура вырисовывалась на небѣ. Луна падала сзади его, и оттого его тѣнь ходила по долинѣ громаднымъ обелискомъ.
Они подождали, чтобы онъ прямо прошелъ противъ нихъ. Зарксасъ ухватился за пращу; но изъ благоразумія, или изъ свирѣпости -- только Спендій остановилъ его. "Постой, гулъ пули произведетъ шумъ! это мое дѣло!"
И натянувъ на колѣнѣ, что было мочи, лукъ, онъ выпустилъ стрѣлу.
Человѣкъ, впрочемъ, не упалъ, а только скрылся.
-- Если онъ раненъ -- онъ будетъ нашъ! сказалъ Спендій и, какъ въ первый разъ, принялся быстро подыматься съ одного этажа на другой. Когда онъ достигъ до верха и очутился подлѣ трупа, онъ сбросилъ веревку внизъ. Балеарецъ прикрѣпилъ къ ней копье съ колотушкой и скрылся.
Трубы перестали играть. Все погрузилось въ прежнее молчаніе. Спендій приподнялъ одну изъ плитъ, вошелъ въ воду и опустилъ надъ собою плиту.
Измѣряя разстояніе своими шагами, онъ добрался къ тому самому мѣсту, гдѣ замѣтилъ косую трещину. Тутъ онъ упорно, свирѣпо работалъ цѣлые три часа. Онъ едва дышалъ чрезъ отверстіи верхнихъ плитъ, его охватывало мучительное томленіе, онъ двадцать разъ думалъ, что вотъ-вотъ онъ умретъ. Но наконецъ заслышалъ трескъ; громадный камень принялся дѣлать скачки по нижнимъ аркамъ и скатился внизъ. Цѣлый потокъ хлынулъ въ долину. Водопроводъ былъ перерѣзанъ въ своей срединѣ; онъ выливался. Смерть Карѳагену! Побѣда варварамъ!
Карѳагеняне пробудились. Они всѣ вдругъ высыпали на стѣны, дома, храмы. Варвары толкали другъ друга, ревѣли, плясали вокругъ водопада, въ радости окунали въ него свои головы.
Наверху замѣтили человѣка въ темной изодранной туникѣ. Онъ пригнулся къ самому краю, обѣ руки уперъ въ бока, смотрѣлъ внизъ, и, казалось, былъ изумленъ своимъ подвигомъ.
Потомъ онъ выпрямился и гордымъ взоромъ обвелъ окрестность. Казалось, взоръ этотъ говорилъ: все мое. Варвары рукоплескали. Карѳагеняне выли въ отчаяніи. А онъ принялся бѣгать изъ одного конца платформы въ другой и, опьянѣвъ отъ гордости, подымалъ вверхъ руки, какъ побѣдитель на своей олимпійской колесницѣ.