Подъ шатромъ.
Человѣкъ, который указывалъ путь Саламбо, повелъ ее но узкимъ и крутымъ улицамъ города. Между тѣмъ, заря занималась и небо бѣлѣло. Порою, пальмовыя бревна, торчавшія изъ стѣнъ, заставляли Саламбо наклонять голову. Лошади скользили. Наконецъ путники достигли городскихъ воротъ. Они были полуоткрыты, путники прошли въ нихъ, и ворота затворились.
Нѣкоторое время они ѣхали вдоль городской стѣны; у цитернъ они повернули на косу изъ желтаго песку, которая отдѣляла заливъ on. озера.
Вокругъ Карѳагена никого не было видно ни на морѣ, ни въ окрестностяхъ. Темно-сѣрыя волны тихо плескались; легкій вѣтеръ разметывалъ по ихъ поверхности клочья бѣлой пѣны. Несмотря на всѣ свои покрывала, Саламбо дрожала отъ утренней свѣжести. Движеніе, воздухъ взволновали ее. Взошло солнце. Оно грѣло ей спину и затылокъ, и ее невольно стало клонить ко сну. Лошади шли тихой рысью, погружая свои ноги въ беззвучный песокъ. Достигши горы Теплыхъ Водъ, они ускорили шагъ, такъ-какъ почва стала тверже.
Поля, несмотря на время посѣвовъ и сельскихъ работъ, были совершенно пусты на всемъ своемъ пространствѣ. Кое-гдѣ были разбросаны снопы ржи; виднѣлся порыжѣлый, перезрѣвшій ячмень. На свѣтломъ горизонтѣ мѣстами чернѣли профили деревень.
Кое-гдѣ, у края дороги возвышался обломокъ стѣны или полуразрушенная хижина съ проломанною крышею, сквозь которую виднѣлись осколки посуды, обломки утвари и лохмотья одеждъ. Нерѣдко лохматое существо, съ грязнымъ лицомъ и блестящими глазами, выходило изъ этихъ развалинъ и при видѣ проѣзжихъ быстро исчезало въ хижину. Саламбо и ея путеводитель не останавливались.
Изрѣдка приходилось имъ переходить черезъ ручей, который протекалъ среди высокихъ травъ, и Саламбо срывала нѣсколько влажныхъ листьевъ, чтобы освѣжить себѣ руки. На краю лавроваго лѣса ея лошадь въ испугѣ попятилась передъ мужскимъ трупомъ, распростертымъ на землѣ.
Тогда рабъ помоги ей оправиться на подушкахъ. То былъ одинъ изъ служителей храма и исполнялъ для Шахабарима самыя трудныя порученія. Съ этой минуты, въ избыткѣ предосторожности, рабъ пѣшкомъ пошелъ подлѣ Саламбо, между лошадьми. Онъ стегалъ ихъ концомъ кожанаго шнурка, или вынималъ изъ корзины, которая была укрѣплена у него на груди, пшеничныя булочки, финики и яичные желтки въ лотосовыхъ листьяхъ и на ходу, молча, потчивалъ ими Саламбо.
Въ срединѣ дня трое варваровъ, въ звѣриныхъ шкурахъ, пересѣкли ихъ путь. Мало но малу появились цѣлыя толпы варваровъ въ десять, двадцать человѣкъ, которыя бродили но равнинѣ или пасли козъ и коровъ. Въ ихъ рукахъ были палки съ мѣдными наконечниками, а на грязной ихъ одеждѣ блестѣлъ ножъ; они съ ужасомъ и угрозой открывали глаза. Иные на ходу произносили обычное благословеніе, другіе -- неприличную шутку; слуга Шахабарима отвѣчалъ каждому изъ нихъ на его языкѣ; онъ говорилъ, что провожаетъ больнаго юношу въ одинъ отдаленный храмъ для исцѣленія.
Между тѣмъ день клонился къ вечеру. Послышался лай, и путники къ нему приблизились. Были сумерки, когда они увидѣли дворъ, обнесенный камнями съ какимъ-то строеніемъ посрединѣ. Собака бѣгала но каменной оградѣ. Путники остановились и вошли въ зданіе, въ комнату со сводами. Посрединѣ ея женщина, присѣвши на землю, грѣлась около огня, разведеннаго на хворостѣ и дымъ котораго уходилъ въ отверстіе потолка. Ея сѣдые волосы, падая до колѣнъ, прикрывали ея тѣло: она безсмысленно бормотала слова мести и противъ варваровъ, и противъ карѳагенянъ.
Спутникъ Саламбо осмотрѣлъ всѣ углы, потомъ подошелъ къ ней, требуя какой нибудь пищи. Старуха качала головой, и, устремивъ глаза на угли, бормотала: "Я была рука; десять пальцевъ отрублены, ротъ не можетъ пить".
Рабъ показалъ ей горсть золотыхъ монетъ. Она бросилась-было на нихъ, но потомъ снова приняла свое неподвижное положеніе. Тогда рабъ поднесъ къ ея горлу свой ножъ. Она встала, дрожа всѣмъ тѣломъ, и принесла имъ амфору съ виномъ и нѣсколько рыбъ, вареныхъ въ меду. Саламбо отвернулась отъ этой нечистой пищи и заснула на чепракахъ, которые рабъ снялъ съ лошадей и разостлалъ для нея въ углу комнаты.
До разсвѣта онъ разбудилъ ее. Собака ворчала. Рабъ тихо приблизился къ ней, однимъ ударомъ ножа отрѣзалъ ей голову и кровью ея натеръ ноздри лошадей, чтобы придать имъ бодрости. Старуха проворчала проклятіе. Саламбо услышала его и прижала къ груди амулетъ, который носила на сердцѣ.
Путники снова пошли въ дорогу. Время отъ времени она спрашивала, скоро ли они достигнутъ лагеря. Дорога извивалась по холмамъ. Слышалось только жужжаніе стрекозъ. Солнце палило желтую траву; земля была покрыта трещинами, которыя дробили ее какъ-бы на огромныя плиты. Порой проползала змѣя, пролетали орлы; рабъ все бѣжалъ; Саламбо дремала подъ покрывалами и, несмотря на жаръ, не распахивала ихъ, боясь загрязнить свои одежды.
На размѣренныхъ разстояніяхъ возвышались башни, построенныя карѳагенянами, для того чтобъ имѣть надзоръ надъ покоренными туземцами. Путники входили туда, чтобы отдохнуть въ тѣни, и потомъ снова шли въ путь.
Наканунѣ, изъ предосторожности, путники сдѣлали большой обходъ; теперь они не встрѣчали ни души: варвары не появлялись здѣсь, такъ-какъ край былъ безплоденъ.
Но мало но малу они опять достигли мѣстности, представлявшей видъ опустошенія. Кое-гдѣ посрединѣ поля, лежалъ кусокъ мозаики, единственный остатокъ разрушеннаго дворца; оливковыя деревья безъ листьевъ казались издали кустами терновника. Путники прошли мимо небольшаго города, дома котораго были сожжены до тла. Вдоль стѣнъ виднѣлись скелеты людей, муловъ и верблюдовъ. Полусгнившіе трупы преграждали путь по улицамъ.
Сходила ночь. Небо покрылось густыми тучами. Путники впродолженіе двухъ часовъ шли но направленію къ западу, и потомъ неожиданно увидѣли передъ собою множество огней. Они свѣтились въ глубинѣ расположенной амфитеатромъ долины. То тамъ, то самъ мелькалъ блескъ чего-то металлическаго: то были латы карѳагенскихъ всадниковъ; передъ путниками открылся пуническій лагерь. Потомъ, вокругъ него, они замѣтили болѣе многочисленныя свѣтлыя точки: соединенныя войска варваровъ расположились на широкомъ пространствѣ.
Саламбо сдѣлала-било движеніе впередъ, но слуга Шахабарима повлекъ ее далѣе, и они обогнули валъ, окружавшій лагерь варваровъ. Когда они нашли въ этомъ валѣ брешь, рабъ исчезъ.
На вершинѣ укрѣпленія ходилъ часовой съ лукомъ въ рукѣ и копьемъ на плечѣ. Саламбо приблизилась къ нему; варваръ согнулъ одно колѣно, и стрѣла изорвала подолъ ея одежды. Потомъ видя, что она остановилась съ крикомъ, воинъ спросилъ: что ей нужно?
-- Видѣть Мато, отвѣчала она: -- я -- перебѣжчикъ изъ Карѳагена.
Тогда часовой свиснулъ, и свистъ повторился нѣсколько разъ.
Саламбо ждала; ея испуганная лошадь вертѣлась на мѣстѣ и фыркала.
Когда пришелъ Мато, луна всходила сзади Саламбо. Но на ея лицѣ было желтое покрывало съ черными цвѣтами, и вся она была окутана столькими одеждами, что узнать ее было невозможно. Съ вершины вала онъ смотрѣлъ на нее, какъ на призракъ, явившійся въ вечерней полутьмѣ.
Наконецъ она ему сказала:
-- Веди меня въ свой шатеръ! Я требую этого.
И смутное воспоминаніе мелькнуло въ его головѣ. Онъ чувствовалъ, что сердце его забилось. Его смущалъ этотъ повелительный голосъ.
-- Слѣдуй за мною, отвѣчалъ онъ.
Застава бреши опустилась; Саламбо вступила въ лагерь варваровъ.
Великій гулъ стоялъ въ немъ. Яркіе огни горѣли подъ повѣшенными котелками, и ихъ красноватые отливы тамъ и сямъ освѣщали темноту. Въ толпѣ кричали, звали другъ друга. Лошади, съ ногами въ путахъ, длинными прямыми линіями стояли между палатокъ, круглыхъ или четырехъугольныхъ, изъ кожи или холста; были и тростниковыя хижины, и норы въ пескѣ, въ родѣ собачьихъ. Воины носили фашинникъ на тележкахъ, или сидѣли на землѣ, или, завернувшись въ какія-то покрывала, укладывались спать. Чтобы пробраться среди нихъ, лошадь Саламбо иногда вытягивала ногу и перескакивала.
Саламбо вспоминала, что однажды она уже видѣла этихъ людей; только теперь ихъ бороды стали длиннѣе, лица чернѣе, голосъ грубѣе. Мато шелъ впереди ея, раздвигая ихъ знакомъ руки, которая приподымала красный плащъ. Нѣкоторые наливали его руку; другіе, склоняя голову, испрашивали его приказаніи, такъ-какъ теперь онъ одинъ сталъ настоящимъ вождемъ варваровъ: Спендій, Автаритъ и Нарр'Авасъ ввали въ отчаяніе, а онъ напротивъ того обнаружилъ столько смѣлости и упорства, что всѣ ему повиновались. Саламбо, слѣдуя за нимъ, прошла почти весь лагерь. Его шатеръ былъ на краю, въ трехстахъ шагахъ отъ гамилькаровыхъ укрѣпленіи. Она замѣтила съ правой стороны большую яму, и ей показалось, что у края ея видны человѣческія лица, точно онъ былъ обсаженъ отрубленными головами. Но глаза ихъ вращались, рты были полуоткрыты и произносили слова на пуническомъ языкѣ.
Два негра съ факелами стояли у входа въ шатеръ. Мато сильною рукою отдернулъ занавѣсъ; Саламбо вошла вслѣдъ за нимъ. Шатеръ былъ великъ и утверждался на шестѣ, воткнутомъ посрединѣ. Его освѣщалъ большой свѣтильникъ, сдѣланный на подобіе лотоса, наполненный желтымъ масломъ, въ которомъ плавали клочья пакли; оружіе и латы блестѣли, освѣщаемые огнемъ свѣтильника. Обнаженный мечъ былъ прислоненъ къ скамейкѣ, подлѣ щита; въ тростниковыхъ корзинкахъ лежали въ безпорядкѣ; кнуты изъ кожи гиппопотамовъ, кимвалы, гремушки, ожерелья; крохи чернаго хлѣба виднѣлись на войлочномъ покрывалѣ; въ одномъ углу, на круглой плитѣ, лежала куча мѣдныхъ денегъ; въ дыры холста проникала пыль, подымаемая вѣтромъ, вмѣстѣ съ запахомъ слоновъ, которые жевали жвачку, потрясая своими цѣпями.
-- Кто ты? спросилъ Мато.
Но она долго и молча смотрѣла вокругъ себя; потомъ взоръ ея остановился на глубинѣ палатки, гдѣ надъ ложемъ изъ пальмовыхъ листьевъ висѣло что-то голубоватое и блестящее.
Она пошла быстрыми шагами. Изъ груди ея вырвался крикъ. Мато, стоя сзади ея, топалъ ногою.
-- Кто ты? зачѣмъ ты здѣсь?
Показывая рукою на заимфъ, она отвѣчала:
-- Я здѣсь, чтобы взять его.
И другою рукою она сорвала покрывала со своего лица. Онъ отступилъ въ изумленіи, отдернувъ назадъ локти. Ей казалось, что сила боговъ подкрѣпляетъ ее, и, глядя ему прямо въ лицо, она потребовала заимфа; она говорила много и краснорѣчиво.
Мато не слышалъ ея рѣчей; онъ созерцалъ ее, и ея одежды для него какъ-бы слились съ ея тѣломъ. Волнистый блескъ ея тканей и блескъ ея кожи казались ему чѣмъ-то особеннымъ, свойственнымъ только ей одной. Ея глаза, ея алмазы сверкали; глянецъ ея ногтей сливался съ игрою камней, украшавшихъ ея пальцы. Застежки ея туники приподняли ея перси, и въ ихъ промежуткѣ, по которому ниспадала золотая нить, блуждалъ его взоръ. Подвѣсками ея серегъ служили двѣ сапфировыя чашечки, и въ каждой изъ нихъ лежало по пустой жемчужинѣ, наполненной благовонною жидкостью. Повременамъ изъ скважины жемчужинъ жидкость капала на обнаженное плечо. Мато слѣдилъ за паденіемъ капель.
Имъ овладѣло непобѣдимое любопытство, и какъ дитя, которое трогаетъ запрещенный плодъ, дрожа, концомъ пальца онъ прикоснулся къ верхней части ея груди; немного холодное тѣло подалось съ упругостью.
Это едва чувствительное прикосновеніе потрясло всю природу Мато. Порывъ всего существа увлекъ его къ Саламбо. Ему хотѣлось бы обнять ее, поглотить, выпить. Грудь его вздымалась, зубы скрежетали. И взявъ ее за руки, онъ тихо привлекъ ее къ себѣ и сѣлъ на латы, которыя лежали подлѣ пальмоваго ложа, покрытаго львиной шкурой. Она стояла между его колѣнъ. Онъ оглядывалъ ее сверху до низу и повторялъ:
-- Какъ ты прекрасна, какъ ты прекрасна!
Его глаза, постоянно на нее устремленные, заставляли его страдать, и ей стало такъ тяжело, что она едва удерживалась отъ крика. Но она вспомнила слова Шахабарима и покорилась.
Мато все держалъ ея маленькія руки въ своихъ рукахъ и время отъ времени, несмотря на повелѣніе жреца, она отворачивала лицо и старалась освободить свои руки. Ему хотѣлось сильнѣе вдыхать благоуханіе, испарявшееся отъ нея, и ноздри его расширились. То былъ ароматъ неопредѣленный, свѣжій, но одуряющій, какъ благоуханіе курильницы. Въ немъ слышался и медъ, и перецъ, и ладонъ, и розы...
Но какими судьбами явилась она подлѣ него, въ его палаткѣ, въ его волѣ? Послалъ ли ее кто нибудь? Или она пришла за заимфомъ? Его руки опустились, и онъ склонилъ голову, удрученный внезапной грезой.
Тогда Саламбо, чтобы пробудить его жалость, сказала ему тихо:
-- Что я сдѣлала тебѣ, что ты желаешь моей смерти?
-- Твоей смерти?
-- И увидѣла тебя въ тотъ вечеръ, среди пожара моихъ садовъ, среди дымящихся чашъ и задушенныхъ рабовъ, и твои гнѣвъ былъ такъ ужасенъ, что ты бросился на меня, и я должна была бѣжать. Потомъ ужасъ нашелъ на Карѳагенъ; скорбѣли о разграбленіи городовъ, о потерѣ селъ, объ убійствѣ воиновъ; ты ихъ истребилъ, ты погубилъ ихъ! Я ненавижу тебя! Одно имя твое грызетъ меня, какъ укоръ совѣсти. Ты ненавистнѣе чумы и римскихъ войскъ! Весь край трепещетъ твоего гнѣва, борозды на пашняхъ полны труповъ. Я шла по слѣдамъ твоихъ опустошеній, точно шла за самимъ Молохомъ!
Мато мгновенно всталъ; безграничная гордость наполнила его сердце; онъ точно уподоблялся божеству. Ноздри его дрожали, зубы были стиснуты. Она продолжала:
-- Мало тебѣ было твоего святотатства, и ты въ заимфѣ пришелъ ко мнѣ, во время моего сна! Тогда я не поняла твоихъ словъ, но видѣла, что ты хотѣлъ вовлечь меня во что-то ужасное, въ глубину пропасти.
Мато, ломая руки, воскликнулъ:
-- Нѣтъ, нѣтъ! я хотѣлъ тебѣ же отдать заимфъ! Мнѣ казалось, что богиня предназначала свое покрывало для тебя, что заимфъ долженъ принадлежать тебѣ! Въ ея ли храмѣ или въ твоемъ домѣ, по развѣ ты не такъ же всемогуща, чиста, лучезарна и прекрасна, какъ Танита!
И, глядя на нее съ безконечнымъ обожаніемъ, онъ досказалъ:
-- Или, быть можетъ, ты сама Танита!
-- Я Танита! говорила сама себѣ Саламбо.
Они умолкли. Вдали раздавались удары грома; овцы блеяли, испуганныя грозой.
-- О, подойди, произнесъ онъ:-- подойди ко мнѣ, не бойся! Нѣкогда я былъ простой воинъ, какихъ много между варварами; я былъ такъ кротокъ, что на своей спинѣ носилъ дрова для другихъ. И что мнѣ за дѣло до Карѳагена! Весь его народъ исчезаетъ для меня въ прахѣ твоихъ сандалій, всѣ его сокровища, его владѣнія и корабли не такъ мнѣ привлекательны, какъ свѣжесть твоихъ устъ и округлость твоихъ плечъ. Но я хотѣлъ уничтожить его стѣны, чтобы достигнуть до твоихъ палатъ, чтобы обладать тобою. А пока, я удовлетворялъ своей мести. И теперь -- я давлю людей какъ раковины, я бросаюсь на фаланги, ломаю копья, за ноздри останавливаю коней на всемъ скаку; ничто не сразитъ меня теперь! О, еслибы ты знала, сколько я думаю о тебѣ -- въ самомъ разгарѣ битвы! Порою, воспоминаніе объ одномъ твоемъ движеніи, одной складкѣ твоихъ одеждъ оковываетъ меня. Въ сверканіи щитовъ я вижу блескъ твоихъ глазъ, въ звукѣ кимваловъ слышу твой голосъ! Оглядываюсь -- тебя тутъ нѣтъ -- и я снова бросаюсь въ битву!
Онъ простиралъ руки, и на нихъ жилы перекрещивались, какъ вѣтви плюща на деревѣ. Потъ струился по его груди, между узловатыми мускулами; его дыханіе вздымало его бока и мѣдный поясъ, обшитый ремнями, которые висѣли до его могучихъ колѣнъ. Саламбо, до-сихъ-поръ невидѣвшая никого почти кромѣ евнуховъ, съ удивленіемъ созерцала силу этого человѣка. То была казнь богини или вліяніе грознаго Молоха, духъ котораго перешелъ въ войска варваровъ и карѳагенянъ. Утомленіе подавляло ее; она въ недоумѣніи слушала перекличку часовыхъ.
Порывы теплаго вѣтра колебали огонь свѣтильника. Порою блистала молнія; потомъ мракъ усиливался, и она видѣла только зрачки Мато, которые сверкали какъ уголь ночью. Между тѣмъ, она чувствовала себя во власти неотвратимаго рока, чувствовала приближеніе чуднаго мгновенія и, сдѣлавши усиліе, бросилась къ заимфу и хотѣла-было взять его.
-- Что ты дѣлаешь? воскликнулъ Мато.
Она отвѣтила покойно:
-- Возвращаюсь въ Карѳагенъ.
Онъ подошелъ къ ней, скрестя руки, и съ такимъ грознымъ лицомъ, что она почувствовала себя какъ-бы прикованною къ тому мѣсту, гдѣ стояла.
-- Ты хочешь возвратиться въ Карѳагенъ? Онъ бормоталъ и повторялъ, скрежеща зубами:
-- Возвратиться въ Карѳагенъ? Такъ ты приходила затѣмъ, чтобъ взять занмфъ, восторжествовать надо мною и потомъ исчезнуть. Нѣтъ, нѣтъ! ты -- моя! Теперь никто тебя не отниметъ у меня! О, я не забылъ надменный, покойный взоръ твоихъ очей, не забылъ, какъ ты подавляла меня ими въ величіи своей красоты. Моя очередь теперь! Ты моя плѣнница, моя рабыня! Зови, пожалуй, своего отца и его войско, зови весь Карѳагенъ съ его презрѣннымъ народомъ! Я вождь трехсотъ тысячъ воиновъ, я наберу ихъ еще въ Лузитаніи, въ Галліи, въ глубинѣ пустыни, я разрушу твой городъ, я сожгу его храмы, ваши корабли будутъ плавать въ крови! Ни одного дома не останется, камня на камнѣ! А не станетъ у меня людей, такъ я нагоню медвѣдей съ горъ и львовъ изъ пустыни. Не думай бѣжать, или я убью тебя!
Блѣдный, съ сжатыми кулаками, онъ дрожалъ, какъ арфа, которой струны сейчасъ порвутся. Но вдругъ онъ зарыдалъ и, падая на колѣни, заговорилъ:
-- О, прости меня, прости! Я подлъ, я ничтожнѣе скорпіона, отвратительнѣе грязи и праха. Сейчасъ, пока ты говорила, твое дыханіе повѣяло на мое лицо, и я упивался имъ, какъ умирающій, который пьетъ, припавъ къ ручью. Раздави меня, только дай мнѣ почуять твои шаги! Проклинай меня, только бы мнѣ слышать твой голосъ! Не уходи, пощади меня! Я люблю, люблю тебя!
Онъ стоялъ на колѣняхъ, у ея ногъ; онъ обнималъ ея станъ, откинувъ голову; руки его блуждали; золотые кружки, привѣшенные къ его ушамъ вмѣсто серегъ, блестѣли на его мѣдноцвѣтной шеѣ, двѣ крупныя серебристыя слезы текли по его щекамъ; ласка слышалась въ его вздохѣ, онъ шепталъ какія-то слова легче дуновеній вѣтерка, слаще поцалуя.
Саламбо, объятая нѣгой, теряла самосознаніе. Что-то таинственно-возвышенное, какое-то велѣніе боговъ побуждало ее отдаться нѣгѣ; словно облако воздымало ее, и изнемогая она откинулась на ложе, покрытое львиной шерстью. Мато схватилъ ея пятки, золотая цѣпочка порвалась, и оба конца ея, какъ змѣйки, отбросились на покрывало. Занмфъ упалъ на нее; лицо Мато мелькнуло передъ нею: "Ты жжешь меня, Молохъ!" и воинъ покрылъ ее поцалуями горячѣе пламени, точно она была увлечена вихремъ урагана или тонула въ солнечныхъ лучахъ.
Онъ цаловалъ ея пальцы, ея руки, ея ноги, длинныя пряди ея волосъ.
-- Возьми его! говорилъ онъ: -- зачѣмъ онъ мнѣ! возьми и меня съ собою! Я брошу войско! Я отказываюсь отъ всего! Тамъ за мелькартовыми столпами, за далекими морями, есть островъ; онъ покрытъ золотымъ пескомъ и зеленью; тамъ живутъ только птицы. Тамъ на лугахъ огромные благоуханные цвѣты колеблются на своихъ стебляхъ, какъ курильницы; тамъ бѣлыя змѣи алмазными зубами своей пасти срываютъ плоды съ лимонныхъ деревьевъ; тамъ воздухъ такъ чистъ, что нельзя умереть. Бѣжимъ туда, я найду этотъ островъ. Мы будемъ жить въ хрустальныхъ пещерахъ, я буду тамъ царемъ.
Онъ вытеръ пыль съ ея обуви; онъ подложилъ подъ ея голову разныя ткани въ видѣ подушки. Онъ искалъ случая услужить ей, унизить себя передъ нею, и даже разостлалъ на ея ногахъ заимфъ, какъ простое покрывало.
-- Вѣдь у тебя еще есть, говорилъ онъ: -- эти маленькіе рожки газели, на которые ты вѣшаешь свои ожерелья. Ты мнѣ ихъ подаришь? не правда ли! Они мнѣ нравятся.
Онъ говорилъ, какъ будто воина была окончена; радостный смѣхъ вырывался у него изъ груди; наемники, Гамилькаръ, всѣ препятствія -- все теперь исчезло. Лупа скользила между двумя облаками; они видѣли ее черезъ дверь шатра.
-- О, сколько ночей я провелъ, любуясь ею; она мнѣ казалась завѣсой, скрывающей твое лицо; воспоминаніе о тебѣ смѣшивалось съ зрѣлищемъ ея лучей...
И склонясь на ея грудь, онъ лилъ потоки слезъ.
"Такъ вотъ онъ", думала Саламбо: "тотъ страшный человѣкъ, котораго трепещетъ Карѳагенъ!"
Онъ задремалъ. Тогда, высвободя свою руку, она спустила одну ногу на землю и замѣтила, что ея цѣпочка порвалась.
Дѣвы знатныхъ семействъ были пріучаемы смотрѣть на эти узы, почти какъ на святыню, и Саламбо, краснѣя, обмотала вокругъ ногъ концы цѣпочки. Карѳагенъ, Мегара, ея дворецъ, ея комната, поля, по которымъ она ѣхала, толпились въ ея воспоминаніи. Но какая-то пропасть отдѣляла ее отъ нихъ, на безконечное разстояніе.
Гроза проходила; рѣдкія капли заставляли верхъ шатра колыхаться.
Мато, какъ въ опьяненіи, спалъ на боку, свѣся руку съ ложа. Его жемчужная повязка приподнялась и открыла его лобъ. Улыбка обнаружила его зубы. Они блестѣли, окаймленные черной бородой, и въ его полузакрытыхъ глазахъ свѣтилась покойная, нѣсколько надменная веселость.
Саламбо глядѣла на него не двигаясь, склона голову и скрестя руки.
Подлѣ ложа, на кипарисовомъ столикѣ, лежалъ кинжалъ; видъ его блестящаго острея воспламенилъ ее жаждой крови. Жалобные голоса неслись изъ далекаго мрака; казалось, сонмъ духовъ умолялъ ее о пощадѣ. Но при шелестѣ ея одеждъ Мато открыла, глаза и съ поцалуемъ наклонился къ ея рукѣ; кинжалъ упалъ.
Послышались крики; ужасный свѣтъ засверкалъ внѣ шатра. Мато приподнялъ пологъ его, и они увидѣли, что лагерь ливійцевъ былъ объятъ пламенемъ.
Горѣли ихъ тростниковыя хижины и прутья, изгибаясь, лопались въ дыму и разлетались какъ стрѣлы; на красномъ горизонтѣ двигались черныя тѣни. Слышался ревъ воиновъ, оставшихся въ хижинахъ; слоны, быки и лошади метались въ толпѣ, давя ея и вещи, которыя старались спасти отъ пожара. Трубы звучали. Раздавались крики: "Мато, Мато!" Какіе-то люди хотѣли войти въ его палатку:
-- Иди же! Гамилькаръ жжетъ лагерь Автарита.
Мато вскочилъ. Она осталась одна. Она стала разсматривать заимфъ; наглядѣвшись на него вдоволь, она дивилась, что не чувствуетъ того наслажденія, котораго ожидала. И она задумалась надъ сбывшейся мечтою.
Но пологъ шатра приподнялся, и появилось какое-то безобразное существо. Сперва Саламбо могла разсмотрѣть только два глаза да длинную, до пятъ, бороду, потому-что остальная часть тѣла волочилась но землѣ, закутанная въ лохмотья, рыжеватаго цвѣта, и каждую минуту руки путались въ бородѣ. Чудовище подползло къ ея ногамъ, и Саламбо узнала стараго Гискона.
Дѣйствительно, варвары, чтобъ лишить плѣнниковъ возможности бѣжать, перебили паи, голени, и они изнывали въ ямѣ, среди гніющихъ труповъ; только тѣ, которые были поздоровѣе, заслыша звукъ солдатскихъ чашъ, рѣшались выставлять свои головы изъ ямы и возвышать голосъ; такъ и Гисконъ замѣтилъ Саламбо. Онъ узналъ въ ней карѳагенянку по украшеніямъ ея обуви, и съ предчувствіемъ значительной тайны, при помощи товарищей, вылѣзъ изъ ямы; потомъ, опираясь на локти, онъ доползъ до шатра Мато, который была" въ двадцати шагахъ. Тамъ говорили два голоса. Лежа у края палатки, онъ все слышалъ.
-- Гисконъ! произнесла она, наконецъ, почти въ ужасѣ.
Приподымаясь на рукахъ, онъ отвѣчалъ:
-- Да, это я! меня считаютъ умершимъ, не правда ли?
Она склонила голову. Онъ заговорилъ опять.
-- О, зачѣмъ боги не ниспослали мнѣ этой милости! Онъ подползъ къ ней такъ близко, что могъ до нее дотронуться, и досказалъ:-- они избавили бы меня отъ необходимости проклясть тебя!
Саламбо быстро отступила назадъ: такъ ей было страшно это чудовище, ужасное какъ призракъ.
-- Мнѣ скоро сто лѣтъ, сказалъ онъ.-- Я видѣлъ Агаѳокла, я видѣлъ Регула, видѣлъ, какъ римскіе орлы проходили но пуническимъ полямъ; видѣлъ всѣ ужасы битвъ, видѣлъ море, наполненное осколками нашихъ кораблей. Варвары, которыми я начальствовалъ, наложили мнѣ оковы на руки и ноги; мои товарищи но плѣну умираютъ въ ямѣ, въ которой мы посажены, и запахъ ихъ гніющихъ труповъ будитъ меня ночью; я разгоняю птицъ, которыя слетаются, чтобъ выклевывать ихъ глаза, и несмотря на то, я никогда не отчаивался въ Карѳагенѣ. Еслибъ войска всего міра собрались осаждать его, и пламя пожаровъ поднялось бы надъ его храмами, и тогда я не пересталъ бы вѣрить въ его вѣчное существованіе. Но теперь все кончено! все погибло! боги ненавидятъ его. Проклятіе на тебя, Саламбо! Ты своимъ нечестіемъ приблизила его гибель.
Она открыла уста.
-- Да! Я былъ тутъ! воскликнулъ онъ: -- я слышалъ страстныя стенанія и крики, слышалъ, какъ онъ говорилъ тебѣ о своей любви, и ты позволяла ему цаловать себя. Но если уже твое безстыдство такъ безгранично, ты бы должна была придать ему хоть видъ тайны и не выставлять свой позоръ на глаза твоему отцу!
-- Какимъ образомъ? произнесла она.
-- А, ты не знала, что его укрѣпленія въ шестидесяти шагахъ отсюда, что твой Мато нарочно, въ избыткѣ гордости, поставилъ свой шатеръ противъ Гамилькара. Онъ былъ здѣсь, твой отецъ, за тобою; и еслибъ-только я могъ, я влѣзъ бы на укрѣпленіе и крикнулъ бы: "Пріиди, полюбуйся на свою дочь въ объятіяхъ варвара! Чтобы понравиться ему, она облеклась въ одежды богини; отдаваясь ему, она предаетъ и славу твоего имени, и величіе боговъ, и месть отчизны, и спасеніе Карѳагена!"
Движеніе его беззубаго рта подергивало всю его бороду; его глаза, устремленные на Саламбо, пожирали ее, и онъ повторялъ, задыхаясь въ пыли:
-- Проклятіе на тебя, проклятіе, проклятіе!
Саламбо отдернула пологъ шатра и, не отвѣчая ему, смотрѣла въ ту сторону, гдѣ былъ лагерь Гамилькара.
-- Здѣсь его лагерь? спросила она.
-- Что тебѣ за дѣло! Скройся лучше, повергнись въ прахъ. Его лагерь -- святыня, которую ты осквернишь однимъ своимъ взглядомъ. Она набросила на себя заимфъ, быстро подобрала свои покрывала и одежды и со словами: "Я побѣгу туда", скрылась изъ палатки.
Сперва она шла въ темнотѣ, никого не встрѣчая, такъ-какъ всѣ бросились къ мѣсту пожара; крики усиливались; огонь залилъ небо сзади ея огромнымъ заревомъ; она остановилась передъ длиннымъ валомъ. Она повернула и стала искать лѣстницы, веревки, камня, чего нибудь, что бы ей дало возможность взобраться на валъ. Гисконъ ее напугалъ, и ей казалось, что чьи-то крики и шаги ее преслѣдуютъ. Заря занималась. Наконецъ она замѣтила но валу тропинку, подобрала свои одежды и въ три скачка выбралась наверхъ. Звучный кривъ раздался въ темнотѣ внизу вала, съ его наружной стороны -- тотъ самый крикъ, который она услышала, когда вышла изъ своей комнаты на ростральную лѣстницу; она узнала слугу Шахабарима и лошадей. Онъ всю ночь блуждалъ между укрѣпленіями варваровъ и карѳагенянъ; потомъ, встревоженный пожаромъ, онъ приблизился къ лагерю Мато, повинуясь словамъ жреца, который приказалъ ему находиться какъ можно ближе къ шатру вождя наемниковъ. Онъ помогъ Саламбо сѣсть на лошадь, самъ вскочилъ на другую, и они поскакали въ пуническій лагерь.
Мато вернулся въ свою палатку. Дымящійся свѣтильникъ едва освѣщалъ ее, и онъ подумалъ даже, что Саламбо заснула. Онъ осторожно ощупалъ львиную шкуру на пальмовомъ ложѣ. Онъ окликнулъ ее, она не отвѣчала, и онъ сильною рукой отдернулъ пологъ шатра, чтобы освѣтить его внутренность: заимфъ исчезъ.
Земля дрожала отъ стремительныхъ шаговъ множества народу. Громкіе крики, ржаніе коней, стуки оружія раздавались въ воздухѣ; трубы возвѣщали наступленіе. Казалось, вихрь урагана кружился вокругъ него. Дикій порывъ гнѣва увлекъ его къ войскамъ, и онъ бросился вонъ изъ палатки.
Варвары длинными нитями бѣгомъ спускались си горъ, а пуническіе отряды надвигались на нихъ тяжелымъ мѣрнымъ шагомъ. Туманъ, пронзенный лучами солнца, сгущался въ небольшія облака, которыя, подымаясь мало по малу, дали Мато возможность разглядѣть знамена, шлемы и оконечности копій. Войска передвигались съ мѣста на мѣсто. Мато могъ различить предводителей, воиновъ, вѣстниковъ и даже слугъ, которые ѣхали сзади на ослахъ. Но Нарр'Авасъ, вмѣсто того чтобы сохранить позицію своей конницы, защищавшей наемническую пѣхоту, внезапно повернулъ направо, какъ будто желая, чтобы его смяли войска Гамилькара.
Его всадники обогнали слоновъ, которые начинали уже утомляться; и лошади, вытянувъ голову, неслись такъ стремительно, что ихъ животъ, казалось, касался земли. Потомъ внезапно Нарр'Авасъ рѣшительнымъ шагомъ направился къ одному изъ пуническихъ часовыхъ, бросилъ свои мечъ, копье, дротикъ и исчезъ между карѳагенянами. Нумидійскій царь вошелъ въ шатеръ Гамилькара и, указывая ему на свое войско, остановившееся вдали, сказалъ:
-- Барка! Я привелъ ихъ къ тебѣ. Они -- твои.
Потомъ онъ палъ на землю въ знакъ покорности, и въ доказательство своей вѣрности напомнилъ о своемъ поведеніи съ начала войны: вопервыхъ, онъ воспрепятствовалъ осадѣ Карѳагена и убіенію плѣнныхъ; потомъ онъ не воспользовался побѣдой надъ Ганнономъ послѣ сраженія подъ Утиной; онъ не участвовалъ т. битвѣ при Манарѣ и отлучился именно для того, чтобы не имѣть необходимости сражаться съ суффетомъ.
Дѣйствительно, Нарр'Авасъ хотѣлъ воспользоваться случаемъ, чтобы расширить свои владѣнія на счетъ Карѳагена и, смотря но успѣхамъ обѣихъ сторонъ, то помогалъ варварамъ, то покидалъ ихъ. Но видя наконецъ, что торжество рѣшительно клонится на сторону Гамилькара, онъ обратился къ нему; быть можетъ, въ числѣ причинъ его перехода было тайное нерасположеніе къ Мато изъ-за притязаній на главное начальство или же изъ-за прежней любви.
Суффетъ слушалъ его, не прерывая. Нельзя было пренебрегать человѣкомъ, который съ такимъ предложеніемъ являлся во враждебное войско; Гамилькаръ тотчасъ же сообразилъ выгоду этого союза для своихъ великихъ предпріятій. Съ помощью нумидійцевъ онъ могъ истребить ливійцевъ. Галловъ и иберійцевъ онъ думалъ отвлечь отъ Карѳагена и устремить на покореніе Иберіи. Поэтому, Гамилькаръ не сталъ разспрашивать Нарр'Аваса, почему онъ явился такъ поздно, не обратилъ вниманія на его ложь, но поцаловалъ его и трижды обнялъ въ знакъ союза.
Онъ рѣшился зажечь лагерь ливійцевъ въ отчаяніи, чтобы какъ нибудь покончить дѣло. Нумидійское войско являлось къ нему, какъ божеская помощь, и, скрывая свою радость, Гамилькаръ сказалъ:
-- Да благоволятъ къ тебѣ боги! Не знаю, чѣмъ наградитъ тебя республика, но Гамилькаръ не знаетъ неблагодарности.
Сумятица увеличивалась; въ шатеръ входили начальники отрядовъ. Онъ надѣвалъ на себя оружіе и въ то же время говорилъ:
-- Ну, или же къ своему войску! Твои всадники должны стѣснять ихъ пѣхоту между слонами и моей конницей. Не знай пощады!
Нарр'Авасъ готовъ былъ выйдти изъ шатра, когда къ нему подъѣхала Саламбо. Она поспѣшно соскочила съ лошади, распахнула свое широкое покрывало и показала заимфъ. Пологи кожанаго шатра Гамилькара были откинуты и открывали видъ на, весь склонъ горы; а такъ-какъ шатеръ находился посрединѣ лагеря, то отовсюду можно было видѣть Саламбо. Раздался громкій вопль, крикъ торжества и надежды. Тѣ отряды, которые были въ движеніи, остановились; умирающіе, опираясь на локоть, посылали ей благословенія. Всѣ варвары знали теперь, что она отняла у нихъ заимфъ; они видѣли ее издали или, по крайней мѣрѣ, воображали, что видятъ; и на зло карѳагенянамъ, крики мщенія и гнѣва понеслись оттуда; такъ пять войскъ расположенныхъ на склонѣ горы, шумѣли и ревѣли вокругъ Саламбо.
Гамилькаръ не могъ говорить и благодарилъ ее знаками головы. Его глаза останавливались то на ней, то на заимфѣ, и онъ замѣтилъ, что ея цѣпочка порвана. Онъ вздрогнулъ, объятый ужаснымъ подозрѣніемъ. Но поспѣшно скрывъ свое волненіе, онъ бросилъ взоръ въ сторону, на Нарр'Аваса.
Нумидійскій царь скромно стоялъ поотдаль; на лбу у него была еще пыль послѣ того, какъ онъ падалъ ницъ передъ Гамилькаромъ. Наконецъ суффетъ подошелъ къ нему и со строгимъ видомъ произнесъ:
-- Нарр'Авасъ, въ благодарность за тѣ услуги, которыя ты мнѣ оказалъ, я отдаю за тебя свою дочь.-- И онъ прибавилъ:-- Будь моимъ сыномъ и защищай своего отца!
Въ первую минуту Нарр'Авасъ не могъ скрыть своего удивленія, потомъ бросился къ его рукамъ и покрылъ ихъ поцалуями.
Саламбо, недвижная какъ статуя, казалось, ничего не понимала. Она слегка покраснѣла и опустила глаза; ея рѣсницы бросали тѣнь на ея щоки.
Гамилькаръ пожелалъ сейчасъ же соединить ихъ неразрывными узами. Саламбо взяла въ руки копье и другой его конецъ подала Нарр'Авасу; большіе пальцы ихъ рукъ оплели ремнями изъ бычачьей кожи, а на голову ихъ посыпали немного ржи; зерна ея попадали на землю и, какъ градъ, застучали и запрыгали.