ГЛАВА I. У мистера Эйльварда дѣла въ Лондонѣ
-- Разъ, два, три, четыре, пять! Всего только пять часовъ! Какой ужасъ! О, Мери, навѣрное, теперь уже болѣе пяти!
Сцена происходитъ въ спальнѣ, находящейся въ задней половинѣ втораго этажа меблированной квартиры, въ Меддоксъ-Стритѣ; особа говорящая эти слова хорошенькая дѣвушка, разгорѣвшіяся щеки и спутанные волосы которой, не говоря уже о положеніи ея подушекъ и простынь, доказываютъ что она не очень покойно провела ночь; особа же къ которой относятся эти слова ея старшая сестра, спавшая съ ней рядомъ, пока вышеупомянутое нетерпѣливое замѣчаніе о медленномъ теченіи времени не разбудило ее. Что же касается до времени дня, то безъ всякаго сомнѣнія, ибо часы только что подтвердили это своимъ боемъ, было всего только пять часовъ утра.
Несмотря на это, нетерпѣливая красавица повторила обиженнымъ голосомъ:
-- О, Мери, навѣрное теперь болѣе пяти!
-- Ты очень добра, Милли, что будишь меня, для того чтобы сообщить мнѣ это, прозвучалъ сонный отвѣтъ, -- но я легла спать съ твердымъ намѣреніемъ проспать до семи.
-- Кажется довольно несносно, сказала Милли, такъ быстро повернувшись что стащила до половины одѣяло съ своей сестры,-- пролежать всю ночь въ этомъ гадкомъ мѣстѣ, не заснувъ ни на минутку; да еще ты тутъ изволишь храпѣть.
-- Ты знаешь, Милли, что я никогда не храплю.
-- Ну, все равно, спишь. Какъ это кто-нибудь можетъ заснуть въ этомъ ужасѣ, при этомъ стукѣ дрожекъ и телѣгъ, я никакъ ужь не могу понять. Но мнѣ кажется, ты заснула бы и на водяной мельницѣ.
-- Во всякомъ случаѣ, я бы постаралась по крайней мѣрѣ заснуть и тамъ, спокойно возразила Мери.-- Я бы не стала метаться и кидаться во всѣ стороны, путать себѣ волосы и этимъ еще болѣе горячить и тревожить себя.
-- О, разумѣется нѣтъ! Ты вѣдь все дѣлаешь лучше чѣмъ другіе, ты вѣдь, совершенство во всемъ, мы знаемъ это!
-- Нѣтъ, этого мы вовсе не знаемъ. Я по крайней мѣрѣ не знаю. Но я думаю что мнѣ предстоитъ много дѣла на завтра; и потому я хочу выспаться хорошенько чтобы не пострадала моя красота.
-- Твоя красота?
Едва примѣтная тѣнь огорченія пробѣжала по лицу старшей сестры, при этихъ презрительныхъ словахъ. Но тѣнь эта исчезла въ ту же минуту, и Мери снова улеглась, съ намѣреніемъ заснуть. Едва успѣла она, однако, вступить въ область сновъ, какъ опять послышалось:-- "Мери!"
-- Что милая, что тебѣ еще нужно?
-- Милая, голубушка Мери, прости меня! Съ моей стороны это такъ гадко было!
-- Что ты опять разбудила меня, да?
-- Нѣтъ, нѣтъ; совсѣмъ не то. То что я сказала объ...
-- Объ моей красотѣ. Полно, душа моя, не думай объ этомъ. Очень глупо было съ моей стороны употребить такое выраженіе, и за него стоило дать мнѣ щелчокъ.
-- Нѣтъ не стоило, не стоило, не стоило. Ты моя милѣйшая изъ милѣйшихъ старушенокъ, воскликнула Милли, заливаясь слезами, и обвивая руками шею сестры.-- Я просто чудовище что могла сказать это. Но я такъ была зла! Я и теперь еще зла. Я поневолѣ говорю грубости. Это не моя вина. Какъ не стыдно было папа привезти насъ въ такое мѣсто.
-- Бѣдный папа! Я думаю, ему здѣсь такъ же нспокойно какъ и тебѣ. Онъ вовсе не виноватъ въ выборѣ этой квартиры, а еслибъ и былъ....
-- Ну да, хорошо, только не брани меня. Пожалуста, не брани меня. Я очень хорошо знаю заранѣе все что ты хочешь сказать мнѣ, говорилъ этотъ баловень, такимъ убѣдительнымъ тономъ и голосомъ что строгое выраженіе упрека слетѣло съ лица Мери, и она поцѣловала своевольное, необдуманное дитя, прислонившее, въ настоящую минуту, такъ нѣжно свою щечку къ ея щекѣ.
Такъ Милли и не побранили на этотъ разъ. Никто не могъ быть строгимъ къ хорошенькой Милли. Тѣмъ хуже было для нея.
Природа обошлась несправедливо съ двумя сестрами. Милли была хороша, насколько могли сдѣлать ее хорошенькою большіе голубые глаза, черные какъ смоль волосы, правильныя черты и великолѣпный цвѣтъ лица. Еслибъ еще можно было придать немножко выраженія ума ея гладкому лобику, да небольшую черту твердости ея розовымъ, пухлымъ губкамъ -- то она была бы красавица. Въ лицѣ ея сестры было достаточно ума и твердости, для того чтобы превратить цѣлую дюжину подобныхъ хорошенькихъ куколокъ въ прекрасныхъ женщинъ, но кромѣ этого, Мери не обладала ничѣмъ что бы могло привлечь на нее вниманіе. Когда ея черты находились въ спокойномъ состояніи, вы бы ни одну изъ нихъ не нашли красивою. Но еслибы вы взглянули на нее въ ту минуту какъ глупенькая Милли просила у нея прощенія за свое невеликодушное замѣчаніе, и увидали бы весь избытокъ умиленія, любви и покровительственной нѣжности, сіявшій въ темныхъ глазахъ ея, то вамъ трудно было бы рѣшить которая изъ двухъ сестеръ мил ѣ е, въ лучшемъ смыслѣ этого слова.
Бѣдная Мери Эйльвардъ! Не удивительно что она могла крѣпко заснуть и въ этой грязной лондонской квартирѣ, несмотря на стукъ экипажей и на менѣе шумную возню безъименныхъ насѣкомыхъ, доставившихъ такую тревожную ночь ея сестрѣ. Она заработала себѣ сонъ, да уже и не въ первый разъ въ жизни. Она лишилась матери въ очень раннемъ возрастѣ, и съ той поры, все бремя хозяйственныхъ хлопотъ по дому ея болѣзненнаго отца обрушилось на ея дѣтскія плечи: а вести въ это время хозяйство въ этомъ домѣ значило взять на себя обязанность требующую тревогъ, мелочныхъ уловокъ, а не рѣдко и униженій.
Часто по воскресеньямъ, въ то время какъ богослуженіе и проповѣдь гласили объ обманчивости богатствъ, мысли бѣдной дѣвочки были заняты сердитыми мясниками, сборщиками податей и обѣщаніями платежа, данными на слѣдующій день, обѣщаніями которыхъ она не могла исполнить. Нерѣдко удивлялась она отчего этотъ добрый священникъ все нападаетъ на богатство, отчего онъ никогда не говоритъ объ обманахъ свойственныхъ бѣдности. Всѣ тяжелые труды, всѣ тяжелыя слова, доставались ей на долю, а когда, наконецъ, всѣми осуждаемая фортуна улыбнулась имъ немного, когда всѣ торговцы стали милостивы къ нимъ, и внезапный стукъ въ дверь не нагонялъ болѣе ужаса на весь домъ, то мистеръ Эйльвардъ такъ уже привыкъ все сваливать на свою дочь, что самъ не сознавая своей несправедливости, обращался съ ней едва ли лучше чѣмъ съ главною служанкой въ домѣ. Не мудрено, послѣ этого, что глупенькая, маленькая Милли воспользовалась предоставленнымъ ей преимуществомъ. Она была любимицей отца, его гордостью, дочерью его лучшихъ дней. Онъ никогда не видалъ ея въ полиняломъ ситцевомъ платьицѣ, выметающую соръ изъ его комнаты. Съ тѣхъ поръ какъ онъ сталъ обращать на нее вниманіе, она представлялась ему смѣющимся, кудрявымъ существомъ, въ свѣжей, прозрачной кисеѣ или въ блестящемъ шелковомъ нарядѣ. Она никогда не напоминала ему о незаплаченныхъ мелочныхъ счетахъ. Ему казалось весьма естественнымъ что Мери продолжала работать и хлопотать о нихъ обоихъ, такъ же какъ работала и хлопотала она и прежде. Всѣ приготовленія къ ихъ лондонской поѣздкѣ и всѣ хлопоты во время дороги были предоставлены этой терпѣливой, услужливой, никогда не жалующейся ни на что дѣвочкѣ. Милли не могла или не хотѣла уложить даже свои собственныя вещи. Разумѣется, Мери должна была взять на себя это дѣло, а когда все было уже уложено, то ей пришлось еще разъ разобрать и потомъ опять убрать весь чемоданъ, потому что сія непостоянная молодая дѣвица измѣнила свои планы касательно тарлатановой юбки.
Итакъ, принявъ въ соображеніе какъ много дѣла должна была устроить Мери вчера вечеромъ, въ ихъ хорошенькомъ домѣ въ Вентнорѣ, послѣ того какъ Милли давно уже спала, а также и то сколько вещей оказалось перезабыто (другими), вслѣдстіе чего Мери не имѣла даже времени перемѣнить на себѣ платье въ которомъ хлопотала до самаго утра; принявъ въ соображеніе все это, надо согласиться что не по недостатку вкуса одна изъ сестеръ спала, между тѣмъ какъ другая металась на постели и жаловалась что только еще пять часовъ.
Однако, послѣ вторичнаго пробужденія, Мери увидала что ей врядъ ли удастся заснуть еще разъ, а она была не изъ тѣхъ которые любятъ праздно нѣжиться на постели. Она встала, зажгла свѣчку и начала одѣваться.
-- Что ты дѣлаешь, Мери? спросила капризнымъ голосомъ Милли.
Она только-что было задремала, но опять проснулась въ ту минуту какъ сестра ея, взявъ со стола свѣчку, собиралась выдти изъ комнаты.
-- Я иду посмотрѣть не нужно ли чего-нибудь папа.
-- И оставляешь меня одну. О, Мери!
-- Дитя мое, чего же ты боишься?
-- Чего боюсь? Да я ничего не боюсь. Но -- но я не люблю оставаться одна въ чужомъ мѣстѣ. Не ходи, Мери. Папа вѣрно ничего не нужно. Ты только его разбудишь и разсердишь. Не уходи, Мери.
И Милли слѣзла съ постели и ухватила сестру за блузу.
-- Милли, у твоего отца вѣрно будетъ лихорадка завтра -- то-есть сегодня, хочу я сказать. Очень можетъ-быть что она уже и наступила, и ему нужно принять лѣкарство. Я должна пойти къ нему и пойду. Если ты боишься оставаться здѣсь, то пойдемъ со мной.
-- Но тамъ на лѣстницѣ тараканы, громко сказала Милли;-- я видѣла какъ цѣлыхъ два ползли по ней.
-- Какой вздоръ! Пойдемъ со мной, или оставайся здѣсь, какъ хочешь.-- Я ухожу.
Хорошенькая Милли взглянула сестрѣ въ глаза и вполнѣ поняла выраженіе ихъ. Вслѣдствіе этого она снова вскочила на постель и спрятала лицо въ подушкахъ, между тѣмъ какъ сестра ея отправилась по лѣстницѣ въ комнату ихъ отца. Еслибы на пути ея ползали скорпіоны, не только тараканы, то и это не могло бы ее остановить!
Въ жизни Бертрама Эйльварда были обстоятельства пустившія глубокіе корни въ почву на которой вращается эта исторія. Въ свое время читатель увидитъ въ какомъ направленіи дали они ростки, и какого рода плоды они принесли. Пока мы отправимся вслѣдъ за его старшею дочерью и посмотримъ какъ онъ провелъ первую ночь въ Лондонѣ, въ которомъ не былъ предъ тѣмъ уже цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ.
Онъ занималъ отдѣленіе которое мистрисъ Граутсъ, его настоящая хозяйка, заблагоразсудила называть "своими гостиными". Въ сущности же, одна изъ двухъ комнатъ (раздѣленныхъ складными ширмами) была убрана въ видѣ спальни, и въ этой-то комнатѣ спалъ, или скорѣе, старался заснуть мистеръ Эйльвардъ. Кровать его, покрытая занавѣсью, того зеленовато-желтаго цвѣта который всегда невольно напоминаетъ какъ зрѣнію, такъ и обонянію нашему о крайнихъ мѣрахъ предпринятыхъ недавно красильщикомъ и пятновыводчикомъ -- занимала около половины всей комнаты, имѣвшей всего одно окно, открывавшее видъ на четыре задніе двора, и заносившее оттуда запахъ сосѣднихъ конюшенъ. Какимъ бы узоромъ ни обладалъ нѣкогда Киддерминстерскій коверъ, въ настоящую минуту трудно было судить о его достоинствѣ, ибо онъ давно весь вылинялъ и истерся. Обои на стѣнахъ были грязные, потолокъ тоже грязноватый, глиняная посуда на умывальникѣ была вся разнокалиберная, а зеркало никакъ не могло держаться прямо между двумя столбиками и уныло повѣсило голову, несмотря на многочисленные свертки бумажекъ подсунутые подъ него съ цѣлью его поддержки. Единственная вещь во всей комнатѣ не имѣвшая жалкаго и обветшалаго вида было поясное изображеніе мистрисъ Граутсъ, которая, разряженная въ пунцовый бархатъ и перебирая пальцемъ толстую золотую цѣпочку, одобрительно улыбалась, глядя со стѣны почти у подножія кровати, и казалось, сторожила, подобно среднихъ лѣтъ херувиму, сонъ своихъ жильцовъ.
Первая комната обладала всѣми прелестями какія могли только сообщить ей коричневыя занавѣски, набитая конскимъ волосомъ мебель и похороннаго вида шкафъ (очевидно близкій родственникъ мавзолея изъ чернаго дерева, исполнявшаго роль кровати въ сосѣдней комнатѣ). Но за то вы могли видѣть большую часть Риджентъ-Стрита изъ окна выходившаго на эту знаменитую улицу. Видѣть изъ окна Риджентъ-стритъ весьма пріятно днемъ; но когда трескъ и стукотня ея находятся надъ самымъ ухомъ ночью, то это обстоятельство не особенно способствуетъ къ успокоенію человѣка страдающаго хроническою лихорадкой и подагрой и привыкшаго къ деревенской тишинѣ на островѣ Вайтѣ.
Въ этой-то "собачьей канурѣ" (мы употребляемъ его собственное сильное выраженіе) очутился вчера вечеромъ, въ половинѣ девятаго, только-что прибывшій въ Лондонъ разборчивый мистеръ Эйльвардъ; было уже поздно искать другую квартиру, а путешествіе такъ утомило его что онъ не былъ въ состояніи переѣхать въ гостиницу. И тутъ-то -- старинные враги его, лихорадка и подагра, завладѣвшіе имъ много лѣтъ тому назадъ въ Аравійскихъ степяхъ и съ тѣхъ поръ съ жестокою точностью заявлявшіе свои права надъ нимъ каждую недѣлю, снова напали на него и уложили его, дрожащаго и пылающаго въ жару, на вышеупомянутый мавзолей чернаго дерева, между тѣмъ какъ намалеванная мистрисъ Граутсъ смотрѣла на него, играя своею цѣпочкой и одобрительно улыбаясь.
Впрочемъ нашему страдальцу оставалось большое утѣшеніе. Онъ имѣлъ, наконецъ, дѣйствительную, законную, основательную причину быть недовольнымъ своимъ другомъ и повѣреннымъ по дѣламъ, Джорджемъ Чампіономъ старшимъ, членомъ извѣстной фирмы, Чампіонъ съ сыномъ и Дэй въ Линкольнъ-Иннѣ. Говорю, наконецъ, потому что въ продолженіи десяти лѣтъ онъ все старался провертѣть какую-нибудь дирочку въ платьѣ этого острожнаго джентльмена, и постоянно приходилъ къ убѣжденію что такъ же легко было бы пробуравить панцырный корабль. Такому тщеславному и раздражительному человѣку какъ Бертрамъ Эйльвардъ страшно досаждало сознаніе что онъ обязанъ избавленіемъ отъ непріятныхъ послѣдствій всѣхъ своихъ глупостей такту и искуснымъ дѣйствіямъ своего повѣреннаго. Еще болѣе бѣсило его то что онъ никогда не могъ ни въ чемъ обвинить его самъ. Я думаю всякій изъ насъ помнитъ восторгъ испытанный имъ при видѣ своего учителя, попавшагося въ (дѣйствительный или воображаемый) просакъ. Не очень пріятно бываетъ, когда при игрѣ въ крикетъ чей-нибудь мячъ убиваетъ на повалъ находящагося отъ него въ тридцати саженяхъ фазана, того самаго по которому мы дали промахъ въ десяти саженяхъ; или когда мы вдругъ узнаемъ о помолвкѣ какого-нибудь неизвѣстнаго господина съ богатою наслѣдницей, на которую мы сами имѣли виды, но за то весьма утѣшительно для насъ, если мы можемъ приписать весь успѣхъ другаго гнуснѣйшей случайности, или же доказать что намъ ничего бы не стоило одержать верхъ надъ счастливцемъ, если мы бы только захотѣли этого.
Мистеръ Эйльвардъ былъ наконецъ въ правѣ сердиться на вѣчно безукоризненнаго Чампіона. Онъ писалъ ему что ѣдетъ въ городъ и просилъ его нанять ему квартиру, потому что ему придется, вѣроятно, прожить довольно долго въ Лондонѣ, а гостиницъ онъ терпѣть не могъ. Адвокатъ зналъ насколько онъ былъ взыскателенъ и все-таки принудилъ его поселиться въ этой "собачьей канурѣ". О, это было черезчуръ дурно со стороны Чампіона. Это было просто-на-просто непростительно, безсердечно, неблагородно, оскорбительно и пр. и пр. Онъ не разсудилъ при этомъ что адвокатъ вовсе не обязанъ пріискивать квартиры своимъ кліентамъ; что въ настоящее время парламентскихъ и законодательныхъ собраній, каждый часъ стоилъ его другу около пяти фунтовъ, и что къ тому же онъ предупредилъ о своемъ порученіи ровно за полдня до своего пріѣзда. Вслѣдствіе всего этого, Чампіонъ старшій перебросилъ письмо Чампіону младшему, говоря чтобы тотъ "устроилъ какъ-нибудь это дѣло". Чампіонъ младшій передалъ это порученіе старшему конторщику, сказавъ чтобы кто-нибудь "позаботился объ этомъ". Главный же конторщикъ сказалъ разсыльному конторщику чтобы тотъ "не забылъ этого порученія", окончивъ свои дѣла въ Темплѣ, въ Англійскомъ Банкѣ и въ Вестминстерѣ, и сдавъ всѣ нужныя бумаги въ Ислингтоунъ и въ Фиглей-ридѣ. Разсыльный конторщикъ, хотя чуть было не потерялъ совсѣмъ головы, при мысли обо всемъ что предстояло ему передѣлать въ теченіи этого дня -- вспомнилъ однако о нѣкоемъ юношѣ служившемъ у ихъ поставщика конторскихъ принадлежностей; звали этого юношу Берриджеромъ и -- но дѣло не требуетъ дальнѣйшихъ объясненій. Мамаша мистера Берриджера была мистрисъ Граутсъ, (родитель мистера Берриджера уже давно переселился къ своимъ предкамъ), та самая дама, въ пунцовомъ бархатѣ и съ золотою цѣпочкой, что улыбалась мистеру Эйльварду въ то время какъ тотъ лежалъ, пылая лихорадочнымъ жаромъ и гнѣвомъ на коварнаго Чампіона.
-- Есть тамъ кто-нибудь? Кто тамъ такое? закричалъ онъ, разслышавъ въ сосѣдней комнатѣ легкіе шаги своей дочери,
-- Это я, Мери, я хотѣла узнать не нужно ли вамъ чего-нибудь. О, папа, неужели я разбудила васъ. Мнѣ такъ....
-- Разбудила меня! воскликнулъ отецъ.-- Да я думаю свинья и та бы не заснула въ такомъ мѣстечкѣ. Чампіонъ постыдился бы хоть самого себя; но я увѣренъ что онъ и тутъ найдетъ какое-нибудь извиненіе. Онъ всегда на все находитъ извиненіе. Чортъ его побери совсѣмъ!
-- Папа милый, не тревожьтесь, мы найдемъ квартиру получше завтра. Я пойду поищу, какъ скоро отопрутъ лавки.
-- Не смѣй и думать объ этомъ! Неужели ты воображаешь что я позволю моей дочери таскаться по городу, пріискивая квартиру. Это на тебя похоже, Мери, ты, мнѣ кажется, все готова дѣлать!
-- Для васъ, папа, я, кажется, все готова сдѣлать.
-- Такъ изъ-за какого же діавола ты не приготовила мнѣ ячменной воды? Ты, кажется, знаешь что она у меня всегда есть въ домѣ, и тебѣ стоило только капельку подумать, чтобы догадаться что у меня навѣрно будетъ лихорадка въ ночь.
Мери, не сказавъ ни слова, спокойно отодвинула въ сторону бумаги, разбросанныя имъ по столику около кровати, и открыла глазамъ его кружку и рюмку, стоявшія у него прямо подъ рукой.
-- Почемъ я зналъ что она тутъ стоитъ, ворчалъ онъ, въ то время какъ она налила въ рюмку этой воды и подала ее ему.-- Что дѣлаетъ Милли? Бѣдное дитя! Я думаю она тоже не могла заснуть всю ночь.
-- Милли была очень безпокойна, отвѣчала сестра ея, поправляя его подушки.-- Не нужно ли вамъ еще чего-нибудь, папа? Не принять ли вамъ хинина?
-- Ты знаешь что мнѣ надо принять его и, ради Бога, Мери, изорви эту дрянь, стащи ее отсюда, или по крайней мѣрѣ поверни ее лицомъ къ стѣнѣ, закричалъ больной, грозя кулакомъ уже упомянутому нами произведенію искусства.-- Вѣчная противная усмѣшка этой бабы меня просто съ ума сводитъ.
Онъ принялъ лекарство, а дочь его, послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ, вскарабкалась, наконецъ, на коммодъ и сняла со стѣны виновную Граутсъ.
-- Я думаю, ты бы могла и поменьше стучать, замѣтилъ ей отецъ,-- зная какъ у меня болитъ голова.
-- Простите, милый папа. Это не моя вина, стулъ выскользнулъ изъ-подъ меня и....
-- Ну хорошо, ничего, ничего. Ты ушибла себѣ ногу?
-- Нѣтъ, папа, только немножко придавила ее; это ничего, пройдетъ.
-- Который теперь часъ?
-- Около половины шестаго.
-- Не болѣе? Газетъ еще не приносили?
-- О нѣтъ еще, папа. Еще никого нѣтъ. Еще не разсвѣтало!
-- Когда принесутъ газеты, то доставь мнѣ ихъ сейчасъ же сюда. Онѣ мнѣ очень нужны. Слышишь Мери?
-- Хорошо, ппа. Не нужно ли вамъ еще чего-нибудь?
-- Нѣтъ, нѣтъ, дитя, ничего. Я только хочу остаться одинъ. Погоди, подай мнѣ Чампіоново письмо. Да не то -- не то; какъ ты глупа, Мери. Ну да, вотъ это. Ты доброе дитя, Мери, благодарю тебя! Поцѣлуй меня, ступай спать, да позаботься о бѣдной Милли. Да еще, Мери, Мери! не забудь про газеты.
Бертрамъ Эйльвардъ прочелъ въ десятый разъ письмо поданное ему его дочерью, и скоро послѣ того задремалъ. Проснувшись, онъ нашелъ газеты, о которыхъ такъ безпокоился, лежащими около себя. Онъ быстро отыскалъ въ нихъ столбецъ посвященный объявленіямъ о пропавшихъ вещахъ и потерянныхъ изъ виду особахъ, и прочелъ тамъ слѣдующее:
Аугустусъ де-Баркгемъ Плесморъ.
Если вышеупомянутый пожалуетъ къ гг. Чампіону съ сыномъ и Дэю, въ квартиру Терлье, въ Линкольнъ-Иннъ, то услышитъ тамъ о весьма благопріятномъ для него обстоятельствѣ. Если же кто-либо можетъ доставить его адресъ, или удостовѣреніе въ его кончинѣ, то получитъ за это вознагражденіе.