Обычно, если день проходил сумбурно, Люси возвращала себе ощущение прочности мира, садясь за фортепьяно. Играя, она переставала быть почтительной или надменной, бунтаркой или рабыней. Царство музыки совсем не походило на окружающий ее мир. Оно принимало тех, кого, из- за их дурного воспитания, недостатка интеллекта или культуры, отвергало общество. Даже самый заурядный человек, начав играть, легко, без усилий, взмывает вверх и парит в эмпиреях, а мы, оставшиеся на земле, дивимся: как же мы не замечали его раньше? Ведь мы могли бы восхищаться им и даже любить — если бы он научился передавать свое видение словами, а свой духовный опыт воплощать в поступки. Но вряд ли это получится — даже наверняка не получится, или будет получаться крайне редко... Люси, во всяком случае, это никогда не удавалось.
Она не была блестящей пианисткой, ее пассажи не рассыпались жемчугом, и в ее арсенале было ничуть не больше точных аккордов, чем у других исполнительниц ее возраста и социального положения. Ее игра не отличалась страстностью, под пальцами не рождались трагические звуки, чтобы потом, летним вечером, улететь в открытое окно. Конечно, там было чувство — что-то среднее между любовью, ненавистью и ревностью — и весь положенный набор красок. Она не чуждалась и трагизма, но при этом всегда сражалась на стороне Победы. Чего и над чем — это трудно объяснить в обычных терминах. Никто не осмелится отрицать, что иные сонаты Бетховена трагичны, но каждый исполнитель сам решает, должны ли они оставлять у слушателя чувство безысходности или триумфа. Люси предпочитала триумф.
Однажды после обеда пошел сильный дождь, и это позволило мисс Ханичерч заняться тем, что ей действительно нравилось. Она расчехлила маленькое пианино. Немногочисленные постояльцы из тех, что слонялись поблизости, стали хвалить ее игру, но не дождавшись ее реакции, разбрелись по своим комнатам — кто вздремнуть, кто делать записи в дневниках. Оставшиеся все время что-то или кого-то искали: мистер Эмерсон — сына, мисс Лавиш — свой портсигар, а мисс Бартлетт — мисс Лавиш, Люси ни на кого не обращала внимания. Как всякий настоящий музыкант, она наслаждалась прикосновениями к клавишам. В ответ они, точно живые, ласкали ее пальцы, и это, а не одни только звуки, отвечало ее заветным желаниям.
Сидя тихонько у окна и стараясь не выдать своего присутствия, мистер Биб размышлял о противоречивости характера мисс Ханичерч. Впервые он подметил это в Тонбридж Уэллсе, на одном из благотворительных концертов, когда высшие развлекают низших. Зал был полон, публика — исполнена уважения. Дамы и господа из прихожан под руководством викария пели, читали стихи или смешили публику, имитируя звук пробки, вылетающей из бутылки с шампанским.
Одним из пунктов программы значилось: «Мисс Ханичерч. Фортепьяно. Бетховен». Мистер Биб попробовал угадать, что их ждет — «Аделаида» или марш «На руинах Афин», — и вдруг услышал первые такты Опуса III. Он напряженно прослушал вступление, зная, что вплоть до ускорения темпа невозможно судить о замысле пианиста. Когда загремела первая тема, он понял, что происходит нечто странное. В аккордах, предвещающих заключительную часть, он распознал удары победного гонга. Он был рад, что она сыграла только первую часть, потому что иначе мог не обратить внимания на сложные переливы тактов размера девять шестнадцатых. Публика почтительно захлопала в ладоши, и мистер Биб первый — это было самое меньшее, что он мог сделать.
— Кто эта девушка? — спросил он викария.
— Родственница одной из моих прихожанок. По-моему, выбор произведения был неудачным. Обычно Бетховен так прямо взывает к нашим чувствам, что сложная игра представляется неким извращением.
— Представьте меня.
— Она будет рада. Им обеим понравилась ваша проповедь.
— Проповедь? — удивился мистер Биб. — Чего ради она потащилась слушать мою проповедь?
Познакомившись с мисс Ханичерч, он понял, в чем дело. Встав с табурета, она стала обыкновенной девушкой с темными волосами и очень хорошеньким, бледным, еще не до конца сформировавшимся личиком. Ей нравилось ходить на концерты, она любила гостить у кузины, обожала кофе-гляссе и меренги. Естественно, ей понравилась и его проповедь. Но перед отъездом из Тонбридж Уэллса он сказал викарию то, что теперь повторил в пансионе Бертолини, когда она захлопнула крышку фортепьяно и с мечтательным выражением лица направилась к нему.
— Если ваша жизнь, мисс Ханичерч, когда-нибудь станет похожей на вашу игру, это будет весьма интересно и для нас, и для вас самой.
Люси тотчас спустилась с небес.
— Надо же, кто-то сказал то же самое моей маме, а она выразила надежду, что моя жизнь не превратится в дуэт.
— Миссис Ханичерч не любит музыку?
— Она ничего не имеет против музыки. Но не любит, когда люди слишком увлекаются чем бы то ни было. Мама считает, что я глупа и ничего не понимаю. Однажды я сказала, что собственная игра нравится мне больше, чем чья-либо еще. Это оказалось вне ее разумения. Конечно, я не хочу сказать, что моя игра гениальна. Я имела в виду...
— Конечно, — пробормотал он, удивляясь, зачем она оправдывается.
— Музыка. — начала она какую-то общую фразу и вдруг запнулась, засмотревшись в окно, на насквозь промокшую Италию. Юг утратил все свое очарование, а представители самого гармоничного народа в мире съежились и превратились в жалкие комочки. Улица и река стали грязновато-желтыми, мост — грязновато-серым, а горы — грязновато-лиловыми. Где-то там, в складках темноты, прятались мисс Бартлетт и мисс Лавиш, которые выбрали именно этот день для посещения Торре дель-Галло.
— Так что же музыка? — напомнил мистер Биб.
— Бедняжка Шарлотта промокнет до нитки, — проговорила Люси.
Как это похоже на мисс Бартлетт — вернуться продрогшей, усталой,
голодной и кроткой аки ангел, в мятой юбке, с потрепанным «Бедекером» и першением в горле. В прошлый раз, когда все вокруг пело и воздух вливался в горло как вино, ее было не вытащить из гостиной — нет-нет, она — старая женщина и никудышная компания для молодой, здоровой девушки.
— Это мисс Лавиш сбила вашу кузину с толку. Должно быть, она ищет в проливном дожде настоящую Италию.
— Мисс Лавиш такая оригиналка, — пробормотала Люси. Это была примечательная ремарка, высшее достижение пансиона Бертолини в области определений. Мисс Лавиш — оригиналка.
У мистера Биба оставались сомнения, но их можно было отнести на счет узости мышления священника. По этой или по какой-либо иной причине он предпочел промолчать.
— Это правда, — с благоговейными нотками в голосе спросила Люси, — что мисс Лавиш пишет роман?
— Да, ходят такие слухи.
— О чем же?
— О современной Италии. Я бы посоветовал вам обратиться к мисс Кэтрин Алан, она скорее найдет подходящие слова.
— Пусть лучше мисс Лавиш сама мне расскажет. У нас неплохие отношения. Но все равно она не должна была отбирать у меня путеводитель, когда мы ходили в Санта-Кроче. Шарлотта ужасно рассердилась, встретив меня одну. Я тоже обиделась на мисс Лавиш.
— Ну, они-то уже помирились.
Эта скоропалительная дружба между столь разными женщинами, как мисс Бартлетт и мисс Лавиш, возбуждала его любопытство. Они стали неразлучны, а Люси — сбоку припека. Мистер Биб еще мог понять мисс Лавиш, но странное поведение мисс Бартлетт ставило его в тупик. Всю свою жизнь он изучал старых дев, они были его коньком, и профессия предоставляла ему неограниченные возможности для изучения.
Люси уже в третий раз сказала, что мисс Бартлетт промокнет до нитки. Уровень воды в Арно постепенно поднимался, стирая на дороге следы колес и угрожая наводнением. Но на юго-западе уже появилась желтоватая дымка, суля перемены к лучшему, — а может, и к худшему. Люси открыла окно, посмотреть, что там на улице, и в гостиную ворвался холодный воздух. Показавшаяся в дверях мисс Кэтрин Алан жалобно вскрикнула:
— Мисс Ханичерч, дорогая, вы простудитесь! И мистер Биб тоже. Ну кто мог ожидать от Италии такой погоды? Моя сестра не расстается с грелкой, но что толку?
Она скользнула в комнату и села, напряженная, как всегда, когда входила в комнату, где был один мужчина или одна женщина, или мужчина с женщиной.
— Мисс Ханичерч, я слышала, как вы играете, даже через запертую дверь. В этой стране приходится держать двери на запоре: итальянцам не свойственно уважение к личной жизни. И это передается от родителей к детям.
Люси произнесла что-то подходящее к случаю. Мистер Биб пожалел, что не может рассказать им о том, как в Модене горничная ворвалась в его номер как раз в тот момент, когда он принимал ванну, и как ни в чем не бывало прощебетала на своем языке: «Не обращайте внимания — я уже старуха». Пришлось ограничиться подтверждением: «Вы абсолютно правы, мисс Алан, итальянцы — исключительно бесцеремонный народ. Они всюду суют свой нос, все замечают и знают, что нам нужно, еще до того, как мы сами это поняли. Мы полностью зависим от них. Они читают наши мысли и предупреждают желания. Все они, от простого возницы до Джотто, выворачивают нас наизнанку — у меня это вызывает протест. Причем, в глубине души они уверены в своем превосходстве и не имеют ни малейшего понятия об интеллектуальной жизни. Правильно сказала на днях синьора Бертолини: «Оу, мистер Биб, как я страдаю за образование моих детей! Я не допущу, чтобы мою крошку Викторию учила какая- нибудь итальянская невежда!»
Мисс Алан не все поняла, но у нее возникло чувство, будто над ней изощренно издеваются. Ее сестра уже разочаровалась в мистере Бибе. От священника с лысым черепом и рыжеватыми бакенбардами она ждала большего. В самом деле, кто мог предположить, что сострадание и терпимость способны уживаться с солдафонским юмором?
Она отчаянно ерзала в своем кресле, и они поняли, почему, когда она извлекла из-под себя стальной портсигар с напылением из бирюзы в виде инициалов Э. Л.
— Собственность мисс Лавиш, — констатировал мистер Биб. — Она, конечно, свой парень, но я бы посоветовал ей курить трубку.
— О, мистер Биб, — сказала мисс Алан, разрываясь между благоговейным восторгом и желанием рассмеяться. — Это в самом деле ужасно, что женщина курит, но она виновата меньше, чем вы думаете. Она начала курить от отчаяния, когда труд всей ее жизни пошел насмарку. Это можно считать уважительной причиной, не правда ли?
— А что случилось? — полюбопытствовала Люси.
Мистер Биб благодушно откинулся на спинку стула и приготовился слушать.
— Она написала роман. Судя по некоторым признакам, не слишком удачный. Всегда грустно наблюдать, как человек с незаурядными способностями использует их не по назначению — что чаще всего и происходит... В общем, она оставила его, еще не совсем законченный, в Гроте с Распятием при отеле Капуцинов в Амальфи и пошла за чернилами: они как раз кончились. Но пока она пыталась достичь взаимопонимания со служащими — ну, вы же знаете итальянцев, — грот обвалился. И, что самое печальное, она так и не смогла вспомнить ни слова из того, что написала. Бедняжка долго болела, а потом пристрастилась к курению. Это секрет, но я рада сообщить вам, что она начала новый роман. Даже сказала Терезе и мисс Пол, что уже собрала так называемый местный колорит, — это будет роман о современной Италии, тогда как первый был историческим. Но она не может начать, пока ее не осенит некая идея. Она искала вдохновение в Перудже, потом приехала сюда, но и это не помогло. Однако она остается оптимисткой! Поистине, в каждом человеке есть что-нибудь достойное уважения!
Мисс Алан славилась своей доброжелательностью, иногда даже противоречащей здравому смыслу. Тот ненавязчивый пафос, с которым она рассказывала, придал немного сумбурному рассказу своеобразную красоту.
Но мисс Кэтрин почувствовала, что сделала слишком много оговорок, и поспешила извиниться за чрезмерную снисходительность.
— И все-таки ей недостает... не то чтобы женственности, но... взять хотя бы ее странное поведение в тот вечер, когда приехали Эмерсоны...
Мистер Биб усмехнулся, смекнув, что мисс Алан взялась рассказывать анекдот, который не сможет закончить в присутствии джентльмена.
— Не знаю, мисс Ханичерч, обратили ли вы внимание, что мисс Пол — дама с густыми рыжими волосами — в больших количествах потребляет лимонад. И вот мистер Эмерсон, с присущей ему прямотой...
У нее вдруг отвисла челюсть, и она умолкла. Мистер Биб поднялся и вышел — якобы затем, чтобы попросить чаю. Тогда мисс Алан зачастила:
— Живот. Мистер Эмерсон предупредил мисс Пол, чтобы она не увлекалась, а то живот заболит из-за повышенной кислотности. Признаюсь, даже я забыла о правилах поведения за столом и прыснула. Но дело в том, что мисс Лавиш не только услышала это неприличное слово, но и приняла его за другое: ей послышалось, будто речь идет о разъездных торговцах1, и она вплоть до конца ужина доказывала Терезе и мисс Пол, что наша дорогая, великая Англия держится на торговле и ни на более.
Тереза рассердилась и вышла из-за стола, не дожидаясь, когда подадут сыр. При этом она сказала: «Вот, мисс Лавиш, кто объяснит вам вашу ошибку лучше меня!» — и указала на портрет лорда Теннисона. На что мисс Лавиш ответила: «Тю! Подумаешь, ранние викторианцы!» Представляете? Я сочла своим долгом поддержать сестру — и Англию. «Мисс Лавиш, я, как поздняя викторианка, никому не позволю неуважительно отзываться о нашей дорогой королеве». Я напомнила ей, как королева вопреки своему желанию поехала в Ирландию, и, надо сказать, она прикусила язычок. Но, к сожалению, мистер Эмерсон услышал мою реплику и во всеуслышание заявил: «Вот именно! Я уважаю эту женщину за этот поступок». «Женщину»! — представляете?.. Я плохо рассказываю, но можете себе представить, какая заварилась каша, и все потому, что он не к месту употребил слово «живот»!
Но это было еще не все. После обеда мисс Лавиш обратилась ко мне с весьма неуместным предложением: «Я иду в курилку, перекинуться парой слов с этими симпатичными джентльменами. Пойдемте со мной». Я, конечно, отказалась, а она имела наглость сказать, что это расширило бы мой кругозор. Дескать, у нее четыре брата, все они окончили университет, кроме одного, который служил в армии, и обожают поболтать с разъездными торговцами.
— Позвольте мне закончить эту историю, — сказал, входя в комнату, мистер Биб. — Мисс Лавиш сделала то же предложение мисс Пол, мне, всем присутствующим, и в конце концов отправилась одна. А минут через пять вернулась с доской, обтянутой зеленым сукном, и стала прилежно раскладывать пасьянс.
— Что же там произошло? — спросила Люси.
— Тайна, покрытая мраком. Этого мы, скорее всего, никогда не узнаем. У мисс Лавиш духу не хватит, а мистер Эмерсон определенно считает, что не о чем рассказывать.
— Скажите, мистер Биб: мистер Эмерсон... хороший человек или нет? Мне очень нужно знать.
Священник усмехнулся. Ему показалось, что она уже решила для себя этот вопрос.
— Ну, так прямо не скажешь. Иногда он ведет себя совершенно по- дурацки, и я перестаю его уважать... Мисс Алан, а вы как считаете?
Миниатюрная старая дама вздохнула и неодобрительно покачала головой. Мистер Биб подбодрил ее словами:
— Мне кажется, мисс Алан, вы просто обязаны за него заступиться — после той истории с фиалками.
— Фиалками? Боже мой! Кто вам рассказал об этих несчастных фиалках? Этот пансион — настоящий рассадник сплетен!.. Не могу забыть, как он чуть не сорвал лекцию мистера Эгера в Санта-Кроче. Бедная мисс Ханичерч, ей можно только посочувствовать! Увы, мистер Биб, мое мнение об Эмерсонах изменилось в худшую сторону.
Священник вновь усмехнулся. Одно время он пытался примирить обитателей пансиона с выходками мистера Эмерсона и потерпел фиаско. Кажется, он единственный остался в приятельских отношениях с этим господином. Мисс Лавиш, представитель интеллектуальной элиты, не скрывала враждебности. А теперь еще и мисс Алан, олицетворение хорошего тона, перешла на ее сторону. Мисс Бартлетт страдала оттого, что в силу обстоятельств вынуждена была держаться в рамках приличий.
С Люси дело обстояло иначе. Она в общих чертах и временами туманных выражениях поведала ему о своих злоключениях в Санта-Кроче, и у него сложилось мнение, что эти двое предприняли странные и, возможно, согласованные действия, чтобы показать ей мир со своей колокольни, заинтересовать ее своими радостями и невзгодами. Какая дерзость с их стороны! Ему бы не хотелось, чтобы юная девушка разделяла их взгляды. Да он и плохо знал их, коли на то пошло. Знакомство в пансионе для отдыхающих — вещь ненадежная, а Люси как-никак стала его прихожанкой.
Кося одним глазом на улицу, Люси сказала, что они показались ей симпатичными, но их что-то давно не видно — даже их стулья унесли из столовой.
— Разве они всякий раз не звали вас с собой? — инквизиторским тоном спросила мисс Алан.
— Только однажды. Шарлотта была против и довела это до их сведения — разумеется, оставаясь в рамках вежливости.
— Правильно сделала! Они не нашего круга. Пусть ищут себе ровню.
Мистер Биб назвал бы это «уходом в себя» вследствие провала очередной попытки завоевать симпатии местного общества. А может, сделать им что-нибудь приятное? Например, организовать интересную экскурсию и позвать обоих Эмерсонов. При этом нужно будет хорошенько присматривать за Люси, но, конечно, попросить ее быть с ними полюбезней. Больше всего на свете мистер Биб любил дарить людям приятные воспоминания.
Солнце клонилось к закату. Воздух стал прозрачнее, деревья и холмы выглядели умытыми, а тяжелые воды Арно — не такими мутными, они даже начали поблескивать. Между облаками проглянули зеленоватоголубоватые клочки неба, а мокрый фасад Сан-Миниато ярко засверкал в наклонных солнечных лучах.
— Сегодня уже поздно отправляться на прогулку, — с облегчением произнесла мисс Алан. — Все галереи закрыты.
— А я бы прогулялась, — возразила Люси. — Мне хочется объехать вокруг города на трамвае, на площадке рядом с водителем.
У обоих ее собеседников сделались серьезные лица. Мистер Биб, чувствуя себя ответственным за нее в отсутствие мисс Бартлетт, рискнул высказаться:
— А что, пожалуй, это можно. К сожалению, я должен написать несколько писем. Но если вы хотите погулять одна, то лучше пешком.
— Итальянцы, знаете ли... — засомневалась мисс Алан.
— Может, я встречу кого-нибудь из знакомых, кто будет переводить мне надписи на вывесках.
Но они все еще сомневались. В конце концов ей все же удалось уговорить мистера Биба, пообещав, что она совершит короткую пешую прогулку и при этом будет держаться улиц, где много туристов.
— Вообще-то не надо бы ей выходить, — задумчиво проговорил мистер Биб, провожая ее взглядом. — Слишком много Бетховена.