Чаша переполнилась.
Веселый май мѣсяцъ въ 1862 году и въ той части владѣній ея величества королевы, которая извѣстна подъ названіемъ пфальцграфства Ланкастерскаго, имѣлъ менѣе улыбающійся и болѣе холодный характеръ, чѣмъ обыкновенно. Несмотря на лучезарное солнце и необыкновенно благопріятныя обстоятельства для природы, которая могла выказаться во всей своей красотѣ, за отсутствіемъ дыма -- все было безмолвно, грустно, мрачно. На улицахъ не слышно было веселаго говора, крика, смѣха и громкаго топота тысячъ рабочихъ, спѣшившихъ на фабрики.
Торговля остановилась. Царь-Хлопокъ былъ развѣнчанъ; его подданные стали нищими, просящими милостыню или, во всякомъ случаѣ, бѣдняками, живущими на пособія со стороны. Образовалась громадная организація, преимущественно поддерживаемая неоплаченнымъ добровольнымъ трудомъ, для разысканія истинно неимущихъ и оказанія имъ помощи. Тансопъ находился въ ряду городовъ, открывшихъ комитеты для раздачи пособій, и школы Себастьяна вошли въ составъ болѣе обширныхъ учрежденій на общественный счетъ. Они, однако, служили образцомъ, и другія школы были образованы по ихъ плану. Самъ же Себастьянъ былъ однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ и вліятельнѣйшихъ членовъ комитета, а Елена и Адріенна, благодаря ихъ прежней опытности, стояли во главѣ дамской комиссіи, хотя она и состояла оффиціально подъ высшимъ завѣдываніемъ мистрисъ Понсонби и двухъ или трехъ мѣстныхъ знатныхъ дамъ.
Но въ то время, когда эта громадная, сложная машина работала съ такой удивительной правильностью, что подѣлывали тѣ, для пользы которыхъ она была пущена въ ходъ? Что происходило въ тысячахъ жилищъ, обитатели которыхъ, застигнутые въ расплохъ великимъ бѣдствіемъ, были принуждены отказаться отъ всѣхъ своихъ благородныхъ традицій?
Въ началѣ этого мѣсяца, въ свѣтлое, солнечное утро, въ жилищѣ, занимаемомъ Гейвудами, не видно было огня на очагѣ. Мэри и ея сосѣдка, мистрисъ Митчель, теперь по очереди разводили огонь въ своихъ кухняхъ и готовили другъ для друга кушанья, которыя были гораздо скуднѣе прежняго. Въ это утро очередь была за мистрисъ Митчель, и кухня Мэри Гейвудъ, за отсутствіемъ огня, была еще холоднѣе обыкновеннаго, хотя, какъ всегда, сіяла чистотой и опрятностью. Молодая дѣвушка сидѣла у окна и шила. Майльсъ помѣщался за большимъ столомъ среди комнаты; передъ нимъ лежало нѣсколько открытыхъ книгъ, которыя онъ будто бы читалъ, но въ сущности его глаза смутно блуждали по страницѣ, а лицо выражало самое мрачное отчаяніе.
Мэри по временамъ искоса поглядывала на него и ея сердце обливалось слезами. Во все это время, она и Эдмундъ жили на еженедѣльную сумму, которую Себастьянъ Малори выдавалъ каждому изъ своихъ рабочихъ. Майльсъ помогалъ имъ изъ своего маленькаго капитала, не желая, чтобъ больной нуждался въ чемъ-нибудь необходимомъ, но Мэри знала, что этотъ капиталъ уже нѣсколько дней изсякъ и недоумѣвала, чѣмъ питался Майльсъ въ эти страшные дни. Онъ отказывался ѣсть то, что она готовила дома, потому что провизія покупалась на деньги Себастьяна Малори. Онъ молча улыбался, когда она умоляла его поѣсть или взять у нея немного денегъ и потомъ ей уплатить. Онъ не жаловался и былъ очень спокоенъ, но эти дни были самые ужасные во всей жизни Мэри. Она знала, на что онъ надѣялся, но боялась, что эта помощь явится слишкомъ поздно, чтобъ спасти его отъ обращенія за общественной милостыней, что она считала величайшимъ униженіемъ. Недѣли двѣ передъ тѣмъ, комитетъ для раздачи пособій вызывалъ желающихъ занять мѣста двухъ конторщиковъ, при чемъ было объявлено, что будетъ оказано предпочтеніе кандидатамъ изъ рабочихъ. Майльсъ заявлялъ свое желаніе получить одно изъ этихъ мѣстъ, но отвѣтъ долженъ былъ прійти только черезъ два дня. Наканунѣ, Мэри встрѣтила мистера Малори и умоляла его употребить все его вліяніе, чтобъ Майльса приняли, но подъ условіемъ, чтобъ онъ этого никогда не узналъ, а то онъ могъ сдѣлать Богъ знаетъ что. Себастьянъ обѣщалъ, но все же оставалось еще два ужасныхъ дня неизвѣстности, а тамъ, можетъ быть, несмотря на хлопоты, Майльсъ получитъ отказъ.
Поэтому, она въ это утро посматривала на брата съ мрачнымъ замираніемъ сердца. Неужели дѣло дошло уже до послѣдней крайности? Неужели ему, ея брату, которымъ она такъ гордилась, придется направить свои шаги къ тѣмъ роковымъ дверямъ, на которыхъ красуется надпись громадными буквами: "Комитетъ выдачи пособій?" Онъ не завтракалъ въ это утро и она не знала, когда и что онъ ѣлъ въ послѣдній разъ. Лицо его ужасно исхудало и сильныя, мускулистыя руки висѣли какъ плети. Во всей его фигурѣ чувствовалось утомленіе, глаза были мутные, губы поджаты. Что онъ сдѣлаетъ? Двери комитета открывались ровно въ одиннадцать часовъ; было уже безъ десяти одиннадцать, а контора комитета находилась довольно далеко. Если онъ хотѣлъ идти, то пора...
Она вдругъ вздрогнула. Майльсъ оттолкнулъ отъ себя книги и всталъ. Какая страшная перемѣна произошла въ его лицѣ и во всей его фигурѣ.
-- Я ухожу, Молли, сказалъ онъ, взявъ со стѣны свою фуражку.
-- Да, отвѣчала она глухимъ голосомъ и бросила на него такой страждущій, но покорный взглядъ, что Майльсъ поспѣшилъ прибавить:
-- Ничего, Мэри. Такъ ужь суждено. Но ты напрасно думаешь, что это худшее. Гораздо хуже то, что ты мнѣ совѣтовала.
Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.
Путь ему предстоялъ довольно далекій, въ гору и подъ гору. Онъ чувствовалъ ужасное утомленіе и болѣе чѣмъ утомленіе; его желудокъ былъ пустъ, его мучилъ и терзалъ голодъ, настоящій, всепожирающій голодъ, о которомъ онъ часто читалъ, но котораго доселѣ никогда самъ не испыталъ. Въ головѣ у него мутилось, въ глазахъ темнѣло, онъ ничего не понималъ и не сознавалъ, кромѣ сосавшаго, точившаго его голода. Наконецъ, онъ достигъ, машинальной, медленной поступью, до единственнаго мѣста во всемъ Тансопѣ, гдѣ въ эти тяжелыя времена поддерживалась бойкая, лихорадочная дѣятельность.
Передъ дверьми стояла толпа людей, старыхъ и малыхъ, мужчинъ и женщинъ. Выраженіе ихъ лицъ было самое разнообразное; одни дышали сознаніемъ стыда и мрачнымъ отчаяніемъ, другіе обнаруживали легкомысленное хладнокровіе, дерзкое безстыдство и желаніе воспользоваться даровымъ кускомъ хлѣба.
Къ этой толпѣ присоединился и Майльсъ Гейвудъ, блѣдный отъ истощенія и душевной тревоги; губы его были стиснуты, впалые глаза мрачно прятались подъ насупленными бровями. Онъ не смотрѣлъ ни направо, ни налѣво, но, прислонясь къ стѣнѣ, засунулъ руки въ карманы и ждалъ. Передъ дверьми былъ устроенъ деревянный заборчикъ, такъ что проходили по одному человѣку и Майльсъ, какъ всѣ, долженъ былъ ждать своей очереди въ хвостѣ.
Каждый человѣкъ разъ или два въ своей жизни проходитъ чрезъ дурную минуту, но рѣдко кто испыталъ такую болѣзненную, гнетущую сердце горечь, какъ Майльсъ Гейвудъ въ продолженіи тѣхъ минутъ, которыя онъ провелъ передъ дверьми комитета. Какая-то женщина его узнала и замѣтила, что никогда не ожидала его тутъ встрѣтить. Онъ отвѣчалъ что-то машинально и очень спокойно, но лицо покрылось багровымъ румянцемъ стыда. Въ эту минуту кто-то пихнулъ его сзади и онъ двинулся впередъ.
Наконецъ, онъ вошелъ вмѣстѣ съ нѣсколькими другими въ большую комнату, среди которой за столомъ сидѣли около дюжины джентльмэновъ. Но какъ только онъ вступилъ на порогъ и увидалъ устремленные на него съ удивленнымъ сожалѣніемъ глаза Себастьяна Малори, ему показалось, что въ комнатѣ было всего два человѣка, онъ и его соперникъ. Странно сказать, онъ совершенно забылъ, что Малори былъ одинъ изъ вліятельнѣйшихъ членовъ этого комитета. Теперь онъ это понималъ и чувствовалъ умомъ, сердцемъ, душей. Униженіе, ярость и отчаяніе едва не свели его съ ума.
Однако, благоразуміе взяло верхъ надо всѣмъ. Онъ видѣлъ ясно, что при совершенномъ недостаткѣ средствъ и терзавшемъ его голодѣ, ему не оставалось другого средства спасенія. Онъ не бѣжалъ изъ этой роковой комнаты. Онъ остался, но какъ онъ подошелъ къ господину, допрашивавшему желающихъ пособія, какъ отвѣчалъ на всѣ его вопросы -- все это осталось для него тайной. Послѣ этого допроса записали его адресъ и объявили, что будетъ сдѣлана повѣрка его заявленій. Майльсъ нисколько не обидѣлся этому недовѣрію къ его словамъ, потому ли, что онъ навѣки смирилъ свою гордость, или потому, что отъ волненія и голода не понялъ смысла полученнаго имъ отвѣта. Онъ молча отошелъ, недоумѣвая, сколько времени онъ еще выдержитъ безъ ѣды, но вдругъ Себастьянъ Малори поднялъ голову съ бумаги, которая, казалось, дотолѣ сосредоточивала на себѣ все его вниманіе, и сказалъ спокойно:
-- Нечего безпокоить инспектора повѣркой этихъ свѣдѣній, мистеръ Вайтекеръ. Я ручаюсь за ихъ справедливость. Вы могли бы тотчасъ выдать билетъ и деньги.
И онъ снова принялся за свое дѣло.
-- А, въ такомъ случаѣ, все въ порядкѣ, произнесъ мистеръ Вайтекеръ и началъ писать билетъ.
Майльсъ зашатался и, чтобы не упасть, схватился за спинку одного изъ стульевъ, стоявшихъ вокругъ стола. Вся комната заплясала въ его глазахъ, и онъ почувствовалъ, что не былъ болѣе Майльсомъ Гейвудомъ, а какимъ-то презрѣннымъ нищимъ, не заслуживающимъ даже милостыни.
-- Вы, кажется, больны, молодой человѣкъ? произнесъ джентльмэнъ, сидѣвшій на стулѣ, на спинку котораго оперся Майльсъ:-- пойдемте со мною. Я вамъ покажу, гдѣ выдаютъ деньги.
Онъ взялъ билетъ у Вайтекера и повелъ Майльса за руку въ сосѣднюю маленькую комнату, гдѣ, вынувъ изъ шкапа, подалъ ему кусокъ хлѣба и стаканъ краснаго вина.
-- Подкрѣпите свои силы, сказалъ онъ съ доброй улыбкой:-- а то вы не дойдете до дома. Вы слишкомъ долго постились. Вамъ слѣдовало придти ранѣе. Когда вы ѣли въ послѣдній разъ?
-- Вѣроятно, прошло больше сутокъ, отвѣчалъ Майлссъ и посмотрѣлъ на джентльмэна.
Это былъ пасторъ Понсонби, "радикальный пасторъ", какъ его называли. Этотъ человѣкъ былъ достойнѣе занимать мѣсто перваго министра, чѣмъ провинціальнаго ректора, но въ этой скромной должности онъ пользовался большей любовью и уваженіемъ, чѣмъ любой первый министръ.
-- Вы хорошій человѣкъ, сказалъ онъ мягкимъ голосомъ:-- я васъ знаю. Ваша сестра посѣщаетъ мою приходскую церковь, а вы...
-- Я свободный мыслитель.
-- А! Ну, все равно, дайте мнѣ вашу руку. Я очень бы желалъ имѣть такую овцу въ своемъ стадѣ.
-- Еслибы что нибудь на свѣтѣ могло сдѣлать меня овцой, то это мысль, что вы будете моимъ пастыремъ, сэръ, отвѣчалъ Майльсъ, чувствуя отъ хлѣба и вина пріятную теплоту во всемъ тѣлѣ.
-- Вотъ деньги за недѣлю, на которыя вы имѣете право по вашему билету, сказалъ пасторъ:-- не трудитесь ходить въ контору. Прощайте. Очень радъ, что васъ видѣлъ. Да хранитъ васъ Господь.
И добрый старикъ дружески протянулъ свою руку. Тронутый его добротою, Майльсъ крѣпко сжалъ ее и не могъ промолвить слова отъ волненія. Пасторъ указалъ ему маленькую заднюю дверь, изъ которой онъ могъ выйти незамѣченный толпою. Онъ снова очутился на улицѣ съ бѣлымъ билетомъ и маленькой суммой денегъ въ рукахъ. Послѣ утѣшительныхъ словъ пастора Понсонби, онъ пересталъ ощущать страшную агонію стыда, но чувствовалъ себя совершенно уничтоженнымъ и безпомощнымъ.
Машинально идя домой, онъ поворачивалъ въ рукахъ деньги. Вдругъ ему пришла въ голову мысль, что ему надо на эти деньги купить себѣ пищи. Какъ, пищи для себя? Это ему показалось страннымъ и смѣшнымъ, но онъ все-таки вошелъ въ лавку и купилъ хлѣба и сыра. Потомъ онъ продолжалъ свой путь.
Проходя мимо двери одного дома, онъ увидалъ маленькую дѣвочку, которая, сидя на ступени, горько плакала.
-- Что съ тобою, дитя? спросилъ онъ, останавливаясь.
-- Мнѣ... ѣсть хочется, отвѣчалъ ребенокъ, всхлипывая.
-- Ѣсть хочется! произнесъ онъ вдругъ, сознавая, что не даромъ, не для одного себя перенесъ ужасную пытку: -- ты не завтракала?
-- Нѣтъ.
-- А почему?
Въ эту минуту въ дверяхъ показалась очень худощавая и бѣдно одѣтая, но опрятная женщина съ младенцемъ на рукахъ.
-- Ступайте домой, сэръ, сказала она:-- стыдно такой большой барышнѣ плакать на улицѣ! Твой отецъ принесетъ что нибудь поѣсть. Ступай въ комнату и не плачь.
-- Я... ѣсть хочу! повторила маленькая дѣвочка.
-- Не слушайте ее, молодой человѣкъ, сказала женщина, обращаясь къ Майльсу: -- мой мужъ пошелъ сегодня въ комитетъ. Мы дошли до этого и, вѣроятно, къ ночи что-нибудь поѣдимъ.
-- Но такому маленькому ребенку очень трудно долго ждать, произнесъ Майльсъ: -- если вы довѣрите ее мнѣ, то я дамъ ей позавтракать. Я самъ иду домой завтракать.
-- Вы очень добры, благодарю васъ, отвѣчала женщина дрожащимъ голосомъ и отворачиваясь отъ Майльса.
-- Ну, пойдемъ, голубушка, сказалъ нѣжно молодой человѣкъ, и, взявъ на руки маленькую Сару, понесъ ее въ свое скромное жилище на Городскомъ Полѣ.
Въ кухнѣ онъ посадилъ ребенка на кресло и, объяснивъ сестрѣ, что эта малютка голодна, а слѣдовательно, ее надо накормить, онъ отрѣзалъ ломоть хлѣба и кусокъ сыра и съ пламеннымъ интересомъ смотрѣлъ пока она ѣла. Онъ вдругъ почувствовалъ себя почти счастливымъ. Еслибы онъ сегодня не бросился въ огонь, то бѣдной Сарѣ пришлось бы голодать до ночи.
-- Вкусно! Вкусно! промолвила дѣвочка, поѣвъ вдоволь.
И она, смѣясь, слѣдила за Майльсомъ, который самъ медленно принялся за ѣду.
-- Послушай, замѣтилъ онъ:-- ты можешь найти сюда дорогу завтра?
-- Да, это не очень далеко.
-- Такъ если ты будешь приходить каждое утро, слышишь, каждое утро, то для тебя всегда будетъ готовъ завтракъ.
-- Но я могу очень много съѣсть, когда я голодна.
-- Ничего, на тебя хватитъ.
-- Хорошо, я буду приходить, воскликнула дѣвочка, хлопая въ ладоши, и, бросившись къ Майльсу, поцѣловала его.
Въ настоящее время въ Тансопѣ живетъ черноокая молодая женщина, лѣтъ двадцати-четырехъ, съ мужемъ и нѣсколькими дѣтьми. Когда дѣти пристаютъ къ ней, требуя скорѣе завтрака или обѣда, она останавливаетъ ихъ, говоря, что они не знаютъ настоящаго голода, а для примѣра разсказываетъ имъ, какъ съ хлопчато-бумажнаго голода она однажды плакала и блѣдный молодой человѣкъ съ добрыми глазами отнесъ ее къ себѣ домой и накормилъ, а потомъ каждый день онъ или сестра ждали ее съ завтракомъ.
-- Сколько же времени это продолжалось, мама?
-- Три мѣсяца, дитя мое, изо дня въ день. И такъ они всегда были добры ко мнѣ.
-- Онъ еще живъ?
-- Конечно, и...
Но молодая женщина обыкновенно такъ растягиваетъ свой разсказъ, что эти мелкія подробности не могутъ интересовать читателей.
Спустя два дня послѣ этого памятнаго утра, Майльсъ получилъ приглашеніе явиться въ центральную контору комитета для раздачи пособій, такъ какъ онъ принятъ конторщикомъ, съ жалованьемъ въ двадцать шиллинговъ въ недѣлю.
Такимъ образомъ, худшее время для Майльса Гейвуда матеріально миновало, но горечь испитой чаши въ этотъ роковой день не скоро изгладилась изъ его памяти.