Конечные последствия
П ришла нищета, черная нищета. У старого разносчика, который, бывало, приносил из предместья Монмартр кошелек, набитый монетами в сто су, теперь не было ни сантима. Настала зима. Изгнанный из своей конуры, он ночевал в сарае под телегами.
Три с лишним недели дождь шел, не переставая, сточные канавы переполнились, сарай был затоплен водой.
Съежившись в тележке, над зловонными лужами в обществе пауков, крыс и голодных кошек, Кренкбиль размышлял в потемках.
Он целый день ничего не ел, у него теперь не было мешков торговца каштанами, чтобы укрыться, и он вспомнил те две недели, в продолжении которых правительство давало ему пищу и кров. Он позавидовал судьбе арестантов, которые не страдают ни от холода, ни от голода, и его осенила мысль:
-- Я знаю одну штуку, -- отчего бы мне не испробовать ее?
Он встал и вышел на улицу. Было не позже одиннадцати. Стояла промозглая погода; не было видно ни зги. Падала изморозь, которая леденила и пронизывала хуже дождя. Редкие прохожие пробирались вдоль стен.
Кренкбиль прошел мимо церкви св. Евстафия и свернул на улицу Монмартр. Она была безлюдна. Полицейский стоял, как вкопанный, на тротуаре возле церкви, под газовым рожком. В пространстве окружавшем пламя, был виден моросивший рыжеватый дождик.
Полицейский прикрылся капюшоном и как будто оцепенел; то ли он предпочитал свет тьме, то ли устал ходить взад и вперед, но он стоял под фонарем, может быть, видя в нем товарища, друга. Это дрожащее пламя было его единственным собеседником в ночном одиночестве. Он был настолько неподвижен, что возникало сомнение, человек ли это; отражение его сапог в мокром тротуаре, походившем на озеро, удлиняло его книзу и придавало ему издали вид земноводного чудовища, наполовину высунувшегося из воды. Вблизи же капюшон и оружие делали его похожим на монаха и воина. Крупные черты его лица, казавшиеся еще крупнее в тени капюшона, были спокойны и грустны. У него были густые, короткие усы с проседью. Это был старый "фараон", лет сорока.
Кренкбиль потихоньку подошел к нему и сказал слабым, нерешительным голосом:
-- Смерть коровам!
Затем он стал ждать действия этих священных слов. Но никакого действия они не произвели. Городовой продолжал неподвижно и молча стоять, скрестив руки под коротким плащом. Его большие, широко открытые глаза, блестевшие в темноте, смотрели на Кренкбиля грустно, зорко и презрительно.
Кренкбиль, удивленный, но сохраняя еще остаток решимости, пробормотал:
-- Смерть коровам! Это я вам говорю.
Наступило долгое молчание, в продолжение которого моросил мелкий рыжеватый дождик и царила ледяная тьма.
Наконец фараон сказал:
-- Это не следует говорить... В самом деле, это говорить не следует. В вашем возрасте надо бы быть сознательнее. Идите своей дорогой.
-- Почему вы меня не арестуете? -- спросил Кренкбиль.
Фараон покачал головой под мокрым капюшоном:
-- Слишком много было бы хлопот засаживать всех пьяниц, которые болтают, что не следует. И какая польза была бы от этого?
Кренкбиль, подавленный этим великодушным презрением, долго стоял по щиколотку в воде и тупо молчал. Прежде чем уйти, он попытался объясниться:
-- Это я не вам сказал: "Смерть коровам!" Да и никому другому не хотел говорить этого. У меня был один план.
Фараон ответил мягко, но холодно:
-- Ради плана или ради чего другого, но это не следует говорить, потому что, когда человек исполняет свои обязанности и терпит всякие мучения, не надо оскорблять его пустыми словами. Предлагаю вам идти своей дорогой.
Кренкбиль опустил голову и, пришибленный, исчез под дождем во тьме.
Источник текста: Франс А., Кренкбиль. Рассказ. Пер. с фр. / Ил. Т. Стейнлена. -- Москва: Гослитиздат, 1941. -- 84 с.; ил.; 22 см.