ГЛАВА I.
Наступали послѣдніе лѣтніе дни. Передъ нашими глазами прекрасный ландшафтъ. Широкая рѣка, ярко освѣщенная послѣобѣденнымъ солнцемъ, быстро несется въ своемъ величественномъ теченіи. Низменные берега ея чѣмъ дальше, тѣмъ становятся живописнѣе; все ближе и ближе подступаютъ къ водѣ скалы, овраги и холмы, поросшіе лѣсомъ. На юго-востокъ мѣстность представляетъ большой полукругъ, за которымъ поднимаются отдѣльныя горы причудливыхъ очертаній, въ видѣ пирамидъ, курфюрстскихъ шапокъ и королевскихъ коронъ. Всюду богатая лѣсная растительность; она наполняетъ лощины густой зеленью, покрываетъ собой уступы и вершины горъ. Темный лѣсъ уже начинаетъ окрашиваться мѣстами въ красный и желтый цвѣтъ. Кругомъ на поляхъ убранъ хлѣбъ. Плодовыя деревья, благодаря роскошной почвѣ, изнемогаютъ подъ тяжестью золотистыхъ плодовъ и такъ наклонили свои вѣтки, что пришлось подпереть ихъ. Эти деревья составляютъ гордость мѣстныхъ жителей, которые довели ихъ до возможнаго совершенства долголѣтнимъ тщательнымъ уходомъ.
По всей равнинѣ разбросаны маленькія деревни, домики изъ сѣраго песчаника, добываемаго изъ сосѣднихъ скалъ, съ крышами крытыми гонтомъ; среди ихъ возвышаются стройныя церковныя башни. На вершинѣ горы, подошва которой густо поросла лѣсомъ, виднѣется издали замокъ съ свѣтлыми окнами, позолоченными яркими лучами солнца. Этотъ замокъ показался бы еще красивѣе усталому путнику, идущему съ сѣвера изъ живописной саксонской столицы, если бы въ нѣсколькихъ миляхъ отъ него, на выступѣ скалы, не возвышался другой величественный замокъ съ бѣлыми стѣнами и несмѣтнымъ количествомъ оконъ, который по своей величинѣ, удачно выбранной мѣстности у поворота рѣки и своеобразной архитектурѣ, можно было легко признать за резиденцію гордаго богемскаго рода. Замокъ этотъ былъ недавно оконченъ и по своимъ огромнымъ размѣрамъ и великолѣпному убранству составлялъ предметъ оживленныхъ толковъ для всѣхъ посѣтителей гостинницы "Краснаго Льва", стоявшей на базарной площади крошечнаго города, который пріютился у самаго подножья замка на склонѣ горы.
Какими иными разговорами могъ занять умный хозяинъ праздныхъ посѣтителей чтобы подолѣе удержать ихъ въ своей гостинницѣ и заставить выпить надлежащее количество венгерскаго?
Въ это время въ политикѣ не происходило ничего особеннаго или, по крайней мѣрѣ, событія очень медленно слѣдовали одни за другими.
Тринадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ пруссаки вышли изъ Саксоніи и могущественная австрійская императрица заключила миръ съ королемъ; въ Турціи и Польшѣ также все было спокойно. Всюду царилъ миръ. Безпрепятственно плывутъ по рѣкѣ лодки, нагруженныя яблоками и грушами, тяжелыя барки съ щебнемъ и плитнякомъ; торговцы ходятъ взадъ и впередъ между Дрезденомъ и Прагой. Богемскіе музыканты и венгерское вино составляютъ неизбѣжную принадлежность всякаго празднества у пограничныхъ жителей. Но повседневныя дѣла не могутъ служить темой долгихъ разсказовъ,-- достаточно упомянуть о нихъ. Это какъ-бы изсякшій источникъ, дающій мало воды. Между тѣмъ, въ мірѣ совершилось довольно важное событіе, которое по своимъ послѣдствіямъ отразилось и на глухомъ уголкѣ земли, о которомъ идетъ рѣчь. Это событіе было уничтоженіе іезуитскаго ордена; но умные люди молчали объ этомъ, тѣмъ болѣе, что одно духовное лицо, принадлежавшее къ ордену, жило по сосѣдству и невыгодно было раздражать его. Такимъ образомъ, у бюргеровъ главной темой разговоровъ по прежнему служила постройка новаго замка, обширный графскій садъ и графское семейство.
Трудолюбивое населеніе городка пользовалось извѣстнымъ достаткомъ, благодаря доходомъ съ полеваго хозяйства, разведенію плодовыхъ деревьевъ и судоходству по рѣкѣ. Около базара возвышалось нѣсколько красивыхъ домовъ; не послѣднее мѣсто между ними занимала гостинница "Краснаго Льва", гдѣ сегодня, но случаю суботняго дня, замѣтна особенная толкотня и суета. По улицамъ взадъ и впередъ снуютъ крестьянскія телѣги и всевозможныя повозки; всюду пьютъ, болтаютъ, смѣются или ссорятся люди.
Но по близости замка царитъ полное безмолвіе, такъ какъ не только садъ отдѣленъ отъ городской улицы рѣшеткой и каменной стѣной, но даже подъемъ на гору обнесенъ съ обѣихъ сторонъ каменными высокими стѣнами. Между замкомъ и городомъ на полупути стоитъ церковь въ іезуитскомъ стилѣ, съ статуями святыхъ въ стѣнныхъ нишахъ. Церковь эта, сравнительно съ маленькимъ городомъ, слишкомъ богато и великолѣпно разукрашена, что объясняется тѣми преимуществами, которыя богемскія владѣтели этой мѣстности, полтораста лѣтъ тому назадъ, предоставили церкви въ ущербъ горожанамъ.
Изъ воротъ замка вышелъ пожилой человѣкъ съ сѣдыми волосами, одѣтый въ темнозеленый сюртукъ съ большими стальными пуговицами и охотничьимъ ножемъ у пояса и направился къ гостинницѣ "Краснаго Льва". Въ рѣзкихъ чертахъ его загорѣлаго лица, покрытаго морщинами, можно было прочесть слѣды трудовой жизни въ лѣсу и на нолѣ, которая пока еще не надломила его силъ и не согнула спины. По одеждѣ его можно было принять за стараго слугу, но въ его манерахъ, увѣренной походкѣ и легкомъ поклонѣ при встрѣчѣ съ знакомыми на улицѣ и передъ гостинницей, замѣтно было спокойное сознаніе своего достоинства. Выйдя на городскую площадь, онъ остановился и повернулъ голову къ замку; прнэтомъ лицо его приняло какое-то неуловимое выраженіе, а сѣрые глаза заискрились. Такого страннаго взгляда не было ни у кого изъ слугъ, носящихъ графскую ливрею, и жителей городка. "На пятьдесятъ шаговъ можно узнать чудака Рейнгарда Рехбергера" -- говаривалъ обыкновенно хозяинъ гостинницы Игнатій Губъ. На этотъ разъ Рехбергеръ казался еще болѣе страннымъ, нежели въ обыкновенное время, потому что онъ стоялъ неподвижно на мѣстѣ и пристально глядѣлъ на окна замка съ полунасмѣшливымъ и торжествующимъ видомъ.
Хозяинъ гостинницы нѣкоторое время молча наблюдалъ за нимъ издали; наконецъ подошелъ къ нему и положилъ руку на плечо.
Рехбергеръ повернулъ голову и, какъ бы отвѣчая на собственную мысль, пробормоталъ вполголоса:
-- Ну, женщины вездѣ одинаковы; онѣ непостоянны, какъ вѣтеръ; имъ не слѣдуетъ довѣрять все равно, что погодѣ.
-- Развѣ вы слышали объ этомъ? спросилъ шепотомъ хозяинъ гостинницы съ кошачьей ужимкой.
-- Вышелъ несовсѣмъ пріятный случай! Хорошо еще, если онъ ничѣмъ не кончится. Послѣ такой исторіи не дурно и выпить! Я убѣжденъ, что во всемъ виновата та барыня, наверху...
-- Сдѣлайте одолженіе, почтеннѣйшій, не говорите такъ громко! шепнулъ хозяинъ, указывая своими маленькими лукавыми глазками на толпу, которая расхаживала взадъ и впередъ по базарной площади. Пусть эта исторія останется въ тайнѣ. Не нужно выметать сора изъ избы. И у такихъ знатныхъ людей...
Хозяинъ гостинницы не окончилъ своей фразы и, отвѣсивъ глубокій поклонъ, поспѣшно шмыгнулъ въ свой домъ.
Между тѣмъ, таинственный разговоръ Рехбергера съ хозяиномъ гостинницы обратили на себя общее вниманіе. Теперь многіе заговорили громко о странномъ слухѣ, который пока передавали другъ другу на ухо подъ величайшимъ секретомъ. Нѣсколько человѣкъ подошли къ Рехбергеру, въ надеждѣ узнать отъ него нѣкоторыя подробности; а одинъ старый крестьянинъ, за благосостояніе котораго ручались серебряные гульдены, нашитые на его длинномъ сюртукѣ въ видѣ пуговицъ, ласково поклонился ему и пожалъ руку. Но остальные, и такихъ оказалось большинство, хотя и были знакомы съ Рехбергеромъ, однако держались на извѣстномъ отдаленіи отъ него, что объяснялось отчасти странностями этого человѣка и главное...
-- Онъ лютеранинъ и еретикъ! сказалъ одинъ изъ толпы.
-- Онъ не снимаетъ шляпы передъ образами! замѣтилъ другой.
-- Если бы онъ былъ только еретикъ! Онъ служилъ вахмистромъ у пруссаковъ и еще чѣмъ-то!.. Развѣ не позоръ для всѣхъ насъ, что такіе порочные люди, которые вредно дѣйствуютъ на нравственность, могутъ свободно жить среди насъ!
-- Да помогутъ намъ всѣ святые! Не упускайте изъ виду, что господа въ Прагѣ и Вѣнѣ толкуютъ, будто намъ необходимо вытягивать изъ имперіи умныхъ людей и деньги.
-- Не приведи Богъ! Чѣмъ больше людей, тѣмъ дороже хлѣбъ.
-- Кто собственно желаетъ этого? Наша милостивая императрица... Впрочемъ, нѣтъ; власть въ рукахъ ея сына, а нашъ нынѣшній императоръ проникнутъ странными мыслями; у него на умѣ однѣ реформы.
Послѣднее замѣчаніе было сдѣлано писаремъ, около котораго собралась толпа недовольныхъ. Разговоръ происходилъ вполголоса, и если кто осмѣливался сжимать руку въ кулакъ, то не иначе, какъ спрятавъ ее въ карманѣ.
Но совсѣмъ иного рода бесѣда шла въ группѣ, окружавшей Рехбергера. Здѣсь каждый шумно и не стѣсняясь выражалъ Свои ощущенія:
-- Вы ли это, Рехбергеръ? Да благословитъ васъ Господь! сказалъ старый крестьянинъ.
-- Васъ уже давно не видать на базарѣ! воскликнулъ другой.
-- Вы все проживаете въ лѣсу или въ вашемъ проклятомъ замкѣ!
-- Ну, вѣрно недаромъ пожаловали вы къ намъ.
-- Что могло случиться? ужъ не обвалились ли стѣны замка?
-- Графъ Эрбахъ больше понимаетъ въ этомъ, нежели вы, почтеннѣйшій, и построилъ себѣ домъ на славу! Просто сердце радуется, глядя на множество свѣтлыхъ оконъ.
-- Какъ это глупо! возразилъ насмѣшливо Рехбергеръ,-- что вамъ за польза отъ множества оконъ? Вы даже не знаете, сколько они стоятъ и кто платилъ за нихъ. Во всякомъ случаѣ, я не позволю вамъ разсуждать о моемъ графѣ, а тѣмъ болѣе издѣваться надъ нимъ.
-- Что вы такъ горячитесь? Нечего сказать, хорошо распоряжался вашъ графъ Эрбахъ два года тому назадъ, когда онъ жилъ у насъ. Онъ вполнѣ выказалъ свою щедрость. Дукаты разлетались у него во всѣ стороны, точно осеннія ласточки.
-- Не ваши дукаты разбрасывалъ графъ, и вамъ до этого нѣтъ никакого дѣла, возразилъ Рехбергеръ. Одинъ, точно чортъ, сидитъ съ своими сокровищами и трясется надъ ними; другой проматываетъ ихъ. Кто весело пожилъ, тому и умирать не скучно. Не спорю, что, быть можетъ, мой графъ иногда перехватывалъ черезъ край; но если вы желаете звать, то я объясню вамъ, почему я не позволяю никому осуждать его. Если бы не графъ, то меня давно не было бы на свѣтѣ; и это такъ же вѣрно, какъ то, что я стою здѣсь. Я всѣмъ обязанъ ему и считаюсь его вѣчнымъ должникомъ, какъ только можно быть обязаннымъ одному Богу, потому что онъ спасъ мнѣ жизнь. Въ 1774 году, 13 октября, когда во время пожара обрушилась башня надъ нашими головами, онъ вынесъ меня изъ огня на своихъ плечахъ... Да, онъ сдѣлалъ это! значитъ, баста!..
Въ то время какъ присутствующіе, уже много разъ слышавшіе эту исторію, сочли нужнымъ еще разъ выразить свое удивленіе, вышелъ къ нимъ хозяинъ гостинницы съ бутылкой и стаканами на подносѣ и началъ разливать вино.
-- Баста! Дѣйствительно не стоитъ разговаривать объ этихъ мотахъ, пробормоталъ писарь съ ядовитой усмѣшкой.-- Башня лежитъ въ развалинахъ, а великодушный графъ за границей.
Но слова писаря были заглушены голосомъ Рехбергера, который громко провозгласилъ, поднявъ стаканъ надъ своей головой:
-- Совѣтую вамъ откупорить уши, если желаете услышать новость! Мой графъ возвращается въ свой замокъ. Его ждутъ сегодня!
Онъ выпилъ разомъ свой стаканъ и опять налилъ его, наслаждаясь живительной влагой съ чувствомъ собственнаго достоинства, которое было вполнѣ естественно въ прежнемъ вахмистрѣ лейбъ-гусарскаго полка короля Фридриха, который въ данное время исполнялъ должность управляющаго и главнаго лѣсничаго имперскаго графа Эрбаха.
Толпа, приведенная въ недоумѣніе неожиданнымъ извѣстіемъ, обступила его со всѣхъ сторонъ, осыпая вопросами: зачѣмъ возвращается графъ? долго ли-останется въ замкѣ? что онъ намѣренъ дѣлать: охотиться, устраивать пиры или заниматься постройками? Привезетъ ли онъ съ собой жену? и пр.
Вопросы слѣдуютъ за вопросами, но Рехбергеръ невозмутимъ. Усѣвшись комфортабельно на скамью передъ гостинницей, онъ развязываетъ свой широкій кушакъ изъ черной глянцовитой кожи, вынимаетъ охотничій ножъ и кладетъ его на столъ, растегиваетъ двѣ пуговицы своего длиннаго жилета и вытягиваетъ ноги. Въ эту минуту онъ напоминаетъ своей неподвижностью скалу, о которую ударяютъ вѣчно шумящія волны. Многіе вопросы онъ считаетъ не достойными вниманія, на другіе отвѣчаетъ киваніемъ головы и односложными фразами. Такимъ образомъ, писарь и всѣ остальные узнали только одно извѣстіе, которое, дѣйствительно, составляетъ для нихъ новость: что графъ возвращался черезъ саксонксую границу и около недѣли пробылъ въ Дрезденѣ. Но о самомъ главномъ Рехбергеръ не сказалъ ни одного слова и въ этомъ отношеніи онъ былъ нѣмъ, какъ рыба.
Между тѣмъ, писарю очень хочется знать: привезетъ ли графъ свою жену? Писарь Венцель Свобода представляетъ собой ходячую хронику мѣстныхъ событій; онъ хорошо помнитъ, сколько было толковъ два года тому назадъ по поводу обрученія графа съ молодой княжной Ренатой Шварценбергъ, и въ особенности у графини Турмъ, жившей въ большомъ замкѣ надъ городомъ. Онъ служилъ у ея сіятельства въ качествѣ домашняго секретаря, прежде чѣмъ сдѣлался городскимъ писаремъ съ приличнымъ содержаніемъ, но это новое назначеніе не помѣшало ему исполнять до извѣстной степени прежнюю должность у своей благодѣтельницы.
Странные слухи ходили уже при обрученіи графа Эрбаха, такъ что многіе были убѣждены, что бракъ совершенно разстроится, хотя вслѣдъ затѣмъ свадьба была отпразднована въ Прагѣ съ большимъ блескомъ и новобрачные уѣхали въ Италію. "Не одни счастливцы ѣздятъ въ Италію!" -- замѣтила однажды въ разговорѣ старая графиня. Бракъ графа Эрбаха не особенно удаченъ: въ Венеціи молодая графиня разсталась съ своимъ легкомысленнымъ невѣрующимъ мужемъ..." Писарь принялъ тогда-же къ свѣдѣнію это замѣчаніе, потому что оно могло пригодиться ему въ будущемъ. Въ надеждѣ узнать и теперь что нибудь новое о графинѣ, онъ старается приблизиться къ Рехбергеру и даже садится рядомъ съ еретикомъ на скамью.
Въ большомъ замкѣ произошло неслыханное событіе. Бѣдный маленькій человѣкъ съ ранняго утра, когда графиня позвала его къ себѣ, долженъ былъ имѣть сотни ушей и глазъ, чтобы слышать все, что говорилось на базарѣ. Но въ народѣ былъ извѣстенъ только самый фактъ, который казался тѣмъ ужаснѣе, что онъ былъ связанъ съ непроницаемой тайной.
Наступаетъ вечеръ; тѣни становятся все длиннѣе. Со стороны Лиліенштейна въ Саксоніи, черезъ Винтенбергъ, тянутся грозовыя тучи, сѣровато-черныя съ блѣдно-желтыми краями. Несмотря на желаніе видѣть пріѣздъ графа, крестьяне готовятся къ отъѣзду; на площади остаются женщины, дѣти и горожане. Важная новость облетѣла городъ съ быстротою вѣтра. Графа не каждый день увидишь, думаетъ ремесленникъ и бѣжитъ въ фартукѣ къ гостинницѣ, у которой преимущественно толпится народъ; въ кузницѣ лѣниво раздается стукъ молота; кузнецъ и его подмастерье безпрестанно выглядываютъ на улицу въ ожиданіи, что протрубитъ почтальонъ и прокатитъ карета, запряженная четверней.
Писарь, усѣвшись около Рехбергера, начинаетъ съ нимъ разговоръ; но едва успѣлъ онъ сказать нѣсколько словъ, какъ тотъ поднялся съ своего мѣста скорѣе отъ нетерпѣнія, нежели отъ неудовольствія на непрошеннаго сосѣда. На церковной башнѣ пробило шесть часовъ; лицо вѣрнаго слуги такъ-же мрачно, какъ туча надъ его головой. Графъ писалъ, что онъ пріѣдетъ въ городъ около полудня, а теперь уже наступаетъ вечеръ. Ужъ не случилось ли съ нимъ какое нибудь несчастіе?..
-- Убійство! совершено убійство! проносится въ толпѣ, какъ бы въ отвѣтъ на тревожныя мысли Рехбергера. Двое людей бѣгутъ съ крикомъ изъ сосѣдней улицы, ведущей въ поле и лѣсъ, черезъ который долженъ былъ проѣхать графъ Эрбахъ изъ Дрездена. Одну минуту всѣ окаменѣли на мѣстѣ, точно пораженные громовымъ ударомъ.
-- Убійство! повторяли съ ужасомъ женщины. Пресвятая Дѣва, помоги намъ!
Но вотъ виновники тревоги уже на базарѣ. Это бѣдные дровосѣки, которые занимались своей работой въ чащахъ лѣса, принадлежащаго графамъ Турмъ.
-- Что случилось? Какой ужасъ! Были ли вы на мѣстѣ? Это должно быть, разбойники!
Трудно было отвѣчать что либо среди всевозможныхъ перекрестныхъ вопросовъ и возгласовъ толпы. Наконецъ писарь Венцель Свобода, черезъ котораго дровосѣки получили дозволеніе рубить лѣсъ въ графскихъ владѣніяхъ, обратился къ нимъ съ допросомъ, въ качествѣ должностнаго лица и графскаго слуги. Для тѣхъ, которые не имѣли съ нимъ никакихъ дѣлъ, онъ представлялъ довольно смѣшную фигуру, благодаря коротенькимъ ножкамъ и длинной шеѣ, которую онъ вытянулъ изъ своихъ горбатыхъ плечъ, стараясь придать лицу строгое выраженіе судьи; но для мелкаго люда онъ былъ тираномъ и могъ скорѣе внушить ненависть, нежели смѣхъ. Ему прежде всего пришло въ голову арестовать обоихъ дровосѣковъ, которыхъ онъ считалъ злодѣями, причастными къ убійству, связать имъ руки и ноги и посадить въ башню. Но въ виду напряженнаго состоянія толпы, онъ не рѣшился лишить ее извѣстія о совершенномъ преступленіи. "Нужно сперва удовлетворить любопытство, подумалъ онъ, я еще успѣю засадить злодѣевъ и допросить ихъ построже". Успокоивъ себя этими соображеніями, онъ приказалъ замолчать толпѣ своимъ крикливымъ голосомъ.
Тучи надъ городомъ и замкомъ стянулись въ одинъ темный покровъ; порывы вѣтра становились сильнѣе. Блѣдносѣрый колоритъ покрывалъ ландшафтъ, стушевывая всѣ краски. Среди базарной площади въ сѣроватомъ освѣщеніи поднималась каменная статуя святаго съ потемнѣвшимъ золотымъ сіяніемъ. У статуи, прислонившись къ пьедесталу, стоялъ писарь; кругомъ толпился народъ.
Однако, несмотря на возбужденное воображеніе и желаніе услышать одну изъ тѣхъ страшныхъ исторій, которыя такъ нравятся людямъ низкаго уровня образованія, несвязный разсказъ дровосѣковъ, прерываемый перекрестными вопросами писаря, не произвелъ ожидаемаго эффекта, потому что въ немъ не доставало самаго главнаго, а именно -- мертваго тѣла. Дровосѣки работали съ ранняго утра на опушкѣ большаго лѣса, въ двухчасовомъ разстояніи отъ города. Въ этой лѣсной дачѣ, перерѣзанной холмами и оврагами, проложено множество тропинокъ, ведущихъ къ проѣзжей дорогѣ, которая связываетъ городокъ съ ближайшими деревнями и доходитъ до самой границы саксонскаго курфиршества. Мѣстность считается несовсѣмъ безопасной, такъ какъ здѣсь контрабандой провозятъ вино и стеклянный товаръ, и нѣтъ недостатка въ браконьерахъ и охотникахъ попользоваться чужимъ лѣсомъ. Дровосѣки только что сѣли завтракать, какъ услышали шумъ, похожій на скрещиваніе двухъ шпагъ...
-- Гмъ!.. пробормоталъ писарь, положивъ многозначительно палецъ къ носу... Это имѣетъ видъ поединка, т. е. дуэли между двумя кавалерами; между тѣмъ, они строго запрещены его величествомъ римско-германскимъ императоромъ! Да сохранитъ его Господь.
Дровосѣки продолжали свой разсказъ:
Услыхавъ шумъ, они въ испугѣ вскочили съ своихъ мѣстъ и бросились къ оврагу, чтобы посмотрѣть, что дѣлается внизу. Но склонъ горы въ этомъ мѣстѣ такъ густо заросъ деревьями и кустарникомъ, что нельзя было ничего разглядѣть. Тогда они рѣшились спуститься въ оврагъ по крутизнѣ; это заняло у нихъ много времени, такъ что когда они сошли внизъ, то здѣсь уже никого небыло, хотя въ одномъ мѣстѣ на травѣ видны были слѣды ногъ. Маленькій ручей, почти высохшій отъ лѣсной жары, протекалъ въ ложбинѣ. Здѣсь они нашли маленькую трехугольную шляпу съ перомъ, а въ нѣсколькихъ шагахъ оттуда бѣлый носовой платокъ съ нѣсколькими каплями крови и сломанную шпагу.
Они завернули все это въ узелокъ и бросились бѣгомъ въ городъ.
Писарь по очереди вынималъ вещи и показывалъ народу. Удивленію и возгласамъ не было конца. Вещи не заключали въ себѣ ничего особеннаго, но съ ними была связана таинственная исторія; этого было достаточно, чтобы занять публику.
-- Господи Іисусе Христе! Пресвятая Богородица! воскликнула неожиданно одна старуха.-- Посмотрите-ка, на шляпѣ желтый шелковый шнурокъ! Вѣдь это шляпа г-на Антоніо. Господи помилуй! я хорошо помню ее, это его шляпа!
Хитрое лицо Венцеля радостно просіяло при этихъ словахъ.
-- Вы говорите, что это шляпа сеньора Антоніо Росси, саксонскаго придворнаго пѣвца и музыканта?-- спросилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.
-- Да, да! Это шляпа г-на Антоніо!-- отвѣтило разомъ нѣсколько голосовъ.
Послышался глухой раскатъ грома и слился съ говоромъ толпы. Гремѣло вдали; но быстро надвигавшіяся тучи ясно показывали, что гроза приближается и скоро разразится надъ городомъ. Предусмотрительные люди съ женами и дѣтьми спѣшили по домамъ, изъ боязни, что молнія можетъ надѣлать бѣды въ ихъ отсутствіе. Но тѣ, у которыхъ былъ лишній крейцеръ въ карманѣ, предпочли остаться въ гостинницѣ и переждать грозу, чтобы "основательнѣе потолковать" о странномъ приключеніи съ пѣвцомъ. Писарь счелъ своей обязанностью оставить у себя найденныя вещи на храненіе и, завернувъ ихъ въ кусокъ полотна, запечаталъ съ нѣкоторою торжественностью на столѣ гостинницы.
Немного погодя, пришелъ кузнецъ, который особенно интересовался происшествіемъ съ г-немъ Антоніо. За его кузницей былъ большой садъ съ павильономъ, нѣкогда принадлежавшій графской фамиліи и лѣтъ двадцать тому назадъ пріобрѣтенный имъ въ собственность. Въ этомъ павильонѣ жилъ Антоніо Росси, который два лѣта сряду пріѣзжалъ изъ Дрездена и проводилъ мѣсяцъ въ городѣ. Никто не зналъ настоящей причины его пріѣзда, потому что всѣ его занятія состояли въ томъ, что онъ иногда игралъ и пѣлъ въ замкѣ для увеселенія старой графини.
Венцель Свобода съ своей стороны употреблялъ всѣ усилія, чтобы заслужить расположеніе старухи, и считая итальянскаго пѣвца своимъ соперникомъ, втайнѣ ненавидѣлъ его.
Антоніо Росси сдѣлался героемъ дня. Никто не обращалъ болѣе вниманія на Рехбергера, который почти потерялъ надежду на пріѣздъ своего господина. Онъ былъ въ самомъ угрюмомъ настроеніи духа и молча пилъ вино и почти не принималъ участія въ оживленной бесѣдѣ, которая происходила вокругъ него.
Всѣ были заняты итальянцемъ. Помимо того ореола, который придавала ему въ глазахъ большинства извѣстная таинственность, онъ имѣлъ въ себѣ много привлекательнаго. При стройной фигурѣ и общительности, онъ обладалъ красивою наружностью, которая была особенно эффектна, благодаря чернымъ кудрявымъ волосамъ и чернымъ блестящимъ глазамъ. Нѣкоторые настолько восхищались имъ, что называли его такимъ же красивымъ, какъ архангелъ. Вдобавокъ всѣ были въ восторгѣ отъ его голоса -- нѣжнаго, высокаго и сильнаго; еще недавно онъ пѣлъ въ церкви въ праздникъ Успѣнія Богородицы и очаровалъ своихъ слушателей. Кузнецъ съ своей стороны сообщилъ нѣкоторыя мелкія черты изъ обыденной жизни его постояльца, которыя лучше всего доказывали его вѣжливость, обходительность и щедрость. При этомъ онъ былъ очень набоженъ и не пропускалъ ни одной церковной службы въ праздничные и воскресные дни, чего трудно было ожидать отъ пѣвца и музыканта. Хотя итальянцы вообще считаются легкомысленнымъ народомъ и дѣйствительно позволяютъ себѣ съ женщинами разныя шутки и вольности, которыя не приняты у серьезныхъ нѣмцевъ, но и въ этомъ Антоніо составлялъ счастливое исключеніе. Онъ не имѣлъ въ городѣ ни одной любовной связи и не обращалъ никакого вниманія на самыхъ красивыхъ женщинъ; онъ всюду являлся одинъ, одѣтый въ черное платье; лицо его было всегда серьезно и задумчиво, какъ будто у него на сердцѣ была особенная забота...
Венцель Свобода молча выслушивалъ всѣ эти разсужденія; глаза его были полуоткрыты, онъ положилъ обѣ руки на запечатанный свертокъ, точно боялся, что кто нибудь похититъ у него захваченныя corporibus delicti. Но тѣмъ ревностнѣе поглащали его уши всякое произнесенное слово, и въ головѣ его мало по малу сплеталась цѣлая сѣть; когда у него являлась особенно счастливая мысль, онъ одобрительно кивалъ головой и тщательно свернутая косичка выбивала тактъ на его спинѣ.
Между тѣмъ, разговоръ собравшагося общества отъ красиваго пѣвца перешелъ къ высокопоставленнымъ обитателямъ замка. Одинъ нескромный собесѣдникъ замѣтилъ съ улыбкой:
-- Я воображаю себѣ, какое лицо скорчитъ графиня Турмъ, когда услышитъ, какая печальная исторія случилась съ ея пѣвцомъ.
При этихъ словахъ писарь вскочилъ съ своего мѣста точно ужаленный змѣей; косичка его также пришла въ усиленное движеніе.
-- Кто это позволяетъ себѣ сопоставлять имя ея сіятельства, графини Турмъ, съ какимъ-то бродягой! воскликнулъ онъ съ досадой.-- Слыханное ли это дѣло! Развѣ можно выражаться такимъ образомъ о господахъ? Вотъ послѣдствія такъ называемыхъ реформъ, которыми всѣ восхищаются въ Вѣнѣ! Если они тамъ въ присутствіи его величества должны держать языкъ за зубами, то намъ не пристало молчать, когда дѣло идетъ о нашихъ господахъ... Вы забываете, сударь, добавилъ писарь, обращаясь къ смѣльчаку,-- что у начальства тонкій слухъ и длинныя руки.
-- Но, г. писарь...
-- Я не желаю выслушивать вашихъ оправданій! Можете говорить о бродягѣ сколько вамъ угодно; пѣвцы и комедіанты -- люди вольные; ихъ чести не затронешь, потому что у нихъ нѣтъ чести. Но ея сіятельство...
Рѣчь оратора была прервана громкимъ и веселымъ хохотомъ Рехбергера, который смѣрилъ его съ головы до ногъ многозначительнымъ насмѣшливымъ взглядомъ. Венцель смутился, пробормоталъ нѣсколько словъ и, схвативъ со стола трехугольную шапку и пакетъ, бросился стремглавъ изъ комнаты.
-- Что съ нимъ! Ужъ не рехнулся ли онъ? спросилъ съ удивленіемъ одинъ изъ собесѣдниковъ.
-- Пусть убирается къ чорту эта ядовитая тварь!
-- Онъ переполненъ желчью и вѣчно наушничаетъ ея сіятельству.
-- Вѣдь онъ и въ самомъ дѣлѣ побѣжалъ къ замку...
-- Тамъ онъ сразу выложитъ всѣ новости и клеветы!
-- Онъ до смерти надоѣлъ слугамъ своимъ наушничаньемъ. Говорятъ, молодой графинѣ не сладко жилось у бабушки.
Послѣ ухода писаря, разговоръ бюргеровъ сдѣлался еще непринужденнѣе; теперь никто не стѣснялъ ихъ, и неизвѣстно до чего договорились бы они, если бы приходъ двухъ новыхъ посѣтителей не привлекъ общаго вниманія.
Въ этотъ самый моментъ гроза съ ливнемъ разразилась съ полной силой. Порывъ вѣтра вырвалъ дверь изъ рукъ вошедшаго; она съ трескомъ захлопнулась за нимъ; молнія освѣтила полумрачныя комнаты гостинницы.
-- Плохой знакъ, ваше преподобіе, мы вступаемъ въ гавань подъ раскатами Юпитеровскихъ громовъ! сказалъ статный господинъ, который первый вошелъ въ комнату, и не снимая шляпы, приложилъ къ ней руку въ видѣ поклона... Добрый вечеръ...
-- Какой чортъ... воскликнулъ Рехбергеръ, но не договорилъ проклятія, которымъ хотѣлъ встрѣтить непрошенныхъ гостей и, бросившись къ незнакомцу, схватилъ его руку и прижалъ къ губамъ. Сердечная радость освѣтила рѣзкія и суровыя черты его лица; слезы подступили къ его глазамъ, и онъ спросилъ заикаясь:
-- Вы ли это, графъ?..
-- Какъ видишь! возразилъ тотъ съ веселой улыбкой. Здоровъ и бодро держусь на ногахъ, хотя мы съ святымъ отцомъ сдѣлали порядочную прогулку. Очень радъ, Рехбергеръ, что вижу опять твое честное лицо. Почтенный натеръ, позвольте мнѣ представить вамъ моего стараго пріятеля; въ моей жизни, я не встрѣчалъ болѣе вѣрнаго и надежнаго человѣка.
-- Мое нижайшее почтеніе, ваше сіятельство! сказалъ трактирщикъ, почтительно раскланиваясь передъ графомъ. Не угодно ли будетъ вашему сіятельству слѣдовать за мной... Вѣроятно, карета и слуги...
-- На этотъ разъ ты ошибся, замѣтилъ со смѣхомъ графъ Эрбахъ. Мы избавили тебя отъ лишнихъ хлопотъ; позаботься только объ особѣ имперскаго графа и приготовь ему комнату наверху. А пока я отдохну здѣсь. Прошу васъ, садитесь патеръ Ротганъ, добавилъ графъ, указывая своему спутнику на маленькій столъ у окна, къ которому Рехбергеръ придвинулъ два стула.
Послѣдній не сводилъ глазъ съ своего господина, какъ будто хотѣлъ разглядѣть всякую морщину или перемѣну въ выраженіи лица, которая могла произойти во время ихъ разлуки. Рехбергеръ не сопровождалъ графа въ его послѣднемъ путешествіи и остался въ замкѣ въ качествѣ управляющаго богемскихъ имѣній графа. Онъ покорился этому, скрѣпя сердце, но для него не оставалось иного исхода: жена его умерла, и онъ не хотѣлъ оставить свою единственную взрослую дочь на чужой сторонѣ между католиками. Рехбергеръ былъ родомъ изъ Франконіи, какъ и графъ Эрбахъ, который по своему франконскому помѣстью носилъ титулъ графа священной римско-германской имперіи. Въ началѣ столѣтія, семейство графа водворилось въ Богеміи, вслѣдствіе покупки имѣній и заключенныхъ браковъ; скоро родъ ихъ занялъ видное положеніе между мѣстной аристократіей.
Чѣмъ больше Рехбергеръ смотрѣлъ на своего господина, тѣмъ тревожнѣе становилось выраженіе его лица. Въ наружности графа не произошло никакой перемѣны, онъ какъ будто сдѣлался еще стройнѣе; но, тѣмъ не менѣе, тяжелое чувство наполняло сердце вѣрнаго слуги. Неужели графъ прошелъ горы пѣшкомъ безъ слугъ. Что за странная фантазія! Съ другой стороны, что могло сблизить его съ этимъ священникомъ!.?..
Патеръ Ротганъ принадлежалъ къ бывшему іезуитскому ордену и пользовался большой милостью у правительства въ Прагѣ и у знатнаго дворянства.
Рехбергеръ, какъ истый лютеранинъ, приходилъ въ ужасъ при одномъ имени "іезуитъ". На своей франконской родинѣ, затѣмъ въ военномъ лагерѣ короля Фридриха и всюду, гдѣ ему потомъ приходилось бывать съ графомъ, онъ вездѣ слышалъ разныя исторіи объ ихъ громадномъ вліяніи, алчности, мстительности и жестокости. Ему казалось, что іезуиты играютъ ту же роль среди людей, какъ кроты и змѣи въ мірѣ животныхъ. Онъ былъ твердо убѣжденъ, что папа Ганганелли, уничтожившій іезуитскій орденъ, былъ втайнѣ лютеранинъ и что іезуиты отравили его медленнымъ ядомъ. Когда графъ женился на католической княжнѣ Шварценбергъ, вѣрный слуга откровенно высказалъ ему свои опасенія относительно этого брака, грозившаго опасностью его протестанскимъ убѣжденіямъ и спасенію души. Графъ, при своемъ тогдашнемъ легкомысліи и вольнодумствѣ, разсмѣялся ему въ лицо и спросилъ: не находитъ ли онъ въ немъ склонности къ монашеству?.. А теперь графъ неожиданно возвращается въ свой замокъ въ обществѣ іезуита. Неужели онъ до такой степени измѣнился въ Италіи, что обратился въ католичество! Рехбергеръ терялся въ догадкахъ, не предвидя конца ужасамъ, которые представлялись его воображенію.
Тотъ, къ кому относились всѣ эти опасенія, всего менѣе подозрѣвалъ ихъ и спокойно пилъ токайское.
Графъ Эрбахъ былъ человѣкъ лѣтъ тридцати, съ добрымъ, открытымъ лицомъ и ясными голубыми глазами. Его стройная, изящная фигура, высокій лобъ и тонкоочерченныя губы свидѣтельствовали о знатности происхожденія и великодушномъ сердцѣ. Но опытный физіономистъ, глядя на это красивое правильное лицо, гдѣ не было ни одной рѣзкой линіи, скоро замѣтилъ бы въ немъ отсутствіе упорной воли. Въ этомъ убѣждался всякій, кто близко зналъ графа Эрбаха. Это былъ человѣкъ, который легко подчинялся чужому вліянію; охотно брался за всякое дѣло, по никогда не кончалъ его, такъ какъ при своей порывистой и живой натурѣ не имѣлъ никакой выдержки и всегда дѣйствовалъ сообразно первому впечатлѣнію. Онъ беззаботно сидѣлъ у стола, облокотясь о спинку стула и скрестивъ ноги, въ своемъ коричневомъ бархатномъ камзолѣ съ золотыми пуговицами и въ свѣтломъ богато-вышитомъ длинномъ жилетѣ, изъ кармана котораго висѣла тяжелая старинная цѣпочка отъ часовъ. Дорожняя шляпа слегка прикрывала напудренные завитые волосы, приглаженные на вискахъ. Узкія изящныя руки были наполовину покрыты кружевными манжетами; пальцами одной руки онъ барабанилъ по столу, другая лежала на колѣняхъ. Во всей его позѣ, въ улыбкѣ, съ какой онъ осматривалъ тѣсную комнату и окружавшее его общество, не было и тѣни чванства, но только спокойное сознаніе преимуществъ, которыя даетъ богатство, образованіе и комфортабельное положеніе въ свѣтѣ.
Его спутникъ, сидѣвшій съ другой стороны стола, составлялъ рѣзкую противоположность съ нимъ. Помимо длинной одежды и темныхъ волосъ съ выбритой макушкой, маленькая, невзрачная фигура патера, съ его вкрадчивыми манерами, не имѣла ничего общаго съ рослой фигурой графа и его свободнымъ обращеніемъ. Но еще сильнѣе было другаго рода различіе между ними, которое трудно выразить на словахъ, но которое, тѣмъ не менѣе, чувствовалъ всякій. При взглядѣ на открытое лицо графа, каждому казалось, что онъ свободно читаетъ въ его доброжелательной душѣ, принимающей сердечное участіе въ людскихъ дѣлахъ, радостяхъ и горѣ, между тѣмъ, какъ маленькіе зеленоватые глаза патера оставались для всѣхъ закрытой книгой. Они какъ будто скользили по предметамъ, не останавливаясь ни на одномъ изъ нихъ; въ этихъ глазахъ было что-то темное, неразгаданное, но въ высшей степени непріятное. Патеръ Ротганъ былъ нѣсколькими годами старше графа; на видъ ему было около сорока лѣтъ; цвѣтъ его лица имѣлъ какой-то свинцовый оттѣнокъ; верхняя губа была значительно длиннѣе нижней и крѣпко сжимала ее. Патеръ выпилъ только небольшой глотокъ вина изъ стоявшаго передъ нимъ стакана.
На дворѣ бушевала буря; въ гостинницѣ наступила мертвая тишина.
Бюргеры не рѣшались продолжать свой разговоръ въ присутствіи графа; многіе изъ уваженія къ нему отложили въ сторону свои трубки.
-- Какая отличная буря, патеръ! сказалъ графъ. Мнѣ кажется, что она не только разгонитъ тучи на небѣ, но и заботы въ моемъ сердцѣ.
-- Врядъ ли кто станетъ отвергать вліяніе могущественной природы на наши нервы и настроеніе духа; меня только удивляетъ, ваше сіятельство, почему доктора такъ мало обращаютъ вниманія на подобныя явленія...
-- Мнѣ иногда кажется, продолжалъ графъ, что каждый изъ насъ представляетъ извѣстную струну: Рехбергеръ, напримѣръ, годится для генералъ-басса, я для второй скрипки и т. д. Изъ всего этого можетъ составиться гармоническое цѣлое; такимъ, вѣроятно, и представляется Всевышнему общій концертъ вселенной, но намъ вся эта музыка рѣжетъ уши, потому что мы слышимъ скрипъ отдѣльныхъ струнъ. Одни только явленія природы настраиваютъ ихъ въ одинъ общій аккордъ. Гроза на нѣсколько часовъ заставляетъ насъ забыть всѣ диссонансы въ видѣ заботъ и тревогъ, которыя мучатъ насъ въ обыкновенное время...
-- Вы не можете себѣ представить, съ какимъ наслажденіемъ я слушаю, ваше сіятельство. Ваши слова имѣютъ для меня тѣмъ большую цѣну, что въ здѣшнемъ уединеніи на мою долю рѣдко выпадаетъ счастье встрѣтить такого знатока и любителя природы...
-- Но любителя диліетанта, почтенный патеръ. Вы, ученые люди, стараетесь изслѣдовать тайны природы; я только наслаждаюсь ею. Вы, благодаря своимъ знаніямъ, смотрите на дѣло серьезнѣе, нежели мы, которые по рожденію и воспитанію поставлены въ совершенно иныя условія. Гдѣ намъ бродить по горамъ съ молоткомъ въ рукѣ и отыскивать камни, я даже встрѣтилъ васъ за этимъ занятіемъ, а намъ мѣшаютъ сословные предразсудки.
На лицѣ патера появилась неуловимая улыбка. Онъ подумалъ: "отъ тебя зависитъ обращать на нихъ вниманіе или нѣтъ"; но не высказалъ своей мысли и скромно замѣтилъ:
-- Музы снисходительны къ высокопоставленнымъ лицамъ; покровительство, оказанное ими искусству или наукѣ, имѣетъ такое же значеніе, какъ еслибы они сами были учеными или художниками, и даже болѣе этого. Такому просвѣщенному покровительству итальянцы обязаны своими лучшими картинами, своими операми и-музеями...
-- У васъ на все готовый отвѣтъ, патеръ. Но вернемся къ нашему предъидущему разговору. Объясните мнѣ, пожалуйста, какъ это случилось, что такой ученый естествоиспытатель, какъ вы, остается здѣсь, въ этомъ глухомъ гнѣздѣ, когда ваше настоящее назначеніе -- профессорство въ Прагѣ или Вѣнѣ!
Лицо патера сдѣлалось еще непроницаемѣе и онъ торжественно произнесъ стихъ Виргилія: "Deus nobis haec otia fecit".
-- Вы намекаете на уничтоженіе вашего ордена, но я думаю, что это не можетъ помѣшать вамъ. Они должны были оцѣнить ваши знанія; какое имъ дѣло до вашего священническаго одѣянія?
-- Мое начальство противъ этого, отвѣтилъ патеръ такимъ тономъ, который явно показывалъ желаніе прекратить непріятный разговоръ.-- Люди безсильны противъ ударовъ судьбы и должны безропотно переносить ихъ. Я получилъ разрѣшеніе жить, гдѣ мнѣ вздумается, и пріѣхалъ сюда на нѣкоторое время, чтобы изслѣдовать эту часть горъ. Графское семейство отнеслось ко мнѣ благосклонно и, благодаря этому, я могу назвать мое настоящее положеніе вполнѣ удовлетворительнымъ.
-- Вы философъ, патеръ; если я долѣе останусь въ вашемъ обществѣ, то, вѣроятно, также почувствую склонность къ философіи. Теперь началась для человѣчества новая эра; господство меча кончилось; немало пролито крови въ безконечныхъ войнахъ. Мы дожили до золотаго вѣка. Фэбъ уже запрягаетъ своихъ лучезарныхъ коней; ему предшествуетъ миръ, въ сопровожденіи музъ и грацій, которыя посыпаютъ ему путь цвѣтами. Снова зацвѣли поля и нивы; города украшаются съ каждымъ днемъ. Старые предразсудки падаютъ; надъ бездонными пропастями воздвигаются мосты. Кому обязаны мы всѣмъ этимъ? Успѣхамъ естествознанія, развитію натуральной философіи. Лозунгъ нашего вѣка: "смѣлость мысли и рѣшимость сдѣлаться человѣкомъ!" Наше единственное спасеніе -- возвратъ къ неиспорченной природѣ, братство между людьми, религія природы...
Графъ, по своей привычкѣ, говорилъ полу-шутя и полу-серьезно; но, взглянувъ случайно на длинное черное платье своего собесѣдника, остановился. Ему показалось неумѣстнымъ превозносить поклоненіе природѣ въ присутствіи духовнаго лица и онъ тотчасъ же далъ другой оборотъ разговору.
-- Вѣяніе новаго времени, продолжалъ онъ,-- повидимому, коснулось и этого отдаленнаго уголка Богеміи. Я слышалъ, что мой двоюродный братъ на славу украсилъ свой садъ. Я съ удовольствіемъ думаю о томъ, что опять буду гулять подъ этими роскошными деревьями. Вы, вѣроятно, ежедневно наслаждаетесь этимъ?
-- Ея сіятельство графиня позволила мнѣ пользоваться садомъ во всякое время.
-- Не можете ли вы сообщить мнѣ: гдѣ молодая графиня Корона -- наверху въ замкѣ или у своего отца въ Вѣнѣ? спросилъ какъ бы мимоходомъ графъ, отпивая глотокъ вина..
-- Она въ замкѣ.
Рехбергеръ, стоявшій за стуломъ своего господина, не могъ удержаться отъ смѣха, который онъ напрасно старался заглушить кашлемъ, такъ что графъ оглянулся и спросилъ, что съ нимъ? Неизвѣстно, насмѣшило ли его лицо Рехбергера, который дѣлалъ напрасныя усилія, чтобы казаться серьезнымъ, или въ головѣ графа промелькнула веселая мысль, только на губахъ его появилась непрошенная улыбка.
-- Не удивляйтесь моему любопытству, господинъ патеръ, сказалъ онъ.-- Благодаря продолжительному отсутствію, я сдѣлался совсѣмъ чужимъ человѣкомъ въ этой мѣстности, тѣмъ болѣе, что уже давно не имѣлъ извѣстій о графѣ Турмъ, его женѣ и дочери. Два года прошло съ тѣхъ поръ. Въ это время многое могло измѣниться. Когда и уѣзжалъ отсюда, Корона была молоденькой дѣвочкой...
Графъ Эрбахъ на минуту закрылъ глаза и, казалось, предался воспоминаніямъ. Когда онъ отнялъ руку, мысли его приняли другое направленіе.
-- Но кто совсѣмъ не измѣнился, такъ это хозяинъ "Краснаго Льва". Онъ такой же хлопотунъ, какъ и прежде, и такъ же красенъ. Вотъ и мой старый пріятель, кузнецъ, который столько разъ подковывалъ моего Аріэля. Не правда ли, славный былъ конь -- темносѣрый, въ яблокахъ! Но онъ упалъ въ одинъ прекрасный день и сломалъ себѣ ребра! Все на свѣтѣ имѣетъ свой конецъ: люди, лошади, деревья, великолѣпные замки!.. Однако, врядъ ли кто изъ насъ такъ радуется грозѣ, какъ нашъ почтенный стекольщикъ. Посмотрите, какое у него хитрое лицо; онъ думаетъ: пусть свирѣпствуетъ буря и перебьетъ побольше оконъ, мнѣ же будетъ работа! Вы, вѣроятно, все еще сердитесь на меня, что я не велѣлъ вставить новыхъ стеколъ въ моемъ старомъ охотничьемъ домѣ. Я непремѣнно сдѣлаю это... Не хорошо умирать на чужбинѣ. Я надѣюсь, господинъ. гробовщикъ, что вы сколотите мнѣ хорошій гробъ, когда дѣло дойдетъ до того. Много ли тогда нужно человѣку: нѣсколько досокъ и фута два земли... Не приходите въ ужасъ, господинъ патеръ. За бутылкой вина у насъ всегда являются набожныя мысли... Мнѣ, вѣроятно, придется пробыть здѣсь нѣкоторое время, и потому пью за здоровье моихъ добрыхъ сосѣдей!
Графъ всталъ съ своего мѣста и обошелъ кругомъ стола, пожимая руки смущеннымъ бюргерамъ, которые были очень польщены такимъ вниманіемъ. Лицо Рехбергера сіяло отъ удовольствія; онъ охотно сказалъ бы ненавистному монаху, который былъ, видимо, удивленъ поведеніемъ графа: "вотъ тебѣ! мой баринъ не станетъ долго няньчиться съ тобой и спровадитъ тебя къ чорту съ твоимъ іезуитствомъ". Но онъ долженъ былъ молчать, и съ восхищеніемъ смотрѣлъ на графа, который умѣлъ всякому сказать что нибудь пріятное и обходился со всѣми, какъ съ старыми пріятелями. Простодушные бюргеры были тронуты до глубины души. Графъ былъ легкомысленный, расточительный господинъ, и безцеремонно обходился съ своимъ кошелькомъ, такъ что подчасъ трудно было получить отъ него плату за работу; столяръ помнилъ, что ему не заплатили по одному счету; но подобная минута заставитъ забыть и болѣе важныя вещи. Такіе господа, какъ графъ Эрбахъ, составляютъ рѣдкость. Онъ умѣетъ такъ говорить, что тепло становится на сердцѣ!..
Графъ вернулся на прежнее мѣсто и, окинувъ взглядомъ присутствующихъ, сказалъ:
-- Одного недостаетъ между вами, а въ мое время онъ представлялъ собою звѣзду первой величины. Развѣ онъ не бываетъ больше въ гостинницѣ "Краснаго Льва", которая лучшая въ городѣ и гдѣ, сравнительно съ другими, всего меньше поддѣлываютъ вино? Онъ вѣрно сидитъ въ своей комнатѣ за составленіемъ актовъ. Однимъ словомъ, гдѣ вашъ писарь, Венцель Свобода?
Бюргеры смѣются, но никто не рѣшается отвѣтить; наконецъ, патеръ сказалъ:
-- Если я не ошибаюсь, графъ, то мы встрѣтили его за угломъ гостинницы; онъ бѣжалъ со всѣхъ ногъ въ замокъ.
Кузнецъ воспользовался наступившимъ молчаніемъ и началъ разсказывать таинственную исторію о найденной шляпѣ Антоніо Росси и окровавленномъ носовомъ платкѣ. Онъ говорилъ безсвязно и безпрестанно останавливался; однако, съ помощью Рехбергера кончилъ свой разсказъ, видимо заинтересовавшій патера, который былъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ пѣвцомъ.
-- Я давно замѣчалъ въ немъ склонность къ меланхоліи, сказалъ онъ, обращаясь къ графу.-- Она особенно усилилась въ немъ въ послѣднее время и легко могла довести его до самоубійства. Теперь я упрекаю себя, что, видя душевное разстройство молодаго человѣка, не слѣдилъ за нимъ и не употребилъ всѣ усилія, чтобы утѣшить его. Если дѣйствительно съ нимъ случилось несчастіе!..
Волненіе патера, который казался всегда такимъ невозмутимымъ, удивило графа.
-- Я неособенно вѣрю всѣмъ этимъ ужасамъ, замѣтилъ онъ,-- поединки и самоубійства случаются очень рѣдко. Какъ легко можетъ поскользнуться неосторожный путникъ на этихъ горныхъ тропинкахъ и упасть въ оврагъ! Такое паденіе не всегда кончается смертью. Пѣвецъ могъ поплатиться испугомъ или сломанной ногой.
-- Но дровосѣки положительно утверждали, что они слышали бряцаніе шпагъ, почтительно замѣтилъ Рехбергеръ, обращаясь къ своему господину.
Графъ приложилъ палецъ къ губамъ, дѣлая этимъ знакъ, чтобы онъ замолчалъ и, покачавъ задумчиво головой, неожиданно перемѣнилъ разговоръ, что случалось съ нимъ довольно часто.
-- Въ жизни встрѣчаются еще большія несообразности, нежели въ операхъ Метастазіо. Бури, похищенія, поединки... недостаетъ только миѳическихъ боговъ, сходящихъ съ неба... Какъ бы вы себя чувствовали, почтенный патеръ, если бы мы теперь мокли подъ дождемъ въ открытомъ полѣ, вмѣсто того, чтобы сидѣть здѣсь въ сухомъ платьѣ за бутылкой вина? Я воображаю себѣ, какое бы нашло на насъ грустное и непріятное настроеніе духа!
Гроза стихла; порывы вѣтра становились слабѣе; только изрѣдка слышались глухіе раскаты грома. На темно-свинцовомъ небѣ показались бѣловатыя пятна; дождевыя капли стали рѣже. Мало-по-малу обозначались цвѣта радуги, которая обрадовала широкій сводъ надъ рѣкой; одинъ конецъ ея упирался въ зубцы скалъ по ту сторону рѣки, другой опускался къ темному лѣсу на горѣ, прозванной у народа Розенбергомъ. Въ низкой комнатѣ гостинницы "Краснаго Льва" сдѣлалось невыносимо душно, и если бы присутствіе графа не стѣсняло бюргеровъ, то они отворили бы настежь окна и двери. Поэтому всѣ были довольны, когда хозяинъ явился съ "нижайшимъ" докладомъ, что парадная комната въ верхнемъ этажѣ приготовлена для его сіятельства и что изъ ея оконъ прекрасный видъ на рѣку и садъ.
Графъ всталъ съ своего мѣста и собирался проститься съ патеромъ, но тутъ неожиданно отворилась дверь, выходившая на базарную площадь, и на порогѣ показался Венцель Свобода, въ самой почтительной позѣ и съ шляпой подъ мышкой.
-- Ваше сіятельство, началъ онъ послѣ нѣсколькихъ поклоновъ,-- если вамъ угодно будетъ милостиво выслушать вашего покорнаго слугу и простить его несвоевременный визитъ... Моя благородная покровительница, ея сіятельство и милостивая госпожа графиня Елизавета Турмъ, узнавъ о пріѣздѣ вашего сіятельства, предлагаетъ вамъ остановиться въ ея замкѣ.
-- Передайте графинѣ мою глубочайшую благодарность; но теперь гроза прошла и я могу доѣхать до дому.
-- Не согласится ли, по крайней мѣрѣ, ваше сіятельство посѣтить графиню на нѣсколько минутъ?
Графъ стоялъ въ нерѣшимости среди комнаты.
Писарь подошелъ къ нему и сказалъ шепотомъ:
-- Графиня очень желаетъ переговорить съ вашимъ сіятельствомъ... Семейныя дѣла...
-- Хорошо! Мы должны повиноваться дамамъ, отвѣтилъ графъ.
-- Ея сіятельство прислала вамъ свой портшезъ; онъ ждетъ вашу милость на дворѣ гостинницы.
-- Подождите одну минуту, я тотчасъ вернусь, сказалъ графъ и, пригласивъ Рехбергера слѣдовать за нимъ, поднялся въ верхній этажъ, гдѣ находилась парадная комната, приготовленная для него хозяиномъ гостинницы. Здѣсь графъ стряхнулъ пыль съ своего дорожнаго платья, изрѣдка обмѣниваясь односложными словами съ своимъ преданнымъ слугой. Предстоящее свиданіе привело графа въ такое дурное расположеніе духа, что онъ едва могъ владѣть собой.
-- Лучше было бы сдѣлать невѣжливость, чѣмъ соглашаться на этотъ визитъ... сказалъ онъ съ досадой.
-- Говорите прямо то, что вы думаете, графъ. Эту іезуитку щадить нечего.
-- Она разсчитываетъ, что все забыто или, какъ она выражается, "поросло травой".
Графъ стоялъ у открытаго окна. Рѣка, горы и лѣсъ были освѣщены золотистыми лучами вечерняго солнца. Дождевыя капли на листьяхъ, травѣ и камняхъ сверкали алмазными искрами. Радуга на небѣ поблѣднѣла и приняла слабый зеленовато-красный цвѣтъ.
-- Ты пріѣхалъ сюда верхомъ?
-- Нѣтъ, я пришелъ пѣшкомъ, а для васъ, графъ, я приказалъ заложить охотничій экипажъ; вы всегда охотно ѣздили въ немъ; онъ здѣсь съ полудня.
-- Ты добрый и честный парень.
Графъ указалъ рукой на небольшой замокъ, виднѣвшійся издали на горѣ, поросшей лѣсомъ, надъ которымъ поднимался голубоватый туманъ. Окна и зубцы башенъ казались огненными отъ солнца.
-- Это нашъ замокъ! сказалъ Рехбергеръ.
Графъ ласково кивнулъ ему головой и собирался выйти.
-- Вели запречь экипажъ, мы тотчасъ же поѣдемъ, когда я вернусь изъ замка.
Рехбергеръ подошелъ къ своему господину и шепнулъ ему на ухо:
-- Сегодня ночью графиня Корона убѣжала изъ замка.
Ни одна черта не шевельнулась на лицѣ графа при этомъ извѣстіи; онъ или зналъ о бѣгствѣ молодой дѣвушки, или считалъ его вполнѣ естественнымъ.
Сойдя внизъ въ общую комнату, онъ подалъ руку іезуиту Ротону.
-- До свиданія, почтенный патеръ. Надѣюсь увидѣть васъ черезъ нѣсколько дней въ моемъ домѣ. Прошу не забывать меня; я, по крайней мѣрѣ, не намѣренъ терять изъ виду такого пріятнаго собесѣдника.
Услужливый писарь и хозяинъ гостинницы бросились отворять дверь.