Подобно дикому вепрю Инграм внесся в свой "Вороний двор". Он оттолкнул от себя Вунигильду, рабыню, протянувшую к нему руки, и коротко ответил слугам, которые радостно приветствовали его. Одолеваемый сном, Инграм бросился на свою постель, но тяжкие мысли волновали его. Без меча и копья, жалким рабом возвратился он во двор своих предков и еще раз прошедшее пронеслось перед глазами: насмешливые лица сорбов, горящая деревня, гневно отвернувшаяся от него женщина и чужеземный юноша, перед которым Вальбурга опустилась на колени. Он сжал кулаки и отбросил от себя меховое одеяло.
-- Они уже в деревне? -- крикнул Инграм вошедшему Вольфраму.
-- Мало кто не спал и никто не может ничего сказать о них, -- ответил Вольфрам. -- Вокруг хижины монаха все тихо. Если они улетели, то мало кто знает, где они остановятся. Если скрылись в горах, то никому не известно, когда возвратятся.
Инграм поспешил к двери.
-- Куда? -- вскричал Вольфрам.
Он принудил его снова лечь в постель, а сам тихо сел подле него. И снова начал рассказ о лесных дорогах, которые они исходили вдоль и поперек и о чарах монаха. Наконец голова Инграма склонилась на подушку и сон одолел его. Только тогда Вольфрам ушел в свою светлицу.
Когда поздним утром Инграм очнулся от беспокойного сна, Вольфрам уже стоял возле постели.
-- Не следовало бы будить тебя, но если ты выйдешь за дверь, то увидишь невероятное. Долина изменилась, многие собрались из окрестностей. Вокруг дома Меммо толпятся христиане и язычники. Прибыл сам Герольд, новый граф, присланный повелителем франков для охраны границ, а с ним его жена Берсвильда. Я вижу множество копий начальников и мужей из всех лесных сел. Да и на твоем дворе топают кони добрых приятелей. Ждет тебя твой товарищ Бруно, Куниберт и многие друзья, потому что оповещено послание повелителя франков и все суетятся вокруг чужеземца.
Инграм вскочил с постели и вышел за ворота, где многие из почтенных людей приветствовали его. Но все взоры невольно устремлялись на луг и поле, окружавшие дом христианина Меммо. Изумленный Инграм смотрел на праздничную суматоху, на бивших копытами коней, вооруженных всадников и бесчисленное множество соотечественников. Здесь были Азульф, один из первейших в стране, Гундари, сын Ротари, человек зажиточный, Годолаф, могущественный воин, Альбольд и многие другие.
-- Истинно, -- с изумлением вскричал Вольфрам, -- много чести оказывают наши начальники заезжему чужеземцу.
-- Никогда я не думал, что в нашей стране живет такое множество народа, преклоняющихся перед крестом.
Из хижины показался Винфрид в епископском одеянии, его одежда сверкала золотом и серебром, а в руке он держал посох. Меммо и еще один священник следовали за ним.
К Инграму и Вольфраму присоединился Куниберт.
-- Видно, народ наш сбился с толку, -- сказал он. -- Да и ты, Инграм, как я слышал, ездил слугой чужеземного епископа?
-- Я ездил к сорбам по собственному делу, -- мрачно ответил Инграм. -- Но вы, как кажется, собрались для того, чтобы ударить челом чужеземцу?
-- Ты не знаешь, отчего он в чести у народа. Он привез в страну латинские грамоты, послание повелителя франков к нашим начальникам и всему народу. Граф Герольд приказал прочесть письмо своему священнику. Епископ должен находиться в безопасности среди нас, так как повелитель франков берет его под свою защиту. Все это сказано в письме.
-- Если неприятная весть входит в ухо, -- вскричал Инграм, -- то изгнать ее можно языком, а не поможет язык, то и мечом.
-- Может ли человек бороться с незримой силой, говорящей с нами издалека? -- ответил Куниберт. -- Истинно христиане обладают искусством, против которого мы бессильны. У них есть чары латинского языка, мало кому из нас известного. Они сносятся между собой посредством писем. В молодости я сражался в войсках франков на Рейне, а впоследствии и на Дунае, и везде слышал латинскую речь. Сказанное много лет назад они доказывают письменами, посредством которых они дарят, наделяют и решают имущественные споры.
-- А я полагаю, -- сказал Инграм, -- что клятва честного человека поважнее черных каракуль, и я скорее готов биться с каждым из них, чем отдам что-либо, принадлежащее мне.
-- Однако я советую вам сойти с возвышения, -- сказал подошедший Вольфрам, -- потому что готовятся читать послание. Никогда еще не обсуждалось так много важного в кругу лесных обитателей.
Под липой, на которой развевалось знамя франков, граф Герольд поднял руку с пергаментом и закричал толпе:
-- Вот послание из Рима, которое достопочтенный папа Григорий, сидящий на золотом престоле написал начальникам народа. Желающие услышать слово его, да приблизятся!
Все столпились вокруг липы. Священник читал латинское послание, а глашатай громким голосом объяснял его смысл. И община услышала слова: "Могущественным мужам, сынам моим: Азульфу, Годолафу, Вилари, Гундари, Альбольду и всем возлюбленным Богом турингам, верным христианам, послание папы Григория".
Приподняв головы, с зардевшимися лицами выступили вперед выкликнутые по именам начальники, а тучный Гундари вскричал:
-- Я Гундари и вот я здесь!
Робко взглянуло все собрание на доблестных, к которым обращались в послании из далеких стран. Родственники столпились вокруг них, а многие повытягивали шеи, чтобы только увидеть грамоту.
Глашатай продолжал объявлять слова папского послания.
"Известна нам ваша достославная преданность Христу. Ибо когда язычники принуждали вас к служению идолам, то, твердые верой, вы ответили, что скорее умрете спасенными, чем нарушите в чем-либо верность Христу, раз принятую на себя. Исполнились мы поэтому великой радости и принесли должные благодарения Господу нашему и Искупителю, подателю всяких благ, милосердие коего уготовит нам еще большую благостыню, если с покорным сердцем станете вы искать вашего блага у святого престола апостольского, как и подобает сынам королевским и сонаследникам царства искать блага у царственного отца. Поэтому отправили мы вам в помощь возлюбленного брата нашего, Бонифация, рукоположить его во епископы и назначить его вашим проповедником, да наставит он вас в вере. Желаем и увещеваем вас во всем согласовываться с ним, да будет совершенно спасение ваше о Господе".
Почтительное молчание наступило вслед за посланием. Наконец Азульф, самый значительный по роду и богатству, произнес:
-- Если угодно тебе, владыко, то покажи мне то место, на котором достопочтимый папа римский выставил мое имя.
Винфрид взял пергамент, указал имя и все протеснились к нему.
-- Великую честь оказал ты нам посредством письма этого, -- сказал Годолаф, -- а потому умоляю тебя, владыко, еще раз прочти нам и народу дивное послание: оно мне милее доброго боевого коня и целого стада.
Винфрид прочитал послание еще раз, а мужи слушали, сложив руки и после всякого предложения одобрительно качали головами.
-- Я всегда полагал, -- снова начал Азульф, -- что великий Бог христиан, которому мы обрекли себя, очень хорошо видит, блюдут ли вассалы верность присяге и избегают ли они лошадиного мяса. Но теперь ясно вижу, что могучим глазом своим он охватывает далекие страны. Может ли иной бог похвалиться таким прозрением? Он знает любой из моих поступков, и если я делаю что-то угодное ему, то уверен, что он и наградит меня в будущей жизни. К числу моих наследственных земель принадлежит одна дача, запашка, тридцати десятин пахотной земли, с лесными лугами и небольшой рощей. Прошу, владыко, прими их от меня в дар Господу небесному, чтобы мог ты построить там церковь и поставить в ней священника который станет молиться за меня и всех принадлежащих роду моему, да будет милостив нам Царь небесный.
-- Азульф говорит как человек разумный, заботящийся о своем благе, -- вскричал Альбольд. -- В свою очередь я предлагаю поле, лежащее подле поселка. Мои дачи не меньше Азульфовых и надеюсь, что дары, предлагаемые мной, будут угодны Богу небесному.
-- Мы хотим того же! -- вскричало несколько голосов.
-- Предлагаемое вами Господу, -- сказал Винфрид, -- принимаю я во имя Царя небесного и да будет это в честь и спасение вам и роду вашему. Подойдите и на коленях подтвердите даяние ваше пред лицом Бога, в присутствии графа и общины, чтобы все было закреплено вашим обещанием.
Христиане встали на колени перед алтарем и поклялись, а стоящие в стороне язычники язвительно насмехались над доброхотными дателями. Когда же было прочтено третье послание из Рима ко всему народу турингов, касавшееся также и язычников, то последние почувствовали себя польщенными, и злоба их была смягчена ласковыми словами владыки.
Христиане подошли к графскому знамени и начали торжественно молиться под песнопения священников. По окончании богослужения начальники-христиане и простой народ почтительно приблизились к Винфриду, стараясь услышать от него ласковое слово, взять за руку, прикоснуться к одежде. Граф Герольд поздравил его с успехом.
-- Все удалось тебе сегодня, да и я жду добра от твоего приезда: теперь они охотней будут уплачивать подати и сильнее прежнего наносить удары славянам.
Военачальник Вилари, о котором упоминалось в письме из Рима, произнес:
-- Я не из числа людей, завидующих почету другого, тем более, что я сам пользуюсь почетом. Но меня удивляет, что папа упомянул имя витязя Гундари. Он часто стоял у жертвенного камня, а также плясал во время Пасхи и неоднократно опивался крепкого меду. Рассуди сам: сделано ли это из усердия в вере христианской?
-- Он воспротивится своим порокам, -- утешил Винфрид и повернулся к графу. -- Я заметил в толпе туринга Инграма, которого я посылал к сорбу Ратицу выкупить женщин и детей. Странно мне, что он держится вдали. Не угодно ли тебе позвать его, чтобы я выслушал его ответ.
-- Я слышал, что человек этот пользуется доброй славой, -- сказал граф. -- Вести его могут оказаться важными не только для вас, но и для других.
Вельможи отвели епископа на мызу, и вскоре в круг привели Инграма. Его лицо было бледно, а взор мрачен. Безмолвно приветствовал он собравшихся, избегая взоров епископа, но граф молча указал рукой на Винфрида.
-- Где Готфрид, где дети, женщины, Инграм? -- вскричал епископ, не в состоянии преодолеть волнение.
-- Не знаю! -- коротко ответил Инграм.
-- Однако ты стоишь передо мной целый и невредимый.
-- Твой посол выкупил женщин и детей. Пять дней тому назад, рано утром они ушли из стана Ратица. Вольфрам, мой служитель, провел их до ручья сорбов, а день спустя я набрел на их следы по сю сторону черноводья, но их самих не нашел.
Винфрид отвернулся, стараясь обуздать свою скорбь и гнев. Но сурово было лицо епископа, когда он снова повернулся к Инграму.
-- Я часто слышал, что неприлично воину покидать спутников в опасности.
-- Я не набивался в спутники твоему послу, ты сам навязал его мне. Его вел ваш Бог, а меня -- судьба.
-- Молва гласит, -- сказал граф, -- что без нужды ты никогда не покидал товарищей в лесу. Не скажешь ли, что разлучило тебя с ними?
Инграм мрачно потупился.
-- Скрывать этого я не могу: все равно разнесется в народе. Я лежал связанным у Ратица. Несчастливо выпали игральные кости и я лишился свободы.
Собравшиеся тревожно зашевелились, а многие поднялись со своих мест.
-- Поставить добрый меч туринга на игральную кость сорбов, -- дурная мысль, -- ответил граф. -- Надеюсь, что ты выкупился недорогой ценой.
-- Псы эти нарушили свое слово, -- вскричал Инграм. -- Они отвергли мой выкуп и обрекли меня к жертвенному камню и ножу жреца. Но следующей ночью я ушел, за мной к небу поднялось пламя и стан Ратица сгорел.
Громкий крик изумления и одобрения пронесся по собранию, но граф Герольд быстро поднялся и подошел к Инграму.
-- Холодно же ты объявляешь весть, которая в течение всего лета задает нам горячую работу! Не для того послан я в страну эту повелителем Карлом, чтобы стада ваши угонялись на восток. Добрую весть доставил ты мечу моему, но хороша ли она для тебя собственно -- об этом рассудят соотечественники. Ты поджег разбойничье гнездо?
-- Сделал это Годес, раб сорбов, доставивший нам коней для побега. Сегодня я отправил его на моем коне на север, в страну саксов, чтобы он избежал мщения сорбов.
-- Поступил ты как человек буйный, -- произнес граф, -- и по собственной воле навлек войну на свой народ. Удивляюсь, что Ратиц до сих пор соблюдает мир и даже просил охранной стражи для своих послов, ждущих на границе. Не знаешь ли еще чего-нибудь, Инграм, что касалось бы кого-нибудь из нас?
-- Знаю только то, что касается лично меня. Вот я стою в кругу начальников и старцев, но не могу я жить в позоре. Христианин упрекнул меня, будто нарушил я клятву верности в отношении товарищей, но сами вы слышали, что несправедливо его обвинение. Я обязан однако засвидетельствовать, что посол его поступал со мной, как верный спутник, хотя я и не искал его расположения. Он предложил сорбам за меня свою голову. Поэтому мне прискорбно, что я не нашел его пустыне, хотя и искал в течении трех дней. Говорю это вам, а не епископу, который столь дурно обо мне думает.
Когда Инграм так непочтительно выразился на счет епископа, то в среде христиан послышался ропот, а между язычниками -- одобрительный гул. Но Инграм продолжал:
-- Большая скорбь гнетет меня, и потому обращаюсь к вам с вопросом. Я убежал от Ратица, так как он хотел поступить со мной вопреки уговору, но бежал я без выкупа. И беглым рабом станут называть меня сорбы, а это гложет мое сердце. Я хочу знать: считают ли меня таковым соплеменники? Если же вы дурно думаете обо мне, я немедленно седлаю коня и уеду из страны, пока не найду Ратица и его дружину и не уготовлю себе честной смерти.
Глубокое молчание последовало за словами Инграма. Первым взял слово Азульф, старший из собравшихся тут.
-- Если все произошло по сказанному тобой, если сорбы обещали назначить тебе цену, но затем обрекли тебя жертвенному ножу, то ни один честный человек не станет порицать, что ты рассек ивовые прутья. Но ты рисковал против чужеземных хищников конем, мечом и свободой и этот безумный поступок отныне будет лежать на тебе. Ты должен нести его и ничто не в силах снять это бремя. Иные сочтут это забавной проделкой, но другие -- оскорблением памяти твоих предков. Постарайся же будущей доблестью загладить его.
Христиане согласились с мнением начальника, а язычники молчали и никто из них не противоречил. Снова настала глубокая тишина и Винфрид начал:
-- Не мне решать насчет мирской славы воина. Одно только должен я сказать: любвеобилен и милосерден Бог, которому я служу и судит он не только дела, но и мысли людей. Не угодно ли вам, благородные мужи, спросить у воина, из-за чего он так дерзновенно играл в кости с сорбами?
-- Ты слышишь вопрос, Инграм, -- сказал граф. -- Если желаешь отвечать, то говори.
Гордость и нерасположение к епископу боролись в душе Инграма с желанием сказать то, что могло бы служить ему оправданием в глазах соотечественников. Но упрямство одержало вверх. Он отрывисто сказал:
-- Не хочу!
Тогда поднялся Куниберт и воскликнул:
-- Так как витязь Инграм молчит, то скажу вам я то, что слышал от его служителя Вольфрама. Он играл ради Вальбурги, франкской девушки, дочери его друга, убитого сорбами. Сорб предназначал девушку для своего ложа и не хотел иначе дать ей свободу.
Тихий шепот пронесся по собранию и суровые лица прояснились.
-- Если дело произошло из-за женщины, -- с улыбкой начал граф, -- дочери твоего друга, то молодые люди и девушки не станут дурно думать о тебе. Мой тебе совет: не седлай своего коня, а подожди, когда в моей дружине покончишь счеты с Ратицом.
Граф знаком отпустил его. Молча оставил Инграм мызу.
Настал вечер и собравшийся народ расположился на ночлег. Вокруг деревни, в долинах и на горах пылали костры. Мужчины сидели, разделившись по селам и родам, и вели беседу о событиях дня и о большой перемене, произведенной в стране епископом. Между кострами ходил Винфрид в сопровождении священника. Он читал молитвы и благословлял людей. Язычники не смели оскорбить его словом, лишь позади него слышались их глухие проклятья.
Вокруг "Вороньего двора" огни не пылали. Там сидели и лежали некоторые из значительнейших язычников. Их лица были озабочены и они вели беседу о важных делах.
-- Очень мне приятно, Инграм, что на сходке ты так мужественно возражал чужеземцу, -- говорил Бруно, сын Бернгарда. -- Однако хвалю я и епископа за сказанное им насчет игры в кости. Очень важно его напоминание, что следует обращать внимание на намерения человека.
-- Коварны его речи и лукавы помыслы, -- гневно возразил Инграм.
-- Никто однако не станет отрицать, что человек это могущественный, влиятельный. Сегодня его речь гремела, как буйный ветер.
-- И у лжецов бывает сильный голос, -- возразил Куниберт.
-- Он не проходимец, -- возразил Бруно, -- да и ходит он, словно король, сановито, в богатой одежде.
-- Можно ли сравнивать его с королем? Он не носит оружия.
-- Но и у соседей наших, саксов, жрецам запрещено метать копья и сражаться. Скажи, Инграм, считаешь ли ты епископа трусом?
-- Когда я сопровождал его, то в опасности видел его бесстрашным, хотя он трусливо отказывается от мести врагам своим, -- с затаенным неудовольствием ответил Инграм.
Товарищи его изумленно переглянулись, а молодые презрительно захохотали. Один только Бруно, покачав головой, сказал:
-- Я тоже слышал, что Бог повелевает им любить врагов своих, хотя всякому, носящему оружие оно кажется и позорным, и не разумным. Но я замечаю, что тут кроется какая-то тайна или смысл, уразуметь которые я не могу. Ведь граф Герольд христианин, да и другие, носящие оружие. Все христиане говорят и проповедуют одно и тоже, хотя не все поступают по сказанному.
-- Вразумительнее говорят с нами боги наши! -- подняв голову вскричал Инграм. -- Я внемлю их голосу в шуме деревьев, в грохоте грома, в журчанье источника. Кому нужно более сильное свидетельство, чем то, которое мы ежедневно видим и слышим?
-- Разумно говоришь ты, -- сказал Бруно, взглянув на воронов вокруг дерева. -- Боги носятся вокруг нас и присутствие их возвещается вестниками. Поэтому в ясных словах и в новых мыслях слышим мы великое откровение среди бела дня. Кто внемлет речам епископа, между тем, тот тоже с трудом может противоречить ему. Я полагаю, что различна власть богов. Новый бог христиан, называемый Триединым, царит среди дня. Боги нашей страны витают тут же, творят и правят, но, опасаюсь, не в состоянии преодолеть христианского бога. Страшны такие времена для каждого правдивого человека, но знаменуют ли они битву богов, конец земли человеков или новое владычество кто может знать это?
Он печально поник головой. Прочие тоже молчали. Наконец начал Куниберт:
-- Каждого из нас удручают тяжкие мысли. Противен мне чужой обычай и новые учения. Старые боги дали мне почет и счастье и неразумно и злодейски поступил бы я, оставив милостивцев моих. Поэтому я полагаю: если возникла борьба между нашими богами и христианскими, то должны мы почтительно ждать, кто из них окажется более сильным. Тогда все выяснится для нас и если мы не безумны, то последуем мы тому, кто будет могущественнее в подаче счастья и победы. Если Бог христиан так могуч, как говорят, то прежде всего он должен даровать нам победу в войне со славянами. И будет это, по-моему, великий суд богов, когда решится судьба нашего народа.
-- Следуй покорно за победителем, -- гневно вскричал Инграм, -- но я останусь верен могучим, которых славили мои деды. Давно уже известно нам, что вражда существует как на земле человеческой, так и на небесах. Зима воюет с летом, а ночь с днем. Будь я даже одинок, но в борьбе богов я останусь на стороне добрых духов моих предков, погибнут ли они или восторжествуют. Ненавистны мне новые хитрости, лукавые речи и злорадные улыбки богов и жрецов.
Он гневно поднялся и быстро вышел из дома своего, а Бруно печально посмотрел ему вслед.
-- Сорбские узы расстроили его рассудок. Опасаюсь, что замышляет он насильственные действия.
Яркая заря сменилась темно-серым светом. Легкий багрянец лежал еще на лесистых горах и высотах, как вдруг на дороге, поднимавшейся от реки к деревне, послышалось торжественное пение. В сумраке двигалось шествие: мальчик с деревянным крестом, за ним Готфрид, толпа женщин и детей, Вальбурга на телеге, запряженной парой быков. Когда путники приблизились к горящим кострам, то их встретили радостные восклицания и громкие крики. С изумлением глядели они на огни и давку и принимали поздравления теснившейся толпы. Сам епископ с распростертыми объятьями поспешил навстречу пришельцам. Окруженный народом, Готфрид прежде всего отдал Винфриду отчет о своем посольстве.
Сквозь толпу, слушавшую рассказ, протеснился Инграм. В блаженном унынии он еще издали произносил имя Вальбурги, забывая в эту минуту свою злобу. Его мужественное лицо светилось. Покров на лице Вальбурги пошевелился, и она протянула руку к Инграму. Но подошедший Готфрид взял ее за руку, спустил с телеги и подвел к Винфриду. Вальбурга встала на колени, а Инграм отошел назад. В коротких словах Готфрид объявил епископу имя Вальбурги и постигшую ее участь, причем Винфрид ласково сказал:
-- На дальней могиле я дал обет заботиться о тебе, как о дочери и Царь небесный услышал первую молитву мою. Принимаю тебя в залог того, что и впоследствии Господь будет милостив к делу моему.
И взглянув на мызу, где уже лежала куча бревен для новой постройки, он радостно воскликнул:
-- В этом уголке леса воздвигнется, надеюсь, приют, в котором не один из узников получит свободу. Благодарю тебя, сын мой, за удачно совершенный тобой путь, тем более, что твое возвращение снимет с одного человека тяжкую ответственность.
На руках Инграма повисли маленькие братья Вальбурги.
-- Пойдемте со мной, дети, -- гневно сказал Инграм и потащил за собой малюток.
Но Винфрид загородил ему дорогу.
-- Мальчики мои, и вся толпа эта принадлежит мне.
-- Это сыновья моего друга и заботу о них я принимаю на себя, -- вскрикнул Инграм.
-- Дети выкуплены имуществом моего Господа, а не твоим, -- ответил епископ.
-- Они должны стать воинами, а не коленопреклонными христианами, -- возразил Инграм.
-- Опасаюсь, Инграм, -- сказал Винфрид, -- что не в пользу будут им дикие порядки твоего двора. Я обязан предохранить их от этого.
В яром порыве гнева Инграм схватился за меч, а епископ взял за руки мальчиков и, приподняв голову, встал против рассвирепевшего туринга.
-- Не впервые стою я перед твоим оружием, -- с укором произнес он.
Граф быстро подошел к Инграму и схватил его за руку.
-- Восставая против епископа, ты поступаешь как безумец! Последуй благому совету. Но только попробуй поднять меч -- и ты лишишься руки.
Но Инграм вырвался, в глазах у него зарябило. У присутствовавших побледнели лица. Инграм закричал:
-- Меня и любимых мною он разлучает с богами нашими! Отомщу за оскорбление или погибну! -- и пригнувшись, он направил меч против епископа. Но вдруг увидел он перед собой не ненавистное лицо священника, но женское, бледное, с багровой, как кровь язвой на щеке -- и пораженный такой переменой, Инграм подался назад.
-- Схватите рушителя мира! -- вскричал граф Герольд.
Раздались дикие крики, сверкнули мечи. Но Инграм с поднятым мечом побежал в гору. Друзья его и товарищи-язычники встали между ним и гневной толпой. Это спасло его -- преследуемый скрылся в тени леса.