После трехдневных поучений и торжественного празднования, союзники разошлись по домам, христиане -- высоко подняв головы, а язычники -- унылые. Но волнение, возбужденное обаянием могущественного человека, распространилось по обширной земле турингов. Порыв ветра из лесной долины превратился в сильную бурю и, проносясь по стране, ниспровергал языческие деревья.
Винфрид уже не жил в хижине Меммо. По совету графа ему построили на мызе дом, чтобы он мог достойнее принимать народ. Но он редко бывал дома. Сопровождаемый всадниками и дружиной, епископ неустанно разъезжал по стране и где бы не появлялся, везде шли споры о жертвенных обрядах и о грядущем блаженстве в небесной твердыне.
Многие возлагали на себя белые одежды новокрещенцев, но еще большее число держалось в стороне, бессильные против громогласного слова и мужа, который подобно Богу решал там, где другие томились сомнением. Враги его защищались слабо, потому что епископ приветливо и почтительно говорил с каждым, каждому воздавал почтение, был ласков с женщинами и детьми. Встретив угнетенного или страждущего, он отдавал все, что имел при себе и так настоятельно увещевал, что побуждал на добрые дела даже самых ожесточенных. Во всей стране говорили, что человек он кроткий и важный, а потому охотно слушали его слова.
Деревня, в которую он приехал впервые, также преобразилась в течение нескольких недель. На мызе, принесенной Гильдегардой в дар Богу христиан, подле дома высилась башня, а около нее небольшое отгороженное пространство, посвященное богослужению, а также много блокгаузов: спальни, рабочие мастерские, первая в стране школа. Там, на низеньких скамейках сидели мальчики, состоявшие под опекой епископа. Они учили на родном языке "Отче наш" и закон Божий, а по латыни -- молитвы, пение, отдельные слова. Учителем у них был Меммо. Он готовил также все необходимое для письма, варил черный сок волшебных чернил, учил питомцев вырезать и обделывать в рамы маленькие дощечки, наводил их для грифеля тонким слоем воска, а для чернил -- покрывал белой корой берез. Когда Готфрид бывал в деревне, то и он учил детей церковному пению. Эту школу посещали также женщины и девушки. Как только вечернее пение разносилось с горы по деревне, хлебопашцы переставали работать и робко посматривали на двор, где новому Богу воздавалось вечернее поклонение.
Меммо бродил по лесам и лугам со своими учениками, объяснял им свойство трав и растений, причем деревенские мальчишки кричали на его маленьких питомцев, как кричат дикие птицы на прирученных, и Меммо порой приходилось поработать палкой, чтобы разогнать драчунов.
Весть о новой школе и странных порядках христиан далеко разнеслась по стране. Хотя знатным людям и не по вкусу приходился невоинственный обычай, но многие считали полезным отдавать в школу младших сыновей.
Некоторые из женщин и детей были разобраны их друзьями, но большая часть находилась под опекой епископа, да ничего лучшего они и не могли желать, потому что домашнее хозяйство было благоустроено, а все потребное для жизни припасено в строгом порядке. Доброхотные христиане постоянно поставляли дары: съестные припасы, скот, дрова. Иное было приобретено и собственным трудом домочадцев. Вальбурга и Гертруда также жили здесь. Всякий раз, как епископ поздно возвращался из своих поездок, он принимал отчет от домочадцев. И всегда у него находилось ласковое слово для Вальбурги и ее маленьких братьев.
Вальбурга выздоровела. Меммо доказал на ней свое искусство врачевателя. В течение многих недель он не позволял ей работать на открытом воздухе, но теперь объявил о ее полном выздоровлении. Половину ее лица все же скрывало покрывало, предохраняя язву от ветра. Однажды ее навестил Готфрид, когда Вальбурга разглядывала ткань, прикидывая, что можно из нее сшить.
-- Твоя одежда совсем износилась, -- сказала она монаху. -- Тут еще останется достаточно сукна, и я могла бы сшить тебе новое домашнее платье.
-- Позаботься о других, -- ответил Готфрид. -- Если одежда у меня плоха, то я сотку и сошью себе другую или получу сшитую другим монахом. Обычай не позволяет чернецу носить женскую работу.
Он сказал это с большим, чем следовало воодушевлением, причем провел рукой по голове Беццо, который ухватился за ногу Вальбурги и нетерпеливо вскарабкался ей на руки.
-- Опять жмут! -- вскричал Беццо.
-- Это он насчет башмаков, -- объяснила Вальбурга. -- Ножки у него языческие, неповинующиеся указаниям епископа. Будь же умником, Беццо, и попроси монаха, чтобы он перекрестил твою головку в ограждение от дурных мыслей.
Беццо согласился и кинулся с шеи девушки на шею монаха, прося:
-- Перекрести мне голову, а тетушка Вальбурга даст мне медовой патоки.
-- Надобно же, чтобы крестное знамение полюбилось малюткам, -- пояснила Вальбурга.
Готфрид покраснел, снял мальчика с шеи и поставил его на землю.
-- Мы редко видим теперь тебя, -- продолжала Вальбурга. -- Однако все мы сердечно к тебе привязаны.
-- Следующей весной приедет моя сестра Кунитруда, -- ответил Готфрид. -- Она будет жить с вами. Она обрекла себя Господу, ходит с покрытым лицом и будет начальницей женской обители. Она умнее меня.
-- Разве она умеет по латыни? -- спросила изумленная Вальбурга.
-- Она говорит по латыни лучше меня и владыко хвалит ее за искусство стихосложения. Не одну священную книгу она прочитала.
-- Куда же нам против такой женщины? -- испуганно вскричала Вальбурга.
-- Она не старше тебя, и похожа на тебя лицом и движениями, -- смущенно ответил Готфрид. -- Надеюсь, она будет тебе доброй подругой.
-- Молода и уже обрекла себя Господу? -- задумчиво продолжала Вальбурга. -- Молодая девушка приняла на себя столь великий подвиг? Если лицо у нее покрыто, то ей неприлично ходить весною с девушками по лугам, не может она ласково приветствовать мужчин и помышлять о муже и детях. Великая и тяжкая это обязанность для молодого сердца. Прости, достопочтенный брат мой, -- спохватилась Вальбурга, взглянув на зардевшееся лицо монаха. -- Я забыла, что она твоя сестра и -- что ты сам посвятил Господу свою жизнь.
Готфрид наклонил голову, молча поклонился Вальбурге и быстро направился к школе, а девушка подошла к водоему, приподняла покрывало, взглянула на красный шрам на своем лице и со вздохом опустила полотно.
-- Шрам не красит девушку, -- грустно промолвила она. -- Едва ли кто-нибудь похвалит мое лицо. Уж нет ли у его сестры пятен на лице, если она отказывается от земных радостей?
Почувствовав удар по плечу, она быстро повернулась: Гертруда смотрела на нее с улыбкой. Она надела Вальбурге на голову венок из ясеневых листьев и красных ягод.
-- Тебе очень к лицу этот венок! -- сказала она.
-- Благочестивые монахи обещали полностью исцелить мою рану, -- произнесла Вальбурга.
-- Длиннокафтанники хорошие люди, -- согласилась Гертруда. -- Но как ты полагаешь: есть ли между ними человек, достаточно сильный, чтобы в хороводе приподнять над своими бедрами крепкую девушку?
-- Не говори столь неразумно, -- сказала Вальбурга и повесила венок на колодец.
Гертруда скрестила свои могучие руки и насмешливо взглянула на подругу.
-- Полагаю, что ты и сама так думаешь втихомолку. Все здесь очень чинно, но не слышала я, чтобы кто-нибудь тут веселился, кроме ребятишек. Никогда мне не было так хорошо, как под сенью креста, но порой я отдала бы все, лишь бы только попрыгать летом с веселым парнем через ночные огни.
-- Не говори о языческих обычаях, чтобы кто-нибудь из детей не услышал, -- напомнила Вальбурга.
-- Неужели в тебе столько усердия, что ни одна мысль твоя не выходит за пределы христианского дома? -- спросила Гертруда.
Но, заметив печальные взоры подруги, она раскаялась в своем вопросе и продолжала:
-- Почему никогда не говоришь ты со мной о человеке, который ради тебя пришел к очагу твоего отца?
-- Я боюсь расспрашивать о нем, -- грустно призналась Вальбурга, -- так как мне неизвестно, что он думает обо мне. Женщины говорили, будто он далеко отсюда, в рати франкского короля. Ему всегда хотелось большого похода. Что ты уставилась на меня, Гертруда? Ты что-то знаешь о нем? Будь же добра, говори!
-- Разве ты не слышала известное уже многим? Его судили графским судом и если приговор уже состоялся, то пусть тебе передадут это другие, а не я.
-- Где Вольфрам? -- вскричала Вальбурга. -- Каждый день я высматривала его в "Вороньем дворе", но он пуст.
-- Там все разбежались, -- ответила Гертруда.
-- Но кто-то же кормит скот?
-- Быть может Вольфрам тайно живет во дворе. Если для тебя так важно видеть слугу Инграма, то я помогу тебе.
-- Приведи его сюда, -- попросила Вальбурга.
-- Едва ли он осмелится придти: всадники графа сторожат у ворот. Но раз ты можешь теперь выходить на воздух, то пойдем со мной к воротам.
Подойдя к воротам, девушки увидели толпу народа, собиравшуюся всякий раз, когда ожидали возвращения епископа из поездки. Подле всадников стояли бедные и больные, первые -- в ожидании подачки, вторые -- исцеления. В сторонке стояли воины в чуждой славянской одежде. Вальбурга с отвращением признала шапки и конскую сбрую сорбов, а также знакомого седобородого старика. Он с низким поклоном подошел к женщинам, теребя свою шапку.
-- Как вижу, женщины счастливо перебрались через сорбский ручей.
Преодолев свое отвращение, Вальбурга ответила:
-- И ваша поездка к великому королю франков, как кажется, совершилась в мире.
-- Сильна охранная стража твоего повелителя, епископа. Но много кое-чего сгорело у нас, когда вы ушли.
-- Во время пути мы видели позади себя зарево.
-- Солома горит так же легко, как и тес, -- ласково ответил старик, взглянув на деревянные крыши домов. -- Но мои соотечественники быстро строятся, и если ты побываешь у нас, то увидишь новые крыши.
-- Во век не хочу я видеть деревню вашу! -- с ужасом вскричала Вальбурга.
-- Да будет все по твоему желанию, -- смиренно ответил старик. -- Но было бы приятно, если бы девушка помогла мне в законном праве. Витязь Инграм, убежавший от нас, обещал мне кусок красного сукна, если я позволю ему побеседовать с тобой, Я позволил, а сукна жду до сих пор. С того времени ему и здесь не посчастливилось, но я не желаю, чтобы его обещание осталось невыполненным. Может быть ты поможешь мне?
-- Инграм ради меня задолжал тебе, и я постараюсь, чтобы ты получил должное.
Девушки отправились к выступке леса, невдалеке от дороги. Там Гертруда приказала своей подруге сесть на опушке леса и ждать, а сама отправилась к "Вороньему двору".
Возвратилась она вместе с Вольфрамом.
-- Где Инграм? -- воскликнула Вальбурга.
-- Не Инграмом зовется он теперь, а Вольфсгеносом, что означает товарищ волков, и лишен он мира, подобно зверю лесному. Я очень рад, что ты вспомнила о нем, потому что во дворе, из которого ты пришла, ему не желают добра. Ради него старейшины наши собрались вокруг графского седалища под тремя липами. Я стоял подле ограды и слушал. Горький то был день! Графский военачальник вышел на середи круга и выдвинул обвинение, громко выкрикнув имя моего господина. Вместо Инграма явился его верный друг Бруно. Три раза ответил он на обвинение, трижды совещались старейшины и после третьего совещания последовал приговор. Так как мой господин вооруженной рукой нарушил мир короля франкского и народа, то с этой поры он должен пользоваться волчьим миром там, где ничей глаз не видит его, ничье ухо не слышит. И лишенный мира он живет теперь среди волков.
Вальбурга вскрикнула, а Вольфрам грустно продолжал:
-- Говорят, что приговор милостив: двор его не сожжен и пока им владеет Бруно. Да и чести его тоже не лишили. Может статься, теперь дикие звери изберут его своим королем.
-- Где же он находится? -- спросила Вальбурга.
Вольфрам значительно взглянул на нее.
-- Быть может, в дремучем лесу, а может быть -- под твердой скалой, но покинул он свет солнца.
Вальбурга сделала подруге знак отойти назад и тихо промолвила:
-- Я полагаю, что он в войсках короля франков.
-- Не думаю, -- сказал Вольфрам.
-- Ты скрываешь его во дворе.
-- Двор не защитит его теперь от лазутчиков.
-- Так скажи, где он? -- заклинала его Вальбурга.
-- Не знаю, полезно ли мне будет, если я изменю своему господину. Обещай в тайне хранить то, что я тебе скажу.
Вальбурга перекрестилась и подала ему руку.
-- Я и мой господин знаем в диком бору одно дуплистое дерево, в котором храним мы по нашему обычаю некоторое охотничье снаряжение, одежду. Вот там он и прячется.
-- Спрашивал ли он обо мне? -- спросила Вальбурга.
-- Даже о конях своих не спрашивал, -- ответил Вольфрам.
Девушка грустно наклонила голову.
-- Из того, что говорил он о сорбах, я заключил, что он совсем рехнулся. Он хотел красного сукна для старика, для чего я должен был свести на рынок одного из наших коней.
-- И ты исполнил его приказание? -- спросила Вальбурга.
-- Красного сукна я выменял, но не отдал его старому вору, полагая, что это чистейшая глупость и безумие. Ведь сорбы тоже поступили с ним несправедливо.
-- Все же выполни его приказание, -- попросила Вальбурга. -- Хотя бы ради меня.
-- Псы эти расположились в деревне, точно военачальники, -- возразил Вольфрам. -- Я видел старика. Он везде сует свой нос, и его прибытие не предвещает мне ничего доброго. Ладно, пусть это будет его последнею наживой. С той поры я больше не видел своего господина, но все, что прятал в дупле дерева -- исчезало. Вчера я нашел в дупле кусок коры, на котором начертан конь. Завтра я приведу ему самого лучшего коня.
-- Куда же влечет его сердце? Скажи, если знаешь.
-- Куда же еще, если не к сорбам! Ивовые узы пуще всего сейчас смущают его сердце, и он станет грызться лютым волком, пока не уложит его удар палицы. Отправлюсь и я с ним -- таково мое предназначение.
-- Не приведи в лес коней, на которых он отправится с тобою на смерть, -- торжественно сказала Вальбурга. -- Прежде чем отправишься завтра к дереву, обещай обождать меня здесь, я передам тебе то, что может оказаться полезным твоему господину.
Вольфрам размышлял.
-- Я знаю что ты расположена к нему и не выдашь его врагам.
-- Никогда! -- вскричала Вальбурга.
-- Так и быть: я буду ждать тебя здесь, когда солнце поднимется над лесом.
Девушка поспешила ко двору, потому что по деревенской дороге поднимался отряд всадников, а среди них -- епископ, приветствуемый криками толпы. Подобно военачальнику шел он среди народа к своим хоромам, где по очереди стал принимать послов и посетителей. Наконец во двор прискакал и сам граф Герольд. Епископ встретил его на пороге мирным приветствием и провел к очагу.
-- Я прогнал ворона, ты отомщен, -- сказал граф.
-- Не благодарю я тебя за это, Герольд. Тебе известно, как я ходатайствовал за него.
-- Не было мне никакой пользы сокрушать лучший меч турингов, -- с неудовольствием заметил граф. -- Если я и потребовал суда над ним, то сделал это только потому, что мой повелитель поручил мне заботиться о твоей безопасности. Не долго прожить бы тебе среди народа, если бы первый, осмелившийся обнажить против тебя меч, остался ненаказанным: ты сделался бы презренным для каждого и ножи язычников со всех сторон устремились бы на тебя.
-- Если ты погубил его, -- сказал Винфрид, -- за дерзкое нарушение народного мира, то я не могу возражать тебе. Но прискорбно мне, если ты мстил собственно за меня. Тебе известна высокая заповедь, что должны мы благотворить к врагам нашим.
-- Если так написано, то постарайся, чтобы тебе поверили! -- вскричал раздосадованный Герольд. -- Но я полагаю, что прибыл ты сюда не для ослабления, а для укрепления мужества в народе. Не смирение агнца потребно здесь, но война и грозные битвы. Для этого послан я в страну эту и славный король Карл желает, чтобы ты помогал мне. Когда мы уходили от короля франков, то подав друг другу руки, мы поклялись быть верными слугами в народе турингов, я -- моему повелителю, ты -- христианскому Богу, потому -- что эта страна пришла в упадок и нуждалась в твердых правителях.
-- До сих пор ты верно соблюдал наш уговор, -- ответил Винфрид. -- И я охотно свидетельствую, что если мир удастся склонить над купелью непокорных, то главным образом я обязан этим тебе. Страх перед твоими воинами -- моя земная защита, и поверь, не проходит дня, чтобы слуги мои не молились о твоем спасении.
Граф Герольд несколько наклонил голову.
-- Мне будет очень приятно, если ты уготовишь Мне на небесах надежный приют, так как мало я сведущ в этом. Но не менее отрадно было бы, если бы ты Другим путем доказал мне твою преданность и, говоря напрямик, не нравится мне, что выхлопотал ты послам Ратица свободный проезд к королю Карлу. Ты действовал в ущерб моим интересам, да и своим тоже.
-- Подумай, -- спокойно возразил Винфрид, -- что ничего не делал я без твоего ведома. Мой долг -- возвещать на земле божественный мир, и мог ли я не заявить королю Карлу о миролюбивых желаниях Ратица? Мне доносили, что хищник этот находится во вражде с некоторыми из своего народа, а великому повелителю франков желательно распространить свою власть и на пограничных славян.
-- Если это желательно ему, -- гневно ответил Герольд, -- то нам, правящим на границах, это ненавистно и невыносимо. Не думаешь ли ты, что рядом с нами мы потерпим Ратица, как пограничного графа, в ущерб нашим земледелию и сбору десятичной подати? Скажу тебе: я очень рад, что мне удалось повредить Ратицу у короля Карла. Сорбы возвращаются, не получив благоприятного ответа и Ратицу приказано перейти за реку Заал.
-- А если он не сделает этого? -- спросил Винфрид.
-- Тогда мы поразим первого, чтобы страх обуздал славянский народ.
-- Но если соотечественники помогут ему?
-- Вот именно этого я и хочу -- вскричал Герольд. -- Не думаешь ли ты, что мне желательно все лето праздно носить меч в ножнах?
-- И снова начнутся убийства, пожары и ужасы пограничных войн, -- сказал Винфрид. -- Я вижу разоренные дворы, умерщвленных хозяев, беззащитных, гонимых подобно скоту пленных!
-- Я всегда находил тебя благоразумным в мирских делах, -- ответил Герольд. -- Но подобные речи кажутся мне нелепыми. Покорность турингов твоему учению зависит не от одних молитв, которым ты учишь их, но и от ударов, которые с войсками моими я стану наносить вендам. Язычники только тогда преклонят перед тобой колени, когда одержат они победу под христианским знаменем. Если же ты желаешь обратить и восточные племена, то те не станут внимать твоим словам, если не убедятся, что их кумиры повержены.
-- Мое дело -- проповедовать народам земным мир царства Божия, -- ответил Винфрид. -- Но ты обязан поражать врагов повелителя франков. Многолетним опытом я убедился, что святое учение не мгновенно изменяет сердца и помыслы людей, и прежде чем христиане сами уразумеют слово любви и милосердия, вымрет не одно поколение. Я порешил с королем Карлом, что он должен быть единственным повелителем всех покоренных языческих стран, а римский епископ -- единственным наместником Бога; и в такой мере я буду желать тебе победы и буду молить Вседержителя, да дарует Он тебе геройской доблести. Но если желаешь ты битвы ради добычи и страсти к воинской славе, то берегись, чтобы не постигла тебя кара, когда из кратковременной жизни сей внидешь в вечную.
-- Заботы о царстве небесном я поручаю тебе, -- сказал граф с тайной боязнью, -- и полагаю, что ты не упустишь, там из виду моих выгод, а здесь я буду ратовать для твоей же пользы, хотя порою ты и противоречишь мне. Будем по-прежнему добрыми товарищами. Я отправляюсь на границу, и вскоре твои молитвы будут мне полезны.
Гремя оружием он вышел из двери, а Винфрид тихо прошептал про себя:
-- Больше будет мне отрады у моих маленьких питомцев.
Он отправился в рабочий дом, приветствовал женщин и детей, прошел с Вальбургой по всем помещениям, принял отчет в том, что сделано в его отсутствие, осмотрел также ткацкие станки и запасы кладовых. С улыбкой прикоснулся он к покрову, скрывающему половину лица девушки.
-- Хвалю искусство врача: хорошо излечил он рану, а время окончательно исцелит ее. То один, то другой просят тебя в жены, но мы неохотно лишимся тебя, потому что разум у тебя твердый и все спорится у тебя под рукой. Половина твоего лица уже закрыта, но, быть может, Господь ниспошлет на тебя свою благодать и всю свою жизнь ты посвятишь ему.
Вальбурга покраснела, но, прямо взглянув в лицо епископа, сказала:
-- Я часто подумывала навсегда остаться здесь. Мир так отраден близ тебя, а горя я испытала много. Хотя я и не обручена, но судьба моя связана с судьбой другого. Не гневайся, если я напоминаю о человеке, дерзновенно поднявшем на тебя меч.
Чело епископа омрачилось гневом и неудовольствием, но мгновение спустя он снова ласково взглянул на женщину, сложившую с мольбой свои руки.
-- Его лишили мира, которого еще прежде он сам себя лишил.
-- Поэтому именно я и хочу отправиться к нему.
-- Ты, девица? -- изумленно спросил епископ. -- В пустыню, в далекую страну, к отверженному?
-- Где ни живет он, в диком ли лесу, под скалой ли, у хищных зверей, но я отправлюсь к нему. Я у него в долгу, владыка.
-- Ты не должна поступать против велений твоего Отца небесного. Добрый обычай и скромность требуются от женщины и ей неприлично и безумно рисковать своей жизнью.
-- Я это знаю, достойный отче, -- смиренно ответила Вальбурга. -- Я всегда держала себя скромно, была горда с ухаживающими парнями, да и с ним тоже. Из-за меня он рисковал жизнью и свободой, и зная, что слишком греховен такой риск, я сурово сказала ему об этом, а теперь каюсь. Ради меня он подвергся бедствию и я отправлюсь, чтобы спасти его.
-- В состоянии ли ты исполнить это?
-- Бог будет милостив ко мне, -- ответила Вальбурга.
-- Но уверена ли ты, -- продолжал допрашивать Винфрид, -- что он желает твоего прихода? Ты полагаешься на изъявленное им некогда желание владеть тобой? Но, Вальбурга, бедное дитя, ты обезобразила лицо, которое он некогда находил прекрасным.
Вальбурга потупила глаза и скорбное чувство тронуло ее сердце.
-- Днем и ночью размышляла я об этом и очень опасаюсь, что мое лицо ему опротивело. Мой покойный отец был ему другом и дочь друга будет принята Инграмом, как добрая знакомая, если бы даже со временем он пожелал другой женщины.
-- Где скрывается несчастный?
-- В нагорном лесу. Его служитель, Вольфрам, проведет меня.
-- Как поступила бы ты, если бы я не позволил тебе рисковать жизнью и душой?
Вальбурга бросилась на колени и подняв к епископу лицо, тихонько промолвила:
-- Все-таки пошла бы, владыка.
-- Вальбурга! -- грозно вскричал епископ и гневом сверкнули его глаза.
-- Что заставляет тебя, владыка, ходить среди язычников? -- быстро поднявшись, сказала Вальбурга. -- Ежедневно ты подвергаешь злобе врагов свою священную голову, беззаботно и весело ездишь по селам, не заботясь, что стрела может поразить тебя из лесной чащи? И питая столь великое упование на защиту Господа, ты гневаешься на девушку, подвергающуюся опасностям пустыни? Велики обязанности твои, владыка. Многим тысячам хочешь ты уготовить спасение от погибели, у меня же, бедной женщины, есть один только человек, о котором молюсь я и плачу. Но такое же у меня мужество, такая же воля, как и у тебя, и доколе свободно хожу я, до тех пор шаги мои будут направляться туда, где покоится его бесприютная голова. Я знаю, что злые духи витают вокруг него, и смущают его душу, поэтому я должна поспешить, и если возможно, спасти его.
-- Я скитаюсь по полям и лесам присяжным вассалом Царя небесного, подвергаюсь опасности и терплю по долгу своему, но ты, желая соединиться с несчастливцем, следуешь влечению страсти, связующей на земле мужей и жен. Не мое дело хвалить или порицать твои поступки. Будь я твоим отцом, имей я право избрать тебе мужа, я или воспротивился бы тебе, или отправился с тобой. Но как твой духовный наставник скажу тебе: не могу я порицать твое намерение, но также не смею одобрить твой неразумный уход.
Он отвернулся от Вальбурги, но увидев, что девушка стоит неподвижно с поникшей головой, епископ снова подошел к ней и ласково взял за руку.
-- В таком случае я буду говорить как епископ. Если у тебя есть желание воспротивиться злым духам, то от этого я не стану дурно мыслить о тебе и буду молить Господа, да милостиво услышит Он тебя. Если же ты возвратишься такой, какой уйдешь, то я приму тебя, как вновь отысканную дочь.
Вальбурга преклонила голову, а епископ произнес над ней молитву.
Возвратившись в свои покои, Винфрид задумчиво сказал самому себе:
-- Мой товарищ Герольд -- честнейший человек из всех франков, которых я знаю. Да и девушка, желающая пожертвовать жизнью за погибшего, может быть лучшей в стране этой, но все же они не истинные наследники царства Божия. Страшно подумать, как невелико число людей, считающих земную жизнь лишь подготовкой для чертогов славы. Пойди сюда, сын мой, -- сказал он входившему Готфриду. -- С тяжкими мыслями борюсь я, но присутствие твое укрепило меня. Я с грустью вижу, что твое лицо бледно и сумрачен вид. Не хвалю я твое воздержание от пищи, ночные бдения и удары хлыста -- я слышу их через стену -- поражающие твою спину. Не мудрствуй над значением слов и не тревожься, что мимолетные помыслы могут порой запятнать светлую одежду твоей души. Господь назначил тебя помощником моим по трудному делу и ты нужен мне, исполненный сил. Много еще предстоит работы. Война готовится на границах и возникла она из нашего мирного семени. Мы должны по стараться, чтобы юные общины не погибли от козней бесовских. Твоего спутника, Инграма, постиг суровый приговор суда и мы обязаны уготовить для лишенного мира свободный путь на родину, потому что и он принадлежит к чадам молитв наших. Молись также о Вальбурге: она покидает нас и уходит в пустыню к лишенному мира.
Готфрид молчал, но дрожь пробежала по его телу и он прислонился к стене. Епископ со страхом посмотрел на изнеможенного юношу.
-- Готфрид, сын мой, что с тобой? -- вскричал он.
Готфрид тихо подошел к сундуку, в котором хранились священные одежды, взял епитрахиль и, моля взором, возложил ее на епископа. Винфрид опустился на стул, а монах стал подле него на колени и сложил руки. Еле слышались произносимые им слова, но боевым кличем звучали они в ушах твердого мужа. И когда юноша окончил и приник головой к коленам эпископа, то последний сидел, наклонившись над Готфридом и держал голову молящегося, исполненную скорби.