-- Я надеюсь, вы не сердитесь, -- сказал я, прочтя письмо.
-- Конечно, нет. Я очень довольна. У нас столько воспоминаний связано с милым старым Музеем. Не правда ли? -- Она взглянула на меня как-то странно трогательно и повернулась к выходу.
У ворот Темпля я кликнул экипаж и мы быстро понеслись на северо-запад.
-- Д-р Норбери в одной из комнат, прилегающих к Четвертому Египетскому Залу, -- сообщил нам швейцар Музея в ответ на наш вопрос. И с фонарем, заключенным в проволочную сетку, он повел нас туда. Через Центральный зал, Средневековый и Азиатский и дальше шли мы длинным рядом этнографических галерей.
Наше путешествие было полно каких-то чар. Качающийся фонарь бросал лучи слабого света в мрак глубоких темных зал, освещая мимолетно предметы в витринах, так, что те выплывали и моментально исчезали, погружаясь опять в небытие. Уродливые идолы с круглыми вытаращенными глазами выступали из тьмы, уставившись на нас, и уплывали опять во мрак. Грубые маски, внезапно освещаемые дрожавшим светом, принимали подобие дьявольских рож, которые делали насмешливые гримасы, когда мы проходили мимо. А что касается манекенов во весь рост -- достаточно реальных и днем, -- вид их внушал положительно страх. Пробегавший по ним свет, а потом тень, придавали им жизнь и подвижность, так, что, казалось, они тайно следят за нами, чего-то ждут и вот-вот сойдут с места и пойдут за нами. Эта иллюзия, вероятно, охватила и Руфь, как меня, потому что она пододвинулась ко мне и прошептала:
-- Эти фигуры поразительны. Видели вы того полинезийца? Я, право, почувствовала, как будто он вот-вот прыгнет на нас.
-- Действительно, жутко, -- согласился я, -- но опасность миновала, мы уже вне сферы их влияния.
Мы вышли в это время на площадку и круто повернули влево вдоль северной галереи, из которой мы попали в Четвертый Египетский Зал.
В ту же минуту дверь с противоположной стороны отворилась, послышался своеобразный высокий звук, как бы жужжание, и показался Джервис на цыпочках, с поднятой рукой.
-- Двигайтесь как можно тише, -- произнес он -- Мы как раз начали экспозицию.
Наш провожатый вернулся назад со своим фонарем, а мы вошли за Джервисом в комнату, откуда он вышел. Она была велика и, пожалуй, не светлее галерей, потому что единственная зажженная лампа в той стороне, с которой мы вошли, оставляла почти в полной темноте остальную часть комнаты. Мы сели тотчас же на стулья, приготовленные для нас и, раскланявшись со всеми, я стал осматриваться. В комнате было трое, исключая Джервиса: Торндайк, с часами в руках, седой господин, как я подумал, д-р Норбери, и небольшая фигура в полутемном дальнем конце -- это был, вероятно, Поультон. В нашем конце комнаты помещались два больших подноса, которые я видел в мастерской. Теперь они были на подставках, и каждый из них соединялся с резиновым рукавом, опущенным в бадью. В дальнем конце обрисовывались зловещие очертания освещенной виселицы. Только теперь я увидел, что это была вовсе не виселица, потому что к верхней перекладине прикреплена была большая стеклянная чаша без дна. Внутри чаши был стеклянный шар, светившийся странным зеленым светом. А в середине шара было яркое красное пятно. Пока все было довольно ясно. Своеобразный звук, наполнявший комнату, был жужжанием прерывателя. Шар был, очевидно, трубкой Крукса, а красное пятно -- внутрисветящийся, раскаленный докрасна круг антикатода. Яснее говоря, производился снимок Х-лучами. Но снимок -- с чего? Я напрягал зрение, стараясь рассмотреть продолговатый предмет, лежавший на полу, как раз под шаром, но не мог решить, на что похож этот предмет. Но вдруг д-р Норбери разрешил эту загадку.
-- Я страшно удивлен, -- сказал он, -- что вы выбрали для начала такой сложный предмет, как мумия. Мне казалось, что проще было бы взять гроб или деревянную фигуру. Это было бы понятнее.
-- В некоторых отношениях -- да, -- возразил Торндайк. -- Но разнообразие материала, заключающегося в мумии, имеет свои преимущества. Я надеюсь, ваш отец не болен, мисс Беллингэм?
-- Он нездоров, -- ответила Руфь, -- и мы решили, что лучше отправиться мне одной. Я знала хорошо господина Ледербогена. Он жил у нас одно время, когда был в Англии.
-- Я надеюсь, -- сказал д-р Норбери, -- что побеспокоил вас недаром. Г-н Ледербоген говорит о "нашем знакомом -- бродяге с длинным именем, которое он никогда не мог запомнить!" Мне кажется, что он называет так вашего дядю.
-- Но я не могу назвать своего дядю бродягой, -- сказала Руфь.
-- Нет, нет, конечно, -- поспешил согласиться д-р Норбери. -- Однако вы должны сами взглянуть на письмо. Ведь мы не должны заводить разговоров на неподходящие темы, пока опыт производится, доктор?
-- Подождите лучше, пока мы не кончим, -- сказал Торндайк, -- потому что я хочу погасить свет. Прекратите ток, Поультон.
Зеленый свет исчез. Жужжание прерывателя понизило тон и замерло. Тогда Торндайк и д-р Норбери встали и направились к мумии, которую они осторожно приподняли, пока Поультон вытаскивал из-под нее то, что оказалось теперь огромным конвертом из черной бумаги. Единственная лампа была потушена, и комната погрузилась в полную темноту, пока не вспыхнул внезапно яркий оранжево-красный свет как раз над одним из подносов.
Мы все собрались в кружок, чтобы наблюдать, как Поультон -- старший жрец в этой мистерии -- вытащил из черного конверта колоссальный лист бромистой бумаги, осторожно положил его на поднос и начал смачивать при посредстве большой кисти, которую погружал в ведро с водой.
-- Я думал, что вы всегда употребляете в таких случаях пластинки, -- сказал д-р Норбери.
-- Да, мы предпочитаем пластинки, но шестифутовая пластинка немыслима, а поэтому я заказал специальную бумагу.
Есть что-то таинственно-притягательное в наблюдении постепенного проявления фигуры на белой гладкой поверхности пластинки или бумаги.
С полминуты не было заметно никакой перемены на однообразной поверхности. Потом, мало-помалу, почти незаметно, края начали темнеть, оставалось светлое пятно с контуром мумии. Потом края из грифельно-серых постепенно становились почти черными, но контур мумии, ясно выделившийся, оставался белым. Наконец, и белое пятно стало покрываться серой дымкой, и когда серый цвет сгустился, из него начал выделяться, выползая точно светлое сероватое привидение, таинственный страшный скелет.
-- Жутко, -- проговорил д-р Норбери. -- У меня такое чувство, точно я присутствую при каком-то нечестивом обряде. Ну, посмотрите-ка!
Серые тени футляра, обмоток и мускулов стали проваливаться куда-то во мрак, а белый скелет выделился резким контрастом. Зрелище было действительно жуткое.
-- Вы растеряете и все кости, если будете продолжать проявление -- сказал д-р Норбери.
-- Мне нужно, чтобы и кости потемнели, -- возразил Торндайк, -- на случай, если есть там какие-нибудь металлические предметы. У меня есть еще три листа бумаги.
Теперь стал темнеть и белый скелет, становясь все менее ясным. Торндайк наклонился над подносом и впился глазами в середину грудной клетки.
А мы все молча следили за ним.
Вдруг он встал.
-- Теперь, Поультон, -- сказал он резко, -- давайте гипосульфит, как можно скорее.
Поультон, который ждал, положив руку на кран дренажной трубы, быстро спустил проявитель в таз и залил фиксажем.
-- Ну, теперь можем смотреть сколько угодно, -- сказал Торндайк. Через несколько секунд мы отвернули одну из ламп. Свет упал на фотографию, и Торндайк прибавил:
-- Видите, мы не совсем растеряли скелет.
-- Нет, -- доктор Норбери надел очки и наклонился над подносом.
И в эту минуту я почувствовал, что Руфь коснулась моей руки у локтя, сначала легко, а потом сжала руку крепко, нервно. Я чувствовал, что ее рука дрожит. Я со страхом взглянул на нее и увидал, что она смертельно побледнела.
-- Не выйти ли нам лучше в галерею? -- спросил я. -- В комнате с плотно закрытыми окнами стало душно и жарко.
-- Нет, -- спокойно возразила она. -- Я хочу остаться. Мне теперь совсем хорошо.
Но она все еще крепко держалась за мою руку. Торндайк пристально взглянул на нее, потом отвернулся, так как д-р Норбери обратился к нему с вопросом.
-- Почему это, как вы думаете, некоторые зубы кажутся гораздо белее других?
-- Я думаю, что эта белизна зависит от присутствия металла, -- отвечал Торндайк.
-- Как? Вы думаете, что в зубах есть металлические пломбы? -- спросил Норбери.
-- Да.
-- Да что вы? Это чрезвычайно интересно. Употребление золотых пломб и искусственных зубов было, действительно, известно в Древнем Египте, но у нас, в Музее, не было таких экспонатов. Надо бы развернуть мумию. Как вам кажется? Все эти зубы запломбированы одним металлом? Они не все одинаково белы?
-- Нет, -- отвечал Торндайк -- Те зубы, которые совершенно белы, несомненно, запломбированы золотом, но вот этот сероватый запломбирован, вероятно, оловом.
-- Очень интересно, -- сказал д-р Норбери.
-- Весьма интересно! А что вы скажете вот об этом слабом пятне на груди вверху грудной кости?
На этот его вопрос отвечала Руфь.
-- Это Око Озириса! -- воскликнула она нерешительно.
-- Господи! -- воскликнул д-р Норбери. -- Так и есть. Вы совершенно правы. Это действительно -- Око Горуса или Озириса, если вы предпочитаете это название. Я полагаю, это вызолоченный девиз на какой-нибудь ткани.
-- Нет, я сказал бы, что это татуировка. Это слишком неясно для позолоты. И я сказал бы даже, что татуировка выполнена киноварью, так как татуировка углем не оставила бы такого заметного пятна.
-- Мне кажется, вы ошибаетесь, -- сказал д-р Норбери, -- но это мы увидим, если директор позволит развернуть мумию. Кстати, вот эти маленькие предметы у колена тоже металлические, кажется?
-- Да, металлические. Но они не у колена, они в самих коленах. Это куски серебряной проволоки, которая употребляется для скрепления разбитых коленных чашек.
-- Вы уверены в этом? -- воскликнул д-р Норбери, с восторгом глядя на маленькие белые пятна. -- Потому что, если это так, то ведь мумия Себек-Хотепа представляет единственный образец.
-- В этом я вполне уверен, -- сказал Торндайк.
-- В таком случае, -- сказал д-р Норбери, -- ведь мы сделали открытие, благодаря вашим исследовательским способностям. Бедный Джон Беллингэм! Не знал он, какое сокровище оставляет нам. Как бы я хотел, чтобы это было ему известно! Как бы я хотел, чтобы он был здесь сейчас!
Он замолчал, чтобы опять взглянуть на фотографию, но тут Торндайк своим спокойным, бесстрастным голосом произнес:
-- Джон Беллингэм здесь, д-р Норбери. Вот Джон Беллингэм!
Д-р Норбери отпрянул назад и уставился на Торндайка в безмолвном удивлении.
-- Уж не думаете ли вы, -- сказал он после продолжительной паузы, -- что эта мумия -- тело Джона Беллингэма?
-- Думаю, действительно. В этом нет никакого сомнения.
-- Но это невозможно! Мумия была здесь уже за три недели до того, как он исчез.
-- Нет, это не так, -- сказал д-р Торндайк. -- Джона Беллингэма видели живым вы и Джеллико четырнадцатого октября, больше, чем за три недели до того, как мумия покинула дом в Куин-Сквер. После этого числа Джона Беллингэма не видел ни живым, ни мертвым никто, кто бы знал его и мог удостоверить его личность.
Д-р Норбери с минуту молчал, глубоко задумавшись. Потом спросил грустным голосом:
-- Как, вы предполагаете, попало тело Джона Беллингэма в этот футляр?
-- Я думаю, что на этот вопрос скорее всех может дать ответ м-р Джеллико, -- сухо возразил Торндайк.
Наступила опять минута молчания. Потом вдруг д-р Норбери спросил:
-- Ну, а что -- вы предполагаете -- случилось с Себек-Хотепом, т. е. с настоящим Себек-Хотепом?
-- Я полагаю, что останки Себек-Хотепа -- или часть их -- лежат в настоящее время в мертвецкой в Удфорде, в ожидании судебного следствия.
Как только Торндайк высказал это предположение, точно внезапный луч осветил мне все и вместе вызвал чувство самоуничижения. Как это было просто! А я-то, компетентный анатом и физиолог, да еще ученик Торндайка, я мог принять эти древние кости за останки недавно умершего человека!
Д-р Норбери сначала был видимо смущен этим утверждением Торндайка.
-- Все это довольно основательно, должен сознаться, -- сказал он, наконец, -- и все же вы совершенно уверены, что здесь нет ошибки? Это так невероятно!
-- Никакой ошибки, уверяю вас, -- отвечал Торндайк. -- Чтобы убедить вас, я перечислю все факты.
Во-первых, зубы. Я виделся с дантистом Джона Беллингэма и получил подробную выписку из его книги. Всего было пять пломбированных зубов. Они видны совершенно ясно на этом снимке. На нижнем зубе слева маленькая золотая пломба, которая видна, как белое пятнышко. К этому всему прибавилась оловянная пломба, когда покойный был за границей -- во втором левом верхнем коренном зубе. Это темно-серое пятно, которое мы уже заметили. Этого одного уже было бы достаточно для опознания тела. Но в добавление ко всему у нас есть татуированный девиз -- Око Озириса...
-- Горуса, -- пробормотал д-р Норбери.
-- Горуса, пусть так, -- в том именно месте, в котором оно было сделано покойному, и нататуировано именно этой краской. Далее швы на коленных чашках, сделанные проволокой. Сэр Морган Беннет, по справкам в своей записи операций, сообщает мне, что им наложены три шва проволокой в левой чашке и два -- в правой. Это показывает и наш снимок. Наконец, у покойного был гораздо раньше Поттов перелом с левой стороны. Сейчас он не особенно заметен, но я видел его ясно, когда оттенок костей был светлее. Я думаю, вы согласитесь, что здесь не может быть сомнения.
-- Да, -- согласился д-р Норбери с мрачным видом. -- Ваши доводы безусловно убедительны. Но какое ужасное дело! Бедный старина Джон Беллингэм! Похоже, что ему пришлось встретить предательство и борьбу. Как вы думаете?
-- Я думаю то же, -- сказал Торндайк. -- С правой стороны черепа было пятно, похожее на перелом. Оно было не совсем ясно, так как приходилось сбоку, но мы проявим следующий негатив, чтобы показать его.
Д-р Норбери сжал зубы и сделал глубокий вздох.
-- Тяжелая это вещь, доктор, -- сказал он. -- Ужасное дело! Кстати, как мы должны отнестись к этому делу? Какие шаги мы должны предпринять?
-- Вы дадите знать коронеру, -- я возьму на себя полицию, а вы должны войти в сношение с одним из душеприказчиков.
-- С м-ром Джеллико?
-- Нет, не с м-ром Джеллико, по особым соображениям. Вам лучше написать м-ру Годфри Беллингэму.
-- Но я был уверен, что другой душеприказчик м-р Хёрст, -- сказал д-р Норбери.
-- Ну да, таково положение, -- сказал Джервис.
-- Вовсе нет, -- возразил Торндайк, -- он был душеприказчиком. Таково было положение. Но теперь не он. Вы забыли условия второго пункта? Этот пункт объявляет условия, при которых Годфри Беллингэм наследует все имущество и делается душеприказчиком. А эти условия следующие: "что тело завещателя будет покоиться в предназначенном для помещения тел месте, находящемся в пределах прихода церкви св. Георгия в Блемсбери и св. Эгидия на Полях, или же св. Андрея и св. великомученика Георгия. Ну, так ведь египетские мумии представляют тела, а этот музей предназначен для помещения их. А здание это находится в пределах прихода церкви св. Георгия в Блемсбери. Таким образом, условия пункта второго являются выполненными, а потому Годфри Беллингэм является главным наследником и вторым душеприказчиком, согласно воле завещателя. Это вполне ясно?
-- Совершенно ясно, -- сказал д-р Норбери, -- и какое удивительно совпадение! Но, милая барышня, не лучше ли вам присесть? Вам, должно быть, дурно.
Он тревожно посмотрел на Руфь, которая была необыкновенно бледна и тяжело опиралась на мою руку.
-- Барклей, -- сказал Торндайк, -- вам бы лучше вывести мисс Беллингэм в галереи. Там больше воздуху. Это ужасное напряжение для нее слишком тяжело после всех перенесенных ею так храбро испытаний. Пройдитесь с Барклеем! -- прибавил он ласково, -- и посидите там, пока мы будем проявлять другие негативы. Ободритесь. Теперь буря прошла и выглянуло солнце. -- Он открыл нам дверь, и по лицу его пробежала ласковая улыбка.
-- Вы не рассердитесь, что я за вами замкну дверь, -- сказал он, -- тут сейчас будет темный кабинет для проявления.
Замок щелкнул и мы очутились в темной галерее. Тут не было полной темноты, так как лунный свет проникал сквозь стекла в потолке.
Мы двигались медленно. Ее рука лежала на моей и мы оба молчали. Кругом была полная тишина. Таинственность неясных очертаний предметов в витринах гармонировала с глубоким чувством облегчения, наполнявшим наши сердца.
Незаметно, по мере того, как мы продвигались, руки наши соединились в пожатии, и Руфь воскликнула:
-- Какая ужасная трагедия! Бедный, бедный дядя Джон! Мне кажется, что он вернулся из мира теней, чтобы рассказать об этих ужасах. Но какая тяжесть свалилась с души!
Она перевела дух и крепко пожала мне руку.
-- Это все прошло, дорогая, -- сказал я, -- прошло навсегда. Останется только воспоминание о перенесенном горе и о вашем благородном мужестве и терпении.
-- Я еще не могу прийти в себя. Это было точно страшный, бесконечный сон.
-- Не будем вспоминать об этом, -- сказал я. -- Будем думать о счастии, которое нас ожидает.
Она не отвечала, только вздохи, вырывавшиеся из ее груди по временам, говорили о долгой агонии, которую она выносила с таким геройским спокойствием.
Еле нарушая тишину своими тихими шагами, мы прошли медленно во второй зал. Неопределенные очертания мумий, стоящих вертикально у стен, напоминали молчаливых гигантов, сторожащих памятники бесконечных столетий. В лице их исчезнувший мир смотрел на нас из мрака, но не грозно и не с гневом, а как бы торжественно, благословляя недолговечные современные создания.
У середины стены выступала из ряда призрачная фигура с неопределенным бледным пятном на том месте, где должно было быть лицо. Точно сговорившись, мы остановились перед ней.
-- Вы знаете, кто это, Руфь? -- спросил я.
-- Конечно, -- отвечала она. -- Это -- Артемидор.
Мы стояли рука об руку, смотря на мумию, вызывая в памяти неясный силуэт со всеми запомнившимися подробностями. Я притянул ее к себе и прошептал:
-- Руфь, вы помните, как мы стояли здесь в последний раз?
-- Как будто я могла забыть! -- отвечала она страстно. -- О, Поль! Это горе! Это отчаяние! У меня сердце разрывалось, когда я говорила с вами! Вы были очень несчастный, когда я ушла от вас?
-- Несчастен!? Я... не знал до сих пор, что горе может разбить сердце. Мне казалось, что свет погас навсегда. Но у меня оставался луч надежды.
-- Какой?
-- Вы дали мне обещание. И я чувствовал, что настанет день, -- нужно только терпение, когда вы исполните его.
Она прижалась ко мне и ее голова очутилась на моем плече, а щека прижалась к моей.
-- Милая, -- прошептал я. -- Теперь время настало?
-- Да, дорогой, -- прошептала она нежно. -- Теперь -- и навсегда!
Мои руки обвились вокруг нее и прижали ее к сердцу, которое так давно любило ее. Теперь не будет ни горя, ни несчастья. Мы пройдем рука об руку наш земной путь, и он покажется очень коротким.
Звук отмыкаемой двери оторвал нас от грез о будущем счастии.
Руфь подняла голову и наши губы встретились на мгновение. С молчаливым приветом другу, который был свидетелем и нашего горя, и нашего счастья, мы повернулись и быстро пошли обратно, наполняя залы эхом наших шагов.
-- Не будем входить обратно в темную комнату, хотя она теперь не темная, -- сказала Руфь.
-- Почему? -- спросил я.
-- Потому что, когда я выходила, я была очень бледна. А теперь -- ну, я не думаю, чтобы я была бледна теперь. И потом там бедный дядя Джон. А я... мне стыдно смотреть на него, когда мое сердце замирает от эгоистического счастья.
-- Вы не должны стыдиться, -- сказала я. -- Мы живем и имеем право на счастье. Но можно не входить, если вы не хотите. -- И я ловко устранил ее от луча света, струившегося из двери.
-- Мы проявили четыре негатива, -- сказал Торндайк, выходя из двери вместе с другими. -- Я оставляю их под охраной д-ра Норбери. Он сделает к ним надписи, когда они высохнут, так как они могут понадобиться, как доказательства. Вы что думаете предпринять?
Я взглянул на Руфь.
-- Если вы не будете считать меня неблагодарной, -- сказала она, -- я хотела бы остаться сегодня одна с отцом. Он очень слаб и...
-- Да, я понимаю, -- сказал я поспешно.
Я, действительно, понимал. М-р Беллингэм легко возбуждался и, вероятно, будет взволнован внезапной переменой судьбы и вестью о трагической смерти своего брата.
-- В таком случае, -- сказал Торндайк, -- давайте уговоримся. Вы проводите мисс Беллингэм домой, а потом дождетесь меня на моей квартире.
Я согласился, и мы тронулись в сопровождении д-ра Норбери, несшего электрический фонарь, в обратный путь. У ворот мы разошлись. Когда Торндайк пожелал "покойной ночи" моей спутнице, она протянула руку и посмотрела на него влажными глазами.
-- Я не поблагодарила вас, д-р Торндайк, -- сказала она, -- и чувствую, что никогда не буду в состоянии высказать благодарность. То, что вы сделали для меня и отца, выше всякой благодарности. Прощайте! Да благословит вас судьба!