О дальнейших событиях этого ужасного дня, после посещения Музея, у меня осталось слабое воспоминание. Должно быть, я исходил не мало-таки улиц и скверов, пока не настал срок возвращения в больницу.
Около восьми часов, когда я сидел в кабинете, мрачно убеждая себя, что я готов к неизбежному, мне подали заказную посылку. При взгляде на почерк сердце мое так забилось, что я с трудом расписался в получении. Как только слуга вышел (подозрительно взглянув на мой нервный росчерк), я вскрыл пакет и, вынимая письмо, выронил на стол крошечную коробочку.
Письмо показалось мне слишком коротким. Я пробегал его снова и снова с чувством осужденного, читающего об отсрочке казни.
"Дорогой Поль, простите меня за то, что я ушла сегодня так быстро и оставила вас таким несчастным. Сейчас я спокойнее и потому шлю вам привет и умоляю не горевать о том, чего никогда не может быть. Это совершенно невозможно, дорогой друг, и я убедительно прошу, если вы любите меня, никогда не заговаривать об этом, никогда не давать мне чувствовать, что я даю так мало, тогда как вы отдали так много. И постарайтесь не видаться со мной некоторое время. Мне будет очень не хватать вас, как и моему отцу, который вас очень любит. Но лучше не встречаться, пока не восстановятся наши прежние отношения -- если это когда-нибудь возможно.
Я посылаю вам на память маленький подарок на случай, если жизненный водоворот разлучит нас. Это кольцо, о котором я вам говорила, которое подарил мне дядя. Может быть, вы будете носить его, так как у вас небольшая рука. Но, во всяком случае, сохраните его на память о нашей дружбе. На нем изображено Око Озириса -- мистический символ, к которому у меня какое-то сентиментально-суеверное пристрастие, как было и у дяди. У него он был нататуирован на груди и раскрашен яркой красной краской. Оно обозначает, что великий судья мертвых смотрит с неба на людей и наблюдает, чтобы справедливость и истина всегда побеждали. И вас я поручаю Озирису; да будет око его на вас и да сохранит вас в отсутствие вашего любящего друга Руфи".
-- Какое хорошее письмо! -- подумал я, -- хотя оно и малоутешительно. Спокойное и сдержанное, как его автор, хотя в нем сквозит искренняя привязанность. -- Я отложил его, наконец, и, вынув кольцо из коробочки, стал его рассматривать. Хотя это была только копия, но в ней выражена была вся тонкость оригинала, а главное, оно было в духе той, которая его дарила. Нежное и тонкое, оно сплеталось из золота и серебра с инкрустацией из красной меди.
Когда я надел его на палец, изящный глазок из голубой эмали взглянул на меня так ласково, что я почувствовал, что и меня охватывает волшебство древнего суеверия.
В этот вечер не было ни одного пациента на приеме, и это было хорошо, так как я мог написать длинный ответ. Приведу его конец:
"А теперь, дорогая, я все сказал и не открою рта на эту тему, пока "времена не изменятся". А если этого никогда не будет, если когда-нибудь, по закону вещей, мы будем сидеть рука об руку, седые, в морщинах, положив подбородок на костыль, и ворчать и болтать дружески о том, что могло бы быть, если бы угодно было всеблагому Озирису, -- я все же буду счастлив, Руфь, потому что ваша дружба лучше любви другой женщины. Итак, вы видите, я взял себя в руки и даже готов улыбаться, и обещаю вам исполнить вашу просьбу и никогда не беспокоить вас.
Ваш верный и любящий друг Поль".
Я надписал адрес, заклеил письмо, сам отнес его и опустил в ящик.
Первое время я считал себя чрезвычайно несчастным.
У меня не было никаких планов, но я жаждал освобождения от ненавистной рутины практики, чтобы быть вполне свободным.
Однажды вечером стремление к одиночеству вдруг сменилось жаждой общества. То общество, к которому меня на самом деле тянуло, было для меня недосягаемым, по запрещению моей повелительницы. Но у меня были друзья в Темпле. Я не видел их больше недели. Они, наверное, удивляются, что случилось со мной. Поужинав и набив трубку табаком, я немедленно устремился к ним.
Подходя к дому, в надвигавшихся сумерках, я наткнулся на самого Торндайка, выходившего из подъезда и нагруженного двумя складными стульями, фонариком и книгой.
-- Ну, Барклей! -- воскликнул он, -- это вы? А мы удивлялись, что с вами?
-- Действительно, я давно у вас не был, -- согласился я.
Он посмотрел на меня внимательно у освещенного подъезда и заметил:
-- Феттер-Лейн как будто не очень хорошо на вас действует, сынок. Вы похудели и осунулись.
-- Мое дело там почти окончено. Барнард будет здесь через десять дней. Его судно остановится только на Мадере, чтобы забрать груз, а оттуда оно прямо пойдет домой. Куда это вы собрались со стульями?
-- Я хочу посидеть в конце улицы, у садовой решетки. Там прохладнее, чем в комнатах. Если вы минуточку подождете, я захвачу еще стул для Джервиса, хотя он вернется не так скоро. -- Он взбежал по лестнице и сейчас же вернулся с третьим стулом, и мы отправились со всей амуницией в спокойный уголок в начале аллеи.
-- Ваше рабство, значит, подходит к концу, -- сказал он, как только мы расставили стулья и повесили фонарик на решетку. -- Больше нет никаких новостей?
-- Нет. А у вас?
-- К сожалению, тоже нет. Все мои розыски привели к отрицательным результатам. Конечно, есть довольно много данных, и все они идут в одном направлении, но я неохотно делаю решающие выводы, не имея чего-нибудь совершенно определенного. Я жду либо подтверждения, либо отрицания своих предположений; мне нужно еще какое-нибудь новое доказательство.
-- Я не знал, что есть данные.
-- Как же! -- сказал Торндайк -- Ведь вы знаете столько же, сколько и я. У вас в руках все существенные факты. Но, по-видимому, вы не сопоставили их и не выяснили их значения. Вы нашли бы нечто весьма любопытное и значительное.
-- По-видимому, я не могу спросить об их значении?
-- Думаю, что нет. Когда я веду дело, я не сообщаю своих подозрений никому, даже Джервису. Тогда только я могу сказать, что не было никаких упущений. Не думайте, что я вам не доверяю. Помните, что мои мысли принадлежат моему клиенту и что сущность стратегии -- держать неприятеля в неизвестности.
-- Да, я понимаю, конечно, я не должен был и спрашивать.
-- Вы не должны были иметь необходимости спрашивать, -- отвечал Торндайк с улыбкой. -- Вам нужно было только сопоставить факты и сделать вывод самому.
Во время нашего разговора я заметил, что Торндайк время от времени пристально на меня посматривал. Немного помолчав, он вдруг спросил меня:
-- У вас что-нибудь неладно, Барклей? Вы озабочены делами ваших друзей?
-- Нет, не особенно. Хотя у них перспективы не очень-то розовые.
-- Может быть, и не так плохо, как вам кажется, -- сказал он. -- Но я боюсь, что у вас есть какая-то особая забота. Вся ваша веселость куда-то испарилась. Я не хочу вмешиваться в ваши личные дела, но если бы я мог помочь вам советом, то помните, что мы старые друзья и что вы мой ученик.
Я выложил ему всю историю моего романа, сначала застенчиво, в сдержанных фразах, но потом свободнее и доверчивее. Он слушал внимательно и предложил один-два вопроса, когда мой рассказ не удовлетворял его. Когда я кончил, он тихо опустил руку мне на плечо.
-- Вам не повезло, Барклей. Я не удивлен, что вы чувствуете себя несчастным. Не могу вам высказать, как я огорчен. Ведь она вам ясно сказала, что тут не замешан никакой мужчина?
-- Да. И я не могу придумать никакой веской причины. Разве только, что она недостаточно любит меня. Это, действительно, основательная причина, но ведь это только временное, вовсе не такое непреодолимое препятствие, как она утверждает.
-- Я не вижу, -- сказал Торндайк, -- почему мы должны путаться в каких-то непонятных, неестественных мотивах, когда вполне разумное объяснение бросается в глаза.
-- Какое же? -- воскликнул я. -- Я не вижу.
-- Очень естественно, что вы упускаете из виду некоторые обстоятельства, касающиеся мисс Беллингэм. Но я не думаю, что она не учитывала их значения. Сообразите, каково ее действительное положение? Я подразумеваю относительно исчезновения ее дяди.
-- Я не понимаю вас.
-- Ну, ни к чему закрывать глаза на факты, -- сказал Торндайк. -- Положение таково: если Джон Беллингэм попал в дом своего брата в Удфорде, то почти наверно он попал туда после своего посещения Хёрста. Заметьте, я говорю: если он попал. Я не говорю, что я думаю, будто он попал. Но установлено, что, по-видимому, он пошел туда. А если пошел, то после этого его никто не видел живым. Дальше, он не входил в парадную дверь. Никто не видел, что он входил в дом. Но была калитка позади дома и оттуда был звонок в кабинет. А вы вспомните, что когда пришли Хёрст и Джеллико, то м-р Беллингэм только что вернулся. До этого мисс Беллингэм была в кабинете. Это значит, что она была одна именно в то время, когда, как говорят, туда приходил Джон Беллингэм. Вот каково положение, Барклей. До сих пор ничего нельзя утверждать. Но рано или поздно, если Джон Беллингэм не будет найден, живой или мертвый, вопрос этот будет поставлен. Тогда Хёрст в виду самозащиты подберет все факты, которые перенесут подозрение с него на другое лицо. И этим лицом будет мисс Беллингэм.
Первое время я сидел буквально в столбняке от ужаса. Потом меня охватило негодование.
-- Но, черт возьми! -- воскликнул я, вскакивая. -- Извините. Но у кого же хватит дьявольского нахальства подозревать, что эта милая изящная девушка убила своего дядю?
-- На это будут намекать, если не утверждать положительно. И она знает это. Теперь нетрудно понять, почему она отказывается открыто соединить ваше имя со своим. Рисковать втянуть ваше честное имя в процесс? Запятнать его, может быть, такой ужасной гласностью?
-- Ах, перестаньте! Это ужасно. Я не о себе думаю. Я был бы рад разделить ее мучительное состояние, если это неизбежно. Но ведь одна мысль об этом -- кощунство и святотатство. Это прямо бесит меня.
-- Да, я понимаю и вполне сочувствую вам. Право, я разделяю ваше справедливое негодование в отношении этого подлого дела. Вы не должны считать жестокостью с моей стороны, что я подхожу к делу так прямо.
-- Я и не считаю. Вы мне указали только на опасность, которой я не видел, не сообразил. Но вы как будто намекаете, что так коварно обставлено дело намеренно.
-- Разумеется. Все это не случайно. Либо вся обстановка указывает на действительные факты -- чего я не думаю, -- либо все подстроено нарочно, с определенной целью -- навести на ложный след. Но обстоятельства убеждают меня, что все умышленно подстроено. И я жду -- вовсе не с христианским терпением, уверяю вас, -- когда можно будет наложить руку на негодяя, который все это сделал.
-- Чего же вы ждете?
-- Жду я неизбежного, -- возразил он, -- ложного шага, который неизменно делает всякий преступник, даже самый ловкий. До сих пор о нем ничего не было слышно. Но сейчас он должен что-нибудь предпринять, и тогда -- он у меня в руках.
-- Ну, а если он никак себя не проявит, что вы тогда будете делать?
-- Да, вот это-то и страшно. Быть может, придется иметь дело с негодяем, дошедшим до совершенства. Я такого никогда еще не встречал, но, тем не менее, существование его возможно.
-- И тогда что же? -- мы будем стоять, сложа руки, и смотреть, как гибнут наши друзья?
-- Возможно, -- сказал Торндайк. И оба мы погрузились в мрачное, молчаливое раздумье.
Спустя немного я спросил:
-- Мог ли бы я как-нибудь помочь вам в ваших расследованиях?
-- Это именно то, о чем я сам хотел просить, -- отвечал Торндайк. -- Это было бы правильно и даже должно, и я думаю, вы можете.
-- Как же? -- спросил я с нетерпением.
-- Трудно сказать все сразу. Но Джервис теперь берет отпуск, фактически он уже свободен с сегодняшнего вечера. Дела сейчас немного. Приближаются каникулы, и я могу обойтись без него. Но если бы вы захотели переселиться сюда и занять место Джервиса, вы были бы мне очень полезны. А если придется что-нибудь предпринять по делу Беллингэмов, ваш энтузиазм заменит отсутствующую опытность.
-- Я, конечно, не могу заменить Джервиса, -- сказал я, -- но если вы позволите мне помочь вам каким бы то ни было способом, это будет большая любезность с вашей стороны. Я готов лучше чистить вам сапоги, чем быть совершенно в стороне от дела.
-- Хорошо. Положим, что вы переедете сюда, как только Барнард вас освободит. Вы можете занять комнату Джервиса, которой он почти не пользуется последнее время, и здесь вам будет лучше, чем где-нибудь, это я знаю. Я вам даже сейчас могу дать свой ключ, у меня дома есть другой, и вы понимаете, что вся моя квартира к вашим услугам с настоящей минуты.
Он передал мне ключ, и я поблагодарил его от всего сердца. Я был уверен, что предложение делается не столько ради пользы, какую я могу принести, сколько ради моего успокоения.
Только что я кончил говорить, как послышались быстро приближающиеся шаги.
-- Вот и Джервис, -- сказал Торндайк. -- Мы сообщим ему, что есть заместитель, как только он пожелает уехать.
Он направил фонарь на дорожку и через несколько минут перед нами стоял его помощник с пачкой газет под мышкой.
Меня поразило, что Джервис взглянул на меня как-то искоса, когда узнал меня при слабом свете, а также, что он несколько стеснялся, как будто мое присутствие ему мешало. Он выслушал сообщение Торндайка о нашем решении без особого восторга и без своих обычных шутливых комментариев. И опять я заметил косой взгляд на меня, полный не то любопытства, не то неудовольствия, и совершенно для меня загадочный.
-- Все это прекрасно, -- сказал он, когда Торндайк объяснил положение. -- Я полагаю, что Барклей будет вам полезен так же, как я, и во всяком случае, -- лучше быть ему здесь, чем оставаться с Барнардом. -- Он говорил с необыкновенной серьезностью, и в тоне его была такая заботливость обо мне, что она привлекла внимание, как мое, так и Торндайка. Помолчав немного, последний спросил:
-- А что принес мой ученый собрат? На улицах слышны громкие выкрики этих варваров, газетчиков, и я вижу целую пачку газет под мышкой моего ученого друга. Случилось что-нибудь особенное?
Джервис смешался больше прежнего.
-- Ну -- да, -- ответил он нерешительно, -- нечто случилось. Вот! Нечего ходить вокруг да около. Барклею лучше узнать от меня, чем от всяких крикунов.
Он выбрал несколько газет из пачки и передал одну мне, другую Торндайку.
Странный образ действия Джервиса встревожил меня. Я развернул газету с безотчетным страхом. Но моя неопределенная тревога сменилась ужасом, когда я увидел, что неясные крики газетчиков вылились в короткие строчки, смотревшие на меня пылающими заглавными буквами.
Статья была короткая, и я пробежал ее в одну минуту.
"НЕДОСТАЮЩИЙ ПАЛЕЦ. ТРАГИЧЕСКАЯ НАХОДКА В УДФОРДЕ"
"Тайна, окружавшая разрезанное человеческое тело, части коего найдены были в различных местностях Кента и Эссекса, получила частичное и очень мрачное разоблачение. Полиция давно подозревала, что это части тела м-ра Джона Беллингэма, исчезнувшего при несколько подозрительных обстоятельствах около двух лет тому назад. Теперь в этом нет никакого сомнения, так как палец, которого не хватало на руке, найденной в Сидкепе, обнаружен был на дне пустого колодца вместе с кольцом, которое, как установлено, носил постоянно м-р Джон Беллингэм.
Дом, в саду которого находился колодец, принадлежал убитому и был занят во время его исчезновения братом его, м-ром Годфри Беллингэмом. Но последний оставил в скорости дом, и с тех пор он пустовал. Недавно там начался ремонт. Колодец начали чистить. Полицейский инспектор Бэджер в поисках исчезнувших частей трупа спустился до дна колодца, где, в тине, нашел три кости и кольцо. Таким образом, подлинность останков вне сомнения, и остается решить вопрос: кто убил Джона Беллингэма? Вспомним, что брелок, по-видимому, оторвавшийся от цепочки его часов, найден был на участке, прилегавшем к этому же дому в день исчезновения Джона Беллингэма. Насколько важны эти факты -- покажет время".
Вот и все. Я уронил газету и взглянул мельком на Джервиса, который мрачно уставился на носки своих сапог. Это было ужасно! Просто невероятно! Удар парализовал мои мыслительные способности, и некоторое время у меня не являлось ни одной ясной мысли.
Меня встряхнул голос Торндайка, спокойный, деловой.
-- Покажет время, верно! Но пока мы должны быть благоразумны. И не расстраивайтесь попусту, Барклей. Отправляйтесь домой, примите брому с чем-нибудь возбуждающим и ложитесь. Я боюсь, что это для вас сильное потрясение.
Я поднялся со стула, точно во сне, и протянул руку Торндайку. Но даже и при слабом освещении и при своем подавленном состоянии я заметил, что лицо его стало таким, каким я раньше никогда его не видел: это был лик Неизбежного -- страшного, грозного, неумолимого.
Оба моих друга дошли со мной до ворот у начала Среднего Проезда Темпля, и, когда мы дошли до выхода, идущий быстро человек догнал и обогнал нас. При свете фонаря у домика привратника он бросил быстрый взгляд через плечо и прошел, не остановившись и не кланяясь. Однако я узнал его и был как-то странно поражен -- отчего? -- я не мог и не могу дать себе отчет и сейчас. Это был м-р Джеллико.
Я попрощался со своими друзьями и пошел прямо к Невиль-Коурту. Что меня толкало -- я не знаю. Вероятно, инстинкт защиты слабых вел меня туда, где была моя возлюбленная, не ведавшая страшной угрозы, нависшей над ней. При входе на площадь высокий, сильный человек стоял, прислонившись к стене, и, кажется, он как-то странно взглянул на меня. У калитки дома я приостановился и взглянул на окна. Они все были темны. Значит, все там спали. Несколько успокоенный этим, я прошел дальше. У поворота на Новую Улицу также стоял высокий, коренастый человек. Он также вопросительно посмотрел мне в лицо. Тогда я повернул назад, замедлил шаги и опять, дойдя до калитки знакомого дома, приостановился и обернулся. Вслед за мной шел последний замеченный мною человек. Тут я понял ужас положения: это были переодетые полисмены.
В первый момент меня охватило слепое бешенство. Мне захотелось броситься на этого человека, отомстить ему за оскорбление, наносимое его присутствием здесь. К счастию, это был только момент. Я не произвел никакой демонстрации. Но появление этих двух полисменов заставило ясно осознать положение, показало весь ужас действительности. У меня выступил холодный пот и стоял звон в ушах.