Задумавшись, я сделал большой крюк и пришел к себе, опоздав на 10 минут. Я ускорил шаг и почти вбежал в амбулаторию с нахмуренным лицом, как будто только что покинул тяжелобольного. Однако меня дожидалась только одна пациентка, которая с вызывающим видом поздоровалась со мной.
-- Это вы, наконец? -- сказала она.
-- Так точно, мисс Оман. Вы изволите говорить сущую истину. Чем же я могу вам служить?
-- Ничем, -- был ответ. -- Я лечусь у женщины-врача. Но я принесла вам письмо от м-ра Беллингэма. Вот оно. -- И она сунула мне в руку конверт.
Я быстро пробежал письмо. Мой пациент писал, что провел две бессонные ночи и очень беспокойный день. "Не дадите ли вы мне чего-нибудь, чтобы я мог заснуть?" -- просил он.
Я на минуту задумался. Мы, врачи, не слишком охотно прописываем усыпляющие средства незнакомым пациентам, но так как бессонница вещь мучительная, я решил пока что дать ему небольшую дозу брома и обещал заехать, чтобы посмотреть, не понадобятся ли более сильные средства.
-- Пусть он лучше сразу примет дозу вот этого лекарства, мисс Оман, -- сказал я, подавая ей пузырек, -- а я заеду к нему попозже.
-- Думаю, что он будет очень рад вас видеть, -- ответила она. -- Сегодня он в полном одиночестве, мисс Беллингэм не будет дома, а настроение его очень подавленное. Но я должна вас предупредить: он бедный человек и не может много платить. Извините меня, что я заговорила об этом.
-- Я очень благодарен вам за ваше указание, мисс Оман, -- ответил я. -- Я заеду не с визитом, мне просто хочется поболтать с ним.
-- Ему это будет очень приятно. У вас есть свои прекрасные качества, хотя пунктуальность не принадлежит к их числу. -- И отпустив мне эту шпильку, мисс Оман заторопилась домой.
В половине девятого я подымался по большой темной лестнице его дома, предшествуемый мисс Оман, которая указывала мне дорогу. М-р Беллингэм, только что закончивший свой обед, сидел сгорбившись в кресле, устремив мрачный взор на пустой камин. Лицо его просветлело, когда я вошел, но было все же заметно, что он находился в очень подавленном состоянии.
-- Очень, очень рад вас видеть, -- сказал он, -- хотя я боюсь, что причинил вам беспокойство, нарушив ваш вечерний отдых.
-- Помилуйте, какое же беспокойство! Я узнал, что вы сегодня в полном одиночестве, и зашел немного поболтать с вами.
-- Вы очень любезны, -- сказал он. -- Боюсь только, что окажусь плохим собеседником. Человек, всецело занятый своими, да вдобавок еще в высокой степени неприятными делами, бывает мало интересным собеседником.
-- Может быть, я мешаю вам, вам хочется остаться одному? Скажите мне прямо, -- внезапно спохватился я, испугавшись, что, может быть, я явился не вовремя.
-- Вы-то мне нисколько не помешаете, -- сказал он со смехом, -- скорее я вам помешаю. В самом деле, если бы я не боялся наскучить вам до смерти, я попросил бы у вас разрешения переговорить с вами о моих затруднениях.
-- Оставьте эти сомнения. Воспользоваться опытом другого человека, не подвергаясь связанным с этим опытом неприятностям, вещь заманчивая. Вы знаете: "хочешь изучить человека, изучай людей"! Для нас, врачей, это особенно верно.
М-р Беллингэм мрачно усмехнулся.
-- Мне кажется, для вас я представляю нечто вроде микроба, -- сказал он. -- И пожалуй, если вы пожелаете посмотреть на меня в свой микроскоп, я заберусь под стекло, чтобы быть объектом ваших наблюдений. Только имейте в виду, не мои поступки дадут вам материал для ваших психологических изысканий. Моя роль -- чисто пассивная. Здесь в роли Deus ex machina выступает мой несчастный брат. Боюсь, что это он из своей неведомой нам могилы руководит всеми нитями этой адской кукольной комедии.
Он замолк и некоторое время задумчиво смотрел в камин, как будто совсем позабыв о моем присутствии. Наконец, он взглянул на меня и продолжал:
-- Это любопытная история, доктор, прелюбопытная. Середину ее вы уже знаете. А теперь я расскажу вам все с самого начала, и тогда вы будете знать столько же, сколько знаю я сам. Что же касается конца, то его никто не знает. Без сомнения, он написан в книге судеб, но эта страница еще не перевернута.
-- Начало всем бедствиям положила смерть моего отца. Он был сельский священник с очень скромными средствами, вдовец с двумя детьми: это были брат мой Джон и я. Ему как-то удалось поместить нас обоих в Оксфорд. По окончании университета Джон поступил на службу в министерство иностранных дел, а я должен был стать священником. Но я скоро понял, что мои религиозные убеждения настолько изменились, что для меня стало невозможным принять духовный сан. Приблизительно к этому времени мой отец получил довольно большое наследство. Он намеревался поровну разделить все свое состояние между братом и мною, и поэтому я мог считать себя свободным от избрания какой-либо профессии, обеспечивающей меня. В то время у меня уже развивалась страсть к археологии, и я решил посвятить себя своим любимым занятиям. В этом, кстати сказать, я следовал семейной традиции. Отец мой с увлечением изучал историю Древнего Востока, а Джон, как вам известно, был страстным египтологом.
Спустя некоторое время отец мой внезапно скончался, не оставив завещания. Он давно собирался написать его, но все откладывал. А между тем состояние его заключалось, главным образом, в недвижимости, и потому брат мой унаследовал его почти целиком. Однако, из уважения к известной ему воле отца, он назначил мне ежегодную пенсию в 500 фунтов стерлингов, что составляло приблизительно четверть его годового дохода. Я настаивал, чтобы он сразу отчислил мне известную сумму, но он отказался. Вместо того он отдал распоряжение своему поверенному выплачивать мне эту пенсию по кварталам до своей смерти. Он дал мне понять, что после его смерти имение перейдет ко мне, если же я умру раньше, то к моей дочери Руфи. Потом, как вам известно, он внезапно исчез. Все обстоятельства заставляли предполагать, что он умер, и потому его поверенный, некий м-р Джеллико, счел для себя невозможным далее выплачивать мне пенсию. Но, с другой стороны, не было никаких положительных данных, подтверждающих смерть моего брата, и, стало быть, нельзя было привести в исполнение завещание.
-- Вы сказали, что все обстоятельства говорят за то, что вашего брата нет в живых. Какие же это обстоятельства?
-- Главным образом, то, что он исчез внезапно и бесследно. Его багаж, как вам, может быть, известно, был найден нетронутым на вокзале. Кроме того, есть и еще одно обстоятельство: брат мой получал пенсию из министерства иностранных дел, за которой должен был являться лично, а когда он бывал за границей, он должен был представлять удостоверение в том, что он жив. В этом отношении он был чрезвычайно аккуратен. И действительно, насколько мне известно, он или лично являлся, или препровождал необходимые документы своему поверенному, м-ру Джеллико. Но с момента своего таинственного исчезновения он по сей день не подавал никаких признаков жизни.
-- Да, вы в очень щекотливом положении, -- сказал я, -- но мне кажется, что добиться в суде признания факта смерти и привести в исполнение завещание было бы не трудно.
Лицо м-ра Беллингэма как-то перекосилось.
-- Я полагаю, что вы правы, -- сказал он. -- Видите ли, м-р Джеллико, обождав некоторое время, не появится ли мой брат, предпринял весьма необычный, но мне кажется, при таких странных обстоятельствах вполне правильный шаг. Он пригласил меня и других заинтересованных лиц к себе в контору, чтобы познакомить нас с содержанием завещания. Завещание оказалось весьма необыкновенным. Я был как громом поражен, услыхав его. И удивительнее всего, что брат мой очевидно считал все свои распоряжения благоразумными и простыми.
-- Так обычно бывает, -- заметил я.
-- Может быть, -- сказал м-р Беллингэм, -- но бедняга Джон создал такую адскую путаницу из своего завещания, что сам поставил препятствия к выполнению его воли. Видите ли, мы происходим из старинной лондонской семьи. Дом на Куин Сквер, где брат имел свою квартиру и где хранил свою коллекцию, принадлежал нашему роду в течение многих поколений. Почти все Беллингэмы похоронены поблизости, на кладбище св. Георгия. Остальные же члены нашей семьи похоронены по соседству на других кладбищах. Брат мой -- он, кстати сказать, был холостяком, -- очень строго придерживался семейных традиций, и потому вполне естественно, что в завещании он оговорил, чтобы его похоронили на кладбище св. Георгия, вместе с его предками, или -- по крайней мере, -- на одном из кладбищ его родного прихода. Но вместо того, чтобы просто высказать это желание и поручить своим душеприказчикам исполнить его, он поставил его условием, от которого зависит все остальное.
-- Что это значит? -- спросил я.
-- Это означает вот что, -- сказал м-р Беллингэм. -- Все свое состояние он завещал мне, а если я умру раньше, то моей дочери Руфи, но при одном условии, о котором я только что говорил, т. е. чтобы его похоронили в одном из указанных мест. Если же это условие не будет выполнено, то все его состояние должно перейти к нашему двоюродному брату Хёрсту.
-- Но в таком случае, -- сказал я, -- раз вы не в состоянии найти тела вашего брата, то ни один из вас не может получить наследства.
-- В этом я не очень уверен, -- возразил он. -- Если брат мой умер, то очевидно, что он не похоронен ни на кладбище св. Георгия, ни на других упомянутых им кладбищах. Это может быть легко доказано, благодаря метрическим книгам. Таким образом, в случае признания факта его смерти, почти все состояние перейдет к Хёрсту.
-- А кто же душеприказчик? -- спросил я.
-- Вот в этом-то и вся история! -- воскликнул м-р Беллингэм. -- Душеприказчиков двое. Один из них Джеллико, а другой -- главный наследник, т. е. Хёрст или я, в зависимости от обстоятельств. Но, видите ли, до тех пор, пока суд не решит, кто из нас является наследником, ни один из нас не может быть душеприказчиком.
-- Но кто же тогда обратится в суд? Я думаю, что это -- обязанность душеприказчиков.
-- Вот именно это и является главным затруднением для Хёрста. Как раз в тот день, когда вы впервые ко мне зашли, мы обсуждали этот вопрос и обсуждали очень горячо, -- добавил он с мрачной улыбкой -- Видите ли, Джеллико, конечно, отказывается действовать один. Он говорит, что не может обойтись без помощи другого душеприказчика. Но в данный момент ни Хёрст, ни я -- мы не имеем этих полномочий. Однако обстоятельства могут сделать вторым душеприказчиком каждого из нас.
-- Положение очень сложное, -- сказал я.
-- Да, и эти осложнения вызвали чрезвычайно любопытное предложение со стороны Хёрста. Так как условие, касающееся погребения, не выполнено, говорит он (и я боюсь, что он юридически прав), все состояние должно перейти к нему. Он предлагает мне следующую комбинацию: я должен поддержать его и Джеллико в их ходатайстве о разрешении признать факт смерти и привести в исполнение завещание; он же будет мне выплачивать до конца моей жизни по 400 фунтов в год. Причем это соглашение должно иметь силу, какие бы случайности ни произошли.
-- Что он хочет этим сказать?
Беллингэм нахмурился и сказал с недоброй усмешкой:
-- Он имеет в виду следующее: если когда-нибудь в будущем тело вдруг найдется и, таким образом, можно будет исполнить волю брата относительно погребения, он тем не менее удержит все состояние, а мне будет продолжать выплачивать 400 фунтов в год.
-- Черт возьми! -- воскликнул я. -- У него губа не дура!
-- Но в том случае, если тело не будет найдено, он теряет по 400 фунтов в год в течение всей моей жизни.
-- И вы, кажется, отклонили его предложение?
-- Да, категорически. И дочь моя со мною согласна. Но я не уверен, вполне ли правильно я поступил. Я думаю, что надо дважды подумать, прежде чем сжечь свои корабли.
-- Говорили ли вы с м-ром Джеллико об этом деле?
-- Да, я видел его сегодня. Он очень осторожный человек и поэтому не советует мне ни того, ни другого. Но мне кажется, что он не одобряет моего отказа. Он даже сказал, что синица в руках лучше журавля в небе, особенно, когда этого журавля и не видать.
-- Как вы думаете, может он обратиться в суд без вашей санкции?
-- Этого он не хочет. Но мне кажется, что в том случае, если Хёрст будет настаивать, то принудит его. Кроме того, Хёрст, в качестве заинтересованной стороны, может непосредственно обратиться в суд; и возможно, что после моего отказа он так и поступит. По крайней мере таково мнение Джеллико.
-- Все это ужасно запутано, -- согласился я, -- и неужели поверенный вашего брата, м-р Джеллико, не говорил ему, что он нелепо составил свое завещание?
-- Говорил. По его словам, он даже умолял брата позволить ему написать завещание в другой форме. Но Джон и слушать не хотел. Бедняга! Иногда он бывал очень упрям.
-- Можете ли вы принять теперь предложение Хёрста?
-- Нет. Благодаря моему раздражительному характеру, я тогда категорически отказался. Я был чрезвычайно изумлен его предложением и даже рассердился. Вы ведь помните, что в последний раз брата моего видели живым в доме Хёрста... Впрочем, я не должен занимать вас своими проклятыми делами, раз вы пришли только затем, чтобы дружески поболтать со мной. Но вы помните, я ведь честно вас предупреждал об этом.
-- Вы себе представить не можете, как меня заинтересовало ваше дело! -- возразил я.
М-р Беллингэм мрачно усмехнулся.
-- Мое дело? -- повторил он. -- Вы говорите так, словно я представляю любопытный экземпляр преступника-сумасшедшего.
-- Я смотрю на вас с глубоким уважением, как на центральное лицо этой странной драмы. Да и не я один смотрю так на вас! Может быть, вы помните, я говорил вам о докторе Торндайке?
-- Конечно, помню.
-- Как раз сегодня я его встретил, и мы долго с ним беседовали. Я взял на себя смелость упомянуть о нашем знакомстве. Может быть, я поступил неправильно?
-- О, нет! Почему бы вам и не рассказать ему? Помнит ли он всю эту адскую историю?
-- Прекрасно помнит и во всех подробностях. Он ведь энтузиаст и чрезвычайно интересуется тем, как подвигается это дело.
-- Я тоже этим интересуюсь, -- сказал м-р Беллингэм.
-- Мне хотелось бы знать, -- спросил я, -- согласны ли вы, чтобы я передал ему то, что вы мне сегодня сообщили? Ему это будет крайне интересно.
М-р Беллингэм призадумался, устремив взор в пустой камин. Потом он взглянул на меня и медленно произнес:
-- Какие тут могут быть возражения? Это -- не тайна. Да если бы даже и была здесь тайна, я ведь не единственный ее обладатель. Нет, расскажите ему, если вы думаете, что это может интересовать его.
-- Вам нечего бояться; он никому ничего не расскажет, -- сказал я -- Он безмолвен, как устрица. Ему же эти факты дадут гораздо больше, чем нам. И, наконец, он сможет дать вам полезные указания.
-- Я совсем не собираюсь пользоваться его искусством, -- быстро проговорил м-р Беллингэм с некоторым раздражением -- Я не из тех, которые попрошайничают, чтобы получить даровой совет. Примите это хорошенько к сведению, доктор.
-- Я знаю, -- поспешил я ответить. -- Я совсем не это хотел сказать... Не вернулась ли мисс Беллингэм? Я слышал, как хлопнула парадная дверь?
-- Да, я думаю, что это она, но куда же вы бежите? Неужели вы ее боитесь? -- прибавил он, увидав, как я поспешно схватился за шляпу.
-- Не знаю, может быть, -- ответил я.
М-р Беллингэм усмехнулся, подавляя зевоту, а в эту минуту дочь его вошла в комнату. Несмотря на свое потертое черное платье и еще более потертый ридикюль, который она держала в руках, она производила внушительное впечатление.
-- Вы пришли, мисс Беллингэм, как раз в момент, когда ваш батюшка начал уже зевать, а я собрался уходить, -- сказал я ей. -- Видите, я могу приносить некоторую пользу; моя беседа -- прекрасное средство от бессонницы.
Мисс Беллингэм улыбнулась.
-- Мне кажется, что я вас прогоняю, -- заметила она.
-- Вовсе нет, -- поспешно ответил я. -- Моя миссия закончена, вот и все.
-- Присядьте на минутку, доктор, -- попросил м-р Беллингэм, -- и пусть Руфь приготовит лекарство. Она обидится, если вы убежите сразу, как только она пришла.
-- Но из-за меня вы поздно ляжете, -- сказал я.
-- Я вам скажу, когда мне захочется спать, -- ответил он с усмешкой.
На этом условии я остался и остался не без удовольствия. В этот момент вошла мисс Оман с подносом и с такой улыбкой, какую я никак не ожидал увидеть на ее лице.
-- Выпейте какао с гренками, дорогая, пока оно горячее, -- ласково сказала она.
-- Хорошо, Филлис, благодарю вас, -- ответила мисс Беллингэм. -- Я только сейчас сниму шляпу.
Когда она села за свой скромный ужин, отец ее обратился к ней с вопросом, который меня очень заинтересовал.
-- Ты сегодня очень запоздала, детка. Разве цари-пастухи доставили тебе много хлопот?
-- Нет, -- ответила она, -- но я решила сегодня же покончить с ними. Поэтому, возвращаясь домой, я зашла в библиотеку на Ормонд-стрит и занялась этим.
Она заметила мой изумленный взгляд и тихо рассмеялась.
-- Мы не должны говорить загадками в присутствии доктора Барклея. Отец мой говорит о моей работе, -- пояснила она мне.
-- Видите ли, доктор, -- объявил м-р Беллингэм, -- Руфь -- литературный сыщик.
-- Не называйте меня "сыщиком", -- запротестовала Руфь, -- это напоминает мне женщин-сыщиков и участок. Лучше скажите "исследователь".
-- Хорошо. "Исследователь", или "исследовательница", это как вам угодно. Она наводит справки и разыскивает библиографию для лиц, пишущих книги. Она просматривает все, что было написано по какому-нибудь вопросу, и затем, собрав все сведения, отправляется к своему клиенту, нагружает его или ее этими знаниями, а он или она, в свою очередь, излагают или извергают это на печатных столбцах.
-- Фу, какое отвратительное описание моей профессии! -- сказала Руфь. -- Но по существу это верно. Я -- литературный шакал. Я собираю пищу для литературных львов. Вполне ли это вам ясно?
-- Вполне. Но и теперь мне не совсем понятно, что это за цари-пастухи?
-- Мой отец выразился не вполне ясно. Дело в следующем: один почтенный архидиакон написал статью о патриархе Иосифе.
-- Написал, решительно ничего не зная о нем! -- прервал ее м-р Беллингэм. -- Какой-то более осведомленный специалист подставил ему ножку и...
-- Совсем не так! -- воскликнула мисс Беллингэм. -- Он знал столько, сколько полагается знать почтенному архидиакону. Но этот специалист знал больше. Поэтому архидиакон поручил мне собрать всю литературу о состоянии Египта к концу 17-й династии, что я и сделала. Завтра я пойду к нему и начиню его добытыми сведениями, а затем...
-- А затем, -- прервал ее м-р Беллингэм, -- архидиакон набросится на специалиста и закидает его "царями-пастухами", и Секенен-Ра, и всяким сбродом из времен семнадцатой династии! Могу вам заранее предсказать, что тут произойдет порядочная потасовка.
-- Да, я думаю, что стычка действительно будет, -- согласилась мисс Беллингэм и, покончив с этим вопросом, энергично принялась за поджаренный хлеб, в то время как отец ее начал зевать.
Я украдкой наблюдал за ней с восхищением и с глубоким, возрастающим интересом. Несмотря на свою бледность, утомленный вид и худое, почти изможденное лицо, она была чрезвычайно красива. Наружность ее носила отпечаток силы воли и характера, что отличало ее от заурядных женщин.
Окончив ужин, она отставила поднос и, открыв свою потертую сумку, спросила меня:
-- Интересуетесь ли вы историей Египта? Мы тут сходим по ней с ума. У нас это какой-то фамильный недуг.
-- Я мало что смыслю в ней, -- ответил я. -- Занятия медициной слишком поглощает мое время.
-- Конечно, -- сказала она. -- Нельзя быть специалистом во всех областях. Но если вас интересует профессия литературного шакала, я покажу вам свои заметки.
Я с радостью согласился. Она вынула из сумки четыре синие записные книжки, из которых каждая была посвящена одной из династий, от четырнадцатой до семнадцатой включительно.
Просматривая аккуратно и тщательно сделанные выписки, мы вместе начали обсуждать в высшей степени запутанную историю этого периода, постепенно понижая наши голоса, так как м-р Беллингэм закрыл глаза. Немного спустя голова его откинулась на спинку кресла. Мы только что дошли до критического царствования Апепы II, когда громкий храп прервал тишину в комнате и заставил нас обоих тихо рассмеяться.
-- Беседа ваша сделала свое дело, -- прошептала она, в то время, как я брал свою шляпу, и мы вместе на цыпочках прокрались к двери, которую она бесшумно отворила. -- Вы очень добры, что зашли повидать его сегодня. Для него это было очень хорошо. Я вам искренно благодарна. Спокойной ночи! -- прибавила она, дружески пожимая мне руку.