Гилипп и Пифен, починив свои корабли, перешли из Таранта к Локрам Эпизефирским. Получая теперь более точные сведения, именно, что Сиракусы еще не совсем заперты окопами, что, напротив, войску можно еще, подойдя к городу через Эпиполы, войти в него, Гилипп и Пифен стали совещаться о том, рискнуть ли им проникнуть в гавань морем, оставив Сицилию справа, или же плыть сначала к Гимере, имея Сицилию с левой стороны, присоединить как самих гимерян, так и другое войско, какое удастся склонить к тому, и подойти к Сиракусам сухим путем. Решено было плыть к Гимере, особенно ввиду того, что у Регия не было еще тех четырех аттических кораблей, которые все-таки отрядил Никий, когда узнал, что пелопоннесцы находятся у Локров. Пелопоннесцы успели переправиться через пролив до появления сторожевых кораблей афинян, пристали к берегу у Регия и Мессены и достигли Гимеры. Там они вытащили свои корабли на сушу, уговорили гимерян принять участие в походе, следовать за ними и доставить вооружение всем тем гребцам, какие его не имели; затем они послали селинунтянам требование встретить их в определенном месте с войском. Кое-какой небольшой отряд обещали прислать им и гелеяне, а также некоторые сикулы, которые теперь готовы были присоединиться к ним с гораздо большим рвением, нежели прежде: незадолго до того умер Архонид, довольно могущественный и к афинянам расположенный царь некоторых сикулов в области Гимеры, и, кроме того, стало видно, с какою поспешностью явился Гилипп из Лакедемона. Гилипп вооружил и взял с собою своих около семисот человек гребцов и корабельных воинов, тяжело- и легковооруженных гимерян вместе тысячу человек и сто всадников гимерян, небольшое число легковооруженных и конных селинунтян, немного гелеян, всего до тысячи сикулов, и двинулся к Сиракусам. Тем временем коринфяне со всем флотом спешили от Левкады {VI. 1041.} на помощь Гилиппу с возможною для них быстротою, а Гонгил, один из военачальников коринфских, после всех отправившийся с одним кораблем, прибыл в Сиракусы ранее всех, незадолго до Гилиппа. Узнав, что сиракусяне собираются созвать народное собрание с целью положить конец войне, Гонгил удерживал их от этого и ободрял, указывая, что идут сверх того еще и другие корабли и военачальник Гилипп, сын Клеандрида, посланный лакедемонянами. Сиракусяне воспрянули духом и немедленно со всем войском вышли навстречу Гилиппу, так как слышали, что он уже недалеко. Гилипп же в то время овладел на пути укреплением сикулов Иетами и в боевом порядке прибыл к Эпиполам. Взойдя на Евриел в том месте, где в первый раз взошли и афиняне, {VI. 972.} он двинулся вместе с сиракусянами на укрепление афинян. {VI. 1031.} Случилось так, что Гилипп подошел в то время, когда афиняне закончили уже сооружение двойной стены до большой гавани на протяжении стадий семи или восьми, {Около 1 1/2 версты.} так что до моря оставалась небольшая часть, над которой афиняне еще работали. Для большей половины остальной части того кольцеобразного укрепления у Трогила, которое шло к морю по другую сторону, {VI. 991.} были уже свалены камни; частью оно было возведено наполовину, и в таком положении оставалось, частью совсем окончено. Столь опасно было положение Сиракус.
Внезапное появление Гилиппа и сиракусян сначала смутило афинян; тем не менее, однако, они выстроились в боевую линию. Гилипп, остановив свои ряды на близком расстоянии, послал к афинянам глашатая сказать, что он готов заключить мир, если они согласны в течение пяти дней очистить Сицилию, взяв с собою свое достояние. Афиняне с презрением отнеслись к предложению Гилиппа и отослали глашатая без всякого ответа. Затем обе стороны стали готовиться к битве. Гилипп, видя тревогу сиракусян, которых поэтому нелегко было выстроить в порядок, отвел войско назад, на более просторное место. Со своей стороны и Никий не переходил в наступление, а оставался на месте подле собственных укреплений. Когда Гилипп заметил, что неприятель не наступает, он отвел свое войско на так называемые Теменитские высоты, где сиракусяне и провели ночь. На следующий день он большую часть своего войска выстроил в боевую линию и повел его против афинских укреплений, чтобы отнять у афинян возможность посылать подкрепления в другие места. Часть войска он отрядил против укрепления Лабдала {VI. 975.}, и овладел им, причем всех захваченных здесь велел перебить. Для афинян пункт этот был незаметен. В тот же день сиракусяне взяли афинскую триеру, когда она стояла на якоре в гавани.
После этого сиракусяне и союзники занялись возведением простой стены, шедшей от города через Эпиполы вверх в косвенном направлении, чтобы афиняне, если им не удастся помешать их работе, не могли уже оцепить город укреплениями. Лишь только афиняне, окончив ту часть стены, которая была у моря, взошли было на высоты, как Гилипп, ночью собравший войско, двинулся на укрепление афинян, которое в этом месте было слабо. Заметив это, афиняне, к счастью проводившие ночь вне укреплений, пошли навстречу неприятелю, ввиду чего Гилипп со своим войском поспешно отступил. Афиняне возвели здесь стену выше и поставили гарнизон, а прочим союзникам отдали распоряжение охранять остальную часть укрепления, причем теперь они уже определили пункты, какие каждый из них должен был занимать.
Никий решил укрепить так называемый Племирий. Это -- мыс, лежащий против города; он выступает в море и суживает вход в большую гавань. Никию казалось, что с укреплением мыса подвоз нужных припасов будет облегчен, так как, думал он, афиняне будут стоять на якоре ближе к сиракусской гавани и им не нужно будет, как теперь, выступать против неприятеля из глубины гавани каждый раз, когда сиракусяне станут предпринимать какой-либо маневр со своим флотом. Внимание свое Никий обращал с этих пор главным образом на военные действия на море, так как с прибытием Гилиппа, надежды его на сухопутную войну уменьшились. Итак, Никий переправил войско и корабли на Племирий и возвел там три укрепления, в которых хранилась большая часть корабельного снаряжения; там же стали на якоре большие суда и быстроходные корабли. С этих пор уже и начались затруднения для судовой команды Никия: вода получалась издалека в недостаточном количестве, а всякий раз, когда гребцы выходили за хворостом, сиракусская конница, господствовавшая в окрестностях, истребляла их. Дело в том, что сиракусяне поставили третью часть своей конницы подле укрепления у святилища Зевса Олимпийского, {VI. 751.} чтобы удержать от разбойнических вылазок неприятелей, занявших Племирий. Никий, получив известие, что приближаются и остальные корабли коринфян, {VII. 21.} для наблюдения за ними отправил двадцать кораблей, которым приказано было стоять настороже у Локров, Регия и пунктов Сицилии, удобных для высадки.
Гилипп продолжал сооружение стены через Эпиполы, употребляя для этого камни, собранные раньше афинянами для себя; {VI. 991.} в то же время он не переставал выводить и строить в боевую линию сиракусян и союзников впереди укреплений. Афиняне со своей стороны делали то же. Когда, по мнению Гилиппа, настал удобный момент, он начал наступление. В последовавшей затем схватке неприятели сражались между укреплениями, там, где сиракусская конница не могла быть вовсе использована. Когда сиракусяне и союзники потерпели поражение и по уговору получили своих убитых, а афиняне водрузили трофей, Гилипп созвал воинов и сказал, что в поражении виноваты были не они, а он сам: он выстроил боевую линию слишком далеко между укреплениями и тем лишил возможности конницу и метателей дротиков оказать свое содействие в схватке; поэтому он теперь снова поведет их на неприятеля. Гилипп рекомендовал принять при этом во внимание, что по части боевой подготовки они окажутся не слабее противника; что же касается их настроения, то нельзя было бы и допускать, что они, пелопоннесцы и доряне, не сочтут своим долгом одолеть и изгнать из страны ионян, островитян и сброд чужеземцев. После этого в благоприятный момент Гилипп снова повел войско на неприятеля. Никий и афиняне были того мнения, что, хотя бы неприятель и не имел охоты начинать сражение, им нельзя оставлять без внимания, как вдоль их собственной стены воздвигается стена неприятельская, а потому пошли навстречу сиракусянам. И в самом деле, сооружение сиракусян доходило почти до конца афинских сооружений, и если бы оно протянулось дальше, тогда для афинян становилось безразлично: одерживать ли постоянно победы в сражениях, или не сражаться вовсе. Гилипп, выстроив своих гоплитов еще дальше от укреплений, чем прежде, вступил в бой с афинянами; конницу же и метателей дротиков он поставил с фланга афинян на открытом месте, там, где кончались работы над обоими укреплениями. Во время атаки конница ударила в стоявший против нее левый фланг афинян и обратила его в бегство, вследствие чего разбито было сиракусянами и остальное афинское войско и оттеснено в укрепления. В следующую же ночь сиракусяне опередили афинян в сооружении стены и провели ее дальше афинской, так что афиняне не могли уже мешать им и потеряли всякую возможность, даже в случае победы, оцепить город укреплениями.
Вслед за тем остальные двенадцать кораблей коринфян, ампракиотов и левкадян вошли в гавань, не будучи замечены афинской стражей; командовал ими коринфянин Эрасинид. Прибывшие воины помогли сиракусянам докончить контрапроши. Гилипп отправился в остальные местности Сицилии с целью собрать морское и сухопутное войско и привлечь к участию в войне те государства, которые до сих пор или действовали неэнергично, или держались совсем в стороне от войны. Отправлены были и другие послы от сиракусян и коринфян в Лакедемон и Коринф с требованием переправить в Сицилию каким бы то ни было способом еще новое войско на грузовых кораблях, или на небольших торговых судах, или как-нибудь иначе, так как афиняне также послали за подкреплением. Тем временем сиракусяне сажали команду на свои корабли и упражнениями подготовлялись к наступательным действиям на море, обнаруживая и во всем остальном большое рвение.
Никий видел это и понимал, что с каждым днем силы неприятеля прибывают, а его собственное положение становится затруднительным. Неоднократно посылая и от себя в Афины гонцов с подробными донесениями о ходе дела, он отправил их и теперь, тем более, что считал положение свое критическим и был убежден, что на спасение никакой надежды нет, если только афиняне не отзовут войска как можно скорее, или не пришлют нового войска, довольно многочисленного. Опасаясь, как бы посланные по неспособности выражаться, или по забывчивости, или из желания сказать что-либо угодное толпе, не представили донесений, не соответствующих действительности, Никий написал письмо, полагая, что таким путем афиняне узнают подлинное его мнение, ни в чем не затемненное передачею вестника, и примут решение, соответствующее истинному положению дела. Снаряженные Никием гонцы отправились с его письмом и с другими поручениями для передачи их афинянам. Сам же Никий с этого времени стал заботиться больше о том, чтобы держаться оборонительного положения в своем лагере, и не шел добровольно на риск.
К концу той же летней кампании афинский стратег Еветион вместе с Пердиккою и многими фракиянами предпринял поход на Амфиполь; города он не взял, а с триерами переправился к Стримону и стал осаждать город с реки, причем базисом военных действий служил Гимерей. Эта летняя кампания подходила к концу.
В начале наступившей затем зимней кампании прибыли в Афины посланцы от Никия, сообщили все, что было им поручено устно, отвечали и на другие задаваемые им вопросы и передали письмо. Государственный секретарь выступил и прочел афинянам письмо такого содержания.
"Что случилось раньше, афиняне, о том вы знаете из многочисленных моих донесений. Теперь время, более чем когда-нибудь, узнать вам то положение, в каком мы находимся, и принять соответствующее решение. После того как в большинстве сражений мы остались победителями над сиракусянами, против которых были посланы, и соорудили укрепления, где теперь находимся, явился лакедемонянин Гилипп с войском из Пелопоннеса и некоторых городов Сицилии. В первой битве он потерпел от нас поражение, но на следующий день мы были осилены многочисленной конницей и метателями дротиков и отступили в свои укрепления. Теперь мы приостановили обложение города стенами вследствие численного превосходства неприятелей и находимся в бездействии. Дело в том, что мы не могли бы употребить в дело все наше войско, так как некоторая часть тяжеловооруженных пошла на охрану стен. Между тем неприятели соорудили простую стену, выходящую за наши укрепления, {VII. 41. 61.4.} так что мы не можем уже оценить их, если только сооружение это {VI. 993; VII. 7-1.} не будет взято кем-либо прибывшим с многочисленным войском. Выходит так, что кажется, будто мы осаждаем других, а на самом деле осаждены мы сами, по крайней мере со стороны суши, так как конница не дозволяет нам выходить на значительную часть окружающей местности. Кроме того, враги отправили в Пелопоннес послов за новым войском, а Гилипп объезжает, с целью склонить к участию в войне, те из сицилийских государств, которые теперь держатся спокойно, от других же, если можно, старается получить и пешее войско, и снаряженный флот. Насколько мне известно, враги замышляют напасть на наши укрепления единовременно с суши при помощи пешего войска и с моря при помощи флота. И пусть никому из вас не покажется странным, что задумано нападение также и с моря. Действительно, флот наш, как и враги знают, был первоначально в прекрасном состоянии благодаря тому, что корабли были вытащены на сушу, а команда находилась в полном составе; теперь же корабли наши дают течь, потому что они долго уже были в воде, да и судовая команда убавилась. Ведь мы не можем вытащить корабли на сушу и дать им просохнуть: столь же и даже более многочисленные неприятельские корабли, чем наши, постоянно держат нас в ожидании нападения. Очевидно, враги упражнениями подготовляют себя к нему, а сделать это, равно как и держать свои корабли на суше, неприятель имеет больше возможности, нежели мы, потому что его корабли не стоят на якоре для наблюдения за другими. Для нас напасть на неприятельские корабли едва ли было бы возможно даже в том случае, если бы число наших кораблей было гораздо больше и если бы мы не были вынуждены, как теперь, держать весь наш флот на охранной службе: коль скоро бдительность наша будет хотя немного ослаблена, мы лишимся нужных припасов, потому что и теперь провозим их с трудом мимо Сиракус. А вот причины, по которым судовая команда наша понесла потери и еще продолжает их нести: моряки истребляются конницей, когда они собирают хворост, удаляются за добычей или уходят на далекое расстояние за водой; корабельная прислуга перебегает к врагам с того времени, как положение наше перестало быть одинаковым с положением неприятелей; из иноземцев, одни, вступившие на службу поневоле, тотчас разбегаются по городам, другие, сначала соблазненные высокой наемной платой и помышлявшие больше о наживе, чем о боях, видя, сверх ожидания, на стороне врагов и флот, и другие средства для борьбы, уходят, кто под благовидным предлогом, кто вообще как может (Сицилия велика!); есть и такие, которые тут же занимаются торговлей и, склонив триерархов, поставляют на свое место гиккарских рабов, {VI. 624.} вследствие чего падает дисциплина во флоте. Впрочем, вы сами хорошо понимаете то, о чем я пишу, именно, что в цветущем состоянии находится небольшая часть судовой команды и что мало моряков, которые дают ход кораблю и соблюдают порядок в гребле. Но хуже всего то, что я, стратег, не в силах устранить все это (управлять вами при вашем характере трудно) и что мы не можем откуда-либо пополнять нашу команду, тогда как у врагов есть много путей для этого. Напротив, мы вынуждены употреблять те силы, с которыми пришли сюда, как на насущные нужды, так и на пополнение убыли, так как государства, состоящие теперь в союзе с нами, каковы Накс и Катана, бессильны. Если в пользу неприятеля прибавится еще одно, именно: если доставляющие нам провиант местности Италии, при виде нашего положения и при отсутствии подкреплений с вашей стороны, перейдут на сторону врагов, мы будем одолены осадою, и враги кончат войну без битвы".
"Я мог бы сообщить вам иные вести, более приятные, чем эти, однако менее полезные, коль скоро нужно вам обсудить здешнее положение на основании достоверных данных. Притом же я хорошо знаю ваш характер: вы желаете слушать наиболее приятные вещи, а потом, когда случится что-нибудь несогласное с ними, вы жалуетесь. Поэтому я считал безопаснее открыть вам сущую правду. Что касается задачи, ради которой мы прежде всего прибыли сюда, то будьте уверены, что ни воины, ни начальники их не заслуживают упрека. Но так как против нас восстала вся Сицилия, а из Пелопоннеса ожидается для нее новое войско, то посудите, насколько с этого момента здешние наши силы являются недостаточными сравнительно с тем положением, в каком мы находимся. И нужно или отозвать их обратно, или же прислать новое войско не менее многочисленное, как сухопутное, так и морское, а также много денег и кого-либо в преемники мне, так как по причине болезни почек я не в силах оставаться долее. Я рассчитываю на то, что вы извините меня: пока я был здоров, я оказал вам в звании военачальника много услуг. То, что вы намерены сделать, делайте немедленно с наступлением весны и не откладывайте, потому что враги наши в короткое время добудут себе подкрепление в Сицилии. Из Пелопоннеса придет помощь не так скоро; однако, если вы не обратите надлежащего внимания на положение дела, враги или проведут вас, как случилось и раньше, или предупредят".
Вот что гласило письмо Никия. По выслушании его афиняне не отставили Никия от должности, но до прибытия в Сицилию избранных новых начальников назначили в помощь ему двух лиц, из числа находившихся там же, Менандра и Евфидема, {V. 192. 241.} чтобы больному Никию не одному нести на себе тягости главнокомандующего. Афиняне постановили также отправить в Сицилию другое войско, морское и сухопутное, из числа афинян, занесенных в списки, и из союзников. В товарищи Никия по начальствованию выбраны были Демосфен, {V. 803.} сын Алкисфена, и Евримедонт, {IV. 653.} сын Фукла. Евримедонта афиняне отправили в Сицилию немедленно, в пору зимнего солнцеворота, с десятью кораблями и со ста двадцатью талантами серебра; {Около 175 000 руб.} кроме того, он должен был сообщить тамошним войскам, что помощь прибудет и что государство позаботится о них. Демосфен оставался пока в Афинах и приготовлялся к тому, чтобы с началом весны отплыть, приказывал союзникам доставлять войско, а в Аттике собирал деньги, корабли и гоплитов. Афиняне, кроме того, отправили в воды Пелопоннеса двадцать кораблей с поручением следить за тем, чтобы никто не переправлялся в Сицилию из Коринфа и Пелопоннеса. Дело в том, что коринфяне, по прибытии к ним послов, сообщивших о более благоприятном повороте дел в Сицилии, признали своевременной свою первую отправку кораблей, {VI. 932 сл. 1041; VII. 21. 71.} почувствовали себя гораздо смелее прежнего и готовились отправить в Сицилию на грузовых судах собственных гоплитов. Лакедемоняне собирались послать гоплитов таким же способом из остального Пелопоннеса. Далее, коринфяне приступили к вооружению двадцати пяти кораблей, которые должны были отважиться на морскую битву со сторожевыми эскадрами у Навпакта, чтобы у находившихся там афинян было меньше возможности воспрепятствовать отплытию их грузовых судов, так как афиняне должны были быть заняты наблюдением за теми коринфскими триерами, которые выстроятся против них.
Когда лакедемонянам стало известно, что афиняне посылают вспомогательное войско в Сицилию, они стали готовиться также и ко вторжению в Аттику, согласно прежнему своему решению {VI. 93.} и вследствие настояния сиракусян и коринфян; их расчет состоял в том, что это вторжение в Аттику послужит помехой для афинян. К тому же и Алкивиад настойчиво советовал лакедемонянам укрепить Декелею и энергично продолжать войну. {Ср.: VI. 91.} До известной степени лакедемоняне почерпали самоуверенность больше всего в надежде легче одолеть афинян теперь, когда те ведут двойную войну, с ними и с сицилийцами, а также и потому, что первыми нарушителями мира они считали на этот раз афинян; в прежней войне, думали лакедемоняне, вина за нарушение договора падала больше на них, так как тогда фивяне вошли в Платею в мирное время и так как, хотя по прежнему договору {Тридцатилетнему: I. 1151.} и возбранялось браться за оружие в том случае, если другая сторона предложит решить дело судом, они, лакедемоняне, отвергли требование афинян явиться на суд. {I. 784. 1402. 145.} Вследствие этого лакедемоняне признавали свои неудачи заслуженными и этим объясняли себе и свое несчастье под Пилосом и другие постигавшие их беды. Напротив, вследствие того, что афиняне, действуя из Аргоса на тридцати кораблях, разорили часть Эпидавра, {Лимерского.} Прасий и другие местности и в то же время совершали грабежи из Пилоса, {VI. 105.} ввиду того, что они, при всяком разногласии из-за спорных пунктов договора, не желали обращаться к суду, вопреки предложению лакедемонян, последние пришли тогда к убеждению, что вина, прежде лежавшая и на них, теперь всецело переходит на афинян. Поэтому-то лакедемоняне сильно желали войны. В течение этой зимы они требовали от союзников доставлять им железо и заготовляли остальные орудия, необходимые для возведения укреплений. Вместе с тем они решили послать подкрепление в Сицилию на грузовых судах и понуждали к тому же остальных пелопоннесцев. Зимняя кампания приходила к концу; кончался и восемнадцатый год войны, историю которой написал Фукидид.
Лишь только наступила следующая весна (413 г.), лакедемоняне и союзники в раннюю пору ее вторглись в Аттику; во главе войска стоял Агид, сын Архидама, царь лакедемонян. Прежде всего они опустошили в Аттике равнину и ее окрестности, потом стали укреплять Декелею, разделив работу между отдельными отрядами по государствам. Декелея отстоит от Афин стадий на сто двадцать, {Около 20 верст.} почти на столько же, разве немногим больше, и от Беотии. Укрепление сооружалось для того, чтобы вредить равнине и плодороднейшим частям страны; видимо, оно было до самых Афин. Итак, в Аттике пелопоннесцы и союзники стали возводить укрепление, в Пелопоннесе же в то же самое время они сажали на грузовые суда гоплитов для отправки в Сицилию. Лакедемоняне набрали для этого лучших илотов и неодамодов, {V. 341.} всего около шестисот гоплитов со спартанцем Эккритом во главе; беотяне доставили триста гоплитов под начальством фивян Ксенона и Никона и феспийца Гегесандра. Это был первый отряд; он вышел в море у Тенара в Лаконике. Вслед за ним, немного спустя, коринфяне отправили пятьсот гоплитов, назначив их начальником коринфянина Алексарха, причем часть воинов они набрали в самом Коринфе, другую наняли из числа аркадян. Вместе с коринфянами отправили и сикионяне {Ср.: V. 812; VII. 583.} двести гоплитов под командою сикионянина Саргея. Тем временем двадцать пять коринфских кораблей, снаряженных зимою, стояли на якоре против двадцати аттических у Навпакта, до тех пор, пока не вышли из Пелопоннеса гоплиты на грузовых судах. Ради этого коринфские корабли и были первоначально снаряжены, именно, чтобы отвлечь внимание афинян от грузовых судов к триерам.
В одно время с укреплением Декелей, в самом начале весны, афиняне отрядили в пелопоннесские воды тридцать кораблей под командою Харикла, сына Аполлодора; ему же приказано было зайти в Аргос и в силу союза потребовать от аргивян гоплитов на корабли. Демосфен, как афиняне и предполагали это сделать, отправлен был в Сицилию с шестьюдесятью кораблями афинскими и пятью хиосскими, с тысячью двумястами занесенных в списки афинских гоплитов и со всеми островитянами, каких только афиняне могли привлечь на свою службу; да и от прочих союзников, подчиненных афинянам, они получили все, что было годного для войны. Демосфену приказано было соединить сначала свое войско с войском Харикла и вместе разорять берега Лаконики, Демосфен отплыл к Эгине и там ожидал, пока соберутся запоздавшие части войск и пока Харикл посадит на суда аргивян.
В Сицилии, около той же поры этой весны, Гилипп возвратился в Сиракусы с войском, какое только, по его настоянию, могли доставить различные города. Созвав сиракусян, Гилипп объявил, что им необходимо вооружить возможно большее число кораблей и испытать силы в морском сражении; он надеется, говорил Гилипп, что последствия битвы для войны будут стоить того, чтобы рискнуть на это. Больше всего Гермократ вместе с Гилиппом старался убедить сиракусян, что не следует бояться попытки встретиться с афинянами на море; опытность в морском деле у врагов, говорил Гермократ, не наследственная и не постоянная, так как сравнительно с сиракусянами афиняне были прежде народом сухопутным и лишь персы заставили их стать народом морским; и для народа отважного, каковы действительно афиняне, неприятель столь же отважный должен оказаться весьма опасен. Ведь если афиняне устрашают иной раз других не превосходством своих сил, а смелостью нападения, то таким же точно образом и сами они могут быть устрашены неприятелем. Он уверен, продолжал Гермократ, что если сиракусяне решатся оказать сопротивление афинскому флоту, неожидаемое врагом, то они скорее выиграют битву вследствие внезапного испуга афинян пред этой смелостью сиракусян, нежели проиграют ее в силу превосходства афинян над сиракусянами в военном искусстве. Итак, нужно попытать счастье на море и нечего медлить. Под влиянием убеждений Гилиппа, Гермократа и некоторых других сиракусяне жаждали морской битвы и вооружали корабли. Когда флот был готов, Гилипп сам к ночи повел все сухопутное войско с целью атаковать с суши укрепления на Племирии. В то же время, по данному сигналу, тридцать пять триер сиракусян вышли из большой гавани, а сорок пять огибали Ортигию из малой гавани, где находился сиракусский арсенал; они имели в виду соединиться с кораблями, находившимися в большой гавани, идти вместе на Племирии и привести афинян в замешательство нападением с суши и с моря. Афиняне со своей стороны поспешно посадили команду на шестьдесят кораблей, из которых двадцать пять вступили в битву с тридцатью пятью сиракусскими кораблями, что были в большой гавани, а с остальными пошли навстречу тем, которые выходили из арсенала. Сражение происходило перед самым входом в большую гавань; враждующие стороны держались долго, причем одна старалась проникнуть в гавань, другая -- воспрепятствовать этому. В то время, как афиняне на Племирии сошли на берег и смотрели на морскую битву, Гилипп на рассвете внезапно напал на укрепления, прежде чем афиняне могли приготовиться к защите, сначала овладел важнейшим, а потом и двумя меньшими: гарнизоны не удержались на них, когда увидели, что самое большое укрепление было взято с легкостью. Все афиняне, какие спаслись бегством из первого взятого укрепления на суда и грузовой корабль, с трудом переправлялись в лагерь, так как сиракусяне на своих кораблях, что были в большой гавани, одержали победу на море и послали в погоню за афинянами одну быстроходную триеру. Но в то время, как в руки неприятеля переходили два других укрепления, сиракусяне уже терпели поражение на море, а потому бежавшие афиняне легче миновали их. Дело было так: корабли сиракусян, сражавшиеся у входа в гавань, одолели афинские корабли, но входили в гавань без всякого порядка, привели этим друг друга в замешательство и уступили победу афинянам; афиняне обратили в бегство и те суда, которые сначала одолевали их в гавани. Одиннадцать сиракусских кораблей они потопили и большую часть команды перебили; только с трех кораблей они захватили воинов в плен; из своего флота афиняне потеряли три корабля. Обломки сиракусских кораблей афиняне вытащили на сушу, водрузили трофей на островке, что перед Племирием, и отступили в свой лагерь.
Таков был исход морской битвы для сиракусян. Напротив, укрепления на Племирии они удержали в своих руках и за взятие их водрузили три трофея. Одно из двух укреплений, взятых позже, сиракусяне срыли, два же остальных привели в порядок и поставили там гарнизон. При взятии укреплений пало и взято было в плен много людей; захвачено было также и множество всевозможного добра. Дело в том, что укрепления служили для афинян складочным пунктом, и потому в них хранилось множество купеческих товаров и хлеба, много имущества триерархов. Там захвачены были паруса сорока триер и прочие корабельные принадлежности, а равно три вытащенные на сушу триеры. Взятие Племирия было самою существенною и тяжкою потерею для войска афинян: с этого времени не было больше безопасного пути для подвоза нужных запасов, так как этому мешали стоявшие у Племирия сиракусские корабли, с которыми впредь нужно было из-за подвоза вступать в битву. Вообще взятие Племирия повергло афинское войско в состояние уныния и робости.
После того сиракусяне выслали двенадцать кораблей под командою сиракусянина Агафарха. На одном из них отправилось посольство в Пелопоннес с поручением сообщить о положении сиракусян, именно, что они преисполнены надежд и что они рекомендуют еще более энергично вести войну в Элладе. Одиннадцать же кораблей направились к Италии, так как стало известно, что к афинянам идут суда, наполненные припасами. Повстречавшись с этими судами, сиракусяне большую часть их повредили; кроме того, они сожгли в Кавлониатиде корабельный лес, заготовленный там для афинян. Затем они прибыли к Локрам, и, когда стояли там на якоре, к ним подошел один из грузовых кораблей, шедший из Пелопоннеса с феспийскими гоплитами. {VII. 193.} Приняв их на свои корабли, сиракусяне направились вдоль берега домой. Афиняне на двадцати кораблях подстерегли их у Мегар; {Гиблейских.} один корабль вместе с командою они захватили, с прочими же не могли ничего сделать: они бежали в Сиракусы. Между тем в большой гавани произошла перестрелка из-за палисада, который сиракусяне поставили на море перед старыми доками с тою целью, чтобы корабли их стояли на якоре за палисадом и афиняне при наступательном движении не могли вредить им. Дело в том, что афиняне продвинули к палисаду корабль в десять тысяч талантов, {Около 250 тонн.} снабженный деревянными башнями и парапетами; с легких лодок накидывали они веревку на сваи и при помощи воротов выдергивали их или же распиливали, погружаясь в воду. Сиракусяне метали стрелы из доков, а афиняне отстреливались с грузового судна; {Т. е. с упомянутого большого корабля.} в конце концов они уничтожили большую часть свай. Особенно опасна была подводная часть палисада. Некоторые сваи вбиты были так, что они не поднимались над водой, а потому подплывать к ним было опасно, и всякий неосторожный корабль набегал на них, как на подводный камень. Но и эти сваи распилили водолазы за вознаграждение. Сиракусяне, однако, возвели новый палисад. Вообще с обеих сторон пускалось в ход много военных хитростей, что обыкновенно бывает, когда неприятельские войска стоят близко одно против другого; происходили также стычки и испробованы были разнообразные средства.
Сиракусяне отправили в сицилийские государства послов из коринфян, ампракиотов и лакедемонян с известием о взятии Племирия и о том, что причиною поражения их в морской битве было не столько превосходство неприятельских сил, сколько неурядица в их собственном войске. Вообще послы должны были заявить, что сиракусяне преисполнены надежд, и потребовать помощи флотом и сухопутным войском, указав на то, что и афиняне ожидают нового войска; если бы они, сиракусяне, могли ранее того уничтожить находившееся в Сицилии войско афинян, то тем и покончено было бы с войною. Вот что происходило в Сицилии.
Когда собралось то войско, с которым Демосфену следовало идти на помощь в Сицилию, {VII. 203.} он поднял паруса от Эгины, направился к Пелопоннесу и соединился с Хариклом и тридцатью афинскими кораблями. Взяв на свои корабли аргивских гоплитов, они двинулись к Лаконике. Прежде всего они опустошили часть Эпидавра Лимерского, {IV. 562.} затем пристали к лаконскому берегу против Кифер, где находится святыня Аполлона, опустошили там полосу земли и укрепили местность, имеющую вид перешейка, чтобы туда могли перебегать от лакедемонян илоты, а вместе с тем чтобы оттуда, как и из Пилоса, {IV. 412; V. 143.} пираты могли совершать набеги за добычей. Лишь только эта местность была взята совокупными силами, Демосфен пошел вдоль берега к Керкире, чтобы забрать союзников и оттуда, а затем возможно скорее плыть в Сицилию. Харикл, однако, выждал, пока местность была укреплена окончательно, оставил тут гарнизон и сам с тридцатью кораблями отплыл затем домой; вместе с ним отплыли и аргивяне.
В ту же летнюю кампанию прибыли в Афины от фракийского племени диев вооруженные кинжалами пелтасты в числе тысячи трехсот человек; они должны были отплыть вместе с Демосфеном в Сицилию. Так как пелтасты эти запоздали своим прибытием, то афиняне подумывали отправить их обратно туда, откуда они явились, во Фракию: содержать их для войны, которая велась из Декелей, казалось дорого -- каждый из пелтастов получал ежедневно по драхме. {Около 25 коп.} Занятие Декелей, которая в эту летнюю кампанию была укреплена первоначально всем пелопоннесским войском, а потом занимаема была гарнизонами отдельных государств, чередовавшимися между собою в набегах, сильно вредило афинянам и ухудшило их положение, так как все это влекло за собою прежде всего материальный ущерб и потерю в людях. Прежние вторжения, вследствие их кратковременности, не мешали афинянам в остальное время года пользоваться своими полями; теперь же пелопоннесцы сидели на их земле непрерывно, причем нападения то делались большим числом воинов, то, когда это было необходимо, соответствующий гарнизон совершал набеги на страну и грабил ее. Афиняне сильно терпели и от того еще, что при войске был Агид, царь лакедемонян, относившийся к войне не как к побочному делу. И в самом деле, всей территории лишились афиняне, более двадцати тысяч рабов перебежало от них к неприятелю, в том числе большая часть ремесленников, погиб весь мелкий и вьючный скот их. Кроме того, так как конница афинян ежедневно выходила по разным направлениям, для набегов ли на Декелею, или для охраны страны, то лошади их то падали на ноги от непрестанного напряжения и неровностей почвы, то получали раны. Наконец, доставка жизненных припасов из Евбеи, прежде производившаяся более кратким путем по суше из Оропа через Декелею, теперь шла морем вокруг Суния и стоила дорого. Афины нуждались одинаково в подвозе всех продуктов; между тем из города они превратились теперь в крепость. Действительно, днем афиняне поочередно стояли на страже у брустверов, а ночь все граждане, кроме конных воинов, проводили одни на карауле пред лагерем, другие на стене: такой труд несли и лето и зиму. Всего больше терпели афиняне от того, что разом вели две войны; тем не менее они обнаружили при этом такую настойчивость в борьбе, какой раньше никто не поверил бы, если бы об этом услышал. И в самом деле: будучи сами осаждены пелопоннесцами с помощью укреплений, они все-таки не покидали Сицилии, а, напротив, в свою очередь, таким же точно способом осаждали Сиракусы, город, бывший сам по себе не меньше Афин; афиняне даже проявили запас сил и отвагу, далеко превосходившие расчеты эллинов, которые все в начале войны предполагали, что афиняне в случае вторжения пелопоннесцев в их страну продержатся год или два, самое большее три. Между тем афиняне на семнадцатом году после первого вторжения {Пелопоннесцев в Аттику: II. 19.} явились в Сицилию и, будучи уже во всех отношениях ослаблены войною, начали новую, не менее трудную, чем была прежняя, исходившая из Пелопоннеса. По всем этим причинам, а также потому, что теперь афиняне испытывали большой ущерб от занятия пелопоннесцами Декелей и ввиду увеличения прочих своих расходов, они почувствовали крайнюю нужду в денежных средствах. В это время они обложили своих подданных союзников вместо фороса {I. 962.} пошлиною, которая равнялась двадцатой части стоимости всех предметов, провозимых морем, в надежде увеличить этим свои доходы. И действительно, теперешние расходы афинян были не такие, как прежде: они стали гораздо больше по мере того, как расширялась война, а доходы убывали.
Итак, не желая входить в расходы при тогдашнем финансовом затруднении, афиняне немедленно снарядили в обратный путь фракиян, явившихся к Демосфену слишком поздно. {VII. 272.} Доставить их на место они поручили Диитрефу, вместе с тем приказав ему на пути (а лежал путь через Еврип) причинить, если окажется какая-либо возможность, вред неприятелю, пользуясь фракиянами. Диитреф высадил фракиян в области Танагры и скорым образом учинил здесь небольшой грабеж, потом из евбейской Халкиды переправился при наступлении вечера через Еврип и, высадившись в Беотии, повел фракиян на Микалесс. Не будучи замеченным, Диитреф провел ночь подле святилища Гермеса, отстоящего от Микалесса стадий на шестнадцать, {2 1/2 версты с лишним.} а на рассвете, напав на город, который был невелик, взял его, потому что жители не приняли мер предосторожности и не ждали, чтобы кто-либо мог так далеко зайти от моря в глубь материка и напасть на них; к тому же укрепления Микалесса были слабы, кое-где упали, в других местах низки, а ворота ввиду того, что жители Микалесса считали себя в безопасности, были открыты. Ворвавшись в Микалесс, фракияне стали разорять дома и святилища, избивать людей, не щадя ни старых, ни юных, а убивали всякого встречного без разбора, и женщин, и детей, даже вьючный скот, и вообще все, что находили живого. Ведь фракияне, когда осмелеют, становятся очень кровожадными, подобно настоящим варварам. Так и тогда фракияне повергли Микалесс в большое смятение и губили там все как только могли; между прочим, они напали и на детскую школу, наибольшую в этом городе и куда только что вошли дети, и всех их зарубили. Такое ужасное несчастье обрушилось на целый город, и не было бедствия столь тяжкого и столь внезапного. Услышав об этом, фивяне поспешили на помощь к Микалессу. Фракияне отошли на небольшое расстояние, когда они были настигнуты фивянами, которые отняли у них добычу и, наведя на них ужас, преследовали их до Еврипа и моря, где стояли на якоре доставившие фракиян суда. Когда фракияне всходили на корабли, фивяне большую часть их перебили, потому что те не умели плавать; находившиеся же на судах фракияне, когда увидели, что делается на суше, отвели корабли в такое место, где они были вне выстрелов. Вообще фракияне при отступлении защищались искусно против фиванской конницы, которая напала на них первая; по обычному у них способу сражения, они, выбегая вперед и тесно смыкаясь, держались осторожно, и потери их при этом были невелики. Одна часть фракиян застигнута была в самом Микалессе на месте грабежа, где и погибла. Всего пало фракиян двести пятьдесят человек из тысячи трехсот. Они умертвили из числа фивян и других воинов, пришедших на помощь, до двадцати всадников и гоплитов и Скирфонда, одного из фиванских беотархов. Истреблена была также и какая-то часть микалессян. Такое бедствие постигло Микалесс, в сравнении с величиною города более тяжкое, чем о каких приходится вообще горевать в военное время.
Демосфен же в то время, по возведении укрепления в Лаконике {VII. 26.} направлявшийся к Керкире, затопил в элейской Фии стоявший там на якоре грузовой корабль, на котором собирались переправляться в Сицилию коринфские гоплиты; {VII. 194.} спасшиеся бегством воины взяли впоследствии другой корабль и вышли в море. После этого Демосфен прибыл к Закинфу и Кефаллении, взял там гоплитов, послал за мессенскими гоплитами в Навпакт и затем переправился на противолежащий материк Акарнании, в Ализею и Анакторий, занятый афинянами. Когда Демосфен находился в этих местах, с ним повстречался Евримедонт, возвращавшийся из Сицилии, куда он был отправлен тогда зимою с деньгами для войска. Евримедонт сообщил Демосфену все, между прочим и то, как на пути уже из Сицилии он узнал, что Племирий взят сиракусянами. {VII. 23.} К Демосфену и Евримедонту явился и Конон, который был начальником в Навпакте, с известием, что двадцать пять коринфских кораблей, стоявших против афинских кораблей на якоре, {VII. 174. 195.} не оставляют мысли о войне и готовятся к морской битве. Поэтому Конон требовал послать ему кораблей, так как со своими восемнадцатью он не в силах выдержать морскую битву против двадцати пяти неприятельских судов. Демосфен и Евримедонт послали в подкрепление к стоявшим у Навпакта судам десять из имевшихся у них кораблей с наилучшим ходом, а сами занялись собиранием войска. Евримедонт отправился на Керкиру и приказал жителям ее вооружить пятнадцать кораблей, а сам набирал гоплитов (со времени возвращения из Сицилии он стал товарищем Демосфена по командованию войском, для чего и был выбран), {VII. 161.} а Демосфен в местностях, расположенных около Акарнании, набирал пращников и метателей дротиков.
В то время, после взятия Племирия, послы из Сиракус отправились по сицилийским городам, {VII. 259.} склонили жителей их на свою сторону и, собрав войско, готовились вести его в Сиракусы. Никий заранее узнал об этом и послал вестников к тем сикулам, которые владеют проходом и были в союзе с афинянами, именно к кенторипам, галикиеям и другим, с требованием не пропускать неприятелей, но общими силами препятствовать проходу их. Другим путем, говорили вестники, неприятели не решатся идти, так как жители Акраганта не пропускали их через свои земли. Сицилийцы находились уже в пути, когда сикулы, согласно просьбе афинян, устроили засаду; так как сицилийцы не приняли мер предосторожности и подверглись внезапному нападению, то сикулы истребили их около восьмисот человек и всех послов, кроме одного коринфского. Последний доставил бежавших в числе тысячи пятисот человек в Сиракусы. В те же дни прибыли к сиракусянам на помощь и камариняне в числе пятисот гоплитов, трехсот метателей дротиков и трехсот стрелков. Жители Гелы со своей стороны послали эскадру из пяти кораблей, а также четыреста метателей дротиков и двести конных воинов. Теперь уже почти вся Сицилия, за исключением акрагантян, остававшихся нейтральными, даже те, кто до того был в выжидательном положении, сплотилась с сиракусянами для борьбы против афинян. Однако сиракусяне после того, как случилась такая беда в земле сикулов, воздержались от немедленного нападения на афинян. Между тем Демосфен и Евримедонт, когда готовы были у них отряды из Керкиры и с материка, переправились со всем войском через Ионийский залив к мысу Япигии. Отправившись отсюда, они пристали к островам Япигии, Хойрадам, посадили на свои корабли около ста пятидесяти метателей дротиков из япигов, принадлежащих к племени мессапиев, потом возобновили какой-то старый дружественный союз с Артою, который, как властитель мессапиев, доставил им и метателей дротиков, и затем прибыли в Метапонтий, в Италии. В силу союза они уговорили и метапонтян послать им в помощь триста метателей дротиков и две триеры. Захватив это с собою, они проследовали вдоль берега к Фурии, откуда незадолго до прибытия их изгнаны были вследствие междоусобицы противники афинян. Демосфен и Евримедонт желали собрать здесь все свое войско и проверить, все ли силы налицо, а также убедить фуриян принять самое деятельное участие в походе и при создавшемся положении иметь общих с афинянами врагов и друзей. По этому-то делу военачальники и оставались в Фурии.
Около того же времени пелопоннесцы на двадцати пяти кораблях, которые для переправы грузовых судов в Сицилию стояли на якоре против тех кораблей, что были у Навпакта, приготовились к морской битве и вооружили еще несколько кораблей, так что число пелопоннесских судов было лишь немногим меньше афинских, и стали на якоре у ахейского Эринея в области Рип. Так как место стоянки имело вид полумесяца, то явившееся на помощь сухопутное войско коринфян и местных {Т. е. ахейских.} союзников расположилось по обеим сторонам стоянки на выступающих мысах, причем корабли могли запереть промежуточное пространство. Флотом командовал коринфянин Полианф. Против коринфян вышли из Навпакта афиняне на тридцати трех кораблях под начальством Дифила. Сначала коринфяне держались спокойно, потом, когда, казалось им, настал благоприятный момент, они, по данному сигналу, устремились на афинян и вступили в битву. Долгое время воюющие не уступали друг другу. В битве коринфяне потеряли три корабля; из афинских не был окончательно затоплен ни один, но около семи кораблей выбыли из строя, потому что неприятель ударил в них спереди, и коринфские корабли расшибли их в тех частях, которые не имеют весел (для этой цели коринфские корабли снабжены были более толстыми брусьями). Сражение было нерешительное, так что каждая сторона приписывала себе победу; все же афиняне овладели корабельными обломками благодаря тому, что ветер погнал их в море и так как коринфяне не возобновляли наступления. Воюющие разошлись; преследования не было вовсе, и ни одна сторона не имела пленных. Дело в том, что коринфяне и пелопоннесцы, сражаясь вблизи суши, легко избегали преследования, а из афинских кораблей не был затоплен ни один. После того как афиняне отплыли к Навпакту, коринфяне немедленно водрузили трофей, считая себя победителями, потому что неприятельских кораблей, негодных к плаванию, оказалось больше. Они не считали себя побежденными на том же основании, на каком противная сторона не приписывала себе победы: коринфяне и в том уже видели удачу, что на стороне неприятеля не было большого перевеса, афиняне же считали себя побежденными, потому что не одержали решительной победы. Когда пелопоннесцы отплыли и сухопутное войско было распущено, афиняне также поставили трофей за одержанную победу на ахейском берегу, стадиях в двадцати {Около 3 1/2 версты.} от Эринея, у которого коринфяне стояли на якоре. Так кончилось морское сражение.
Демосфен и Евримедонт, после того как фуриянам назначено было представить вспомогательный отряд из семисот гоплитов и трехсот метателей дротиков, {VII. 336.} отдали приказ флоту плыть вдоль берега к Кротонской области; сами же они у реки Сибариса прежде всего привели в известность все сухопутное войско и затем двинулись с ним через Фурийскую область. Когда они были у реки Гилии и кротонцы прислали сказать, что не желают пропустить их войско через свою землю, афиняне спустились к морю, к устью Гилии, и там провели ночь. Туда же навстречу им шли и корабли. На следующий день они посадили войско на корабли и направились вдоль берега, останавливаясь подле городов, за исключением Локров, {Ср.: VI. 442.} пока не прибыли к Петре, в области Регия.
Тем временем сиракусяне при известии о наступлении афинян желали снова попытать счастья в морском сражении, при участии также и тех сухопутных сил, которые для этой цели они собрали до прихода неприятеля, желая предупредить его. Во флоте сиракусяне сделали всякого рода приспособления, которые, как показал опыт прежней морской битвы, могли дать им преимущество перед неприятелем; между прочим, они укоротили и тем сделали крепче корабельные носы, а также положили на них более толстые брусья, от которых к стенкам корабля изнутри и снаружи протянули подпорки длиною локтей в шесть каждая. {9 футов.} Точно таким же образом приспособили свои корабли коринфяне, когда в морской битве с кораблями, стоявшими у Навпакта, они сражались носами кораблей. Сиракусяне полагали, что они будут иметь перевес над неприятелем благодаря иному устройству своих судов сравнительно с афинскими, которые снабжены были тонкими передними частями (афиняне предпочитают сражаться не носами против носов, но нападать на неприятельский корабль сбоку). Затем в морском сражении в большой гавани, где в битве на небольшом пространстве должно участвовать множество кораблей, преимущество окажется, по мнению сиракусян, на их стороне, потому что они надеялись при схватке кораблей носами расшибить передние части неприятельских судов, так как удары должны были наноситься полым и слабым наконечникам кораблей массивными и толстыми носами. Между тем, думали сиракусяне, в узком месте {В большой гавани.} афинянам нельзя будет ни зайти сбоку, ни врезаться в линию их кораблей, т. е. применить то искусство, на которое афиняне всего больше рассчитывали: сами сиракусяне, по мере возможности, не дадут прорвать линию, а узость места помешает афинянам обойти их корабли. Сиракусяне надеялись больше всего воспользоваться тем, что прежде, по их мнению, не умели сделать кормчие, именно схваткою корабельными носами: это, рассчитывали они, доставит им наибольший перевес. Сиракусяне понимали, что если афиняне будут вытеснены с их позиции, то они смогут отступить только к суше с небольшого расстояния от места сражения и к небольшой полосе земли, именно к их собственному лагерю, между тем как вся остальная гавань будет в распоряжении их, сиракусян. Если афиняне вынуждены будут стянуть свои силы в одно место, небольшое, то корабли их станут наталкиваться друг на друга и придут в замешательство (это во всех последующих морских сражениях больше всего и вредило афинянам, так как они не могли, подобно сиракусянам, отступать в гавань на всем ее пространстве). Афиняне, по расчету сиракусян, не смогут выйти в открытое море для того, чтобы огибать сиракусские корабли, так как и наступление и отступление со стороны моря находится во власти сиракусян, особенно ввиду того, что против афинян будет Племирий и устье гавани невелико.
Вот что придумали сиракусяне в соответствии со своими знаниями и силами. К тому же после первой морской битвы они стали смелее и теперь готовились напасть одновременно на суше и на море. Незадолго до того Гилипп вывел из Сиракус находившееся там сухопутное войско и подошел с ним к афинскому укреплению со стороны, обращенной к городу; между тем остальное сиракусское войско, гоплиты, конница и легковооруженные, подходило от святилища Зевса Олимпийского к укреплению с противоположной стороны. Немедленно вслед за тем тронулись с места и корабли сиракусян и их союзников. Сначала афиняне полагали, что сиракусяне намерены сражаться только сухопутными силами, и потому смутились, когда вдруг увидели и наступление кораблей. Афиняне стали выстраиваться против наступающего войска частью на укреплениях и впереди их, частью двинулись навстречу многочисленной коннице и метателям дротиков, быстро направлявшимся от святилища Зевса Олимпийского и загородных пунктов; наконец, третьи садились на корабли и вместе с тем спешили на помощь к морскому побережью. Вооружив корабли в числе семидесяти пяти, афиняне выступили против неприятеля. У сиракусян было около восьмидесяти кораблей. Большая часть дня прошла в том, что обе стороны испытывали друг друга, то приближаясь, то отступая кормами назад, причем ни та ни другая сторона не могла достигнуть сколько-нибудь значительного успеха, если не считать, что сиракусяне затопили один или два афинских корабля. Неприятели разошлись, и в то же время отступило от укреплений и сухопутное войско.
На следующий день сиракусяне держались спокойно и ничем не обнаруживали своих дальнейших намерений. Никий, видя, что исход происшедшей морской битвы остался нерешительным, и ожидая нового нападения со стороны сиракусян, заставил триерархов чинить корабли, в чем-либо поврежденные, поставил на якоре грузовые суда перед палисадом, вбитым в море и вместо запертой гавани охранявшим корабли афинян. Суда эти Никий поставил на расстоянии одно от другого плефра на два {200 футов.} с тою целью, чтобы всякий теснимый неприятелем корабль находил здесь безопасное убежище и мог снова свободно перейти в наступление. В этих приготовлениях афиняне провели целый день до ночи.
На следующий день раньше прежнего, но посредством такого же маневра, сиракусяне возобновили нападение на афинян с суши и с моря. Именно: обе воюющие стороны, выстроил и свои корабли и снова значительную часть дня проводили в испытаниях друг друга, пока, наконец, коринфянин Аристон, сын Пирриха, наилучший кормчий на стороне сиракусян, не убедил своих начальников флота послать тем лицам, находившимся в городе, которые имели попечение о рынке, приказание немедленно перенести его к морскому берегу и обязать всех, имеющих какие-либо съестные припасы, нести их туда для продажи: делалось это с тою целью, чтобы экипаж немедленно сошел на берег для обеда там же, у кораблей, и чтобы после краткого перерыва в тот же день снова неожиданно напасть на афинян. Военачальники последовали этому совету, отправили вестника, и рынок был устроен у моря. Сиракусяне внезапно стали грести назад, пошли снова к городу, тотчас сошли с кораблей и начали обедать на берегу. Афиняне, решив, что неприятель отступил к городу как бы в сознании того, что он побежден, спокойно сошли на берег и стали заниматься там разным делом, между прочим приготовлением обеда, в уверенности, что в этот день сражения уже не будет. Вдруг сиракусяне сели на корабли и вторично перешли в наступление. В большом смущении, очень многие не евши, без всякого порядка, афиняне всходили на корабли и с трудом стали выстраиваться. Некоторое время воюющие воздерживались из предосторожности от нападения друг на друга. Потом афиняне решили не изнурять своей энергии дальнейшим выжиданием, а возможно скорее напасть на неприятеля; подбадривая друг друга, они пошли вперед и начали битву. Сиракусяне встретили нападающих, держались носами своих кораблей против неприятельских, согласно задуманному плану, и приспособленными к тому наконечниками расшибли афинские корабли большею частью в тех местах, где нет весел. Тем временем сиракусские метатели дротиков, действовавшие с палуб, причиняли большой урон афинянам, а еще больший вред принесли те сиракусяне, которые в легких лодках огибали неприятельские корабли, протискивались под весла или подходили с боков и с лодок метали дротики в судовую команду. Сражаясь таким образом с крайним напряжением сил, сиракусяне, наконец, одержали победу; афиняне повернули тыл и бежали через грузовые суда к месту своей стоянки. Сиракусские корабли преследовали афинян до грузовых судов; там останавливали их райны с дельфинами на концах, свешивавшиеся с грузовых судов над проходами. Тем не менее два сиракусских корабля, в увлечении победой, приблизились к ним и погибли; один из них вместе с судовой командой попалв плен. Сиракусяне, затопив семь афинских кораблей и многие корабли повредив, многих из команды взяв в плен, других перебив, отступили назад и за обе морские битвы водрузили трофей. Теперь они уже твердо надеялись на свое значительное превосходство на море, полагали, что одолеют и сухопутное афинское войско. Они стали готовиться к новому нападению с суши и с моря.
При таком положении дела явились Демосфен и Евримедонт с вспомогательным войском из Афин: приблизительно на семидесяти трех кораблях, считая в том числе и иноземные, они доставили около пяти тысяч гоплитов афинских и союзнических, немало метателей дротиков из варваров и эллинов, пращников, стрелков и вообще все нужное для войны в достаточном количестве. В первый момент сиракусяне и их союзники сильно испугались. Когда они увидели, что, невзирая на укрепление Декелей, прибыло войско, нисколько не уступающее по количеству и равное по качеству прежнему, и что могущество афинян во всех отношениях действительно оказывается великим, они решили, что на избавление от опасности в дальнейшем им нечего надеяться. Зато бывшее в Сицилии войско афинян воспряло духом, насколько это позволяли испытанные беды. Между тем Демосфен, ознакомившись с положением дел, решил, что медлить нельзя, чтобы не случилось того, что испытал Никий. В самом деле, Никий, когда прибыл в Сицилию, сначала внушал страх неприятелю; но так как он напал на Сиракусы не тотчас, а зимовал в Катане, то сиракусяне и прониклись презрением к нему. Гилипп же тем временем прибыл с войском из Пелопоннеса, за которым сиракусяне и не послали бы, если бы Никий напал на них сразу. Считая свои силы достаточными, сиракусяне вместе с тем должны были бы сознать свою слабость после того, как они были бы обложены укреплениями, так что, если бы даже они и призвали к себе войско из Пелопоннеса, оно все равно не принесло бы им пользы. Имея это в виду и понимая, что и сам он при данных обстоятельствах наиболее всего страшен врагам в первый день, Демосфен решил возможно скорее и полнее воспользоваться тем смущением, которое в настоящий момент овладело войском сиракусян. Он видел, что параллельная стена сиракусян, с помощью которой они помешали афинянам окружить их укреплениями, устроена просто и легко может быть взята, если завладеть подъемом на Эпиполы, {VI. 972; VII. 23.} а затем и находящимся на них лагерем, {Ср.: VII. 433.} так как, думал он, тогда никто не устоит против афинян. Поэтому Демосфен торопился попытаться сделать это и тем самым, казалось ему, скорее всего положить конец войне. Или, рассчитывал Демосфен, в случае удачи он овладеет Сиракусами, или уведет войско домой и не будет тратить понапрасну силы выступивших вместе с ним афинян и всего государства. Выйдя из лагеря, афиняне прежде всего стали опустошать поля сиракусян, лежавшие по берегу Анапа, и так же, как в первый раз, {VI. 662. 963.} имели перевес над неприятелем на суше и на море. Действительно, ни там, ни здесь сиракусяне не вышли против них, за исключением конницы и метателей дротиков, двинувшихся от святилища Зевса Олимпийского. {VII. 373.} Затем Демосфен решил попытаться с помощью машин овладеть прежде всего контрапрошами. Но неприятели, защищавшиеся с высоты укрепления, сожгли подвезенные машины и отбили остальное войско, нападая на него с различных пунктов контрапрошей. После этого Демосфен решил, что больше медлить нечего. Склонив к своему плану Никия и прочих военачальников, {VII. 161.} он стал готовиться к наступлению на Эпиполы. Полагая, что днем невозможно подойти к этим высотам и взойти на них, не будучи замеченным неприятелем, Демосфен приказал воинам взять с собою съестных припасов на пять дней, забрал каменщиков, всякого рода мастеров, а также запас различных орудий и все, что требовалось для возведения укреплений, в случае если они одержат верх. В пору первого сна сам Демосфен, а также Евримедонт и Менандр снялись со всем войском и двинулись на Эпиполы. Никий оставался позади в укреплениях. Очутившись подле Эпипол у Евриела, в том пункте, где прежнее войско взошло в первый раз, {VI. 972.} афиняне, не замеченные сиракусской стражей, подошли к находившемуся там укреплению сиракусян, взяли его и часть гарнизона истребили. Большийство стражи тотчас бежало к своим стоянкам, которых на Эпиполах было три: одна сиракусян, другая прочих сицилийцев, третья союзников. Бежавшие известили о неприятельском нападении и сообщили о нем также и тем шестистам сиракусянам, которые с самого начала охраняли эту часть Эпипол. Лишь только они отправились на помощь своим, как Демосфен и афиняне вышли им навстречу и, несмотря на энергичное сопротивление, обратили их в бегство. Быстро двинулись афиняне вперед, чтобы не пропустить момента и теперешним натиском достигнуть той цели, ради которой они пришли. Тем временем другие афиняне стали прежде всего занимать контрапроши, покинутые стражей, и разрушать брустверы. Сиракусяне, союзники и Гилипп вместе со своим отрядом спешили из передовых укреплений на помощь, но так как смелое нападение на них сделано было неожиданно ночью, они бросились на афинян перепуганные, были смяты ими и сначала отступили. Когда же афиняне, как бы торжествуя уже победу, стали в менее стройном порядке двигаться дальше, желая возможно скорее покончить с теми неприятелями, которые еще совсем не вступали в бой, чтобы, не прекращая натиска, не дать им времени снова собраться, беотяне первые оказали афинянам сопротивление, атаковали их, принудили к отступлению и обратили в бегство. С этого момента афиняне находились в большом смятении и затруднении. Как шли тут события в деталях, нелегко было добиться сведений ни от той, ни от другой из воюющих сторон. Действительно, хотя то, что происходило днем, было и виднее, все-таки никто из лиц, принимавших тут участие, не знает всего во всем объеме, а знает лишь то, что было с ним самим. Что же касается ночного сражения, бывшего единственным в этой войне между большими войсками, то каким образом мог бы кто-либо узнать что-нибудь достоверное? Правда, ярко светила луна, но люди видели друг 2 друга, как естественно бывает при лунном свете, так, что замечали впереди находящуюся фигуру человека, но не знали наверное, свой ли это. С обеих сторон немало гоплитов теснилось на небольшом пространстве. Часть афинян уже терпела поражение, между тем как другие, еще не побежденные и увлекаемые первым натиском, подвигались вперед. Значительная часть остального войска или взошла уже на высоты, или еще подходила к ним, так что воины не знали, в каком направлении нужно идти. Лишь только началось бегство, во всех передних рядах воцарился беспорядок, и за криком трудно было распознаться. Дело в том, что сиракусяне и союзники, чувствуя себя победителями, поощряли друг друга громкими криками (ночью невозможно было давать команду как-либо иначе) и в то же время отвечали на удары нападающих. Афиняне искали своих, а всякого, кто шел к ним с противоположной стороны, хотя бы это был свой из числа уже бегущих назад, они принимали за врага. Не имея другого средства распознать своих, афиняне часто спрашивали друг друга о пароле и тем вызывали в своей же среде большое замешательство, потому что все спрашивали зараз и тем открывали пароль неприятелям. Наоборот, неприятельского пароля афиняне не знали, потому что сиракусяне как победители не рассеивались по сторонам и легче узнавали друг друга. Таким образом, если афиняне, встречаясь с некоторыми из неприятелей, и оказывались сильнее, все же враги спасались бегством от них, потому что знали пароль; напротив, афиняне, если не отвечали на вопрос, были избиваемы. Наибольшие беды причинило им пение пеана, {I. 503.} потому что у обеих воюющих сторон он был почти одинаков, что вело к недоразумениям: аргивяне, керкиряне и все доряне, бывшие на стороне афинян, наводили страх на последних всякий раз, когда пели пеан, потому что он у них был такой же, что и у неприятеля. Наконец, когда распространилось общее смятение, многие части афинского войска наталкивались друг на друга, причем не только приходили в ужас, но вступали между собою в рукопашную, друзья с друзьями, граждане с гражданами, и лишь с трудом расходились. Гонимые неприятелем, многие бросались с обрывов и там погибали, потому что спуск с Эпипол назад был узкий. Что касается тех, которые успели спастись, спустившись с высоты на равнину, то большинство из них бежали в свой лагерь, именно все воины прежнего войска, как более знающие местность; напротив, те, которые прибыли после, сбивались с дороги и блуждали по стране. С наступлением дня они были истреблены делавшей рекогносцировку конницей сиракусян.
На следующий день сиракусяне поставили два трофея, один подле Эпипол, где поднялись афиняне, {VII. 433.} другой -- в том месте, где беотяне впервые оказали им сопротивление. {VII. 437.} Афиняне по уговору получили своих убитых. Афинян и союзников пало немало; доспехов взято было еще больше, чем сколько было убитых, потому что из тех, которые вынуждены были прыгать с утесов, побросав щиты, одни погибли, другие спаслись.
После этого, благодаря неожиданной удаче, сиракусяне снова воспрянули духом, как и прежде, {VII. 414.} и отправили в Акрагант, раздираемый междоусобицей, Сикана с пятнадцатью кораблями, чтобы привлечь этот город, если можно, на свою сторону. Гилипп снова отправился по суше {VII. 72.} в другие местности Сицилии с целью добыть еще войска; после такого исхода дела на Эпиполах он питал надежду взять приступом и укрепления афинян.
Ввиду постигшего несчастья и царившего в войске упадка духа афинские стратеги совещались, что делать: они видели, что их предприятия им не удаются и что солдаты тяготятся пребыванием в Сицилии. И в самом деле, в войске распространились болезни по двум причинам: во-первых, пора года была такая, когда люди болеют всего больше; во-вторых, местность, в которой афиняне расположились лагерем, была болотистая и неудобная; да и вообще им самим их положение представлялось безнадежным. Поэтому Демосфен был того мнения, что дольше оставаться не следует. В соответствии с тем, каков был план Демосфена еще в то время, когда он решился напасть на Эпиполы, {VII. 425.} и теперь, после того как план этот потерпел неудачу, он подавал голос за то, чтобы не медлить и оставить Сицилию, пока еще возможна переправа по морю и пока, по крайней мере, при помощи новоприбывших кораблей, можно обеспечить за собою отступление. Для государства полезнее, говорил Демосфен, вести войну с неприятелем, укрепившимся в их собственной стране, нежели с сиракусянами, покорить которых уже не очень-то легко; с другой стороны, вообще неблагоразумно делать большие затраты на упорную осаду. Такой взгляд развивал Демосфен. Никий, хотя и находил положение дел скверным, однако выставлять на вид в открытой речи слабость положения афинян не хотел; он избегал того, чтобы решение стратегов, принятое в многолюдном собрании в пользу возвращения, не стало известно неприятелям, так как тогда гораздо труднее было бы привести это решение в исполнение, если бы они и пожелали того, тайно. Кроме того, Никий лучше остальных понимал положение неприятелей и потому до известной степени еще надеялся, что последние окажутся еще в более плохом состоянии, чем афиняне, если осада будет продолжаться настойчиво. Афиняне, по мнению Никия, должны извести сиракусян, истощая их денежные средства, особенно потому, что теперь афинский флот в его настоящем составе дает афинянам большее превосходство на море. Наконец, в Сиракусах была партия, желавшая вручить афинянам бразды правления, и она через вестников обращалась к Никию с советом не допускать до снятия осады. В силу этих соображений Никий и на самом деле еще колебался и воздерживался от решительного шага, в речи же, произнесенной тогда открыто, он советовал не уводить войска назад, так как, говорил он, ему хорошо известно, что афиняне не одобрят такого образа действия, т. е. возвратиться домой прежде, чем будет сделано постановление афинян о том. Ведь в Афинах, продолжал Никий, будут постановлять решение о них не те люди, которые, подобно им, видят, в каком положении находится дело, и решать будут не на основании толков хулителей, но такие, которые легко поддаются клевете, облеченной в красивые слова. Многие, даже большинство находящихся здесь воинов, указывал Никий, все те, которые теперь кричат об опасности положения, по прибытии в Афины будут, напротив, кричать, что стратеги, подкупленные деньгами, оказались изменниками и ушли. Зная характер афинян, он поэтому предпочитает отважиться на свой страх на битву и погибнуть, если уже необходимо, от неприятеля, нежели погибнуть от афинян жертвою позорного и несправедливого обвинения. Все-таки, говорил Никий, сиракусяне находятся еще в худшем положении, чем афиняне: они и кормят на свои средства наемников, и тратятся на облегающие город укрепления, и в течение почти целого года содержат большой флот, а потому, с одной стороны, и теперь терпят нужду, а с другой -- в будущем окажутся в безвыходном положении. Ведь сиракусяне израсходовали уже две тысячи талантов, {Около 2 923 300 руб.} и, сверх того, еще предстоят им большие затраты. Если же сиракусяне откажутся от расходов на содержание флота и тем хотя сколько-нибудь сократят теперешнюю свою боевую подготовленность, то они обречены будут на гибель, так как военные силы их состоят главным образом из наемных войск, не то, что у афинян, где в войске служат в силу законной обязанности. Поэтому необходимо, заключал Никий, продолжать осаду 6 и после поражения не уходить, так как они, афиняне, средствами гораздо богаче неприятеля. Никий высказал это мнение и настаивал на нем, потому что он точно знал положение дел в Сиракусах и нужду сиракусян в деньгах, знал и то, что там есть люди, которые желали передать город в руки афинян, и обращались к Никию через вестников с советом не снимать осады. Наконец, хотя Никий и был побежден на море, он верил по-прежнему во флот. Напротив, Демосфен ни за что не соглашался на продолжение осады; если же, говорил он, нельзя уводить войско домой без постановления о том афинян и они должны оставаться, то необходимо перенести стоянку или в Фапс, или в Катану и, оставаясь там, делать набеги с сухопутным войском на многие пункты страны, разорять неприятеля и тем добывать себе средства к жизни и причинять вред неприятелю; в то же время нужно давать битвы в открытом море, а не на узком пространстве, что более выгодно для неприятелей, тогда как на открытом месте афиняне воспользуются своею опытностью и будут иметь полную возможность отступать и нападать, не стесняясь при нападении и обратном движении небольшим, кругом замкнутым, пространством. Вообще, сказал Демосфен, он ни за что не соглашается оставаться дольше на том же месте и предлагает возможно скорее сняться со стоянки и не медлить. Мнение это разделял и Евримедонт. Возражения Никия вызвали некоторую нерешительность и замедление, а вместе с тем и наводили на раздумье, не потому ли Никий так упорствует, что он больше знает. Таким-то образом афиняне замешкались и оставались на месте.
Тем временем Гилипп и Сикан явились в Сиракусы. Относительно Акраганта {VII. 46.} Сикан не исполнил поручения, потому что еще в бытность его в Геле дружественная сиракусянам партия были изгнана. Гилипп прибыл с новым значительным войском, набранным в Сицилии, и с гоплитами, отправленными из Пелопоннеса весною на грузовых судах; {VII. 193.} прибыли они в Селинунг из Ливии. Дело было так: когда гоплиты занесены были в Ливию и киреняне дали им две триеры и проводников, то на пути вдоль берега они оказали помощь евесперитянам, осажденным ливийцами, и победили последних. Оттуда гоплиты пошли вдоль берега до Нового города, карфагенского торгового порта, от которого до Сицилии кратчайшим путем два дня и ночь плавания. Оттуда они и переправились в Селинунт. Тотчас по прибытии их сиракусяне стали готовиться к новому нападению на афинян и морскими, и сухопутными силами. Афинские стратеги, видя, что к неприятелям прибыло новое войско, что их положение не поправляется, а с каждым днем во всех отношениях становится более затруднительным, делаясь обременительным особенно вследствие болезни людей, раскаивались, что не ушли раньше. Никий этому не противился, как прежде, а требовал только, чтобы решение уйти не разглашалось. Поэтому стратеги отдали приказ готовиться по сигналу всем отплыть из лагеря, возможно больше соблюдая тайну. Когда все было готово к отплытию и афиняне собирались отплыть, наступило лунное затмение: тогда было полнолуние. Большинство афинян, смущенное этим, требовало от стратегов подождать с отплытием, а Никий, придававший слишком большое значение предзнаменованиям и всему тому подобному, говорил, что и рассуждать нечего о том, чтобы двинуться с места раньше, как по прошествии двадцати семи дней: такое толкование знамению давали предсказатели. Вследствие этого произошло замедление, и афиняне остались.
Со своей стороны, сиракусяне, узнав об этом, значительно сильнее воспламенились желанием использовать для себя положение, в каком находились афиняне. Они поняли, что афиняне теперь уже слабее их на море и на суше -- иначе они не помышляли бы об отплытии. В то же время сиракусяне не желали, чтобы афиняне утвердились в каком-нибудь другом месте Сицилии, где труднее было бы вести войну с ними, и хотели вынудить их к морскому сражению здесь как можно скорее и при благоприятных для себя обстоятельствах. Поэтому сиракусяне стали вооружать корабли и столько дней, сколько находили нужным, проводили в упражнениях. Когда настал удобный момент, они в первый день атаковали афинские укрепления; и когда против них из нескольких ворот вышли в небольшом числе гоплиты и конные воины, сиракусяне отрезали часть гоплитов, обратили их в бегство и преследовали. Так как проход был узок, то афиняне потеряли семьдесят лошадей и немного гоплитов. В этот день войско сиракусян отступило, а на следующий они вышли снова на семидесяти шести кораблях и в то же время двинулись с пешим войском на укрепления. Афиняне встретили их на море на восьмидесяти шести кораблях и открыли сражение. Евримедонта, который командовал правым крылом афинян и, желая окружить кольцом неприятельские корабли, приблизился к берегу, сиракусяне и союзники, уже одержав победу над центром афинян, отрезали в углубленной части гавани, убили его самого и истребили следовавшие за ним корабли. Затем они уже пустились в погоню за всем флотом афинян и оттеснили его к берегу. Видя, что неприятельские корабли терпят поражение, что они оттеснены за черту своего палисада и лагеря и находятся у той части берега, которая не была занята афинянами, Гилипп намеревался истребить выходивших на берег неприятелей и тем помочь сиракусянам стащить афинские корабли с занятой таким образом береговой полосы. Поэтому Гилипп с некоторою частью войска пошел на помощь к плотине. Этруски, {Ср.: VI. 1032.} стоявшие здесь на страже со стороны афинян, видя, как сиракусяне подходили в беспорядке, вышли им навстречу, ударили на передовой отряд, обратили его в бегство и загнали в болото, именуемое Лисимелеей. Потом, когда появилось более многочисленное войско сиракусян и союзников, афиняне также двинулись против них и в страхе за свои корабли вступили в битву, разбили неприятеля и пустились за ним в погоню, перебили немало гоплитов, причем большую часть своих кораблей спасли и стянули к стоянке. Однако сиракусяне и их союзники отняли у афинян восемнадцать кораблей, причем всю судовую команду перебили. С целью сжечь остальные корабли сиракусяне наполнили старое грузовое судно хворостом и факелами и, бросив в него огонь, пустили судно на волю ветра, который дул против афинян. В страхе за свои корабли афиняне пустили в ход огнегасительные снаряды, потушили пламя, не допустили грузового судна на близкое расстояние и тем избежали опасности. После этого сиракусяне поставили трофей в память морского сражения и захвата гоплитов на суше подле укрепления, причем взяты были и лошади. Афиняне также поставили трофей в память того, что этруски обратили в бегство и загнали в болото сухопутное войско, да и сами они с остальным войском обратили в бегство сиракусян.
Теперь, когда сиракусяне одержали блистательную победу и на море (прежде они страшились флота, прибывшего с Демосфеном), афиняне совершенно упали духом. Велико было разочарование их, но еще больше они раскаивались в том, что предприняли поход. Действительно, из всех государств, против которых шли афиняне с враждебными замыслами, одни только сицилийские государства имели одинаковую с ними культуру: демократический строй, как и у самих афинян, мощный флот, конницу, обширные размеры. В сицилийских государствах афиняне не могли поселить раздоров при помощи какого-либо внутреннего переворота или значительного превосходства в военных средствах, чем можно было бы привлекать сицилийские города на свою сторону; напротив, расчеты афинян большею частью не оправдались. Поэтому, если и прежде афиняне чувствовали себя в затруднительном положении, то гораздо больше затруднений для них было теперь, когда они были разбиты, чего не ожидали, и на море. С этого времени сиракусяне безбоязненно стали ходить мимо гавани и замышляли запереть вход в нее с тем, чтобы афиняне, если бы и пожелали, не могли уже тайком выйти из гавани. Дело в том, что сиракусяне заботились теперь уже не только о собственном спасении, но и о том также, чтобы не дать спастись афинянам. Ввиду сложившихся обстоятельств они с полным основанием считали свое положение гораздо более выгодным, чем положение неприятеля, и были убеждены, что если они в силах будут одолеть афинян с их союзниками и на суше, и на море, то борьба эта покроет их славою в глазах эллинов: из прочих эллинов одни немедленно получат свободу, другие освободятся от страха, так как с теми силами, какие уцелеют, афиняне уже не в состоянии будут вынести войну, которая им будет объявлена впоследствии. С другой стороны, на них, сиракусян, будут смотреть, как на виновников такого положения вещей, и они будут возбуждать к себе в прочих людях и в потомстве великое удивление. По всем этим основаниям борьба для сиракусян действительно была борьбою достойною: им предстояло одолеть не одних афинян, но и остальных многочисленных их союзников, притом не им одним, но в соучастии со своими помощниками, разделив главенство с коринфянами и лакедемонянами, выставив на первое место свое государство для борьбы и достигнув больших успехов в морском деле. Ведь никогда еще к одному городу {Т. е. Сиракусам.} не стекалось столько народов, если, конечно, не считать общей массы людей, собиравшихся во время этой войны к афинскому и лакедемонянскому государствам.
Вот сколько народов с той и другой стороны воевало против Сицилии или за нее, из которых одни явились сюда с целью помогать покорению страны, другие содействовать ее освобождению. Они стояли на той или другой из враждующих сторон не столько на основании права или единства происхождения, сколько в силу тех отношений, в какие стало каждое государство или ради своих выгод, или в силу необходимости. Сами афиняне, как ионяне, пошли на сиракусян, дорян, по собственному побуждению. Участие в походе их приняли, как колонисты, говорящие на том же наречии и имеющие одинаковые с афинянами учреждения лемнияне, имбряне, эгиняне, занимавшие в то время Эгину, также гестиеяне, населяющие Гестею на Евбее. Остальные участвовали в походе или как подданные афинян, или как независимые в силу заключенного с ними союза, или же как наемники. Из подчиненных и плативших форос были из Евбеи эретрияне, халкидяне, стиряне и каристяне, с островов кеосцы, андрияне, тенияне, из Ионии милетяне, самияне и хиосцы. Из них хиосцы, не платившие фороса как независимые союзники, {VI. 43; VII. 202.} следовали за афинянами со своими кораблями. Большая часть всех этих народов -- ионяне и колонисты Афин, за исключением каристян, по происхождению дриопов, которые, хотя и следовали за афинянами в качестве подданных и по принуждению, все же шли как ионяне против дорян. Кроме этих ионийских народов были из эолийского племени мефимняне, обязанные поставлять корабли, но не платившие фороса, а также обложенные им тенедяне и энияне. Эоляне эти воевали по принуждению против беотян, родоначальников своих, сражавшихся вместе с сиракусянами. Из беотян сражались против беотян одни платеяне из ненависти к ним, что и понятно. {Ср.: II. 64. 783; III. 242; IV. 622; V. 321.} Жители Родоса и Кифер были те и другие дорянами, но киферяне, лакедемонские колонисты, сражались на стороне афинян, против лакедемонян под командою Гилиппа, а родяне, по происхождению аргивяне, вынуждены были воевать против сиракусян, дорян, и против гелеян, своих же колонистов, сражавшихся на стороне сиракусян. Из островитян, живущих около Пелопоннеса, следовали за афинянами кефалленяне и эакинфяне; {VII. 312.} хотя они и были автономны, но по своему островному положению не были свободны в своем решении, так как владычествовали на море афиняне. Керкиряне, бывшие не только дорянами, но и бесспорно коринфянами, действовали против коринфян, которые вывели их в колонию, и против сиракусян, с которыми находились в кровном родстве, выставляя в качестве благовидного предлога то, что они принуждены к участию в войне, но еще более желая участвовать в ней добровольно из вражды к коринфянам. {Ср.: I. 25.} Мессеняне, именуемые теперь мессенянами в Навпакте, привлечены были к войне из Навпакта и Пилоса, находившегося тогда во власти афинян. {IV. 411; V. 354. 56.} Кроме того, мегарские изгнанники в небольшом числе сражались вследствие несчастной случайности против селинунтян, также мегарян. Остальные участвовали в походе 9 скорее по доброй воле: аргивяне, доряне, следовали за афинянами, ионянами, не столько в силу союза, сколько из вражды к лакедемонянам и из личных выгод, на какие каждый из них рассчитывал в данный момент; мантинеяне и другие аркадяне, имевшие всегда обыкновение воевать по найму со всяким, кого указывали им, и тогда из корысти главным образом считали своими врагами тех аркадян, которые прибыли в Сицилию вместе с коринфянами. {VII. 194. 583.} Критяне и этоляне также согласились идти за жалованье. Критяне оказались в таком положении, что они, основатели Гелы вместе с родянами, пошли добровольно за плату не со своими колонистами, но против них. Немногие акарнаны также помогали афинянам как из корысти, так еще больше из дружбы к Демосфену и из расположения к афинянам, с которыми они были в союзе. {II. 94.} Все эти народы живут по сю сторону Ионийского залива. Что и касается италийцев, то вследствие тогдашних междоусобиц, обстоятельствами вынуждены были присоединиться к афинянам фурияне и метапонтяне, из сицилийцев наксияне и катаняне, из варваров те эгестяне, {VI. 123.} которые призвали сюда афинян, а также большинство сикулов. Из народов, живущих не в Сицилии, к афинянам присоединились часть этрусков {Ср.: VI. 1032; VII. 532.} вследствие распрей с сиракусянами и по найму япиги. Вот сколько народов находилось в этой войне на стороне афинян. Сиракусянам помогали соседи их камариняне и живущие за ними гелеяне, а также селинунтяне, обитающие за Акрагантом, который оставался в бездействии. {VII. 332.} Эти народы занимают часть Сицилии, обращенную к Ливии; из той же части, которая прилегает к Тирренскому морю, участвовали в войне единственные эллинские обитатели ее, гимеряне: они одни из этой части Сицилии пришли на помощь сиракусянам. Вот эллинские народы Сицилии, помогавшие сиракусянам; все они доряне и независимые. Из варваров помогали сиракусянам только те сикулы, которые не перешли на сторону афинян. Из эллинов, живущих вне Сицилии, -- лакедемоняне, давшие сиракусянам военачальника спартиата, а кроме него только неодамодов и илотов, {VII. 193-4.} коринфяне, одни только явившиеся и с морским, и с сухопутным войском, {VI. 104.} также левкадяне и ампракиоты в силу родства, из Аркадии наемники, посланные коринфянами; вынуждены были идти в поход сикионяне, а из 4 народов, живущих вне Пелопоннеса, беотяне. По сравнению с этими пришлыми войсками сами сицилийцы, населявшие обширные государства, выставили войско всех видов вооружения. Действительно, ими собрано было множество гоплитов, кораблей, конницы и очень много всякого рода иного войска. Можно сказать, что по сравнению со всеми прочими сицилийцами сами сиракусяне доставили еще больше благодаря обширности своего государства и вследствие того, что они были в величайшей опасности. Таковы были вспомогательные войска, собранные обеими сторонами. {VII. 193. 253. 437.} В то время на каждой из них все войска были уже налицо, и позже ни одна из них не получала никакого приращения.
Вследствие одержанной победы в морском сражении сиракусяне с полным правом решили, что прекрасною военною задачею явилось бы для них взять в плен всю столь многочисленную армию афинян и не дать ей спастись ни тем, ни другим способом, т. е. ни морем, ни сухим путем. Поэтому сиракусяне тотчас занялись закрытием большой гавани, имеющей устье стадий в восемь. {Около 1 версты 170 саженей.} Для этого они поставили поперек гавани триеры, грузовые суда и лодки, утвердив их на месте с помощью якорей, принимали и все другие меры на тот случай, если бы афиняне отважились дать новую морскую битву. Вообще замыслы сиракусян во всех отношениях были грандиозны. Видя, что гавань запирается, и получив сведения об остальных планах неприятеля, афиняне находили нужным устроить совещание. Стратеги и таксиархи сошлись вместе. Ввиду затруднительности настоящего положения вообще, а также потому, что они не имели уже в настоящий момент съестных припасов (дело в том, что, собираясь к отплытию, они послали вестника в Катану с приказанием не подвозить больше припасов {Ср.: VII. 503-4.} и не надеялись без морской победы иметь их в будущем), стратеги и таксиархи решили на совете покинуть укрепления в глубине материка, отрезать стеною вблизи кораблей возможно меньшее пространство для помещения провианта и больных и для охраны его поставить гарнизон, а остальное сухопутное войско посадить на все имеющиеся корабли, как вполне пригодные, так и менее способные к службе, и дать решительную морскую битву. В случае победы они решили перейти в Катану, в противном случае сжечь корабли и в боевом порядке отступить по суше в том направлении, где скорее всего они могли найти какой-либо дружественный пункт, варварский или эллинский, и занять его. Как решили стратеги и таксиархи, так афиняне и сделали: тайком спустились они с материковых укреплений и посадили команду на все корабли, причем заставили всходить на них каждого, кого признавали не слишком старым и вообще годным к службе. Таким образом всего было вооружено около ста десяти кораблей. {Ср.: IV. 43; VII. 421.} На них посажено было множество стрелков и метателей дротиков из акарнанов и прочих чужеземцев; заготовлено было все другое, что дозволяли трудные обстоятельства и чего требовал задуманный план.
5 Когда приготовления большею частью были окончены, Никий, видя уныние своих воинов вследствие непривычного для них жестокого поражения на море {VII. 52. 53.} и желание их из-за скудости припасов возможно скорее попытать счастья в сражении, созвал всех, прежде всего ободрил их и произнес следующую речь.
"Воины афинян и прочих союзников! Всем нам вообще и каждому в отдельности в одинаковой степени, как и врагам, предстоит борьба за жизнь и отечество. В самом деле, если мы останемся теперь победителями на море, то иным из нас удастся еще увидеть родной город, где бы он ни находился. Не следует падать духом и быть в таком же настроении, какое испытывают неопытнейшие люди, которые в страхе, потерпев поражение в первых боях, постоянно затем пребывают в ожидании подобных же бед. Напротив, все присутствующие здесь афиняне, уже испытанные во многих войнах, и все те союзники, какие воевали всегда с нами, вспомните, как неожиданны бывают случайности в войне, и, надеясь на то, что счастье может быть и на нашей стороне, готовьтесь к отмщению, достойному той массы войска, какую вы видите пред собою. Что касается мер, какие, по нашему разумению, полезны для нас при тесноте гавани ввиду предстоящей давки кораблей и вследствие тех приспособлений неприятельских палуб, от которых мы терпели прежде, {VII. 366. 405.} то, вместе с кормчими мы все это, по мере возможности, обсудили и заранее подготовили. Действительно, мы посадим на корабли множество стрелков и метателей дротиков, и та толпа людей, которая была бы не нужна нам в битве на открытом море, потому что она перегружала бы корабли и тем вредила бы искусному их движению, будет полезна для нас в этой битве, которая, по необходимости, будет абордажною. Нами изобретены все нужные приспособления на кораблях, в том числе и приспособления против толстых брусьев неприятельских судов, наиболее вредивших нам, {VII. 345. 363.} именно железные абордажные крюки: они не дадут напавшему кораблю отступить назад, если только наши воины окажут при этом свою помощь. Тем самым мы будем вынуждены сражаться на своих кораблях как на суше, причем для нас выгодно и самим не отступать, и неприятеля не пускать назад, особенно ввиду того, что берег находится в неприятельских руках, за исключением лишь полосы, занятой нашим сухопутным войском. Памятуя это, вы должны, по мере сил, держаться до конца и не давать неприятелю оттеснить вас к берегу; напротив, как только сцепится корабль с кораблем, вы считайте своим долгом не отпускать его до тех пор, пока не опрокинете гоплитов с неприятельской палубы. С этим внушением я обращаюсь как к гребцам, так еще больше к гоплитам, поскольку задача эта лежит преимущественно на воинах, сражающихся с палубы. Теперь у нас есть еще большая возможность одержать победу при помощи сухопутных сил. Что касается гребцов, то я убеждаю и вместе с тем прошу их не слишком поддаваться страху вследствие наших неудач, так как палубы наши приспособлены теперь лучше прежнего и кораблей у нас больше. До сих пор вы признавались "афинянами", хотя и не были ими; благодаря знанию нашего языка и усвоению наших нравов вы возбуждали к себе удивление в Элладе, выгодами же нашего владычества пользовались не менее нашего, потому что, внушая страх нашим подданным, вы не подвергались от них обидам. Подумайте, как важно сохранить за собою столь приятное положение! Таким образом вы одни, свободно разделяющие с нами наше владычество, считайте теперь своею обязанностью не предавать его. С презрением взирая на коринфян, которых вы многократно побеждали, и на сицилийцев, из которых никто не дерзнул противостоять нам, пока морские силы наши были в цветущем состоянии, отразите их и докажите, что даже при слабости и неудаче искусство ваше более могуче, чем сила врагов в соединении с сопровождающим их счастьем. Вам же, афиняне, еще раз напоминаю о том, что в ваших доках не осталось других таких кораблей, как эти, что за вами нет юного поколения гоплитов. Если нам не удастся победить теперь, здешние враги немедленно пойдут на Элладу, а афиняне, оставшиеся дома, не в состоянии будут отразить тамошних и пришлых врагов. И последствием будет то, что вы немедленно попадете в руки сиракусян, против которых, вы сами знаете, с какими планами вы шли, тамошние же афиняне окажутся во власти лакедемонян. Таким образом, если когда-нибудь, то именно в данный момент, мужайтесь: в одном этом сражении вы ратуете и за здешних, и за тамошних афинян. Каждый в отдельности и все в совокупности имейте в виду, что те из вас, которые будут теперь на кораблях, представляют собою и сухопутные, и морские силы афинян, что на них покоится остальное государство и великое имя Афин, что для каждого из вас, кто отличается искусством или мужеством, не может представиться другого случая, когда он мог бы проявить их в борьбе за это достояние, принося пользу самому себе и спасение для целого государства".
Тотчас после этого краткого увещания Никий приказал садиться на корабли. Гилипп и сиракусяне могли понять, что афиняне собираются дать морскую битву, да они видели и самые приготовления к ней; кроме того, они заранее были извещены о том, что на корабли наложены железные абордажные крюки. Против всех приспособлений неприятеля, не исключая и этого, сиракусяне со своей стороны приняли свои меры. Корабельные носы и значительную часть корабля за ними они обложили кожею, чтобы закинутый крюк скользил по кораблю и не мог ничего захватить. Когда все было готово, стратеги и Гилипп обратились к сиракусянам со следующим увещанием.
"Что раньше мы совершили славные подвиги и что нам предстоит борьба за славное дело, об этом, как мне кажется, знает большинство из вас, сиракусяне и союзники: иначе вы не приняли бы столь ревностного участия в борьбе. Если же кто не уразумел этого, как должно, мы объясним ему это. Афиняне пришли в эту страну прежде всего для порабощения Сицилии, а потом в случае успеха и Пелопоннеса, и остальной Эллады. Из прежних и нынешних эллинов они достигли уже величайшего могущества; им-то вы первые противостали на море, там, где они все захватили. Уже в двух морских битвах вы одержали над ними победу, победите их, по всей вероятности, и теперь. Ведь когда люди встретят препятствие в том, в чем они претендуют на первенство, тогда они остаются уверенными в себе тем слабее, чем выше было их мнение о себе сначала, и, неожиданно обманутые в гордых мечтаниях, они обнаруживают такой упадок духа, который не оправдывается даже действительным положением их сил. По всей вероятности, это случилось теперь и с афинянами. С другой стороны, присущие нам свойства, благодаря которым мы и прежде, при всей еще неопытности нашей, смело пошли на борьбу, теперь укрепились, и так как, вследствие победы над могущественнейшим врагом, к ним прибавилось еще убеждение в превосходстве нашем вообще, то надежды каждого из нас удвоились. В большинстве же случаев величайшая надежда внушает и величайшее рвение к предприятиям. Все приспособления, какими враги со своей стороны стремятся подражать нам, знакомы нам по обычному для нас способу сражения, и мы не окажемся неподготовленными к каждому из таких приспособлений, взятому в отдельности. Напротив, если у врагов наших, вопреки обыкновению, на палубах будет множество гоплитов, если на корабли их взойдут в большом числе метатели дротиков, акарнаны и другие, так сказать, земные твари, которые в сидячем положении не сумеют метать стрелы, то разве смогут они уберечь свои корабли от опасности и разве непривычными движениями сами не произведут в своих рядах общего расстройства? Перевес в числе кораблей не принесет врагам пользы, хотя кое-кого из вас и пугает то обстоятельство, что мы будем сражаться с флотом сильнее нашего. Но дело-то в том, что на небольшом пространстве многочисленным кораблям их тем труднее будет производить желательные маневры, а мы с нашими приспособлениями тем легче будем вредить им. Наконец узнайте то, что достовернейшим образом известно нам на основании точных сведений: угнетаемые неудачами и удручаемые нынешним трудным положением, афиняне доведены до отчаяния и, рассчитывая не столько на свои силы, сколько на слепое счастье, пошли на последний риск, насколько это возможно для них: или пробиться силою и уйти морем, или же, если это не удастся, совершить отступление по суше, так как сравнительно с настоящим их положение не может быть уже хуже. Итак, кинемся яростно на злейших наших врагов, которые находятся в таком замешательстве и которых предает нам сама судьба! Проникнемся при этом убеждением, что в полном согласии с законными установлениями поступает тот, кто желает покарать обидчика, кто считает своим долгом утолить жажду мести, что отразить врага -- чувство, которое врождено нам и которое доставит нам, как говорится, величайшее наслаждение. Всем вам известно, что афиняне -- наши ненавистнейшие враги, что они явились сюда для порабощения нашей земли. В случае успеха они уготовали бы мужскому населению печальнейшую участь, детей и женщин подвергли бы самым непристойным оскорблениям, а на целое государство наложили бы позорнейшее имя. Ввиду этого возбраняется всякая снисходительность; безнаказанное возвращение их домой мы не должны считать удачею для себя: ведь то же самое они сделали бы и в случае победы. Напротив, борьба становится почетною, если желания наши, как и следует ожидать, исполнятся, если афиняне будут наказаны, если укрепится та свобода, которой и раньше наслаждалась вся Сицилия. Редчайший случай, что мы встречаемся с такою опасностью, когда неудача сопровождается малейшими потерями, а успех сулит величайшие выгоды".
С такого рода увещанием обратились к своим воинам стратеги сиракусян и Гилипп. Они приказали им садиться на корабли тотчас, как увидели, что афиняне делают то же. Никий был сильно смущен всем происходящим: он видел, какая предстоит опасность, как уже близка она, потому что афиняне почти готовились выйти в открытое море. Как обыкновенно бывает в столь решительных битвах, Никий думал, что все еще у них не готово, что еще недостаточно им сказано, а потому он снова стал обращаться поименно к каждому триерарху в отдельности, называя его и по отчеству, и его собственным именем, и названием его филы. Никий увещевал каждого не забывать его собственных заслуг, не омрачать исконных доблестей, которыми блистали его предки, напоминал о родине, которая наслаждается величайшею свободою, где каждому дана неограниченная возможность жить по своей воле. {Ср.: II. 372.} Напоминал он и многое другое, о чем говорят люди в столь решительный момент, не заботясь о том, что иному могли показаться устаревшими такие речи, при всех случаях одинаковые: говорил о женах и детях, об отеческих богах -- под влиянием наступающей паники люди громко взывают ко всему этому, считая это полезным. Никий полагал, что в своем обращении к воинам он сказал не все, что было бы достаточно, но лишь самое необходимое. Затем он возвратился от корабельной стоянки и повел сухопутное войско к морю. Он растянул боевую линию возможно больше, чтобы тем сильнее ободрить воинов, находящихся на кораблях. В то же время Демосфен, Менандр и Евфидем (они взошли на корабли в звании афинских стратегов) снялись со своей стоянки и поплыли прямо к запору гавани {VII. 593.} и к проходу, оставшемуся свободным, желая пробиться из гавани силою. Сиракусяне и союзники выступили вперед почти с таким же числом кораблей, как и прежде; {VII. 52.} часть их они поставили на страже у выхода и расположили кругом остальной гавани, чтобы производить нападение на афинян разом со всех сторон. В то же время на помощь им шло сухопутное войско к тем местам, куда могли приставать неприятельские корабли. Во флоте сиракусян начальниками были Сикан и Агафарх, причем каждый из них командовал особым крылом; центр занимали Пифен и коринфские вожди. Приблизившись к запору, прочие афиняне при первом натиске стали было одолевать выстроившиеся там корабли и пытались прорвать заграждавшие их цепи. Но вслед за тем сиракусяне и союзники ударили на них со всех сторон, и битва завязалась не только у запора, но и в гавани. Битва была жестокая, непохожая на предыдущие. С обеих сторон велико было рвение гребцов перейти в наступление каждый раз, когда получалось ими соответствующее приказание; велико было обоюдное искусство кормчих и соревнование между ними, а корабельные воины при нападении корабля на корабль старались в борьбе с палубы {VII. 631.}, не отставать в ловкости от гребцов и кормчих. Каждый на своем посту усердствовал, чтобы показать себя первым. При столкновении на небольшом пространстве множества кораблей (очень многие из них сражались на очень небольшом пространстве, а общее число их с обеих сторон немного не доходило до двухсот {Всего было 186 кораблей: 110 афинских (604) и 76 сиракусских (521).},) заранее предусмотренные набеги делались редко, так как нельзя было ни отступить, ни прорвать неприятельскую линию; чаще бывали столкновения случайные, когда один корабль наталкивался на другой, убегая от неприятеля или нападая на третий корабль. Все время, пока корабль приближался, находившиеся на палубе воины метали в него многочисленными дротиками, стрелами и камнями; когда же корабли схватывались, его экипаж вступал в рукопашную, и каждый пытался взойти на неприятельский корабль. Вследствие тесноты на многих пунктах случалось так, что в одно и то же время на одной стороне воины нападали, а на другой сами подвергались нападению, что два корабля, а иногда и больше, по необходимости, вцеплялись в один, и кормчие вынуждены были одних избегать, на других нападать, и это происходило со всех сторон одновременно, а не в каждом отдельном случае. Сильный шум от множества сталкивающихся кораблей наводил панику на сражающихся и не давал возможности слышать команду келевстов. {II. 843.} С обеих сторон раздавались многократные воззвания, крики келевстов, что требовалось как их специальностью, так и личным их усердием в данный момент. Афинянам келевсты громко приказывали силою добывать себе выход из гавани и как некогда, так и теперь, приложить все старание к тому, чтобы благополучно возвратиться на родину; сиракусянам и союзникам келевсты кричали, сколь почетно не дать убежать афинянам, насколько каждый из них победою возвеличит свою родину. Кроме того, стратеги обеих враждующих сторон, если где-либо замечали, что на корабле без достаточной причины гребут назад, обращались по имени к триерарху, причем афиняне спрашивали, не потому ли они отступают, что считают для себя более дружественною землю злейших врагов, чем море, приобретенное ими столь тяжкими трудами, а сиракусяне задавали вопрос своим, неужели они убегают от афинян, которые бегут сами и, как им хорошо известно, стремятся каким бы то ни было образом спастись бегством. Пока на море шла нерешительная битва, оба сухопутных войска, глядевших с берега, испытывали тяжелую душевную борьбу и волнение; туземное войско жаждало уже более решительной победы, а пришлое боялось, как бы положение его не стало еще труднее настоящего. Так как афиняне возлагали все свои надежды на флот, то страх их за грядущее был ни с чем несравним. Вследствие же неровностей берега они не могли все одинаково видеть морской битвы. Дело в том, что смотреть на нее можно было в незначительном отдалении, и афиняне не все одновременно обращали свои взоры в одну точку, так что одни, видя, как победа в каком-нибудь пункте склонялась на их сторону, ободрялись и взывали к богам с мольбою не лишать их спасения; другие, увидев частичное поражение своих, изливались в громких жалобах, и вид происходящего обезнадеживал их больше, чем самих участников битвы; наконец, третьи видели, что в каком-нибудь месте битва идет с переменным счастьем, и так как нерешительность боя длилась все время, то, объятые страхом, они переживали мучительнейшее состояние, причем душевное настроение их выражалось в соответствующей жестикуляции; действительно, с минуты на минуту они ждали или гибели, или спасения. Поэтому в войске афинян, пока перевес в борьбе был то на одной, то на другой стороне, сливалось все вместе: и жалобы, и крики, голоса и победителей, и побеждаемых, словом, все разнообразные возгласы, какие под влиянием грозной опасности исторгаются у многочисленного войска. Почти то же самое творилось и в афинском флоте, пока после продолжительного боя сиракусяне и их союзники, сделав решительный натиск, не опрокинули афинян; с громкими криками, поощряя друг друга, они преследовали афинян до берега. Тогда все, что осталось от морского войска, что не было еще захвачено в плен на море, устремилось по разным направлениям на берег и искало спасения в лагере. Войско сухопутное, охваченное уже не разнородными чувствами, но ввиду происходящего одним общим порывом отчаяния, все вопило и рыдало. Одни спешили на помощь к кораблям, другие -- на защиту уцелевшей части укреплений, {VII. 602.} третьи, большинство, помышляло только о себе, куда бы спастись. Такой паники, как в этот момент, никогда еще не бывало. Афиняне испытывали приблизительно то же, что они заставили испытывать при Пилосе неприятеля; {IV. 14 сл., 26 сл.} там, после того как были истреблены корабли, лакедемонянам угрожала гибель переправившихся на остров граждан; здесь афинянам не оставалось никакой надежды спастись на суше, разве только помогла бы какая-нибудь неожиданная случайность.
После жестокой битвы и больших потерь с обеих сторон кораблями и людьми одержавшие победу сиракусяне и союзники собрали корабельные обломки и убитых и, вернувшись к городу, водрузили трофей. Афиняне под тяжестью обрушившихся на них бед вовсе не помышляли о том, чтобы просить у неприятеля своих убитых и обломки кораблей; они думали только о том, как бы немедленно ночью отступить. Демосфен обратился к Никию с предложением посадить команду на уцелевшие корабли и с зарею сделать новую попытку пробиться из гавани; он говорил, что у них осталось годных к службе кораблей больше, чем у неприятеля. И в самом деле, у афинян оставалось около шестидесяти кораблей, а у противника меньше пятидесяти. Никий разделял мнение Демосфена; но, когда он и Демосфен желали вооружить корабли, гребцы отказывались садиться на них, будучи напуганы поражением и уже не рассчитывая на победу. Тогда все согласились на том, чтобы отступить по суше. Сиракусянин Гермократ, догадавшись о плане афинян и находя опасным, если столь значительное войско во время отступления по суше утвердится в каком-нибудь пункте Сицилии и пожелает снова вести войну против них, отправился к облеченным властью лицам с заявлением о том, что не следует допускать отступления афинян ночью -- об отступлении говорил он по собственной догадке, -- что, напротив, необходимо немедленно выйти всем сиракусянам и их союзникам, заградить пути и прежде всего занять стражею узкие проходы. Власти и сами думали то же, что и Гермократ, и находили нужным сделать это, но полагали, что воины нелегко согласятся исполнить приказание, потому что как раз в это время они наслаждаются отдыхом после большого сражения, да к тому же был праздник (в этот день совершалось у сиракусян жертвоприношение Гераклу). Действительно, большинство воинов, преисполненные радостью по случаю победы, предавались в праздничный день попойке, и потому власти ожидали, что при данных обстоятельствах легче заставить их повиноваться чему угодно, только не тому, чтобы взяться за оружие и выступить в поход. По этим соображениям предложение Гермократа тогда представлялось должностным лицам неосуществимым. Гермократ не стал убеждать их. Он прибегнул к следующей хитрости: опасаясь, как бы афиняне в течение ночи не успели спокойно совершить самые трудные переходы, он, когда начало смеркаться, послал к афинскому лагерю несколько человек своих товарищей в сопровождении конных воинов. Те приблизились к лагерю настолько, чтобы можно было расслышать их, под видом афинских друзей вызвали кое-кого из афинян (у Никия были передатчики вестей о сиракусских делах) и велели сказать Никию, чтобы он не уводил войска ночью, так как сиракусяне охраняют дороги стражею, но чтобы он приготовился на досуге и отступил днем. Сказав это, сиракусяне ушли назад, а афиняне полученные сведения передали стратегам. Последние же, не предполагая обмана, остались, сообразуясь с полученными известиями, на ночь на месте. Таким образом, не выступив тотчас, стратеги решили переждать и следующий день, чтобы дать воинам время уложиться по мере возможности с наибольшим удобством и отправиться в путь, захватив с собою лишь самое необходимое, что они могли унести на себе, а все прочее оставить на месте. Сиракусяне и Гилипп выступили вперед с сухопутным войском и заградили те пути в стране, по которым должны были проходить афиняне, заняли стражею переходы через ручьи и реки и выстраивались в боевой порядок повсюду, где они находили это нужным с целью встретить афинское войско и задержать его. Другие сиракусяне, подойдя на кораблях, оттащили от берега афинские корабли. Небольшое число их было сожжено самими афинянами согласно принятому ранее решению, {VII. 602.} а остальные спокойно, без малейшего противодействия, сиракусяне взяли на буксир в том виде, как они выброшены были в разных местах, и доставили в город.
Затем, уже на третий день после морской битвы, когда Никий и Демосфен решили, что приготовились достаточно, началось выступление войска из лагеря. Положение афинян было ужасно не тем только, что они отступали, потеряв все корабли, что вместо великих надежд сами они и государство их находились в опасности, но и тем еще, что покидаемый лагерь представлял для каждого скорбное, волновавшее душу зрелище. В самом деле, трупы не были погребены, и каждый, видевший в числе лежавших кого-либо из родственников, скорбел и приходил в ужас. Покидаемые живые люди, раненые и больные, возбуждали еще большую жалость в оставшихся живыми, чем умершие, и были несчастнее павших в бою. Мольбами и жалобами они ставили уходящих в затруднительное положение, упрашивая взять их с собою. При виде кого-нибудь из друзей или родственников они громко звали их по имени, цеплялись за уходящих уже товарищей по палатке и следовали за ними, пока могли; когда же физические силы покидали их, они с громкими проклятиями и воплями оставались на месте. Таким образом, рыдало все войско, и, будучи преисполнено отчаяния, оно уходило с трудом, хотя и снималось с вражеской земли, где потерпело уже беды, превосходящие всякие слезы. Но в темном будущем оно боялось встретить еще новые. Вместе с тем велико было у афинян уныние и угрызение совести, потому что они напоминали собою убегающее тайком население города, взятого осадою, притом города значительного: в бредущей толпе было не менее сорока тысяч человек. Каждый из воинов нес на себе необходимые пожитки, сколько мог, даже гоплиты и конные воины, вопреки обыкновению, сами несли, кроме вооружения, съестные припасы частью за недостатком слуг, частью из недоверия к ним, так как большинство их еще раньше или задолго до того перебежало к неприятелю. Однако этих съестных припасов было недостаточно, потому что в лагере не было уже хлеба. Хотя равномерное участие многих лиц в одних и тех же бедствиях обыкновенно приносит некоторое облегчение, все же при настоящих обстоятельствах общее чувство позора не было от этого легче, особенно при мысли о том, какой унизительный конец постиг блестящие приготовления и гордые замыслы, бывшие в начале. И в самом деле, по сравнению со всем этим, случившееся представляло для эллинского войска величайший контраст. Явившись в Сицилию для порабощения других, оно уходило в страхе, как бы самому не подвергнуться той же участи; со счастливыми пожеланиями и планами выступало оно в поход, а назад уходило с противоположными возгласами: афиняне возвращались теперь не мореходами, а пехотинцами, и возлагали надежды свои не столько на флот, сколько натоплитов. Однако все это казалось афинянам терпимым сравнительно с тою грозною опасностью, какая еще висела над их головами. Никий видел упадок духа в войске и большую перемену в его настроении. Обходя ряды, он старался ободрять и утешать воинов, насколько это казалось возможным при данных обстоятельствах. Переходя от одной группы к другой, он говорил громче обыкновенного как из усердия, так и из желания, чтобы голос его слышался возможно дальше и действовал на войско.
"Афиняне и союзники! Не должно терять надежды даже в нынешнем нашем положении: иные вышли невредимыми и из более трудных обстоятельств, чем наши. Не укоряйте себя через меру ни за неудачи, ни за теперешнее незаслуженное нами бедствие. Я не сильнее любого из вас (сами видите, как извела меня болезнь); не был я несчастнее других в частной и в общественной жизни, а теперь подвергаюсь той же опасности, как и самый низший из воинов. Между тем в своей жизни я всегда исполнял то, что положено по отношению к богам, и в отношении к людям совершал много справедливого и безупречного. Вследствие этого я все-таки с бодрой надеждой гляжу на будущее; вас же страшат неудачи больше, чем подобает. К тому же близок, вероятно, конец нашим неудачам: мера счастия неприятелей исполнилась, и если походом своим мы возбудили зависть в каком-либо божестве, то за это понесли уже достаточную кару. Ведь и другие люди предпринимали военные походы, и за деяния, свойственные человеку, понесли сносное наказание. Нам также теперь следует надеяться на милость божества, потому что теперь мы достойны не столько зависти, сколько жалости. Взгляните на самих себя: вы идете стройными рядами в полном вооружении и в огромном количестве. А потому не страшитесь чересчур и сообразите, что сами по себе, где бы вы ни утвердились, вы тотчас составите государство, и всякому другому государству в Сицилии нелегко было бы выдержать ваше нападение или вытеснить вас откуда-либо с места поселения. Позаботьтесь же сами о том, чтобы совершить поход в безопасности и в строгом порядке. Каждый из вас обязан проникнуться убеждением, что та местность, где он вынужден будет вступить в битву, станет для него, в случае победы, и родиной, и оплотом. С одинаковою быстротою должны мы продвигаться вперед и днем, и ночью, потому что съестные припасы наши скудны, и лишь тогда вы считайте себя в безопасности, когда мы займем какую-либо дружественную местность сикулов: последние из страха перед сиракусянами остаются еще верны нам. К ним посланы вперед гонцы с приказанием выйти нам навстречу и доставить съестные припасы. Вообще, воины, знайте, что вам необходимо показать себя доблестными мужами, так как вблизи нет такого пункта, где, несмотря на утомление ваше, вы могли бы считать себя достигшими спасения. Если же теперь вы ускользнете от неприятеля, то все получите возможность узреть снова то, к чему вы стремитесь, а вы, афиняне, восстановите великую мощь государства, хотя теперь и пошатнувшуюся. Ведь государство -- это люди, а не стены и не корабли без людей".
С такого рода увещанием Никий обходил войско и, если где замечал, что воины идут врассыпную и в беспорядке, собирал их и выстраивал. То же самое делал и говорил Демосфен своему отряду. Войско совершало поход, выстроившись в два карэ, причем впереди во главе шел отряд Никия, а за ним со своим отрядом следовал Демосфен. Носильщики багажа и огромная вооруженная толпа находились в середине гоплитов. У переправы через реку Анап афиняне встретили сиракусян и союзников, выстроенных в боевом порядке, опрокинули их и, завладев проходом, двинулись дальше. Но сиракусяне теснили их своей конницей, а легковооруженные воины метали в них дротики. В этот день афиняне прошли стадий сорок {Около 7 верст.} и остановились на ночлег у какого-то холма. Рано на следующий день они продолжали путь, прошли вперед стадий двадцать, затем спустились на ровную местность и там расположились лагерем. Место это было населенное, и афиняне желали запастись из жилищ какими-нибудь съестными припасами и взять оттуда воды с собою, так как в той местности, куда они направлялись, на протяжении многих стадий воды было мало. Между тем сиракусяне прошли впереди афинян и стали отрезывать им укреплениями дальнейший путь. Здесь находился сильный холм, по обеим сторонам которого была лощина с крутыми краями; назывался холм Акрейская скала. На следующий день афиняне двинулись вперед, а конница и метатели дротиков сиракусян и союзников, бывшие в огромном числе, стали задерживать их движение с обеих сторон, метали дротики и гарцевали подле них на лошадях. Афиняне долго сражались, наконец, отступили обратно к той же стоянке. Теперь они не имели уже столько припасов, как прежде, потому что неприятельская конница больше не позволяла им отходить от места стоянки. Поднявшись рано утром, афиняне снова продолжали путь и сделали усилие достигнуть укрепленного холма. Там они увидели перед собою выстроившуюся над укреплением многими шеренгами пехоту: место было узкое. Афиняне ударили на неприятеля и старались штурмом овладеть укреплением, но, будучи обстреливаемы множеством воинов с крутого склона холма (сверху легче было попадать в неприятеля), не могли взять укрепления, отступили и расположились на отдых. В это время грянул гром и пошел дождь, что обыкновенно бывает в летнюю пору к осени. Афиняне вследствие этого приуныли еще больше, полагая, что и это все совершается на погибель их. В то время как они отдыхали, Гилипп и сиракусяне отрядили часть войска, чтобы отрезать их с тыла новым укреплением в том направлении, по которому они прошли ранее; афиняне со своей стороны выслали несколько человек своих и помешали работе. После этого афиняне отступили еще дальше к равнине и там остановились на ночлег. На следующий день они продолжали путь, а сиракусяне окружили их и нападали со всех сторон, причем многих ранили. Каждый раз, когда афиняне переходили в наступление, сиракусяне подавались назад, а когда афиняне отступали, сиракусяне напирали на них, нападая преимущественно на задние ряды, чтобы, опрокинув небольшую часть войска, навести страх на все остальное. Таким образом, афиняне долго сопротивлялись, потом прошли еще стадий пять-шесть {Около версты.} вперед и на равнине расположились на отдых. Сиракусяне также оставили их и возвратились в свой лагерь.
Так как положение войска было бедственное и из-за недостатка во всякого рода съестных припасах, и ввиду того, что после многократных нападений неприятеля было большое число тяжело раненных, то Никий и Демосфен в течение ночи решили зажечь возможно больше огней и увести войско к морю, только не той дорогой, какой они думали идти сначала, а противоположной, где сиракусяне не ждали их. Весь этот путь вел войско не на Катану, а по другой части Сицилии, к Камарине, Геле и другим находящимся здесь эллинским и варварским городам. Итак, зажегши многочисленные огни, афиняне выступили ночью. Среди них распространилось смятение, как и обыкновенно страх и испуг овладевают всяким войском, особенно очень большим, да еще когда оно проходит ночью по неприятельской стране, причем враги отстоят недалеко. Отряд под предводительством Никия держался вместе и ушел далеко вперед, отряд же Демосфена составлявший половину и даже больше всего войска, разбрелся и шел в меньшем порядке. Однако на заре они достигли берега вместе и, вступив на так называемую Элорскую дорогу, {VI. 663. 704.} продолжали путь с тем, чтобы, достигнув реки Какипариса, подниматься вдоль реки в глубь материка; они надеялись, что повстречаются здесь с сикулами, к которым раньше посланы были гонцы. {VII. 776.} Прибыв к реке, афиняне и там нашли сиракусский гарнизон, занятый сооружением укреплений и палисада для преграждения пути. Разбив гарнизон, они переправились через реку и двинулись дальше к другой реке, Эринею; так советовали им проводники. Тем временем сиракусяне и союзники с наступлением дня узнали об уходе афинян, и большинство их стало обвинять Гилиппа в том, что он намеренно дал возможность уйти афинянам. Тотчас сиракусяне пустились в погоню, и так как нетрудно было заметить, в каком направлении ушел неприятель, то сиракусяне в обеденную пору настигли его. Как только они приблизились к отряду Демосфена, шедшему позади, медленнее и в беспорядке, так как он был перепуган прошлой ночью, они тотчас ударили на него и вступили в битву; сиракусскай конница тем легче окружила воинов Демосфена, что они отдалились от остального войска, и согнала их в одно место. Войско Никия было впереди стадий на пятьдесят. {Около 1 1/4 мили.} Он ускорял поход в том убеждении, что при данных обстоятельствах можно спасти себя не добровольными задержками для сражений, но возможно быстрым отступлением, давая битву постольку, поскольку окажется в том нужда. Демосфен, запоздавший при отступлении, первый подвергался нападению неприятелей и потому испытывал большие и более постоянные трудности, чем Никий. Равным образом и теперь Демосфен, узнав, что сиракусяне преследуют его, не столько подвигался вперед, сколько выстраивал своих воинов для боя; и пока он медлил, сиракусяне окружили его, что повергло его самого и следовавших за ним афинян в большое смятение. Запертые в узком месте, кругом охваченном невысокою стеною с выходами по обеим сторонам и засаженном немногими оливковыми деревьями, афиняне были обстреливаемы со всех сторон. Сиракусяне не без основания предпочитали подобный способ нападения битве с неприятелем вблизи, потому что подвергаться опасности против людей, отчаявшихся в своем спасении, было бы выгоднее не для них, а скорее для афинян. К тому же при столь явном превосходстве над неприятелем сиракусяне щадили себя, не желая преждевременно терять кого-либо из своих, рассчитывая при своем способе нападения довести афинян до изнеможения и забрать их в плен. Целый день обстреливая афинян и их союзников со всех сторон, сиракусяне стали замечать, что враги уже страдают от полученных ран и разных других бед, а потому Гилипп, сиракусяне и их союзники предложили через глашатая прежде всего островитянам, чтобы всякий, желающий получить свободу, переходил к ним. И отряды нескольких городов, немногих правда, перешли к сиракусянам. Затем позже и со всем остальным отрядом Демосфена состоялось соглашение на том условии, что воины выдадут свое вооружение, но никто из них не будет умерщвлен ни казнью, ни в оковах, ни через лишение необходимейших средств к жизни. Таким образом сдались все шесть тысяч человек; все деньги, какие были у них, капитулировавшие вручили сиракусянам, бросив их на опрокинутые щиты, причем наполнили ими четыре щита. Пленные тотчас препровождены были в город. В тот же день Никий со своим отрядом достиг реки Эринея, переправился через нее и расположился лагерем на одной возвышенности.
На следующий день сиракусяне настигли Никия и, сообщив, что отряд Демосфена сдался, предлагали и ему сделать то же. Не доверяя этим речам, Никий, по условию с неприятелем, отправил всадника для проверки известия. Тот удалился и, по возвращении, также сообщил о сдаче Демосфена. Тогда Никий через глашатая заявил Гилиппу и сиракусянам, что он от имени афинян готов заключить мир с ними, причем расходы сиракусян на эту войну будут покрыты, но ставит, однако, условие, чтобы войско его было отпущено; до тех же пор пока деньги не будут уплачены, он даст им заложников из афинян, по одному за каждый талант. Но сиракусяне и Гилипп отвергли эти условия, перешли в наступление, окружили и этих афинян со всех сторон и обстреливали их до вечера. Войско Никия терпело также от недостатка в хлебе и других необходимых припасах. Тем не менее, дождавшись ночного затишья, афиняне собрались в путь. Но лишь только взялись они за оружие, сиракусяне заметили это и запели пеан. Афиняне увидели, что сборы их в путь открыты и отложили оружие, за исключением человек трехсот, которые пробились через неприятельскую стражу и в течение ночи шли, где могли. Когда настал день, Никий повел войско вперед. Сиракусяне и союзники теснили афинян по-прежнему, со всех сторон метая в них стрелы и дротики. Одолеваемые нападающею со всех сторон многочисленной конницей и остальным войском, афиняне спешили к реке Ассинару, думая, что с переходом через реку положение их облегчится; к тому же они страдали от усталости и жажды. Когда афиняне достигли реки, они кинулись в неебез всякого порядка: каждый думал только о том, как бы переправиться первому, напиравшие же сзади неприятели уже затрудняли переправу. Действительно, будучи вынуждены идти густою толпою, афиняне падали один на другого и топтали своих же; одни натыкались на копья и военные принадлежности и тут же погибали, другие запутывались в последних и уносились течением. Кроме того, сиракусяне выстроились вдоль противоположного отвесного берега реки и обстреливали неприятеля сверху, в то время как большинство афинян с жадностью пили воду и скучились в глубоком русле реки. Пелопоннесцы спустились к берегу и убивали преимущественно тех, что были в реке. Тотчас вода была испорчена: она смешались с грязью и кровью; несмотря на это ее пили, и большинство боролось за нее. Наконец, когда в реке нагромоздилось уже много трупов, когда войско было истреблено частью у самой реки, частью, если кому удавалось бежать, конницей, Никий сдался Гилиппу, которому он доверял больше, чем сиракусянам. Гилиппу и лакедемонянам Никий предоставлял поступить с ним как угодно, только бы положить конец избиению остального войска. С этого момента Гилипп велел брать неприятеля в плен. Все воины, за исключением тех, которых укрыли сиракусяне (таких было много), уведены были в плен, а за тремястами воинов, {VII. 835.} пробившихся ночью через стражу, сиракусяне послали погоню и захватили их. Впрочем, число воинов, собранных вместе в качестве военнопленных, было невелико. Напротив, много было уведенных тайком; вся Сицилия была наполнена ими, так как их взяли не по уговору, как Демосфеновых воинов. {VII. 82.} Значительная часть войска пала также в битве, потому что последнее сражение было самое кровопролитное, так же, как и прочие битвы в Сицилийской войне. Немало убито было и в других многократных стычках во время пути. Все-таки большое число воинов спаслось бегством, одни теперь же, другие, попавшие в рабство, бежали впоследствии. Местом убежища их была Катана.
Сиракусяне и союзники собрались вместе и возвратились в город, взяв с собою возможно больше пленников и добычу. Всех остальных афинян и союзников, какие были захвачены, сиракусяне спустили в каменоломни, надежнейшее, по их мнению, место заключения. Никия и Демосфена, несмотря на возражения Гилиппа, сиракусяне умертвили. В придачу к другим своим славным подвигам Гилипп желал доставить лакедемонянам и вождей неприятельской армии. Случилось так, что один из них, Демосфен, был ненавистнейшим врагом для лакедемонян за то дело, какое он учинил на острове и под Пилосом, {IV. 26-40.} другой по тому же поводу пользовался величайшим с их стороны расположением. Действительно, Никий употребил все старание к тому, чтобы убедить афинян заключить мир с лакедемонянами и отпустить взятых на острове пленных. {V. 16 сл.} Поэтому-то и лакедемоняне были расположены к Никию, последний же главным образом по той же причине с доверием отдался в руки Гилиппа. Однако, как рассказывали, некоторые сиракусяне, находившиеся с Никием в тайных сношениях, опасались, как бы он во время пытки не показал на них и тем не нарушил их теперешней удачи; другие, в особенности коринфяне, боялись, что Никий благодаря своему богатству может, подкупив кого-нибудь, бежать и создать для них новые опасности, а потому убедили союзников казнить его. По этой или приблизительно по этой причине Никий и был умерщвлен, из эллинов моего времени менее всех заслуживавший столь несчастной кончины, потому что во всем своем поведении он следовал установленным принципам благородства. С пленными, содержавшимися в каменоломнях, сиракусяне в первое время обращались жестоко. Заключенные в огромном числе в глубоко высеченном небольшом помещении, они страдали сначала от солнечного жара и сверх того удручающей духоты, так как помещение не имело кровли. Сменявшие жар осенние холодные ночи вызывали вследствие перемены погоды разрушительные болезни. За недостатком места заключенные совершали все отправления тут же; сверх того, один на другом кучею лежали трупы людей, умиравших от ран, от перемены погоды и т. п., а потому зловоние стояло нестерпимое; страдали они также от голода и жажды. В течение восьми месяцев каждому из них выдавалось по одной котиле воды и по две котилы муки. Вообще все беды, какие только можно испытать в подобном заключении, не миновали их. Так все вместе прожили заключенные семьдесят дней; потом сиракусяне продали всех, кроме афинян и участвовавших в походе сицилийцев и италийцев. Всего взято было в плен не менее семи тысяч человек, хотя с точностью нельзя определить числа их. Это было важнейшее военное событие не только за время этой войны, но, как мне кажется, во всей эллинской истории, насколько мы знаем ее по рассказам, событие самое славное для победителей и самое плачевное для побежденных. Действительно, афиняне были совершенно разбиты повсюду и везде испытали тяжкие бедствия. Погибло, как говорится, все: сухопутное войско и флот, ничего не осталось, что бы не погибло; из огромного войска возвратились домой лишь немногие. Таковы были события в Сицилии.