Когда весть об этом пришла в Афины, афиняне долгое время не верили тому, будто все так окончательно и погибло, хотя о том с достоверностью передавали именитые воины, спасшиеся бегством из самого сражения. {VII. 854.} Узнав потом истину, афиняне ожесточились против тех, которые своими речами поощряли их к походу, как будто не они сами подавали голоса в его пользу, сердились на истолкователей оракулов, гадателей, вообще на всех тех, кто в то время именем божества внушал им надежду на завоевание Сицилии. Все и везде огорчало их. Страх и сильнейшая паника овладели ими по поводу случившегося. Действительно, как отдельные лица понесли тяжелые потери, так и все государство удручено было гибелью множества гоплитов, конницы и молодого поколения, заместить которое другим у них не было возможности. В то же время афиняне видели, что у них нет достаточного количества кораблей в доках, нет денег в государственной казне, нет гребцов для флота; при таком положении они стали отчаиваться в своем спасении и думали, что неприятель из Сицилии немедленно пойдет на них с флотом на Пирей, особенно после столь блестящей победы, что враги их в самой Элладе, располагая теперь во всех отношениях вдвое большими военными силами, будут теснить их с ожесточением с суши и с моря, что союзники отложатся и примкнут к врагам. Тем не менее афиняне находили, что, насколько позволяютобстоятельства, уступать не следует, но необходимо на какие бы то ни было средства снарядить флот, добыв лесу и денег, обеспечить себе верность союзников, преимущественно Евбеи, благоразумно сократить государственные расходы и создать какую-либо магистратуру, которая была бы представлена старейшими гражданами и предназначалась для предварительного обсуждения текущих дел согласно нуждам. Афиняне, объятые в данный момент сильным страхом, готовы были, как обыкновенно поступает демос, ввести всюду строгий порядок. И решения свои они стали приводить в исполнение. Летняя кампания приходила к концу.
В следующую зимнюю кампанию все эллины ввиду тяжкого злополучия афинян в Сицилии, тотчас заволновались. Те из них, которые до сих пор не примыкали ни к одной из воюющих сторон, полагали, что не следует дольше воздерживаться от участия в войне, хотя бы никто и не приглашал их, что, напротив, нужно добровольно идти на афинян. Каждое из нейтральных государств полагало, что афиняне в случае удачи их в Сицилии напали бы и на него, а также, что дальнейшая война будет кратковременна, а принимать в ней участие почетно. С другой стороны, союзники лакедемонян стремились больше, чем прежде, поскорее избавиться от тяжелых лишений. Больше же всего подданные афинян готовы были к отпадению от них. При этом они не принимали в расчет своих сил: в оценке создавшегося положения они руководились страстью и не допускали мысли, чтобы афиняне были в состоянии продержаться даже в течение следующей летней кампании.
Все это поднимало дух в лакедемонском государстве, в особенности потому, что в силу необходимости сицилийские союзники завели флот, и в самом начале весны предполагали явиться к лакедемонянам с большими силами. Во всех отношениях лакедемоняне питали большие надежды и намеревались энергично приняться за войну, основательно рассуждая при этом, что в случае благополучного ее исхода они на будущее время избавятся от тех опасностей, какие угрожали им со стороны афинян, если бы к их силам присоединились сицилийские, что, сокрушив афинян, они утвердят уже безопасно свое господство над всей Элладой. Итак, в эту зимнюю кампанию царь лакедемонян Агид немедленно выступил с некоторою частью войска из Декелей, собрал среди союзников деньги на флот и, направившись к Малийскому заливу, {III. 963.} отнял у этеян, давних врагов лакедемонян, большую часть добычи и взыскал с них денежную контрибуцию. Затем Агид заставил фтиотидских ахеян и прочих подчиненных фессалиянам жителей этой страны {Энианов, долопов, магнетов и др.} дать заложников и деньги, невзирая на упреки и возражения фессалиян, и пытался присоединить их к лакедемонскому союзу. Заложники помещены были в Коринфе. Лакедемоняне отдали приказ союзным государствам соорудить сто кораблей, обязались сами и обязали беотян поставить по двадцати пяти кораблей, от фокидян и локров потребовали пятнадцать, пятнадцать же от коринфян, десять от аркадян, пелленян и сикионян, десять от мегарян, трозенян, эпидаврян и гермионян. Заготовляли они и все прочее, чтобы непременно к весне открыть военные действия.
Со своей стороны афиняне заняты были в ту же зимнюю кампанию, согласно принятому решению, сооружением кораблей, для чего собрали лес, укрепили Суний, чтобы корабли их с хлебом могли безопасно ходить кругом мыса. Они покинули то укрепление в Лаконике, которое соорудили на пути в Сицилию, {VII. 262.} и вообще сократили все расходы, какие почему-либо казались им бесполезными. Главным же образом афиняне наблюдали за тем, чтобы союзники не отлагались от них.
В то время, как обе стороны заняты были приготовлениями к войне и действовали так, как будто они только что начинали ее, евбеяне первые в эту зимнюю кампанию отправили посольство к Агиду по делу об отпадении от афинян. Агид принял их предложение и послал в Лакедемон за Алкаменом, сыном Сфенелаида, и Меланфом, чтобы поручить им командование в походе на Евбею. Те явились с неодамодами {V. 341.} в числе человек трехсот, и Агид стал готовиться к переправе их на Евбею. Тем временем явились и лесбосцы, желавшие также отложиться от афинян. При содействии беотян они убедили Агида повременить с Евбеей, и он стал подготовлять восстание лесбосцев; в гармосты он дал им Алкамена, который должен был отплыть на Евбею. Беотяне и Агид обещали прислать лесбосцам по десяти кораблей. Устроил это Агид без ведома и разрешения лакедемонского государства. Дело в том, что все время, пока он был в Декелее со своим войском, он пользовался правом посылать военные отряды, куда желал, собирать войско и взыскивать деньги. Более того, можно сказать, что в течение этого времени союзники находились в зависимости не столько от лакедемонского государства, сколько от Агида: располагая военными силами, он быстро являлся всюду и тем. внушал страх. Так он вошел в переговоры и с лесбосцами. Напротив, хиосцы и эрифреяне, также готовые отложиться от афинян, обратились не к Агиду, но в Лакедемон. Вместе с ними явился посол и от Тиссаферна, который у царя Дария, сына Артаксеркса, был правителем приморской области. Тиссаферн также старался привлечь пелопоннесцев на свою сторону и обещал доставлять содержание войску. Незадолго до этого царь потребовал от него дань, следовавшую за управляемой им области; дань эта оставалась за ним, потому что из-за афинян он не мог взыскать ее с эллинских городов. Тиссаферн рассчитывал, что, ослабив афинян, он легче соберет дань, а вместе с тем приобретает царю союзников в лице лакедемонян и во исполнение царского приказания доставит живым или умертвит Аморга, незаконного сына Писсуфна, поднявшего восстание в Карий. {I. 1154; III. 311; VIII. 283.} Итак, хиосцы и Тиссаферн сообща хлопотали в Лакедемоне об одном и том же деле. Мегарянин Каллигит, сын Лаофонта, и кизикенец Тимагор, сын Афинагора, оба изгнанные из родного города и проживавшие у Фарнабаза, сына Фарнака, около того же времени прибыли, по поручению Фарнабаза, в Лакедемон, чтобы исходатайствовать посылку кораблей в Геллеспонт. При этом Фарнабаз старался о том же, что и Тиссаферн, именно, чтобы в пределах своего управления, если будет можно, поднять города против афинян и тем облегчить взимание дани, а также, чтобы собственными усилиями приобрести царю союз с лакедемонянами. Но так как оба они, Фарнабаз и Тиссаферн, действовали порознь, каждый через своих послов, то в Лакедемоне происходило между последними сильное препирательство, причем одни старались убедить лакедемонян послать прежде корабли и войско в Ионию и на Хиос, другие -- в Геллеспонт. Лакедемоняне гораздо охотнее приняли предложение хиосцев и Тиссаферна. Объясняется это тем, что в пользу их действовал и Алкивиад, который искони находился в тесных дружественных отношениях с эфором Эндием, {V. 443.} вследствие чего члены Алкивиадова дома на основании уз гостеприимства и получили лаконское имя, а отец Эндия носил имя Алкивиада. Однако лакедемоняне сначала отправили на Хиос в качестве соглядатая периека Фриниса, чтобы удостовериться в том, действительно ли у хиосцев так много кораблей, как они утверждали, и соответствуют ли их силы ходячей молве. Когда соглядатай по возвращении подтвердил слухи, лакедемоняне немедленно заключили союз с хиосцами и эрифреянами и постановили послать от себя сорок кораблей, так как на Хиосе, по словам хиосцев, было не меньше шестидесяти кораблей. На первый раз лакедемоняне собирались отправить им десять кораблей и Меланхрида, который был у них навархом. Но потом, вследствие приключившегося землетрясения, они послали вместо Меланхрида Халкидея и стали готовить в Лаконике к отправке пять кораблей вместо десяти. Зимняя кампания кончалась, а с нею приходил к концу и девятнадцатый год войны, историю которой написал Фукидид.
В самом начале весны следующей летней кампании (412 г.) хиосцы торопились отправить корабли из страха, как бы образ действий их не стал известен афинянам: все посольства приходили тайком от афинян. Лакедемоняне отправили в Коринф трех спартиатов добиться того, чтобы коринфяне возможно скорее перетащили свои корабли через перешеек на другую сторону моря, обращенную к Афинам, {Т. е. из Коринфского залива в Саронический, к Кенхреям.} а затем все шли к Хиосу, как те, которых Агид снаряжал для Лесбоса, так и все прочие. Общее число находившихся там {Т. е. в Коринфской гавани Лехее.} союзнических кораблей доходило до тридцати девяти. Каллигит и Тимагор, представители Фарнабаза, {VIII. 61.} не принимали участия в походе к Хиосу, не дали для снаряжения флота и денег, тех двадцати пяти талантов, {Около 37 000 руб.} с которыми они прибыли, но предполагали сами совершить другой поход впоследствии. Агид, когда увидел, что лакедемоняне отправляются прежде всего к Хиосу, ничего не возражал. Союзники собрались в Коринфе и на совещании постановили идти прежде всего на Хиос под начальством Халкидея, который снаряжал в Лаконике пять кораблей, {VIII. 65.} потом на Лесбос под начальством Алкамена, который назначал в поход и Агид, {VIII. 52.} наконец, прибыть в Геллеспонт, куда начальником назначен был Клеарх, сын Рамфия. Через перешеек они решили перетащить половину флота и тотчас отплыть, чтобы спускаемые теперь с якоря корабли привлекали к себе внимание афинян не больше, чем те, которые предстояло перетаскивать потом. Действительно, на этом пути поход совершался открыто, так как пелопоннесцы с презрением относились к бессилию афинян, у которых не оказывалось уже вовсе значительного флота. Так было решено, и тотчас они перетащили двадцать один корабль. Хотя прочие союзники и торопились с отплытием, коринфяне не имели охоты присоединяться к ним раньше окончания Истмийского празднества, приходившегося на то время. Анид готов был, коль скоро коринфяне не желают нарушать истмийский мир, совершить поход на собственный страх. Так как коринфяне на это не соглашались и происходило замедление, то афиняне стали все больше и больше понимать замыслы хиосцев и отправили к ним, предъявив свои обвинения, одного из стратегов, Аристократа. Хиосцы отвергли обвинения. Тогда Аристократ потребовал в виде залога от них прислать в союзный флот корабли; хиосцы послали семь кораблей. Причиною этой отправки кораблей было то, что большинство хиосцев не знало о переговорах. Лица же, принадлежащие к олигархической партии, хотя и знали это, не желали преждевременно вооружать против себя народную массу, пока не будут приняты некоторые меры безопасности; к тому же они не рассчитывали уже более на прибытие пелопоннесцев, так как те медлили.
Тем временем происходило Истмийское празднество. Афиняне, оповещенные об этом, отправили на праздник феорию, {Т. е. торжественное посольство.} и там поведение хиосцев стало для них еще более ясным. По возвращении посольства домой афиняне тотчас занялись изысканием мер, чтобы корабли из Кенхрей не могли отплыть тайком. {VIII. 83.} Между тем пелопоннесцы после праздника собирались выйти в открытое море к Хиосу с двадцатью одним кораблем под командою Алкамена. Афиняне подошли к ним сначала с таким же числом кораблей и старались завлечь их в открытое море. Но так как пелопоннесцы не следовали дальше и повернули к берегу, то афиняне также возвратились домой. Ввиду того что в числе афинских кораблей были и семь хиосских, {VIII. 92.} которые не возбуждали у них доверия, то впоследствии они снарядили еще до тридцати семи кораблей, и в то время, как пелопоннесцы шли вдоль берега, погнались за ними до Пирея, что в коринфской земле. Это -- покинутая гавань, крайний пункт подле эпидаврской границы. Один корабль еще в открытом море пелопоннесцы потеряли, остальные собрали и стали на якоре. Потом афинский флот напал на них с моря, и в то же время афиняне сошли на берег; когда произошел сильный шум и беспорядок, афиняне повредили большую часть неприятельских кораблей подле суши, убили начальника Алкамена, но и сами потеряли несколько человек. Прекратив битву, афиняне распорядились разместить достаточное число своих кораблей на якоре против неприятельских, а с прочими стали на якоре подле какого-то островка; так как он лежал недалеко оттуда, то афиняне расположились там лагерем, а в Афины послали за подкреплением. Дело в том, что на следующий день явились к пелопоннесцам для охраны их кораблей коринфяне, а немного спустя и прочие соседи. Пелопоннесцы видели, как трудно охранять корабли в пустынной местности, и сначала думали было сжечь корабли, но потом решили вытащить их на сушу и, расположившись подле них, охранять их сухопутными силами, пока не представится удобного случая спастись бегством. Узнав об этом, и Агид послал им спартиата Фермона. Лакедемонянам сначала дано было знать, что корабли вышли от перешейка в море (на этот случай эфорами приказано было Алкамену прислать к ним всадника), и они хотели было тогда же отправить от себя пять кораблей под командою Халкидея и с ним вместе Алкивиада. Однако во время сборов к отплытию получено было известие о бегстве кораблей, находившихся в Пирее. Эта неудача при самом начале Ионийской войны повергла лакедемонян в уныние; они решили не посылать больше кораблей из Лаконики и даже отозвать те немногие, которые вышли раньше. Узнав об этом, Алкивиад снова стал убеждать Эндия и прочих эфоров не медлить с отправкою кораблей, говоря, что они успеют прийти раньше, чем хиосцы узнают о несчастии с кораблями, и что сам он, пристав к Ионии, легко склонит тамошние государства к восстанию, разъясняя им слабость афинян и энергию лакедемонян, причем ему они поверят в этом больше, чем всякому иному. Самому Эндию частным образом Алкивиад говорил, как будет хорошо, если Иония восстанет через его, Эндия, посредство, и если лакедемоняне приобретут союз с царем, причем дело это достанется не на долю Агида: с Агидом Алкивиад был в ссоре. Так он убедил Эндия и прочих эфоров и выступил в море с двадцатью пятью кораблями под командою лакедемонянина Халкидея. Путь они совершали со всею поспешностью.
К этому же времени должны были вернуться из Сицилии и те шестнадцать кораблей, которые с Гилиппом помогали докончить войну. {VI. 1041; VII. 71.} У Левкады они были перехвачены и повреждены двадцатью семью аттическими кораблями, которыми командовал Гиппокл, сын Мениппа, стерегший шедшие из Сицилии корабли. Однако все они, за исключением одного, спаслись от афинян бегством и укрылись в Коринфе.
Халкидей и Алкивиад во время плавания захватывали все корабли, какие встречали, из страха быть открытыми, и пристали прежде всего к Корику, что на материке. Тут они отпустили пленных, вошли в сношение с некоторыми из хиосцев, участников заговора, и так как последние советовали им плыть к городу без предварительного уведомления, то они прибыли неожиданно для хиосцев. Народ был удивлен и перепуган. Но олигархи заранее приняли меры к тому, чтобы собрался совет. Когда Халкидей и Алкивиад произнесли речи о том, что приближается множество других кораблей и при этом ничего не упомянули о блокаде кораблей в Пирее, {VIII. 103.} хиосцы подняли восстание против афинян, а вслед за ними и эрифреяне. Затем с тремя кораблями Алкивиад и Халкидей подошли к Клазоменам и здесь также подняли восстание. Клазоменцы тотчас переправились на материк и занялись укреплением Полихны, чтобы в случае, нужды было куда отступать с острова, на котором они живут. Все восставшие заняты были возведением укреплений и приготовлениями к войне. Из Хиоса в Афины быстро пришла весть об этом. Поняв, что им угрожает большая и несомненная опасность, что после восстания важнейшего государства {Хиоса.} и прочие союзники не пожелают оставаться в покое, афиняне постановили тронуть ту тысячу талантов, {Около 1 456 000 руб.} которую они старались сохранить неприкосновенною за все время войны. Теперь, под впечатлением первого страха, афиняне тотчас отменили наказание, наложенное было на. каждого, внесшего предложение или допустившего голосование по этому предмету, {Ср.: II. 241.} и решили тронуть эту сумму и вооружить значительное число кораблей. Те восемь кораблей из числа поставленных для блокады у Пирея, которые отделились от сторожевой эскадры, пустились в погоню за кораблями Халкидея и, не настигнув их, возвратились домой; командовал ими Стромбихид, сын Диотима. Афиняне решили послать тотчас эти восемь кораблей, а немного спустя должны были отправиться под начальством Фрасикла другие двенадцать кораблей, сняв также блокаду. Хиосские семь кораблей, принимавшие участие в блокаде у Пирея, были отозваны, причем находившимся на них рабам, была дарована свобода, свободнорожденные же были закованы в цепи. Вместо всех этих возвратившихся кораблей афиняне поспешно вооружили другие и отправили их для блокады Пелопоннеса, предполагая снарядить еще другие тридцать. Велика была энергия афинян, и во всех отношениях серьезны были приготовления их к походу на Хиос.
Тем временем Стромбихид с восемью кораблями прибыл к Самосу, присоединил к своей эскадре один самосский корабль, подошел к Теосу и требовал, чтобы жители его оставались в покое. От Хиоса к Теосу прибыл с двадцатью тремя кораблями и Халкидей; в то же время явилось сухопутное войско клазоменян и эрифреян. Заранее получив об этом сведения, Стромбихид отплыл раньше, вышел в открытое море и, очутившись там, бежал по направлению к Самосу, когда увидел, что от Хиоса идет много кораблей. Неприятель пустился за ним в погоню. Сначала жители Теоса не принимали в свой город сухопутного войска, но потом, когда афиняне бежали, пропустили его. Некоторое время это войско воздерживалось от нападения в ожидании, пока Халкидей возвратится из погони. Но так как он замешкался, то войско само принялось разрушать укрепление, возведенное афинянами с той стороны Теоса, которая обращена к материку. Помогали войску и прибывшие в небольшом числе варвары под начальством Стага, подчиненного Тиссаферну правителя. Прогнав Стромбихида до Самоса, Халкидей и Алкивиад дали тяжелое вооружение морякам с пелопоннесских кораблей и оставили их на Хиосе. Вместо них, укомплектовав эти и двадцать других кораблей людьми с Хиоса, они направились к Милету с целью поднять там восстание. Алкивиад, состоявший в приятельских отношениях с главарями милетян, желал предупредить пелопоннесские корабли и привлечь милетян на свою сторону и вместе с тем для хиосцев, себя самого, Халкидея и Эндия, который послал его добиться, согласно обещанию, счастливого успеха, именно, что ему лишь с помощью хиосцев и Халкидея удалось отторгнуть от афинян очень многие города" Большую часть пути совершив незамеченными и пристав немного раньше Стромбихида и Фрасикла, который как раз в это время явился из Афин {У Самоса.} и вместе с Стромбихидом неотступно преследовал неприятеля, они достигли того, что Милет отложился. Так как милетяне не пустили в город афинян, приплывших на девятнадцати кораблях вслед за Алкивиадом и Халкидеем, то афиняне бросили якорь у близлежащего острова Лады. Лишь только милетяне отложились, лакедемоняне заключили с персидским царем при посредстве Тиссаферна и Халкидея первый {Ср.: VIII. 37. 58.} договор о союзе следующего содержания.
"На следующих условиях заключили союз лакедемоняне и их союзники с царем и Тиссаферном. Вся страна и все города, какими владеет царь и владели предки царя, пусть принадлежат царю; и сколько денег или чего-нибудь другого из этих городов ни поступало афинянам, царь и лакедемоняне с их союзниками обязуются общими силами препятствовать тому, чтобы афиняне получали эти деньги или что бы то ни было иное. Войну против афинян обязуются вести сообща царь и лакедемоняне с их союзниками. Кончать войну против афинян пусть будет дозволено только по обоюдному решению царя и лакедемонян с их союзниками. Если кто отложится от царя, пусть будет он врагом лакедемонян с их союзниками; если кто отложится от лакедемонян с их союзниками, то равным образом пусть будет он врагом царя".
Таков был этот союз. Тотчас после этого хиосцы вооружили десять новых кораблей и направились в Аней, {Ср.: III. 192.} желая узнать о положении дел в Милете и в то же время поднять восстание в городах. Когда от Халкидея пришел им приказ возвратиться, потому что на суше ожидается Аморг с войском, хиосцы пошли к святыне Зевса. Тотчас заметили они на пути шестнадцать кораблей, с которыми вслед за Фрасиклом {VIII. 151.}, вышел из Афин Диомедонт. При виде их хиосцы с одним кораблем бежали к Эфесу, а с прочими направились к Теосу. Афиняне захватили четыре корабля без команды, так как люди успели сойти на сушу. Остальные корабли укрылись в Теос. Афиняне пошли по направлению к Самосу, а хиосцы, вышедшие с остальными кораблями в открытое море, при содействии сухопутного войска, {VIII. 161, 3.} подняли восстание в Лебеде и затем в Герах. После этого разошлись по домам, как сухопутное войско, так и корабли.
Около того же времени двадцать пелопоннесских кораблей, загнанные раньше в Пирей и запертые там таким же числом кораблей афинских, {VIII. 103. 111.} внезапно прорвались из блокады и в победоносном морском сражении захватили четыре афинских корабля; затем, вернувшись в Кенхреи, они стали готовиться к новому походу на Хиос и Ионию. К ним прибыл из Лакедемона наварх Астиох, командованию которого подлежали теперь все морские силы.
По возвращении сухопутного войска из Теоса прибыл с войском и сам Тиссаферн, велел срыть до основания все, что уцелело от укреплений на Теосе, и удалился обратно. Немного спустя по уходе Тиссаферна прибыл Диомедонт с десятью афинскими кораблями и заключил договор с теосцами, по которому они и ему {Как Халкидею: VIII. 163.} давали пропуск в город. Потом вдоль берега он пошел с кораблями к Герам, но не взял города приступом и возвратился.
Около этого времени и на Самосе произошло восстание демократии 21 против знати при участии афинян, которые находились в гавани с тремя кораблями. Самосские демократы умертвили около двухсот человек, все из числа знатных граждан, четыреста человек приговорили к изгнанию, а землю и дома их конфисковали в свою пользу. Так как теперь афиняне, признав самосцев надежными союзниками, постановили даровать им автономию, то самосский народ с этого времени сам управлял государством, причем не дал геоморам никаких прав, ни даже эпигами, так что никому из самосского народа не дозволялось ни брать себе в жены дочерей геоморов, ни отдавать своих дочерей им в замужество.
После этого в ту же летнюю кампанию хиосцы с такою же энергиею, как и в начале, {Ср.: VIII. 19.} при участии пелопоннесцев, пытались поднимать восстания в городах, желая вместе с тем приобрести себе на случай опасности как можно больше союзников. Так, с тринадцатью кораблями пелопоннесцы и хиосцы пошли на Лесбос, согласно определению лакедемонян идти на Лесбос после Хиоса, а отсюда к Геллеспонту. {VIII. 82.} Одновременно с этим находившееся тут сухопутное войско пелопоннесцев и местных союзников {VIII. 161. 171. 194.} направилось вдоль берега к Клазоменам и Киме; сухопутным войском командовал спартиат Евал, а кораблями периек Диниад. На своем пути флот прежде всего поднял Мефимну, где и было оставлено четыре корабля; после этого прочие корабли подняли восстание в Митилене. Наварх лакедемонский Астиох, как и предполагал, {VIII. 201.} вышел с четырьмя кораблями из Кенхрей и прибыл к Хиосу. На третий день по его прибытии двадцать пять аттических кораблей под командою Леонта и Диомедонта подошли к Лесбосу: Леонт позже вышел из Афин на помощь товарищу с десятью кораблями. В тот же день к вечеру вышел в море и Астиох. Взяв с собою один хиосский корабль, он направился к Лесбосу, чтобы, по мере возможности, оказать там помощь. Прибыл он сначала в Пирру, а оттуда на другой день в Эрес; здесь он получил известие, что Митилена взята афинянами с первого приступа. Действительно, афиняне на полном ходу неожиданно вошли в гавань, завладели хиосскими кораблями и, выйдя на берег, разбили в битве выстроившийся против них отряд и овладели городом. Астиох получил это известие от эресян и с хиосских кораблей, прибывших с Евбулом из Мефимны, где они были оставлены. {VIII. 222.} Тотчас после взятия Митилены они бежали. У Евбула было три корабля (один захватили афиняне). Теперь Астиох не пошел уже на Митилену, но поднял восстание в Эресе и снабдил жителей его тяжелым вооружением; гоплитов со своих собственных кораблей он отправил сухим путем к Антиссе {III. 181.} и Мефимне, дав им в начальники Этеоника, а сам со своими и тремя хиосскими кораблями крейсировал вдоль берега в надежде, что при виде их мефимняне воспрянут духом и будут оставаться в положении восставших. Но так как на Лесбосе Астиох во всем встречал препятствия, то он посадил свое войско на корабли и отплыл к Хиосу. Точно так же разошлось по городам и то сухопутное войско с кораблей, которое должно было идти к Геллеспонту. После этого к Хиосу прибыло шесть союзнических пелопоннесских кораблей, что были в Кенхрее. Между тем афиняне восстановили на Лесбосе прежний порядок; оттуда они отправились морем, к Клазоменам, взяли клазоменское укрепление, сооруженное на материке, Полихну, {VIII. 143.} а жителей ее переселили обратно в город на острове, за исключением виновников восстания, которые бежали в Дафнунт. {Местоположение неизвестно.} Так Клазомены снова присоединились к афинянам.
В ту же летнюю кампанию афиняне, с двадцатью кораблями стоявшие перед Милетом и бросившие якорь у Лады, {VIII. 173.} высадились на сушу подле Панорма, в Милетской области, убили лакедемонского начальника Халкидея, который явился сюда на помощь с небольшим отрядом, на третий день после этого вновь приплыли сюда и водрузили трофей. Милетяне, однако, опрокинули его под тем предлогом, что трофей составлен был на земле, не принадлежавшей афинянам. Леонт и Диомедонт с афинским флотом из Лесбоса вели войну против Хиоса с кораблей, отправляясь в своих нападениях от Энусских островов, что перед Хиосом, от Сидуссы и Птелея, принадлежавших им укрепленных пунктов в Эрифрейской области, и от Лесбоса. Корабельными воинами были у них гоплиты, значившиеся в списках по принуждению. Высадившись на берег у Кардамилы и Болиска, они разбили в сражении явившихся против них хиосцев, многих перебили и разрушили тамошние поселения. Вторую победу они одержали при Фанах, третью при Левконии. После этого хиосцы не выходили уже больше против афинян, которые вконец разорили страну, прекрасно возделанную, от Персидских войн и до тогдашнего времени не испытывавшую никаких невзгод. И в самом деле, насколько я знаю, хиосцы одни после лакедемонян сумели соединить благосостояние с умеренностью, и законный порядок у них становился тем крепче, чем больше возрастало государство. Хотя и может показаться, будто в последнем восстании они поступили не совсем осторожно, но и на него они отважились лишь тогда, когда вместе со многими хорошими союзниками решились пойти на риск, увидев, что афиняне после сицилийского несчастия и сами не отрицают, насколько положение их, несомненно, чрезвычайно ухудшилось. Если неожиданные случайности, бывающие в человеческой жизни, и обманули расчеты хиосцев, все же они впали в ошибку вместе со многими другими, которые, подобно им, решили, что афинское государство близко к окончательному падению. И вот в то время, когда хиосцы были заперты с моря, а с суши подвергались разорению, некоторые из них, {Из демократической партии.} попытались склонить город на сторону афинян. Должностные лица узнали об этом, но сами держались спокойно; они вызвали на Эрифр наварха Астиоха с четырьмя находившимися при нем кораблями и соображали, каким образом с возможно большею умеренностью подавить заговор, взять ли заложников, или иным каким-нибудь способом. Этим делом они и были заняты.
В конце той же летней кампании прибыли из Афин к Самосу тысяча гоплитов афинских и полторы тысячи аргивских (пятистам легковооруженных аргивян афиняне дали тяжелое вооружение), кроме того, тысяча союзников с сорока восемью кораблями, в числе которых были и суда для перевозки гоплитов, под начальством Фриниха, Ономакла и Скиронида. Переправившись к Милету, они разбили там лагерь. Против них вышли сами милетяне в числе восьмисот гоплитов, а также прибывшие с Халкидеем пелопоннесцы, {VIII. 171.} состоящий из наемников вспомогательный отряд Тиссаферна, сам Тиссаферн со своей конницей, и вступили в бой с афинянами и союзниками их. Преисполненные презрения к неприятелю, потому что они шли на ионян, и убежденные в том, что те не устоят против них, аргивяне на своем фланге бросились стремительно вперед и наступали в большом беспорядке, вследствие чего и были разбиты милетянами, причем из числа аргивян пало около трехсот воинов. Напротив, афиняне одержали победу прежде всего над пелопоннесцами, потом отбросили варваров и остальное войско. С милетянами они не имели схватки, так как последние после бегства аргивян и при виде поражения остального войска укрылись в городе. Афиняне победоносно подошли к самому Милету и выстроились в боевом порядке. В этой битве случилось так, что с обеих сторон ионяне оказались победителями над дорянами: афиняне разбили стоявших против них пелопоннесцев, а милетяне разбили аргивян. Водрузив трофей, афиняне стали возводить вокруг города укрепления, так как местность эта имеет вид перешейка; они полагали, что с присоединением Милета к ним легко примкнут и остальные местности. Между тем к вечеру афиняне получили весть, что из Сицилии и Пелопоннеса вскоре прибудут пятьдесят пять кораблей. Дело в том, что настоятельнейшим внушениям сиракусянина Гермократа содействовать окончательному ниспровержению афинского могущества от сицилийцев явилось двадцать кораблей сиракусских и два селинунтских, а из Пелопоннеса прибыли те корабли, которые снаряжались там раньше {VIII. 64-5.}, и теперь были уже готовы. Командование над эскадрой получил лакедемонянин Феримен, которому приказано было препроводить обе эскадры к наварху Астиоху. Прежде всего они пристали к острову Элею, что перед Милетом. Узнав здесь, что афиняне стоят у Милета, эскадры сначала направились в Иасский залив с целью получить достоверные сведения о положении дел в Милете. Когда Алкивиад верхом на лошади прибыл в Тихиуссу, что в милетской земле, в той именно части залива, где стали на стоянку корабли, пелопоннесцы узнали от него, как происходила битва (Алкивиад участвовал в ней и сражался на стороне милетян и Тиссаферна). Алкивиад убеждал пелопоннесцев, если они не желают загубить дело Ионии и вообще все предприятие, как можно скорее подать помощь Милету и не допускать его обложения. Пелопоннесцы собирались на рассвете идти на помощь Милету. Между тем афинский стратег Фриних, получив из Лера точные вести о неприятельском флоте, когда сотоварищи его выражали желание остаться на месте и дать морскую битву, заявил, что и сам он не сделает этого и по мере сил своих не дозволит ни им, ни кому-либо другому. Так как нам можно будет, говорил Фриних, дать битву позже, имея точные сведения о количестве неприятельских и своих кораблей, надлежащим образом приготовившись на досуге, то я никогда из позора осрамиться не соглашусь безрассудно рисковать. Для афинян отступление с их флотом не постыдно, когда того требуют обстоятельства; более постыдно для них поражение, от чего бы оно ни последовало. К тому же это значило бы не только навлечь срам на наше государство, но и повергнуть его в величайшую опасность. Если после испытанных несчастий государству вряд ли позволительно наступать на врага не иначе, как с надежными военными силами, или же только в крайней нужде, то нечего и думать о том, чтобы без нужды добровольно кидаться самим на опасность. Фриних рекомендовал поскорее взять на корабли раненых, сухопутное войско и все военные принадлежности, с какими они пришли сюда; напротив, всю добычу, захваченную в неприятельской земле, он советовал оставить, чтобы облегчить корабли, и отплыть к Самосу, собрать там весь флот и уже оттуда в благоприятный момент вести наступление. Как Фриних убеждал, так и поступили. Впрочем, за свою проницательность Фриних снискал себе славу не только теперь и не в одном этом случае, но и впоследствии во всех делах, какие лежали на нем. В силу таких-то обстоятельств афиняне, не довершив победы, в тот же вечер, покинули Милет, а аргивяне, досадуя на неудачу, {VIII. 253.} поспешно отплыли домой от Самоса. Пелопоннесцы на рассвете снялись с якоря у Тихиуссы, вошли в милетскую гавань и там оставались один день. На следующий день они присоединили к своим еще хиосские корабли, которые в самом начале вместе с Халкидеем подверглись преследованию, {VIII. 171.} и желали снова идти в Тихиуссу за корабельными принадлежностями, которые они там оставили. {В ожидании битвы.} Лишь только они пришли, как явился Тиссаферн с сухопутным войском и стал убеждать их идти на Иас, где утвердился враг его Аморг. {VIII. 55. 192.} Атаковав внезапно Иас, они взяли его, так как иасяне ожидали прибытия только аттических кораблей. В битве больше всего отличились сиракусяне. Незаконного сына Писсуфна, Аморга, восставшего против царя, пелопоннесцы взяли в плен и передали Тиссаферну с тем, чтобы он, если желает, согласно полученному приказанию, {VIII. 55.} доставил его царю. Нас они разорили, причем войском взято было очень много денег: местность эта была богата с давних времен. Вспомогательное войско Аморга пелопоннесцы привели к себе и, не причинив ему обид, зачислили в свои ряды, потому что воины эти большею частью были из Пелопоннеса, {Ср.: III. 342.} городок со всеми рабами и теми, которые до того были в рабстве, и теми, которые ранее были свободнорожденными, они передали Тиссаферну, получив от него по уговору за каждого из них по Дариеву статеру, {Около 5 руб.} затем возвратились в Милет. После того как лакедемоняне прислали в начальники на Хиос сына Леонта, Педарита, пелопоннесцы отправили сухим путем до Эрифр вспомогательное войско Аморга под начальством Педарита, а в Милет назначили Филиппа. Летняя кампания подходила к концу.
В следующую зимнюю кампанию Тиссаферн, организовав оборону Иаса, прибыл в Милет и, согласно данному в Лакедемоне обещанию, {VIII. 55.} уплатил всем служащим на кораблях месячное жалованье, считая по аттической драхме на человека в день; впредь же, пока он не спросит царя, он желал платить по три обола, {Т. е. половину, равную около 13 коп.} а если царь соизволит, то обещал выдавать по целой драхме. На это, однако, не согласился сиракусский стратег Гермократ (что касается Феримена, который не был навархом и прибыл только для того, чтобы передать корабли Астиоху, то по части жалованья он был уступчив). Соглашение состоялось на том, что Тиссаферн вызвался выдавать на пять кораблей лишних, и потому каждый человек получал больше трех оболов: на пятьдесят пять кораблей выдавалось ежемесячно тридцать талантов. {Около 44000 руб.} По тому же расчету уплачивалось жалованье и прочим воинам по мере того, как число кораблей увеличивалось.
В ту же зимнюю кампанию к находившимся на Самосе афинянам прибыло из Афин тридцать пять других кораблей со стратегами Хармином, Стромбихидом и Евктемоном. Тогда же стратеги стянули хиосские {VIII. 242.} и все прочие корабли и хотели бросить между собою жребий, кому из них блокировать Милет с помощью флота, кому отправиться против Хиоса с флотом и сухопутным войском. Так они и сделали. Стромбихид, Ономакс {VIII. 251.} и Евктемон, по жребию, пошли против Хиоса с тридцатью кораблями и с частью тех тысячи гоплитов, которые назначались в Милет, {VIII. 261. 276.} на транспортных судах; прочие стратеги оставались у Самоса с семьюдесятью четырьмя кораблями. Море было в их власти, и они делали набеги на Милет.
В то время на Хиосе Астиох, опасаясь предательства, стал выбирать себе заложников, {VIII. 246.} но приостановил это, услышав, что пришли корабли вместе с Ферименом и что положение союзников улучшилось. {VIII. 27. 29.} С десятью пелопоннесскими и десятью хиосскими кораблями он вышел в море, напал на Птелей, {VIII. 242.} но не взял его, и вдоль берега направился к Клазоменам. Тем из клазоменян, которые держали сторону афинян, он предлагал переселиться в глубь материка, в Дафнунт, {VIII. 236.} а остальным присоединиться к пелопоннесцам. То же советовал им и Тамос, правитель Ионии. Так как клазоменяне отвергли его предложение, то Астиох атаковал город, бывший неукрепленным, но не мог взять его, и сам под сильным ветром отплыл к Фокее и Киме, {Эти города, следовательно, перешли уже на сторону лакедемонян.} прочие же корабли бросили якорь у близлежащих к Клазоменам островов Марафуссы, Пелы и Дримуссы. Здесь, вследствие ветров, они оставались восемь дней, в течение которых разграбили все запасы клазоменян, оставленные там на сохранение; часть запасов они издержали, а часть сложили на корабли и отплыли в Фокею и Киму к Астиоху. В то время как Астиох находился в этих местах, прибыли послы от лесбосцев с предложением, что они снова отложатся от афинян; {VIII. 236.} они склонили Астиоха на свою сторону, но так как коринфяне и прочие союзники, вследствие первой неудачи, не имели охоты поддерживать лесбосцев, то Астиох снялся с якоря и отправился к Хиосу. Захваченные на пути бурей корабли с запозданием прибыли к Хиосу с разных сторон. После этого Педарит, направлявшийся тогда вдоль берега по суше из Милета, {VIII. 285.} прибыв в Эрифры, переправился с войском оттуда на Хиос. У него было еще около пятисот тяжеловооруженных воинов с пяти кораблей, оставленных Халкидеем. Так как некоторые лесбосцы предлагали произвести восстание, то Астиох заявил Педариту и хиосцам, что они должны явиться с кораблями к Лесбосу и поднять там восстание: этим способом они или увеличат число своих союзников, или в случае неудачи причинят вред афинянам. Хиосцы не вняли этому, и Педарит отказался уступить Астиоху хиосский флот. Тогда Астиох присоединил к лаконским кораблям, с которыми пришел, пять кораблей коринфских, шестой мегарский и еще один гермионский и направился к Милету, чтобы вступить в должность наварха; против хиосцев он разразился угрозами и заявил, что, если у них будет нужда, он ни за что не станет помогать им. Астиох пристал к Корику, в Эрифрейской области, и там заночевал. Со своей стороны афиняне, отошедшие от Самоса с войском для нападения на Хиос, {VIII. 302.} бросили якорь по другую сторону разделявшего их холма, так что неприятели не замечали друг друга. К ночи получено было письмо от Педарита о том, что эрифрейские военнопленные, отпущенные афинянами в расчет на измену, возвратились из Самоса в Эрифры; {Ср.: VIII. 142. 161. 253.} тогда Астиох немедленно снова отправился в Эрифры и чуть было не наткнулся на афинян. К нему переправился и Педарит. Допросив лиц, подозреваемых в измене, они нашли, что все эти обещания даны были лишь под предлогом добиться спасения людей из Самоса. Астиох и Педарит оправдали их и удалились, один на Хиос, другой, согласно первоначальному плану, в Милет.
Тем временем и афинское войско, обогнув на кораблях Корик, подле Аргона повстречало три военных хиосских корабля и при виде их пустилось за ними в погоню. Но поднялась сильная буря, и хиосские корабли едва укрылись в гавань. Что касается афинских, то три из них, ушедшие дальше всего вперед, были повреждены и выброшены на берег у Хиоса; команда частью взята в плен, частью перебита; прочие бежали в гавань, что под Мимантом, по имени Финикунт. Оттуда позже они перешли к Лесбосу, стали там на якоре и готовились к возведению укреплений.
В ту же зимнюю кампанию вышел из Пелопоннеса и прибыл в Книду лакедемонянин Гиппократ с десятью фурийскими кораблями, которыми командовал Дорией, сын Диагора, с двумя товарищами, с одним лаконским и одним сиракусским кораблем. Усилиями Тиссаферна Книд в то время уже отложился от Афин. Когда находившиеся в Милете военачальники {Феримен и, может быть, Алкивиад.} узнали о прибытии их, то сделали распоряжение, чтобы одна половина кораблей наблюдала за Книдом, а другие, стоявшие у Триопия, напали на грузовые суда, шедшие из Египта, и захватили их. Триопий -- выступающая в море оконечность Книдской области, со святилищем Аполлона. Афиняне, узнав об этом, выступили от Самоса в море и захватили шесть стороживших у Триопия кораблей; корабельная команда их бежала. После этого афиняне пристали к Книду, напали на город и, так как он не имел стен, едва не овладели им. На следующий день они возобновили приступ, но книдяне успели за ночь лучше оградить себя; кроме того, в город пробились спасшиеся бегством воины с кораблей, что были у Триопия, и афиняне не могли уже вредить им, как прежде. Поэтому они отступили, разорили поля книдян и возвратились к Самосу.
Когда к тому времени прибыл в Милет Астиох для командования флотом, {VIII. 331.} в лагере пелопоннесцев всего еще было в изобилии: жалованье выдавалось в достаточном размере, {VIII. 292.} у солдат было много денег, награбленных в Иасе, {VIII. 283.} милетяне энергично переносили тяготы войны. Однако пелопоннесцы находили недостаточным и не особенно выгодным первоначальный договор, заключенный Халкидеем с Тиссаферном {VIII. 18.} и еще в бытность Феримена в Милете заключили новый, нижеследующий.
"Договор лакедемонян и их союзников с царем Дарием и с сыновьями царя и с Тиссаферном. Быть миру и дружбе на следующих условиях. Лакедемонянам и союзникам лакедемонян не ходить войною или с каким-нибудь злым умыслом на всю ту землю и города, какие принадлежат Дарию, или принадлежали отцу его, или его предкам; лакедемонянам и союзникам лакедемонян не взыскивать дани с этих городов. Царю Дарию и подданным его не ходить войною или с каким-нибудь злым умыслом на лакедемонян и их союзников. Если в чем-либо лакедемоняне и их союзники будут нуждаться в царе или царь будет нуждаться в лакедемонянах и их союзниках, правильным должно почитаться исполнение того, на чем стороны убедят друг друга. Войну против афинян царю и лакедемонянам и их союзникам вести сообща; сообща должны они действовать и при заключении мира. Какое бы войско ни находилось в земле царя по требованию царя, царь должен ему доставлять содержание. Если какой из городов, вступивших в договор с царем, нападет на царскую землю, прочим городам противодействовать этому и помогать царю по мере возможности. И если кто-либо в царской земле или в другой, подвластной царю, нападет на землю лакедемонян или их союзников, царь должен противодействовать этому и помогать по мере возможности".
По заключении договора Феримен передал Астиоху свои корабли, а сам отплыл на небольшом судне в море и исчез. Между тем афиняне уже переправились с войском от Лесбоса на Хиос {VIII. 34.} и, утвердив свое господство на суше и на море, стали укреплять Дельфиний, пункт вообще сильный со стороны суши, а также снабженный гаванями и недалеко отстоящий от города Хиоса. Хиосцы, потерпевшие поражение в первых битвах, {VIII. 243.} да и вообще жившие между собою далеко не в согласии, а, наоборот, относившиеся друг к другу подозрительно после того, как Педарит казнил сына Иона Тидея с соумышленниками за сочувствие к Афинам, остальное же население города силою удерживалось в подчинении олигархам, оставалось в бездействии; вследствие этого ни сами они, ни вспомогательное войско с Педаритом во главе не оказывались достаточно сильными для битвы. Тем не менее они через послов обратились в Милет к Астиоху с требованием подать им помощь, а когда тот не обратил на это внимания, Педарит послал в Лакедемон письмо с жалобою на него. Так сложились дела афинян на Хиосе. Между тем самосские корабли их делали наступления на милетские; но так как последние не выходили против них, то афиняне отступали назад к Самосу и держались спокойно.
В ту же зимнюю кампанию вышли из Пелопоннеса двадцать семь кораблей, снаряженные для Фарнабаза лакедемонянами по настоянию мегарянина Каллигита и кизикенца Тимагора, и в пору зимнего солнцестояния направились к Ионии. В звании начальника отплыл с ними спартиат Антисфен. Вместе с тем лакедемоняне послали в советники {См. к II. 851.} Астиоху одиннадцать спартиатов; в числе их был и Лихас, сын Аркесилая. {V. 222. 504. 763.} Советникам приказано было, по прибытии в Милет, озаботиться вообще возможно лучшим устроением дел; что же касается кораблей, то или эти самые двадцать семь, или с прибавкою новых, или хотя бы в меньшем числе отослать, если они заблагорассудят, к Фарнабазу в Геллеспонт, назначив их начальником сына Рамфия, Клеарха, {VIII. 82.} который отправлялся вместе с ними; наконец, если эти одиннадцать мужей признают нужным отрешить Астиоха от должности наварха и назначить на его место Антисфена. Дело в том, что вследствие письма Педарита {VIII. 384.} лакедемоняне стали относиться к Астиоху подозрительно. Корабли эти, отчалив от Малеи, вышли в открытое море и пристали к Мелосу. Здесь они нашли десять афинских кораблей; три из них, бывшие без команды, были захвачены и сожжены. После этого из опасения, как бы убежавшие от Мелоса афинские корабли не дали знать об экспедиции пелопоннесских кораблей афинянам на Самосе, что действительно и случилось, {VIII. 414.} пелопоннесцы направились к Криту, из осторожности пошли более длинным путем и пристали к Кавну в Азии. {См. к I. 1164.} Здесь они были уже в безопасности и потому дали знать находившемуся в Милете флоту, чтобы в сопровождении его переправиться самим вдоль берега к Милету. Со своей стороны хиосцы и Педарит, невзирая на медлительность Астиоха, отправили к нему около того же времени вестников с требованием оказать им помощь всем его флотом, так как они находятся в осаде, и не относиться безучастно к тому, как важнейший из союзных городов в Ионии оказывается запертым с моря, а с суши подвергается разбойническим нападениям. Дело в том, что у хиосцев было множество рабов, больше, нежели в каком бы то ни было другом государстве, кроме Лакедемона, которые вследствие их многочисленности подвергались за всякую вину слишком жестоким наказаниям. Поэтому, лишь только оказалось, что афиняне при помощи своих укреплений утвердились здесь прочно, большинство рабов тотчас перебежало к ним и благодаря знанию местности причиняло стране величайшие бедствия. Хиосцы указывали, что им необходимо помочь, пока есть еще надежда и возможность воспрепятствовать неоконченному укреплению Дельфиния и пока афиняне заняты сооружением более обширных укреплений у своего лагеря и флота. Хотя после упомянутой выше угрозы {VIII. 331.} Астиох и не имел намерения оказывать помощь, но, когда он увидел, что помогать готовы и союзники, решил идти на помощь хиосцам. Тем временем из Кавна получена была весть о прибытии двадцати семи кораблей и лакедемонских советников. Решив, что для утверждения господства на море все прочее -- дело второстепенное, лишь бы переправить в Милет столь значительное количество кораблей и обезопасить переправу лакедемонянам, явившимся для наблюдения за ним, Астиох немедленно бросил мысль идти к Хиосу и направился в Кавн. На пути он высадился на Косе, называемом Меропидою; так как город не имел стен и пострадал от сильнейшего землетрясения, какое когда-либо бывало на нашей памяти, причем население его бежало в горы, то Астиох разорил город, делал набеги на страну с целью добывания добычи и забирал все, кроме свободнорожденных, которых он отпускал. От Коса Астиох прибыл ночью к Книду, но, подчинившись настояниям книдян, не высадил экипаж на берег, а тотчас пошел против двадцати афинских кораблей, которыми командовал один из самосских стратегов Хармин, {VIII. 301.} стороживший появление тех двадцати семи кораблей, плывших из Пелопоннеса, которые разыскивал и Астиох. {Чтобы с ними соединиться.} Находившиеся на Самосе афиняне получили известие о приближении этих кораблей из Мелоса, {VIII. 393.} а потому Хармин держался на страже у Симы, Халки, Родоса и подле Ликии, зная уже о том, что корабли находятся в Кавне. Астиох немедленно, прежде чем прослышали о нем, пошел против Симы в расчете застигнуть неприятельские корабли где-нибудь в открытом море. Но по причине дождя и сгустившегося тумана корабли его в темноте сбились с дороги, и движение их расстроилось. На рассвете, когда флот Астиоха был разбросан и одно крыло его, левое, было уже видимо для афинян, а остальные корабли блуждали еще подле острова, Хармин и афиняне быстро пустились против неприятеля, но не со всеми двадцатью кораблями, вообразив, что это те самые корабли из Кавна, которые они сторожили. При первом же нападении афиняне затопили три корабля и сильно повредили другие. Перевес в сражении они имели до тех пор, пока сверх ожидания не появилось большинство блуждавших кораблей и афиняне оказались отрезанными со всех сторон. Тогда они обратились в бегство, причем потеряли шесть кораблей, бежав с остальными к острову Тевтлуссе и оттуда к Галикарнассу. После этого пелопоннесцы пристали к Книду и, соединившись с двадцатью семью кораблями, что были у Кавна, вышли в море со всеми силами и, водрузив трофей на Симе, снова стали на якоре в Книде. По получении известия о результате морской битвы афиняне со всеми кораблями отправились от Самоса к Симе, но не напали на стоявший у Книда флот и со своей стороны не подверглись нападению. Забрав на Симе корабельные снасти {VIII. 281.} и сделав нападение на Лоримы, что на материке, они возвратились к Самосу.
На всех пелопоннесских кораблях, находившихся уже у Книда, производились нужные починки, а одиннадцать лакедемонских граждан {VIII. 392.} вели тем временем переговоры с явившимся сюда Тиссаферном относительно выработанных уже условий, именно тех, какие они не одобряли, а также о дальнейшей войне, каким образом вести ее всего лучше и выгоднее для обеих сторон. {Т. е. для Тиссаферна и для лакедемонян.} За ходом дел с наибольшим вниманием наблюдал Лихас. Он заявил, что оба договора, и договор Халкидея, и договор Феримена, {VIII. 18. 37.} формулированы неудачно, что опасно, если царь предъявит и теперь притязания на всю ту землю, какая была раньше в его власти и во власти его предков. И действительно, по смыслу этого пункта, все острова, Фессалия, Локрида, вся Эллада до Беотии должны были бы снова перейти в рабство к царю, и лакедемоняне вместо свободы наложили бы на эллинов персидское господство. Поэтому Лихас предлагал заключить новый, лучший, договор или, по крайней мере, упразднить прежний и объявил, что при таких условиях они вовсе не нуждаются в продовольствии для войска. Раздраженный Тиссаферн в гневе ушел от лакедемонян, не добившись от них толку. Последние намеревались идти к Родосу, куда звали их влиятельнейшие олигархи, и надеялись привлечь на свою сторону остров, весьма важный для них по многочисленности морского и сухопутного войска. К тому же они полагали, что при содействии имеющихся союзников они в состоянии будут одни содержать свой флот, не требуя денег от Тиссаферна. Итак, немедленно, в ту же зимнюю кампанию, пелопоннесцы вышли из Книда и пристали прежде всего к Камиру, на Родосе, с девяносто четырьмя кораблями. Большинство населения было перепугано, так как не знало о сношениях {Олигархов с пелопоннесцами.} и бежало, в особенности потому что город не был укреплен. Тогда лакедемоняне созвали камирян, а также граждан двух других городов, Линда и Иелиса, и убедили родян отложиться от афинян. Родос таким образом присоединился также к пелопоннесцам. Прослышав об этом, афиняне около того же времени вышли с самосским флотом в море, желая предупредить неприятеля. Они показались уже в открытом море, но немного опоздали и потому немедленно отступили к Халке, оттуда к Самосу, а впоследствии вели морскую войну против Родоса из Халки, Коса и Самоса. Пелопоннесцы взыскали с родян тридцать два таланта денег, {Около 44 000 руб.} вытащили корабли на сушу и в течение восьмидесяти дней оставались в бездействии.
В это время и еще раньше, до похода пелопоннесцев на Родос, произошло следующее. После смерти Халкидея и после сражения при Милете {VIII. 24. 25.} Алкивиад возбудил против себя подозрение в пелопоннесцах, и от них из Лакедемона пришло даже письмо к Астиоху с приказанием лишить жизни Алкивиада (он был во враждебных отношениях с Агидом {VIII. 122.} и вообще казался человеком, не заслуживающим доверия). Алкивиад в страхе сначала бежал тайком к Тиссаферну, затем, по мере возможности, стал действовать на него главным образом во вред пелопоннесцам. Став руководителем Тиссаферна во всем, Алкивиад убедил его сократить жалованье пелопоннесцам и выдавать им по три обола вместо аттической драхмы, {Т. е. около 12 коп. вместо 25. Ср.: VIII. 291.} да и то не постоянно. При этом он советовал Тиссаферну сказать пелопоннесцам, что афиняне, с более давнего времени опытные в морском деле, платят своим воинам по три обола, и не столько по недостатку в средствах, сколько для того, чтобы от избытка в деньгах моряки не впадали в излишество, причем одни тратили бы жалованье на то, что разрушает здоровье, и тем ослабляли бы свои силы, а другие покидали бы корабли, не оставив в виде залога неуплаченной им доли жалованья. Алкивиад научил Тиссаферна склонить с помощью подкупа триерархов и стратегов, за исключением сиракусских, согласиться на эти условия. Из сиракусских стратегов один Гермократ противился этому от имени всех союзников. Когда государства начинали просить денег, Алкивиад их выпроваживал и сам, от имени Тиссаферна, обзывал хиосцев бессовестными за то, что они, будучи богатейшими из эллинов, обязанные своим спасением чужой помощи, все-таки требуют, чтобы другие ради их свободы рисковали жизнью и деньгами. Что касается прочих государств, то было бы несправедливо, говорил Алкивиад, если бы они, тратясь на афинян до восстания, теперь отказывались платить Столько же или даже больше на самих себя. Тиссаферн, доказывал Алкивиад, ведя войну на собственные средства, разумеется, теперь расчетлив; если же когда-либо получатся от царя продовольственные деньги, он будет выдавать им жалованье полностью, и государства будут надлежащим образом удовлетворены. Алкивиад советовал Тиссаферну также не очень торопиться с окончанием войны и отказаться от желания предоставить одному государству владычество на суше и на море привлечением ли финикийских кораблей, которые Тиссаферн велел заготовлять, или содержанием на жалованье большого числа эллинов, но рекомендовал допустить разделение владычества между двумя государствами: тогда царь будет иметь возможность поднять одно из них против другого, ему неприязненного. Напротив, говорил Алкивиад, если господство на суше и на море будет в одних руках, царь окажется в затруднении уничтожить господствующее государство и вынужден будет встать, наконец, сам на решительную борьбу с большими издержками и опасностями. Легче с небольшими затратами и личной безопасностью предоставить эллинам истощать самих себя. Кроме того, уверял Алкивиад, для Тиссаферна удобнее делить власть с афинянами: они меньше лакедемонян стремятся к завоеваниям на суше, цели же их и образ действий в войне наиболее полезны для его видов; афиняне будут стараться порабощать себе часть моря, а Тиссаферну всех эллинов, обитающих в царской земле, лакедемоняне же, наоборот, явились с целью освободить эллинов; и невероятно, чтобы они, освобождая теперь эллинов от самих же эллинов, не освободили их и от персов, если только сами не будут усмирены. Поэтому Алкивиад советовал прежде всего ослаблять оба государства, а потом уже, когда афиняне будут основательно истощены, избавить страну и от пелопоннесцев. Тиссаферн в главном разделял это мнение, поскольку можно было судить, по крайней мере, по его образу действий. Находя советы Алкивиада правильными, он доверился ему вполне, выдавал пелопоннесцам скудное содержание и не разрешал морской битвы, уверяя, что прибудет финикийский флот, и тогда они будут сражаться, обладая превосходством сил. Тем самым Тиссаферн расстроил дела пелопоннесцев, флот которых в это время был в очень цветущем состоянии. Вообще отсутствие у Тиссаферна энергии к войне стало так ясно, что нельзя было не замечать его.
Такие советы, по мнению Алкивиада наилучшие, он давал Тиссаферну и царю частью потому, что находился под защитою их, частью потому, что добивался своего возвращения на родину. Он знал, что, если спасет отечество от окончательной гибели, ему можно будет, путем убеждения, заставить афинян вернуть его обратно. Склонить же их к этому он рассчитывал главным образом в том случае, если окажется, что Тиссаферн питает к нему расположение. Это и случилось на самом деле. Действительно, афинское войско на Самосе прослышало о том влиянии, какое имеет Алкивиад у Тиссаферна, причем сам Алкивиад обратился к наиболее видным в среде войска представителям олигархической партии с просьбою напомнить о нем лучшим людям, что он желает возвратиться на родину для установления олигархии, а не подлой демократии, изгнавшей его самого, что он хочет доставить им дружбу Тиссаферна и вместе с ними стать гражданином афинского государства. Независимо от Алкивиада и еще в большей мере, чем он, стремились к ниспровержению демократии находившиеся на Самосе триерархи афинян и влиятельнейшие граждане. Движение это появилось впервые в самосском войске, а отсюда оно распространилось потом и на афинское государство. Несколько человек переправились с Самоса к Алкивиаду и вступили с ним в переговоры. Так как он обещал приобрести дружбу сначала Тиссаферна, а потом и царя, если только не будет демократического правления (тогда, говорил Алкивиад, царь больше будет доверять им), то знатные фаждане, которые несли на себе наибольшие тяготы, очень надеялись захватить в свои руки власть и восторжествовать над своими противниками. По возвращении на Самос они в среде своих единомышленников стали организовывать заговор, а перед народом открыто заявляли, что царь будет их другом и доставит деньги, если Алкивиад будет возвращен и в Афинах не будет демократического строя. Чернь, хотя вначале и была отчасти недовольна происками, держалась спокойно в приятной надежде на царское жалованье, сторонники же олигархии, сообщив свои планы народу, снова стали обсуждать предложения Алкивиада в своей среде и вместе с большинством членов гетерий. Всем дело казалось удобоисполнимым и верным, но оно вовсе не нравилось Фриниху, {VIII. 251. 271.} бывшему тогда еще стратегом. Он находил, что Алкивиаду, как то было и на самом деле, столь же мало дела до олигархии, как и до демократии, что он помышляет только об одном, как бы, ниспровергнув существующий государственный порядок, возвратиться по приглашению своих сторонников; афинянам же, напротив, следует больше всего позаботиться о предотвращении внутренних междоусобий. Для царя, указывал Фриних, неудобно теперь, когда пелопоннесцы заняли уже такое же положение на море, как и афиняне, когда они завладели всеми важнейшими городами в его державе, примыкать к афинянам, которым он не доверяет, и тем создавать себе затруднения, между тем как ему можно приобрести друзей в лице пелопоннесцев, которые не сделали ему ничего дурного. Что же касается союзных государств, которым афиняне пообещают, разумеется, ввести олигархию, так как и у них самих не будет уже демократического строя, то, говорил Фриних, ему хорошо известно, что государства отложившиеся не присоединятся к афинянам, а те, которые остаются на их стороне, не станут более надежными; ведь рабства в соединении с демократией или с олигархией они не предпочтут свободе, каков бы государственный строй они не получили. Кроме того, союзники уверены, что так называемые "прекрасные и хорошие" {Имеются в виду олигархи.} доставят им не менее неприятностей, чем демократы, так как они советуют народу и приводят в исполнение те суровые мероприятия, {По отношению к союзникам.} из которых они главным образом извлекают для себя пользу. Быть под властью таких людей значило бы для союзников подвергаться без суда казням, сопряженным с насилием, тогда как демократия служит убежищем для них и уздою для олигархов. Он, Фриних, наверное знает, что государства, {Союзные.} наученные самим опытом, думают именно таким образом; поэтому он ничего не одобряет из того, о чем Алкивиад хлопочет в настоящее время. Несмотря на эти соображения Фриниха, собравшиеся на Самосе участники заговора, согласно первоначальному решению, {VIII. 472.} приняли предложения Алкивиада и готовились отправить в Афины в качестве послов Писандра и других лиц с тем, чтобы они хлопотали о возвращении Алкивиада, о ниспровержении демократии в Афинах и об установлении дружественных отношений между Тиссаферном и афинянами. Фриних, узнав, что предложение о возвращении Алкивиада будет внесено {В народное собрание.} и что афиняне могут принять его, опасался, как бы в случае своего возвращения Алкивиад не поступил с ним худо, как с человеком, противодействовавшим его возвращению, именно ввиду тех речей, в которых Фриних высказывал противное мнение. Тогда он пустился на следующее. Тайком послал он письмо лакедемонскому наварху Астиоху, тогда еще находившемуся у Милета, с известием, что Алкивиад губит дело лакедемонян, устраивая сближение Тиссаферна с афинянами; да и обо всем прочем Фриних сообщал в письме точные сведения. Простительно, прибавлял он, если он, даже во вред родному городу, злоумышляет на врага. Однако Астиох не думал карать Алкивиада, тем более что последний не был уже, как прежде, в его власти, а отправился к нему и к Тиссаферну в Магнесию, передал им полученное из Самоса письмо и таким образом сам сделался доносчиком. Кроме того, говорили, что из личной корысти Астиох предложил свои услуги Тиссаферну как по этому делу, так и вообще. По этой же причине Астиох слишком мягко относился и к вопросу о выдаче жалованья не в полном размере. {VIII. 452.} Алкивиад тотчас отправил должностным лицам на Самос письмо с изложением образа действий Фриниха и требовал его казни. Будучи очень встревожен тем, что он изобличен, и чувствуя себя в величайшей опасности, Фриних послал Астиоху новое письмо с укоризною, что тот плохо скрыл содержание прежнего письма; и на этот раз Фриних выражал готовность выдать лакедемонянам на истребление все афинское войско, бывшее на Самосе, причем подробно писал, каким образом план этот при отсутствии укреплений на Самосе может быть приведен в исполнение. Никто не осудит его, добавлял Фриних, за то, что он, рискуя своею жизнью за лакедемонян, готов и на это и на все возможное, лишь бы не погибнуть самому от злейших врагов. Однако и это письмо Астиох сообщил Алкивиаду. Предугадывая вероломство Астиоха и скорое получение письма от Алкивиада обо всем этом деле, Фриних предупредил их и сам открыл войску замыслы врагов напасть на лагерь, так как Самос не был укреплен и к тому же не все корабли находились в гавани. Фриних говорил, что имеет об этом достоверные сведения, что необходимо возможно скорее укрепить Самос и вообще быть настороже. Фриних был стратегом и действовал в данном случае правомочно. Афиняне приступили к сооружению укреплений, и Самос благодаря этому был укреплен скорее (впрочем и без того собирались его укреплять). Вскоре затем пришло письмо от Алкивиада о том, что Фриних выдал войско и что неприятель готовится к нападению. Но так как Алкивиаду не доверяли, то и решили, что он, заранее узнав планы неприятеля, из вражды к Фриниху взваливает на него вину в соучастии. Поэтому Алкивиад нисколько не повредил Фриниху, напротив, тождественным сообщением он только подтвердил его слова.
После этого Алкивиад начал подготовлять и настраивать Тиссаферна к тому, чтобы он стал другом афинян. Хотя Тиссаферн и боялся пелопоннесцев, потому что у них было кораблей больше, чем у афинян, однако он желал, если бы только оказалось это возможным, воспользоваться доверием к нему Алкивиада, особенно после того, как он узнал, что в среде пелопоннесцев у Книда произошел разлад из-за договора Феримена. {VIII. 432-3.} Все это имело место в то время, когда пелопоннесцы были уже у Родоса. {VIII. 443. 451.} Во время спора Лихас подтвердил прежде высказанное мнение Алкивиада, что лакедемоняне намерены даровать свободу всем государствам, причем настаивал на невозможности заключать соглашение, предоставляющее царю власть над теми государствами, которые некогда, в прежнее время, были подвластны царю или его предкам. {VIII. 45-46.} Преследуя важные цели, Алкивиад не щадил теперь энергии расположить Тиссаферна в свою пользу.
Между тем афинские послы с Писардом во главе были отправлены из Самоса и явились в Афины. В народном собрании они говорили лишь о главном, больше всего о том, что афиняне имеют возможность приобрести союзника в лице царя и одержать верх над пелопоннесцами в том случае, если вернут Алкивиада и откажутся от теперешнего демократического строя. Многие другие возражали против этого в защиту демократии, враги же Алкивиада восклицали, что было бы рискованно допускать возвращение человека, поправшего законы. При этом Евмолпиды и Керики призывались в свидетели по поводу тех дел, касающихся мистерий, за которые Алкивиад был изгнан, и они заклинали именем богов не возвращать Алкивиада. Писандр взошел на трибуну, чтобы отвечать на многие возражения и сетования. Каждого возражавшего он вызывал поодиночке вперед и спрашивал, какую надежду питает он на спасение государства, коль скоро у пелопоннесцев на море не меньше кораблей, готовых к битве, чем у афинян, когда союзных государств у них больше, когда царь и Тиссаферн доставляют им деньги, а у афинян нет больше денег, если только кто-либо не склонит царя перейти на их сторону. Когда вопрошаемые отвечали отрицательно, Писандр говорил им тогда прямо: "А последнему не бывать, если не будет у нас установлен более умеренный образ правления, и скорее в духе олигархии, чтобы царь мог нам поверить. При настоящих обстоятельствах нам, впрочем, надлежит совещаться не столько о форме правления, сколько о спасении, а сделать изменения в государственном строе мы можем и после, если что нам не понравится; Алкивиада же мы вернем, так как только он один в настоящее время в состоянии устроить это". Сначала народ слушал речи об олигархии с тяжелым сердцем; но когда Писандр ясно показал, что нет другого спасения, народ сдался из страха и вместе с тем в надежде на изменения в будущем. Афиняне постановили, чтобы Писандр и с ним десять мужей отправились к Тиссаферну и Алкивиаду и установили такие отношения с ними, какие признают наилучшими. Так как Писандр одновременно изобличил и Фриниха, то отрешили от должности его и товарища его Скиронида {VIII. 251.} и на место их послали стратегами на флот Диомедонта и Леонта. {VIII. 231. 242.} К Фриниху Писандр предъявил на словах обвинение в том, что тот выдал неприятелю Иас и Аморга, {VIII. 282-4.} на самом же деле он руководствовался тут тем, что находил Фриниха неудобным для сношений с Алкивиадом. Писандр обошел также все клубы, существовавшие в городе и раньше с целью производить давление на суды и выборы должностных лиц, и посоветовал им соединить свои силы, принять общее решение и ниспровергнуть демократию. Он принял также все другие меры, требовавшиеся обстоятельствами, чтобы более не было замедления, а сам с десятью мужами отправился морем к Тиссаферну.
В ту же зимнюю кампанию Леонт и Диомедонт явились к афинскому флоту и направились против Родоса. Пелопоннесские корабли они нашли вытащенными на сушу, {VIII. 444.} сделали небольшую высадку на берег и в сражении разбили вступивших против них родосцев, затем отступили к Халке и вели войну преимущественно оттуда, а не из Коса: с Халки им было легче наблюдать за тем, если бы пелопоннесский флот вздумал сняться с якоря.
На Родос прибыл также лаконец Ксенофантид, посланный Педаритом из Хиоса. Он сообщал, что афинское укрепление доведено уже до конца и что Хиос будет потерян, если пелопоннесцы не явятся к нему на помощь со всем флотом. Пелопоннесцы собирались идти на помощь. Тем временем Педарит сам со своими наемниками и со всем войском хиосцев атаковал афинское укрепление, возведенное вокруг их кораблей, частью его овладел и захватил несколько вытащенных на сушу кораблей. Но когда прибыли на помощь афиняне и обратили в бегство хиосцев, то сначала последние, а затем и остальное войско Педарита были разбиты; пал сам Педарит и многие хиосцы, причем было захвачено множество оружия.
После этого хиосцы сильнее прежнего были обложены с суши и с моря, и среди них начался большой голод. Между тем афинское посольство с Писандром во главе прибыло к Тиссаферну и завело переговоры о соглашении. {VIII. 542. Тиссаферн находился тогда в Магнесии. VIII. 503.} Алкивиад, не очень-то полагавшийся на Тиссаферна, который больше боялся пелопоннесцев и все еще желал, согласно его же настоянию, {VIII. 464.} ослабить оба государства, стал действовать в том направлении, чтобы Тиссаферн предъявил афинянам тягчайшие требования и чтобы договор таким образом не состоялся. Мне думается, того же желал и сам Тиссаферн; только им тут руководил страх. {Пред лакедемонянами.} Алкивиад же, видя, что Тиссаферн не согласится на договор ни в каком случае, желал скрыть перед афинянами собственное бессилие убедить его и представлял дело так, будто Тиссаферн поддается его увещеваниям и хочет примкнуть к афинянам, только предлагают они ему недостаточно. Говоря сам от имени и в присутствии Тиссаферна, Алкивиад так далеко заходил в своих требованиях, что афиняне все-таки оказывались причиною того, что договор не заключался, хотя на многие требования его они и соглашались. Так Алкивиад требовал отдать всю Ионию, сверх того прилегающие к ней острова и т. д. Наконец, так как афиняне и на это не возражали, он из страха быть вполне изобличенным в своем бессилии {Убедить Тиссаферна.} требовал на третьем собрании разрешить царю соорудить флот и плавать вдоль их владений, где ему угодно и с каким угодно числом кораблей. Тут уже афиняне признали требование невыполнимым и, считая себя обманутыми Алкивиадом, в гневе удалились и переправились на Самос.
Вскоре после этого, в ту же зимнюю кампанию, Тиссаферн прибыл в Кавн с целью возвратить пелопоннесцев в Милет и, заключив с ними новый договор, какой удастся, доставлять им содержание и перестать враждовать с ними. Он боялся, как бы пелопоннесцы, при недостатке содержания для многочисленных кораблей, не были вынуждены дать морскую битву афинянам и не потерпели поражения или как бы афиняне и без него не достигли цели своих стремлений, коль скоро пелопоннесские корабли будут покидать воины. Больше же всего Тиссаферн опасался, что пелопоннесцы в поисках за пищей станут грабить материк. Соображая и предусматривая все это, а равно желая уравновесить взаимное положение эллинов, {Ср.: VIII. 461.} Тиссаферн пригласил пелопоннесцев, выдал им содержание {VIII. 292.} и заключил с ними следующий, третий, договор. {Ср.: VIII. 18. 37.}
"На тринадцатом году царствования Дария, когда в Лакедемоне эфором был Алексиппид, состоялся на равнине Меандра договор между лакедемонянами и их союзниками с одной стороны, Тиссаферном, Гиераменом и сыновьями Фарнака -- с другой, о делах царя, лакедемонян и их союзников. Земля царя, какая находится в Азии, принадлежит царю; и о своей земле царь пусть располагает, как хочет. Лакедемонянам и их союзникам не ходить на землю царя с каким-либо злым умыслом, и царю не ходить на земли лакедемонян и их союзников с каким-либо злым умыслом. Если кто из лакедемонян или их союзников пойдет на землю царя со злым умыслом, лакедемоняне и их союзники должны противодействовать этому, и если кто из царской земли пойдет со злым умыслом на лакедемонян или их союзников, пусть царь противодействует этому. Тиссаферну доставлять теперешнему флоту содержание согласно условию, {VIII. 292.} пока не прибудут царские корабли. Когда прибудут царские корабли, {Ср.: VIII. 461. 59.} лакедемоняне и их союзники сами будут содержать свой флот, если пожелают; если же захотят получать содержание от Тиссаферна, он обязуется доставлять его, но лакедемоняне и их союзники, с окончанием войны, должны возвратить Тиссаферну деньги, сколько получат. Когда прибудут царские корабли, то корабли лакедемонян, их союзников и царские пусть ведут войну сообща, так, как решит Тиссаферн, лакедемоняне и их союзники. Если пожелают заключить мир с афинянами, то заключить его на одинаковых условиях".
Таков был договор. После этого Тиссаферн приступил к доставке финикийских кораблей, как было условлено, {VIII. 461.} и к выполнению всех прочих обещаний; он желал, по крайней мере, сделать вид, будто принимает эти меры.
Уже в конце зимней кампании беотяне при помощи измены взяли Ороп, хотя там и находился афинский гарнизон. Содействовали этому некоторые граждане из эретриян и самих оропцев, замышлявших ускорить отпадение Евбеи; Ороп лежит близ Эретрии, и невозможно было помешать афинянам, пока они владели им, сильно тревожить как Эретрию, так и остальную Евбею. Эретрияне, имея уже Ороп в своих руках, явились к Родосу и звали пелопоннесцев идти на Евбею; последние же больше желали оказать помощь Хиосу в его стесненном положении и, снявшись с якоря, со всем флотом отошли от Родоса. {VIII. 442.} Находясь у Триопия, {VIII. 352.} пелопоннесцы заметили в открытом море афинские корабли, шедшие от Халки. {VIII. 414.} Так как стороны воздержались от нападения, то афиняне пошли к Самосу, а пелопоннесцы к Милету; последние видели, что впредь без морской битвы им нельзя будет помочь Хиосу. Эта зимняя кампания приходила к концу; кончался и двадцатый год войны, историю которой написал Фукидид.
В самом начале весны следующей летней компании (411 г.) спартиат Деркилид послан был {Из Милета. Ср.: VIII. 621.} с небольшим войском вдоль берега по суше к Геллеспонту, чтобы поднять восстание в Абиде, колонии милетян. В то же время хиосцы, теснимые осадою, вынуждены были, пока Астиох затруднялся оказать им помощь, {VIII. 401. 552. 562.} дать морскую битву. Случилось так, что, когда Астиох был еще у Родоса, хиосцы, по смерти Педарита, {VIII. 553.} получили из Милета в начальники себе спартиата Леонта, который прибыл с Антисфеном в качестве его эпибата; они получили также двенадцать кораблей, оставшихся на страже у Милета. В числе их было пять фурийских, четыре сиракусских, один анейский, {См. к III. 192.} один милетский и один Леонта. Хиосцы сделали с суши вылазку против неприятеля со всем войском, заняли один укрепленный пункт, а в то же время тридцать шесть кораблей их выступили против тридцати двух афинских и дали битву. Сражение было жестокое; хиосцы и союзники, хотя и не потерпели поражения, возвратились в свой город, потому что было уже поздно. Когда вслед за этим явился из Милета по сухому пути Деркилид, Абид, на Геллеспонте, перешел на сторону Деркилида и Фарнабаза, а два дня спустя отложился и Лампсак. Получив об этом известие на Хиосе, Стромбихид {VIII. 302.} поспешно явился на помощь с двадцатью четырьмя афинскими кораблями, в числе которых были и грузовые суда с гоплитами. Вышедших против него лампсакиян Стромбихид разбил в сражении и с первого же набега взял Лампсак, не имевший укреплений, похитил движимость и рабов. Возвратив свободнорожденных на их места жительства, он пошел на Абид. Так как город не сдавался, а взять его приступом Стромбихид не мог, то он переправился на противолежащий Абиду берег, поставил гарнизон в Сеете, городе на Херсонесе, которым владели тогда персы, и обратил его в наблюдательный пункт над всем Геллеспонтом. Тем временем хиосцы и находящиеся в Милете пелопоннесцы крепче утвердились на море; воспрянул духом и Астиох, когда узнал о ходе морской битвы и об удалении Стромбихида с флотом. С двумя кораблями Астиох отправился вдоль берега к Хиосу, привел оттуда флот и уже со всеми кораблями предпринял нападение на Самос. Так как афиняне вследствие царившей у них взаимной подозрительности не выходили в море против неприятеля, то Астиох снова отплыл к Милету.
Около этого времени, или даже раньше, демократия в Афинах была ниспровергнута. Дело было так: по возвращении от Тиссаферна на Самос послов с Писандром во главе, {Ср.: VIII. 56.} они застали в самом войске положение дел еще более прочным, чем прежде, и даже влиятельных из самих семиян склонили к попытке ввести у себя олигархический строй, хотя эти же самияне вели между собой борьбу, лишь бы только не было у них олигархии. Вместе с тем находившиеся на Самосе афинские заговорщики решили в своей среде оставить Алкивиада в покое, так как он не желал примкнуть к ним (да и вообще они не считали его подходящим для олигархии), но, пойдя уже на риск, самим изыскать меры к тому, чтобы дело их не было заброшено, а вместе с тем настойчиво вести войну, из собственных средств ревностно покрывать расходы и доставлять все нужное, так как с этого времени они несут тягости на самих себя, а не на других. Ободрив друг друга, заговорщики немедленно отрядили Писандра и половину послов в Афины для устройства тамошних дел, причем поручили им вводить олигархию во всех подчиненных государствах, где это окажется возможным; другая половина разослана была в различных направлениях в остальные подчиненные местности. Диитрефа, находившегося у Хиоса и избранного в начальники на Фракийское побережье, они отправили на место его службы. По прибытии на Фасос Диитреф низвергнул там демократию. Но приблизительно на втором месяце после отъезда Диитрефа фасияне занялись укреплением города, так как они не нуждались более в аристократии, бывшей под защитою афинян, а, напротив, со дня на день ожидали от лакедемонян освобождения. Дело в том, что некоторые фасияне, изгнанные афинянами, проживали у пелопоннесцев; сообща со своими друзьями на родине они употребляли все усилия к тому, чтобы доставить флот и поднять Фасос против Афин. Обстоятельства сложились так, как они всего более желали: город восстановлялся без всяких опасностей и та демократия, которая намеревалась оказать им противодействие, была низвергнута. Таким образом, дела на Фасосе приняли оборот, противный желаниям афинян, установлявших олигархию. То же случилось, мне кажется, и в среде многих других подчиненных государств: лишь только они получили рациональный образ правления и перестали опасаться за самих себя, они обратились к настоящей свободе, не отдавая предпочтения обманчивой законности, предлагаемой им афинянами.
Между тем на пути Писандр с товарищами, согласно принятому решению, {VIII. 641.} низвергал демократические правления в государствах, причем в некоторых местностях они брали для поддержки себе гоплитов, вместе с которыми и прибыли в Афины. Здесь они увидели, что дело их в значительной части подвинуто вперед их сообщниками. Действительно, несколько человек из молодежи, сговорившись между собою, тайно убили некоего Андрокла, главного представителя демократической партии, важнейшего виновника изгнания Алкивиада. Они старались тем усерднее избавиться от Андрокла по двоякой причине: во-первых, Андрокл был демагог, а во-вторых, они думали угодить Алкивиаду в надежде, что он возвратится и приобретет им дружбу Тиссаферна. Точно таким же образом тайно умертвили они и нескольких других неудобных для них граждан. Сверх того, заговорщики открыто предложили, чтобы жалованье не получалось никем, кроме отбывающих военную службу, чтобы в государственном управлении участвовало не больше пяти тысяч человек, именно те, которые по имуществу и физическим своим качествам способны приносить наибольшую пользу. Но в действительности предложение это было не более как благовидным предлогом, сочиненным для большинства, {Т. е. лиц, не принадлежавших к числу заговорщиков.} так как держать государство в своих руках должны были только те, которые собирались произвести государственный переворот. Впрочем, народное собрание и совет, избиравшийся по жребию, продолжали созываться, но в них обсуждалось только то, что решено было заговорщиками. Лица, выступавшие с предложениями, были из их среды, и предложения, которые должны были быть внесены, подвергались предварительному рассмотрению ими же. Из остальных никто не возражал из страха перед многочисленностью заговорщиков. Если же кто и осмеливался возражать, то тем или другим подходящим способом его немедленно умерщвляли, и над виновными или подозреваемыми в убийстве не производилось следствия и не возбуждалось судебного преследования. Народ безмолвствовал и, лишенный свободы речи, был в такой панике, что считал для себя барышом и то уже, если не подвергался какому-либо насилию. Число заговорщиков значительно преувеличивалось сравнительно с действительностью, что угнетало настроение граждан, раскрыть же заговор собственными средствами они были бессильны вследствие обширности города и потому, что они не знали друг друга. По той же причине нельзя было поверить другому своих жалоб или выразить чувства негодования, чтобы обсудить план мести, так как приходилось бы делиться мыслями или с человеком неизвестным, или хотя бы известным, но ненадежным. И в самом деле, все члены демократической партии относились друг к другу подозрительно, как будто каждый из них участвовал в том, что творилось. В числе заговорщиков были и такие лица, от которых никогда нельзя было ожидать, что они обратятся к олигархии. Подобные люди больше всего и поселяли недоверие в народе и содействовали безопасности олигархов, так как они укрепили подозрительность в среде самих демократов.
В это-то время явились в Афины Писандр и его товарищи и тотчас принялись за довершение дела. Прежде всего они созвали народное собрание и внесли предложение избрать комиссию из десяти полномочных законодателей, которые, составив свои предложения, должны были внести их в назначенный день в народное собрание с целью ввести наилучшую государственную организацию. С наступлением срока они устроили народное собрание в замкнутом со всех сторон Колоне, в святилище Посидона, находящемся за городом стадиях в десяти. {Около 1 3/4 версты.} Законодательная комиссия внесла одно только предложение: каждый афинянин может безнаказанно предлагать что угодно; при этом назначались суровые кары всякому, кто обвинит оратора в противозаконности предложения или обидит его каким бы то ни было иным способом. Затем стали уже вносить пышные предложения об упразднении всех должностей в существующем строе, об отмене жалованья, {Ср.: VIII. 653.} об избрании пяти проедров, которые должны выбрать сто человек, а каждый из ста выбирает себе троих; предложено было также, чтобы эти четыреста человек вступили в здание совета и управляли государством самодержавно по своему усмотрению, созыва, когда они решат, пять тысяч человек. Предложение это внес Писандр, и во всем прочем явно и с величайшим рвением содействовавший ниспровержению демократии. Однако лицом, устроившим все дело так, что оно могло достигнуть такого успеха, и задолго радевшим о нем, был Антифонт, афинский гражданин, никому из современников не уступавший в нравственных качествах, человек изобретательнейшего ума, прекраснейший оратор. Хотя он и не выступал в качестве оратора в народном собрании и по доброй воле никогда не участвовал ни в каком другом судебном процессе, потому что к нему как к прославленному оратору народ относился с подозрением, однако это был единственный человек, который мог всего больше помочь своими советами каждому, кто имел дело в суде и в народном собрании. Антифонт, после того как правление четырехсот позже было ниспровергнуто и они подверглись преследованию со стороны демократии, будучи обвинен в организации этого правления и присужден к смертной казни, произнес, по-видимому, лучшую защитительную речь, какая мне известна, по этому делу. Впрочем, и Фриних также обнаружил величайшую и исключительную энергию в деле установления олигархии, боясь Алкивиада, зная, что тому известны сношения его на Самосе с Астиохом, {VIII. 50. 51.} и будучи уверен, что никогда, разумеется, возвращение Алкивиада не может состояться при господстве олигархии. Вступив в рискованное предприятие, Фриних оказался тут самым надежным человеком. В числе ниспровергающих демократию был на первом месте также Ферамен, сын Гагнона, человек выдающийся по красноречию и уму. Таким образом, понятно, почему дело, столь трудное, увенчалось успехом: орудовали им многие даровитые личности. Действительно, у афинского народа, почти за сто лет до того низвергнувшего тиранов, трудно было отнять свободу, тем более что он не только никому не покорялся, но и привык к владычеству над другими в течение более половины этого периода.
Утвердив эти предложения {VIII. 673.} без возражений с чьей-либо стороны, народное собрание было одновременно с этим распущено, а вслед за тем введены были в здание совета "четыреста" при следующих обстоятельствах. Все афиняне постоянно были из-за неприятеля, находившегося в Декелее, на вооруженных постах, одни у укреплений, другие в строю. Итак, в тот день отпущены были, по обыкновению, к своим постам воины, не принимавшие участия в заговоре; участникам же его отдан был приказ выжидать спокойно, но не на самих постах, а вдали от них, с тем чтобы в случае какого-либо сопротивления предприятию взяться за оружие и не допускать этого. Ради этой цели прибыли в собственном вооружении триста андриян, тениян, каристян и эгинских клерухов, которых отправили на Эгину афиняне; {II. 271.} вышеуказанное поручение дано было и им. Распределив таким образом воинов, "четыреста", каждый со скрытым кинжалом, и вместе с ними сто двадцать юношей, которые должны были служить им на случай рукопашной схватки, предстали пред находившимися в здании совета выбранными по жребию членами совета и приказали им выйти, получив жалованье. Все жалованье за остальное время принесли с собою сами заговорщики и вручали его при выходе членов совета. Когда таким образом совет без всяких возражений удалился, а остальные граждане, нисколько не возмущаясь, держались спокойно, "четыреста" вступили в здание совета, по жребию выбрали из своей среды пританов и при вступлении в должность совершили молитвы, жертвоприношение, одним словом, исполнили все, что касается богов, а потом отменили многие демократические установления. Они не возвратили изгнанников из-за Алкивиада и вообще управляли государством с самовластным произволом. "Четыреста" умертвили всего несколько человек, которых легко было устранить с дороги, других бросили в тюрьмы, иных выселили. Они отправили также глашатая к царю лакедемонян Агиду, находившемуся в Декелее, с заявлением, что желают заключить мир и что, по всей вероятности, он скорее вступит в соглашение с ними, чем с несуществующей уже и не внушавшей доверия демократией. Но Агид полагал, что народ не может так быстро отказаться от давнишней свободы и что при виде многочисленного неприятельского войска афиняне не останутся в покое; он не очень-то верил, что дело обойдется без волнений даже при настоящих обстоятельствах. Поэтому посланным от "четырехсот" Агид не дал никаких мирных обещаний, напротив, послал в Пелопоннес за большим добавочным войском. Немного спустя с гарнизоном, бывшим в Декелее, и с прибывшим из Пелопоннеса войском Агид спустился к самым стенам афинским в надежде, что или вследствие внутренних волнений афиняне покорятся лакедемонянам на любых условиях, или что ему удастся с первого же набега овладеть длинными стенами, {I. 1071; II. 137.} так как они останутся без охраны, когда, по всей вероятности, произойдет смятение и вне и внутри города. Когда Агид приблизился к стенам, афиняне не произвели никаких перемен в своем внутреннем управлении, выслали против Агида конницу и, так как пелопоннесцы подошли близко, истребили часть их гоплитов, легковооруженных и стрелков, причем захватили отчасти и вооружение, и несколько убитых. Узнав об этом, Агид увел войско обратно. Сам он со своим гарнизоном оставался на месте, в Декелее, а новоприбывших пелопоннесцев, остававшихся в Аттике несколько дней, отправил обратно домой. После этого "четыреста" все-таки стали засылать послов к Агиду; так как теперь афинское посольство было принято им лучше, то, по его совету, они отправили послов также в Лакедемон для переговоров, желая заключить мир. Послали "четыреста" также десять человек на Самос с целью успокоить войско и объяснить, что олигархия установлена не во вред государству и гражданам, но ради общего блага, что участие в государственных делах принадлежит пяти тысячам граждан, а не "четыремстам" только. Между тем афиняне, говорили они, вследствие военных походов и занятий {Торговыми и вообще своими частными делами.} в чужих странах, никогда еще не решались на такое важное дело, чтобы собираться {В народное собрание.} в числе пяти тысяч человек. Послам "четыреста" поручили сказать и другое, что требовалось положением, и отправили их тотчас по установлении олигархии, испугавшись, что морская чернь сама не пожелает оставаться при олигархическом порядке управления и что, если придет беда оттуда, {Из Самоса.} эта чернь ниспровергнет их власть, как и случилось на самом деле.
А на Самосе, действительно, начиналось уже движение в пользу олигархии, {VIII. 633-4.} и как раз в то самое время, когда организовывалось правление "четырехсот". {VIII. 694.} Те из самиян, которые составляли демократическую партию и раньше восстали было против аристократов, {VIII. 21.} потом изменили свой образ действия и, по возвращении Писандра, поддались внушениям его {VIII. 633.} и афинских заговорщиков, находившихся на Самосе. Приблизительно триста заговорщиков намеревались напасть на прочих самиян, оставшихся верными демократии. Они казнили афинянина Гипербола, человека гнусного, изгнанного остракизмом не из страха перед его могуществом и влиянием, но за порочность и за то, что он позорил государство. Сделали они это по соглашению с Хармином, одним из стратегов, и с несколькими находившимися у них афинянами, чтобы дать им залог верности; принимали они участие и в других подобных же делах заговорщиков, а затем приготовились к нападению на демократическую партию. Но члены последней узнали об этом и открыли замыслы врагов стратегам Леонту и Диомедонту, которые, пользуясь уважением среди демократов, против воли переносили олигархию, а также Фрасибулу, Фрасиллу -- один был триерархом, другой гоплитом -- и прочим афинянам, которые, казалось, всегда с величайшею враждою относились к заговорщикам. Самияне просили этих афинян не допустить их гибели и отпадения от афинян Самоса, который один содействовал сохранению афинского владычества до этого времени. Выслушав их, афиняне обращались к каждому воину поодиночке с просьбою не допускать переворота; больше всего просили они паралов -- все это свободнорожденные афиняне, всегда враждебно относившиеся к олигархии, еще до установления ее. Леонт и Диомедонт, когда отправлялись куда-нибудь, оставляли им для охраны несколько кораблей. Таким образом, при нападении трехсот заговорщиков победа осталась за самосскими демократами благодаря помощи всех этих воинов, преимущественно паралов; тридцать человек, наиболее виновных из трехсот, победители казнили, трех осудили на изгнание, прочим даровали прощение и впоследствии вместе с ними управляли государством на демократических основах. Самияне и воины отправили поспешно в Афины для сообщения о случившемся корабль "Парал" с гражданином афинским Хереем, сыном Архестрата, деятельным участником переворота; они не знали еще о водворении господства "четырехсот". Но тотчас по прибытии паралов "четыреста" заковали в цепи двух или трех из них, остальных свели с корабля и переместили на другой, служивший для перевозки сухопутных воинов, и назначили его нести сторожевую службу в евбейских водах. {Ср.: VIII. 51. 602. 957.} Увидев, в каком положении дело, Херей каким-то способом немедленно скрылся и прибыл обратно на Самос. Здесь он передал войску, что творится в Афинах, причем все происходящее изображал в более мрачном виде: будто держащие в своих руках управление государством всех подвергают телесным наказаниям и ни в чем не дозволяется противоречить им, насилуют жен и детей граждан и помышляют захватить и бросить в тюрьмы родственников всех самосских воинов, не принадлежащих к их партии, с тем, чтобы лишить жизни заключенных, если эти воины откажутся покориться им. Прибавил Херей много и других небылиц. Выслушав это, воины сначала решили было напасть на главных виновников установления олигархии и на их пособников, но потом упокоились, будучи сдержаны людьми "средними", которые объяснили им, что ввиду близстоящих, готовых к битве, врагов это повело бы к гибели всего дела. Вслед за тем сын Лика Фрасибул и Фрасилл, стоявшие во главе переворота и желавшие произвести на Самосе радикальную перемену в демократическом духе, взяли торжественнейшую клятву со всех воинов, особенно с тех, которые сочувствовали олигархии, {VIII. 472. 633.} в том, что они останутся верными демократическому правлению и пребудут в согласии, что будут энергично вести до конца войну против пелопоннесцев, что будут врагами "четырехсот" и откажутся от всяких сношений с ними. Ту же клятву дали все самияне зрелого возраста, а афинские воины признали общими с самиянами все дела и последствия опасностей, полагая, что ни они, ни самияне не имеют надежного прибежища и что им предстоит неизбежная гибель в случае победы "четырехсот", или стоящего у Милета неприятеля. {VIII. 603. 612.} Так в это время вступили в соперничество между собою две партии: одна желала силою удержать демократию в государстве, другая -- заставить войско подчиниться олигархическому строю. Воины немедленно созвали народное собрание, на котором отрешили от должности прежних стратегов и некоторых подозрительных триерархов и на место их выбрали новых, в числе которых были и Фрасибул и Фрасилл. Кроме того, воины, поднимаясь на ораторскую трибуну, ободряли друг друга, указывая между прочим, что отпадение Афин не должно повергать их в уныние, так как отложилось меньшинство, они же составляют большинство, во всех отношениях обладающее большими силами. Так, воины имеют в своих руках весь флот, а потому могут принудить подвластные государства давать им деньги точно так же, как если бы они действовали из Афин: ведь в распоряжении их Самос, могущественное государство, которое во время войны едва не отняло у афинян владычество на море, {Ср.: I. 115-117.} и потому, опираясь на Самос, воины по-прежнему будут в силах отражать врагов. Кроме того, располагая флотом, они имеют большую возможность, нежели афинские горожане, доставать себе продовольствие. Уже и раньше, благодаря своевременному занятию стоянки у Самоса, они держали в своей власти проход в Пирей, и теперь, если афиняне не пожелают вручить им снова управление государством, они окажутся в таком положении, что легче им будет блокировать афинян, чем афинянам блокировать их. То, в чем государство могло быть полезно им для успешного ведения войны с неприятелем, незначительно и не заслуживает внимания, и войско ничего тут не потеряло: государство не имело уже денег для отправки войску, напротив, сами воины должны были добывать их для себя; государство не могло принять относительно их полезного решения, в чем собственно и состоит преимущество государства перед военным лагерем. Наоборот, в этом отношении государство погрешило, поправ отеческие законы, тогда как войско соблюдает их и постарается принудить к тому же и противников. Таким образом, воины нисколько не хуже горожан могут подать и тот или иной полезный совет. Алкивиад, если они дадут ему безнаказанно возвратиться на родину, охотно устроит им союз с царем. А важнее всего то, что, если все расчеты их будут даже ошибочны, у войска с таким флотом есть много путей к отступлению, где оно найдет себе и государства и землю. Ободрив друг друга подобными речами в народном собрании, воины тем не менее готовились к военным действиям. Что касается десяти послов, отправленных "четырьмястами" на Самос, {VIII. 721.} то они узнали о положении дел на Самосе еще тогда, когда были у Делоса, и там остановились. {Продолжение рассказа: VIII. 861.}
Около этого времени и пелопоннесские воины, служившие во флоте перед Милетом, {Ср.: VIII. 284.} стали громко жаловаться друг другу на то, что Астиох и Тиссаферн губят дело: Астиох потому что и раньше {VIII. 632.} не желал дать морской битвы, пока силы их были больше, а афинский флот малочислен, да и теперь, когда в афинском флоте, как говорят, идут волнения и корабли их не собраны еще в одном месте; {Ср.: VIII. 385. 623.} что вместо этого они ожидают финикийских кораблей от Тиссаферна, {Ср.: VIII. 465. 59.} -- впрочем, все это громкие слова, а не дело, -- и тем подвергают себя опасности окончательной гибели. Тиссаферна пелопоннесцы укоряли за то, что тот не доставляет этих кораблей и, выдавая содержание непостоянно и не полностью, ослабляет их флот. Поэтому, говорили пелопоннесцы, медлить нельзя и необходимо дать решительную морскую битву. Больше всего настаивали на этом сиракусяне. {Именно Гермократ.} Прослышав о недовольстве, союзники и Астиох постановили на состоявшемся собрании дать решительную морскую битву, особенно после того, как стали приходить известия о волнениях на Самосе. Со всеми кораблями, в числе ста двенадцати, снялись они с якоря, милетянам приказали идти вдоль берега сухим путем по направлению к Микале, а сами шли на Микалу морем. Афиняне, стоявшие с восемьюдесятью двумя кораблями, бывшими из Самоса, в Микальской области у Главки -- здесь, в направлении к Микале, Самос отстоит недалеко от материка -- заметили наступление пелопоннесских кораблей и, признав силы свои недостаточными для решительной битвы со столь многочисленным флотом, отступили к Самосу. Так как еще раньше афиняне узнали, что пелопоннесцы из Милета собираются дать битву на море, то они поджидали прибытия к ним на помощь Стромбихида из Геллеспонта с теми кораблями, которые явились к Абиду от Хиоса; {VIII. 623.} с этим приказанием послан был заранее вестник к Стромбихиду. При таких-то обстоятельствах афиняне отступили к Самосу, а пелопоннесцы пристали к Микале и расположились там лагерем, равно как и сухопутное войско милетян и соседних жителей. Когда на следующий день пелопоннесцы намеревались напасть на Самос, к ним пришло известие о прибытии Стромбихида с флотом из Геллеспонта; тогда они немедленно отступили снова по направлению к Милету. Между тем афиняне, получив подкрепление к флоту, сами со ста восемью 6 кораблями пошли на Милет, желая дать решительную битву на море; однако они отступили обратно к Самосу, так как никто не выходил против них в море.
В ту же летнюю кампанию, вскоре после того, как пелопоннесцы не сочли себя достаточно сильными выйти против соединенного флота афинян и находились в затруднении, откуда им достать денег для такого количества кораблей, особенно ввиду того, что Тиссаферн плохо производил уплату, они отрядили, согласно первоначальному приказанию из Пелопоннеса, к Фарнабазу Клеарха, сына Рамфия, с сорока кораблями. Дело в том, что Фарнабаз приглашал к себе пелопоннесцев и был готов выдавать им содержание; вместе с тем и Византии сообщал через вестников о намерении перейти на их сторону. Чтобы не быть замеченными во время плавания афинянами, эти сорок кораблей пелопоннесцев вышли в открытое море, но были застигнуты бурею, и большинство их, под командою Клеарха, пристали к Делосу, а потом возвратились снова к Милету (Клеарх возвратился сухим путем позже к Геллеспонту и там принял командование флотом). Другие десять кораблей, под начальством мегарянина Геликса, спаслись в Геллеспонт и подняли восстание в Византии. Получив об этом известие, самосские афиняне отправили на Геллеспонт подкрепление из нескольких кораблей и гарнизон. Перед Византием произошла незначительная битва восьми кораблей против восьми. {Продолжение рассказа: VIII. 102.}
Стоявшие во главе на Самосе, {VIII. 762.} главным образом Фрасибул, после совершенного им переворота неизменно остававшийся при том мнении, что необходимо возвратить Алкивиада, {VIII. 767.} наконец, склонили к тому же в народном собрании и большинство войска. Когда состоялось народное постановление о помиловании и возвращении Алкивиада, Фрасибул прибыл морем к Тиссаферну и доставил Алкивиада на Самос, полагая, что единственное спасение их заключается в привлечении Тиссаферна от пелопоннесцев на их сторону. В состоявшемся народном собрании Алкивиад жаловался и оплакивал личное несчастие, именно свое изгнание, много говорил об общественных делах, рисовал пред собранием большие надежды относительно будущего и чрезмерно преувеличивал свое влияние на Тиссаферна. Делалось это для того, чтобы афинские олигархи боялись его и тем скорее были распущены тайные сообщества, {Ср.: VIII. 544.} чтобы с большим почтением относились к нему находившиеся на Самосе афиняне и сами чувствовали себя смелее, чтобы, наконец, поставить врагов в возможно более неприязненные отношения к Тиссаферну и разочаровать их в их надеждах. С величайшим хвастовством Алкивиад говорил об обещаниях, данных ему Тиссаферном, что афиняне, если только заслужат его доверие, не будут иметь нужды в продовольствии, пока у него останется хоть что-нибудь свое, что, если нужно будет, он готов обратить в деньги собственную свою кровать, что финикийские корабли, находящиеся уже у Аспенда, он доставит афинянам, а не пелопоннесцам. Положиться же на афинян Тиссаферн может только в том случае, если он, Алкивиад, возвратится на родину невредимым и даст ему ручательство за афинян. Слушая это и многое другое, воины тотчас избрали Алкивиада стратегом в дополнение к прежним и возложили на него все дела. Мелькнувшей в этот момент надежды на спасение и на отомщение "четыремстам" каждый из них не променял бы ни за что. После всего того, что они слышали, воины готовы были относиться с презрением к близ стоящему врагу и идти на Пирей. Однако Алкивиад, несмотря на усиленные настояния их, восстал со всею решимостью против похода на Пирей, когда оставались в тылу ближайшие враги. После того как он выбран в стратеги, говорил Алкивиад, первая задача его идти к Тиссаферну и устроить военные дела. Немедленно после этого собрания Алкивиад действительно отправился в путь для того, конечно, чтобы показать, что он во всем действует сообща с Тиссаферном; в то же время он желал поднять себя в глазах Тиссаферна и дать почувствовать, что с того времени, как он избран в стратеги, он может и помогать и вредить ему. Выходило, таким образом, что афинян Алкивиад стращал Тиссаферном, а Тиссаферна афинянами.
Между тем находившиеся в Милете пелопоннесцы, получая известия о возвращении Алкивиада и раньше того уже не доверяя Тиссаферну, теперь, конечно, стали относиться к нему гораздо более неприязненно. В самом деле, во время наступления афинян на Милет, когда они не решились выйти навстречу врагу и дать битву, {VIII. 795.} Тиссаферн был еще скупее в выдаче жалованья; это привело к тому, что вражда к нему пелопоннесцев, существовавшая еще до того, только усилилась вследствие поведения его относительно Алкивиада. Тогда воины, а равно и некоторые прочие знатные лица -- не только из числа военных -- стали собираться на совещания, как и раньше, {VIII. 781.} и при этом высказывали соображения, что они никогда еще не получали жалованья полностью, да и то, что получали, было незначительно и выдавалось с перерывами; что если решительной морской битвы не будет, или если не обратятся туда, откуда можно будет получить продовольствие, {Имеется в виду Фарнабаз.} то команда станет покидать корабли. Виноват же во всем, говорили они, Астиох, который из личной корысти заискивает расположение Тиссаферна. В то время как пелопоннесцы предавались такого рода размышлениям, против Астиоха вспыхнул мятеж при следующих обстоятельствах. Так как сиракусские и фурийские моряки были большею частью люди свободнорожденные, то тем с большей дерзостью и настойчивостью они стали требовать от Астиоха жалованье. Астиох отвечал довольно надменно, пригрозил наказанием и даже поднял палку на Дориея, {VIII. 351.} выступившего в защиту своих моряков. При виде этого толпа воинов, как и подобает морякам, кинулась с криками на Астиоха и хотела его бить. Но он, предусмотрев опасность, бежал к какому-то жертвеннику; побит он не был, и толпа разошлась. Между тем милетяне тайком напали на замок Тиссаферна, сооруженный им в Милете, и овладели им, а помещавшийся в нем гарнизон прогнали. Поступок этот встретил одобрение среди прочих союзников, главным образом со стороны сиракусян. Однако Лихас {VIII. 52.} не одобрял его, говоря, что милетяне и прочие обитатели царской земли должны покоряться умеренным требованиям Тиссаферна и быть к услугам его до тех пор, пока они не кончат благополучно войны. За это, как и за другие подобные поступки, милетяне негодовали на Лихаса и потом, когда он умер от болезни, не разрешили похоронить его на том месте, где этого хотели присутствующие лакедемоняне. Когда вследствие раздора с Тиссаферном и Астиохом дела милетян приняли такой оборот, из Лакедемона явился преемник Астиоха по званию наварха, Миндар, и принял от него должность. Астиох отплыл домой. Вместе с ним Тиссаферн отправил в качестве посла одного из своих приближенных, карийца, говорившего на двух языках, по имени Гавлита. Он должен был принести жалобу на милетян за захват замка и вместе с тем оправдать самого Тиссаферна. Тиссаферн знал, что милетяне также находятся на пути в Лакедемон, главным образом для того, чтобы жаловаться на него, и что с ними вместе был и Гермократ. Последний должен был объяснить, что отношениями своими к Алкивиаду и двуличным поведением Тиссаферн губит дело пелопоннесцев. Гермократ издавна уже питал вражду к Тиссаферну из-за выдачи жалованья. Когда же под конец он был изгнан из Сиракус и для командования сиракусским флотом явились в Милет другие стратеги, Потамид, Мискон и Демарх, тогда Тиссаферн, уже после изгнания Гермократа, стал его преследовать еще настойчивее и обвинял его, между прочим, в том, что когда-то он требовал от него денег, и, не получив их, стал с тех пор врагом его. Итак, Астиох, милетяне и Гермократ отправились в Лакедемон, Алкивиад же тем временем возвратился уже от Тиссаферна на Самос. {VIII. 823.}
В бытность его на Самосе туда прибыли из Делоса посланные "четырьмястами" лица, которые отправлены были с целью успокоить самосских афинян и выяснить им положение дела. {VIII. 721.} На состоявшемся народном собрании они пробовали было говорить, но воины сначала отказывались их слушать и громко требовали смерти губителям демократии. Затем они с трудом успокоились и выслушали посланных. Те объявили, что переворот совершен не на гибель, а на спасение государства, и не для того, чтобы предать государство неприятелю, что теперешние правители могли бы уже сделать во время неприятельского вторжения; {VIII. 711-2.} они объяснили далее, что все граждане по очереди будут участвовать в правлении пяти тысяч, что родственники воинов не подвергаются насилиям, как о том сообщал им Херей, {VIII. 743.} что, напротив, они не терпят никакой обиды и каждый остается на месте, обладая своим имуществом. Они говорили еще и многое другое, но воины ничего не хотели слушать и негодовали; разные лица делали разные предложения, главным же образом предлагалось идти на Пирей. Кажется, что на этот раз Алкивиад впервые оказал значительную услугу государству. Когда самосские афиняне решились идти против родины, причем неприятель, несомненно, немедленно овладел бы Ионией и Геллеспонтом, их удержал именно Алкивиад. При тогдашних обстоятельствах никто другой не в силах был бы сдержать толпу, Алкивиад же остановил поход, и когда отдельные лица обрушивались с яростью на послов, он упреками своими сдерживал их. Отпускал послов сам Алкивиад с ответом, что он не мешает управлять пяти тысячам, но требует, чтобы они удалили "четырехсот" и восстановили совет пятисот на прежних основаниях. Если же сделаны какие-либо сбережения с тою целью, чтобы военнослужащие исправнее получали продовольствие, {VIII. 673.} это он вполне одобряет. Вообще Алкивиад советовал держаться твердо и ни в чем не уступать неприятелю, потому что, говорил он, если государство уцелеет, можно питать большую надежду на примирение его с войском; но коль скоро погибнет то или другое войско, самосское или афинское, никого уже больше не останется, с кем можно было бы мириться.
Явились также послы от аргивян с изъявлением готовности помочь афинскому народу на Самосе. Алкивиад выразил им одобрение, просил аргивян явиться на помощь, когда позовут их, и с тем отпустил. Аргивяне прибыли в сопровождении паралов, которые, как сказано выше, {VIII. 742.} посажены были на транспортное судно и получили от "четырехсот" назначение в евбейские воды, а потом должны были направиться в Лакедемон с отправленными от "четырехсот" афинскими послами, Лесподием, Аристофонтом и Мелесием. {VIII. 713.} На пути у Аргоса паралы послов арестовали и выдали их аргивянам как главных виновников низвержения демократии, сами же не явились больше в Афины, а посадили на свою же триеру посольство из Аргоса и прибыли с ним на Самос.
В эту же летнюю кампанию, в то время когда пелопоннесцы вообще, а главным образом по поводу возвращения Алкивиада, стали очень враждебно относиться к Тиссаферну, как явно уж сочувствующему афинянам, последний, желая, для виду, конечно, оправдать себя перед ними в возводимых на него обвинениях, собирался отправиться к финикийским кораблям в Аспенд и предлагал Лихасу сопровождать его. При этом Тиссаферн уверял, что отдаст приказ подчиненному ему правителю, Тамосу, выдавать войску продовольствие за все время его отсутствия. Нелегко узнать наверное, с какою целью Тиссаферн хотя и пошел в Аспенд, но не привел оттуда кораблей: говорят об этом различно. И в самом деле, несомненно, финикийские корабли в числе ста сорока семи дошли до Аспенда, {VIII. 813. 845.} но почему они не пришли к пелопоннесцам, на этот счет делается много различных предположений. Так, одни полагают, что отсутствием своим Тиссаферн желал, согласно задуманному плану, ослабить пелопоннесцев {VIII. 46.} (по крайней мере, Тамос, которому дан был упомянутый выше приказ, выдавал продовольствие войску не только ничуть не лучше, но даже хуже Тиссаферна); по догадкам других, Тиссаферн имел в виду довести финикиян до Аспенда и потом, за то, чтобы отпустить их, хотел выжать с них побольше денег (по крайней мере, он вовсе не думал употреблять финикийские корабли в дело); по мнению третьих, Тиссаферн отправился в Аспенд вследствие жалоб на него, проникавших в Лакедемон, {VIII. 852.} для того, чтобы не говорили, что он поступает коварно, но что он несомненно пошел за кораблями, которые действительно были снаряжены. Мне кажется, вероятнее всего, Тиссаферн не привел флота с тою целью, чтобы обессилить эллинов и привести их к бездействию: он причинял вред эллинским делам за все время, пока шел в Аспенд и медлил; тем же, что Тиссаферн не примыкал ни к одной из воюющих сторон и не давал одной перевеса над другою, он уравновешивал силы и тех и других. Действительно, стоило только Тиссаферну захотеть, и он привел бы войну к концу, в том, разумеется, случае, если бы он действовал недвусмысленно. В самом деле, доставкою финикийского флота лакедемонянам Тиссаферн, по всей вероятности, даровал бы им победу, потому что тогда лакедемоняне стояли {В Милете.} против неприятеля {Афинян на Самосе.} с флотом скорее равносильным, а не более слабым. Впрочем, поведение Тиссаферна яснее всего изобличалось тем предлогом, который он выставлял по поводу недоставки кораблей: он уверял, будто кораблей собрано меньше, чем сколько приказывал царь; разумеется, в таком случае Тиссаферн снискал бы со стороны царя большую благодарность, достигнув той же цели с меньшими средствами и не истратив много царских денег. Каково бы, однако, ни было намерение Тиссаферна, он прибыл в Аспенд и нашел там финикиян. Со своей стороны пелопоннесцы, согласно его требованию, послали за этими кораблями лакедемонянина Филиппа с двумя триерами. Когда Алкивиад узнал, что Тиссаферн пошел по направлению к Аспенду, он взял тринадцать кораблей и сам отправился туда же, обещав оказать самосским афинянам великую и верную услугу: или что он сам доставит финикийский флот афинянам, или, по крайней мере, воспрепятствует доставке его пелопоннесцам. Алкивиад, по-видимому, задолго еще узнал планы Тиссаферна, именно что тот вовсе и не собирается приводить флота. Кроме того, для того, чтобы приобрести себе и афинянам дружбу Тиссаферна, Алкивиад желал поставить его в возможно более враждебные отношения к пелопоннесцам и тем самым больше побудить его к дружбе с афинянами. Итак, снявшись с якоря, Алкивиад вышел в море и направился прямо к Фаселиде и Кавну.
Отправленное на Самос посольство "четырехсот", по возвращении его в Афины, передало то, что оно слышало от Алкивиада, именно требование его держаться твердо и ни в чем не уступать неприятелю, его большие надежды на примирение афинян с войском на Самосе и на торжество над пелопоннесцами. {VIII. 867.} Этим сообщением послы значительно ободрили большинство лиц, сочувствующих олигархическому режиму, которые и раньше уже были удручены создавшимся положением и с удовольствием как-нибудь вышли бы из него под условием собственной безопасности. С этого времени они стали собираться на сходки и там осуждали существующее положение. Руководителями их были виднейшие из лиц, входивших в состав олигархического правительства и занимавших должности, как-то: Ферамен, сын Гагнона, Аристократ, сын Скелия, и другие. Все они стояли во главе управления, но, по их словам, опасались самосского войска и Алкивиада, а также отправленного в Лакедемон посольства, как бы оно, вопреки желанию большинства граждан, не учинило какого-либо зла государству; далее они говорили, что вовсе не желают отказываться от того, чтобы правление стало еще более олигархическим, но что нужно на деле, а не на словах только, назначить пять тысяч и установить государственный строй более равномерный. Впрочем, во всем этом рисовалась такая форма государственного строя, которая существовала лишь на словах; на самом же деле большинство этих людей, руководясь личным честолюбием, питало в себе такие стремления, при которых чаще всего гибнет олигархия, вышедшая из демократии: с первого же дня все эти люди желают не равенства с прочими, напротив, каждый хочет сам быть первым. При демократическом же строе люди легче мирятся с исходом выборов, так как никто не испытывает умаления от себе равных. Несомненно, олигархов подстрекало и то, что положение Алкивиада на Самосе было прочно, в дальнейшем же существовании олигархии они не были уверены, а потому каждый из них боролся за то, чтобы самому стать первым "предстателем народа". С другой стороны, в числе "четырехсот" были люди, крайне враждебно относившиеся к подобной форме государственного строя. Они тоже занимали выдающееся положение, как например Фриних, который во время своей стратегии на Самосе {VIII. 48 сл.} поссорился с Алкивиадом, Аристарх, один из решительнейших и давнишних врагов демократии, {VIII. 926. 98.} Писандр, Антифонт и другие знатнейшие граждане. Немедленно по достижении власти и после перехода самосских афинян на сторону демократии они отрядили посольство из своей среды в Лакедемон и усиленно хлопотали о заключении мира; в то же время они занялись сооружением укрепления в так называемой Эетионее. Теперь, когда возвратились и послы их из Самоса, они действовали еще с большею энергией при виде той перемены, какая произошла в среде большинства их же единомышленников, на которых они полагались раньше. Напуганные положением дел в Афинах и на Самосе, они поспешно отправили в Лакедемон Фриниха и Антифонта с десятью другими лицами, поручив им заключить мир с лакедемонянами на каких бы то ни было условиях, лишь бы они были терпимы. Еще усерднее продолжали они возводить укрепление в Эетионее. Цель этого укрепления, как утверждали Ферамен и его единомышленники, состояла не в том, чтобы не пропустить самосского войска в Пирей в случае, если бы оно пошло на него штурмом, но, скорее, в том, чтобы иметь возможность, когда они пожелают, встретить неприятеля на море и на суше. Эетионея -- плотина Пирея; вблизи нее находится и проход в гавань. Новое укрепление настолько сближалось с прежним, находившимся со стороны материка, что незначительный гарнизон, помещенный на нем, мог господствовать над проходом в гавань и выходом из нее: у одной из двух башен, замыкавших устье гавани, кончалась старая стена, шедшая со стороны суши, и тут же сооружалось новое внутреннее укрепление до моря. Олигархи отгородили стеною также портик, обширнейший и непосредственно прилегавший к новому укреплению в Пирее, и заведовали им сами. Они заставляли всех складывать в этом портике имевшийся в наличности и вновь подвозимый хлеб и оттуда брать его для продажи.
Толки об этих планах Ферамен распространял уже давно, а когда из Лакедемона вернулись послы, не устроив никакого соглашения лакедемонян с афинянами, приемлемого для всех их, тогда он стал уверять, что укрепление это будет угрожать гибелью государству. Случалось так, что в это время вышедшие из Пелопоннеса, по требованию евбеян, сорок два корабля, в числе которых были италийские из Таранта и Локров и несколько сицилийских, стали на якоре подле Ласа в Лаконике и готовились идти к Евбее; командовал ими спартиат Гегесандрид, сын Гегесандра. Ферамен утверждал, что корабли эти идут не столько на защиту Евбеи, сколько на помощь тем, которые укрепляют Эетионею, и что не успеют и опомниться, как государство погибнет, если теперь же не будут приняты те или иные меры предосторожности. Действительно, нечто подобное было предпринято со стороны тех, которые в этом обвинялись, {Т. е. со стороны "четырехсот".} и это вовсе не была только клевета на словах. Дело в том, что "четыреста" больше всего желали удержать олигархическую власть и над союзниками или, по крайней мере, сохранить собственную независимость, имея в своих руках флот и укрепления; если же и в этом встретится задержка, они готовы были, чтобы не пасть первыми жертвами восстановленной демократии, ввести неприятеля в город и примириться с ним, хотя бы с потерею укреплений и флота, лишь бы, как бы то ни было, удержать государство в своей власти, при условии сохранения личной неприкосновенности. Вот почему "четыреста" торопились с окончанием этого укрепления, в котором были и маленькие ворота, и проходы, приспособленные для проведения неприятелей в город: "четыремстам" хотелось все покончить заблаговременно. Сначала об этом говорилось в небольшом кружке лиц, и больше втихомолку. Но после того как Фриних по возвращении из Лакедемона, куда он ходил послом, {VIII. 902.} подвергся предумышленному нападению одного из периполов на площади, полной народа, невдалеке от здания совета, откуда он только что вышел, и пал мертвым на месте, а нанесший ему удар скрылся, сообщник же его, аргивянин по происхождению, схваченный и по распоряжению "четырехсот" подвергнутый пытке, не открыл имени подстрекателя, сказав только, что он знает о многолюдных сходках в доме периполарха и в других домах, -- когда все это происшествие не вызвало никаких последствий, Ферамен, Аристократ и все единомышленники их, из числа ли "четырехсот", или из посторонних лиц, стали действовать с большею смелостью. Дело в том, что в это время корабли от Ласа обошли уже берег, {Мыс Малею.} стали на якоре у Эпидавра и делали оттуда наступление на Эгину. Ферамен уверял, что кораблям вовсе не следовало заходить в Эгинский залив и возвращаться снова на стоянку к Эпидавру, если бы целью экспедиции была Евбея и если бы не явились они по приглашению для того дела, о каком он и сам всегда говорил в своих обличениях. Следовательно, заключал Ферамен, оставаться больше в бездействии невозможно. В конце концов, после многих мятежных речей и выражения подозрений, сторонники Ферамена перешли к делу по-настоящему. Так, гоплиты, находившиеся в Пирее и занятые укреплением Эетионеи, в числе которых был и таксиарх {См. к IV. 41.} Аристократ со своим отрядом, схватили Алексикла, стратега по назначению олигархов, вполне преданного своим товарищам, отвели его в дом и там заперли. Гоплитам помог в этом деле в числе других один из периполов, командовавших периполами в Мунихии, Гермон. Важнее всего было то, что того же самого желала масса гоплитов. "Четыреста" в это время заседали в здании совета. Когда им дано было знать о происшедшем, все те, которые были недовольны случившимся, готовы были тотчас же отправиться на вооруженные пункты и стали разражаться угрозами против Ферамена и его сообщников. Но Ферамен защищался и объявил, что готов идти тотчас вместе с ними освободить Алексикла. Взяв с собою одного из стратегов, державшегося одинакового с ним образа мыслей, он отправился в Пирей. Туда же поспешили Аристарх и юные всадники. {Ср.: VIII. 694.} Произошло сильное, наведшее панику, смятение: находившиеся в городе полагали, что Пирей уже взят и захваченный Алексикл убит, тогда как пирейцы ждали с минуты на минуту нападения со стороны горожан. Старшим едва-едва удалось удержать горожан, которые метались в разные стороны по городу и брались за оружие. Находившийся тут же Фукидид, афинский проксен из Фарсала, {Ср.: Маркелл. 28.} старался загородить путь отдельным лицам и громко взывал к ним не губить отечества, когда неприятель подстерегает их вблизи. Горожане успокоились и воздержались от нападения на своих же. Между тем Ферамен (он сам был стратегом), прибыв в Пирей, стал громко кричать на гоплитов, делая вид, будто сердится на них, тогда как Аристарх и враги демократии негодовали на самом деле. Однако большинство гоплитов, не обнаруживая раскаяния, общими силами принялись за дело. Они спрашивали Ферамена, находит ли он, что укрепление сооружается на благо государства, и не лучше ли срыть его. Ферамен отвечал, что разделяет их мнение, если они думают срыть укрепление. Тотчас после этого гоплиты и большинство населения Пирея взошли на укрепление и стали ломать его. В то же время сделано было воззвание к народной толпе: кто желает, чтобы правили пять тысяч вместо "четырехсот", должен идти на работу. Дело в том, что восставшие все еще прикрывались именем пяти тысяч, так как желавшие восстановления демократического строя не решались прямо его называть, боясь, как бы пять тысяч не были действительно выбраны и как бы кто-нибудь из них не попал в беду, если бы с призывом о демократическом строе, по неведению, не обратился к кому-либо из них. По этой-то причине и "четыреста" не желали ни выбирать пяти тысяч, ни делать известным неизбрание их. В самом деле, организацию правительства с участием столь большого числа граждан они считали настоящей демократией, с другой же стороны, они рассчитывали, что неизвестность должна поселить в среде граждан взаимные опасения. На следующий день "четыреста", хотя и были встревожены, собрались в здании совета. Между тем пирейские гоплиты, отпустив на свободу захваченного Алексикла и срыв укрепление, вошли в театр Диониса, что подле Мунихии, и с оружием в руках устроили там народное собрание. Согласно принятому решению, они тотчас направились в город и выстроились в Анакии также с оружием. От "четырехсот" к ним явилось несколько выборных, которые вступали в разговор с отдельными лицами и, если находили людей умеренно настроенных, убеждали их держаться спокойно и сдерживать остальных. При этом они говорили, что пять тысяч граждан будут непременно назначены, что из последних, по решению самих пяти тысяч, будут по очереди выбираться "четыреста", а до тех пор ни под каким видом не следует губить государство или предавать его в руки врага. После продолжительных речей, обращенных ко многим лицам, вся масса гоплитов {Т. е. пирейских и городских.} стала более кроткой, чем была прежде, и страшилась больше всего за судьбу государства вообще. Гоплиты сошлись на том, чтобы в определенный день в театре Диониса созвать народное собрание для выработки соглашения.
Когда пришло время собрания в театре Диониса и участники его были почти в сборе, получено было известие, что сорок два корабля под командою Гегесандрида идут от Мегар вдоль Саламина. {VIII. 912.} Каждый из гоплитов думал, что это и есть именно то, о чем давно говорил Ферамен и его товарищи, именно, что корабли направляются к укреплению, а потому и разрушение его казалось полезным. Между тем Гегесандрид, быть может по состоявшемуся соглашению, крейсировал подле Эпидавра и прилегающих пунктов. Возможно также, что он держался в этих местах ввиду бывших в то время волнений среди афинян, надеясь явиться в случае надобности. Афиняне же, лишь только получили упомянутое известие, тотчас устремились бегом всею массою в Пирей, так как, по их мнению, война с неприятелем, более опасная, чем война внутренняя, была недалеко, у самой гавани. Одни садились на готовые уже корабли, другие тащили корабли на воду, третьи спешили на защиту стен и выхода в гавань. Но пелопоннесский флот прошел мимо, обогнул Суний и стал на якоре между Фориком и Прасиями, а потом подошел к Оропу. Афиняне вынуждены были спешно, ввиду происходившей в государстве междоусобицы, употребить в дело не испытанные в бою команды, так как желали возможно скорее защитить важнейшую часть своих владений (после блокады Аттики Евбея была для них всем). Поэтому они отправили стратега Фимохара с флотом к Эретрии. Прибывших сюда кораблей вместе с прежними, находившимися у Евбеи, было тридцать шесть. Афиняне вынуждены были немедленно вступить в битву, так как Гегесандрид после обеда снял флот свой с якоря у Оропа, отделенного от Эретрии полосою моря стадий в шестьдесят ширины. {Почти 10 верст.} Как только началось наступление, афиняне стали садиться на корабли, рассчитывая на то, что войско находится вблизи отсюда. Воины достали обеденные припасы не на рынке, но в домах на окраине города: эретрияне умышленно ничего не продавали, чтобы неприятель имел время, пока афинские корабли вооружались, напасть на них врасплох и заставить выйти в море так, как они были. При этом из Эретрии дан был сигнал в Ороп, когда следует отчаливать. С такими-то приготовлениями вышли афиняне в море и вступили в битву перед эретрийской гаванью. Некоторое время они выдерживали бой, но потом обращены были в бегство, и неприятель преследовал их до берега. Все те из афинян, которые бежали в Эретрию, как в дружественный город, подверглись жесточайшей участи, так как были перебиты эретриянами; спаслись те, которые укрылись в эретрийское укрепление, занимаемое самими афинянами; {Ср.: I. 1143.} уцелели также и прибывшие в Халкиду корабли. Пелопоннесцы захватили двадцать два афинских корабля, команду частью перебили, частью взяли в плен, и водрузили трофей. Немного спустя пелопоннесцы подняли восстание на всей Евбее, кроме Орея, который был во власти афинян, и занялись там общею организациею.
При известии о событиях на Евбее афинянами овладела такая паника, 96 какой они до сих пор не испытывали: ни бедствие в Сицилии, как ни казалось оно тогда ужасным, ни другая какая-либо неудача еще не испугали их в такой степени. И в самом деле, самосское войско отложилось, других кораблей и людей для команды не было, в среде их самих происходили междоусобия, и неизвестно было, когда вспыхнет междоусобная брань. И вот теперь вдобавок афинян постигло столь тяжкое несчастье: они потеряли флот и -- важнее всего -- Евбею, из которой извлекали больше выгод, чем из самой Аттики. Понятно, как тут было не прийти в уныние! Больше всего смущала афинян близость опасности в том случае, если победоносный неприятель дерзнет идти прямо на Пирей, лишенный флота; с минуты на минуту они ждали появления врага. И неприятели легко сделали бы это, если бы были смелее: в государстве поднялась бы еще большая междоусобица, если бы неприятели продолжали осаду, если бы ионийский флот, хотя он был и неприязнен олигархии, вынужден был поспешить от Ионии на помощь своим близким и всему государству, а тем временем Геллеспонт, Иония, острова и, можно сказать, вся афинская держава перешли бы во власть пелопоннесцев. Впрочем, не только здесь, но и во многих других отношениях лакедемоняне оказались такими врагами, воевать с которыми афинянам было очень удобно. Дело в том, что оба народа сильно разнятся по характеру: один стремительный и предприимчивый, другой медлительный и нерешительный, что было особенно выгодно для афинян при их господстве на море. Доказательство этого представили сиракусяне: будучи более похожи на афинян, они с наибольшим успехом и вели войну против них.
Итак, афиняне, по получении известия о событиях на Евбее, занялись все-таки вооружением двадцати кораблей и немедленно созвали народное собрание, единственный и первый раз в то время, на так называемом Пниксе, где обыкновенно собирались они и раньше. На этом собрании они отрешили "четырехсот" и постановили передать власть пяти тысячам. К последним должны были принадлежать все способные доставить тяжелое вооружение; кроме того, было постановлено, что никто ни по какой должности не должен был получать жалованья под угрозою проклятья. {Ср.: VIII. 653.} Впоследствии созывались на Пниксе и другие народные собрания, на которых решено было выбрать номофетов и принять прочие меры для организации государственного управления. По-видимому, афиняне первое время после этого имели наилучший государственный строй, на моей, по крайней мере, памяти. Действительно, это было умеренное смешение немногих и многих, {Т. е. олигархии и демократии.} и такого рода конституция прежде всего вывела государство из того печального положения, в каком оно было. Решено было также возвратить Алкивиада и изгнанных вместе с ним. Было отправлено посольство к Алкивиаду, а также к войску на Самосе с приказанием взяться за дело. {Т. е. за продолжение военных действий против Спарты.}
Во время этого переворота Писандр и Алексикл с товарищами, а также все прочие из наиболее преданных олигархии, {VIII. 891.} бежали немедленно в Декелею. Из них один только Аристарх (он был в числе стратегов) поспешно взял с собою небольшое число самых диких стрелков и направился на Эною. {Ср. к II. 181.} Это было афинское укрепление на границе с Беотией. Его осаждали в то время, по собственному побуждению, коринфяне, из желания отомстить за то бедствие, которое потерпели они от жителей Энои, когда возвращались из Декелей, {VIII. 71.} именно за избиение нескольких человек из своих. На помощь себе они призвали беотян. По соглашению с коринфянами Аристарх обманул гарнизон Энои, уверив, будто и те афиняне, что в городе, заключили договор с лакедемонянами и будто, между прочим, энояне обязаны передать этот пункт беотянам: на таком будто бы условии заключен договор. Энояне поверили Аристарху как стратегу и, как осажденные, не зная ничего, что творилось, согласно уговору, вышли. Так покинута была Эноя, которою завладели беотяне, а в Афинах кончилась олигархия и междоусобная смута.
Около той же поры этой летней кампании с находившимися у Милета пелопоннесцами произошло следующее: {Ср.: VIII. 85. 87.} ни один из начальников, которым Тиссаферн, отправляясь к Аспенду, наказывал выдавать продовольствие, не выполнял этого; между тем ни финикийский флот, ни Тиссаферн еще не появлялись. Отправленный вместе с ним Филипп и другой спартиат Гиппократ, находившийся в Фаселиде, письмом извещали наварха Миндара, что флота и не будет, что Тиссаферн во всем поступает коварно. В то же время Фернабаз звал пелопоннесцев к себе, обещая в том случае, если он добудет флот, {Пелопоннесский.} приложить все старание, так же как и Тиссаферн, к тому, чтобы отторгнуть от афинян те государства, которые оставались еще верны им и не находились в пределах его власти, в надежде извлечь из этого какую-нибудь выгоду. По этим причинам Миндар снялся с Милета в полном порядке по данному неожиданно сигналу, чтобы тем скрыть поход свой от афинян, бывших на Самосе, и с семьюдесятью тремя кораблями направился к Геллеспонту. Раньше в ту же летнюю кампанию вошли в Геллеспонт шестнадцать кораблей, которые опустошили часть Херсонеса. Застигнутый бурею, Миндар вынужден был пристать к Икару; {Ср. к III. 291.} так как плыть было нельзя, то он простоял тут пять-шесть дней и прибыл к Хиосу.
Получив известие о том, что Миндар вышел из Милета, Фрасилл немедленно пустился в море {От Самоса: VIII. 762.} с пятьюдесятью пятью кораблями, спеша войти в Геллеспонт раньше Миндара. Узнав, что Миндар подле Хиоса, и полагая, что он там задержится, Фрасилл поставил соглядатаев у Лесбоса и на противолежащем материке, чтобы от него не ускользнуло движение пелопоннесских кораблей, в каком бы направлении они ни пошли, сам же прошел к Мефимне и приказал жителям ее заготовить хлеб и прочие припасы. {Ср.: VIII. 222. 234.} Фрасилл имел в виду совершать набеги от Лесбоса на Хиос, если Миндар простоит там дольше. Вместе с тем, так как Эрес на Лесбосе восстал, Фрасилл желал идти и на этот город и, если удастся, взять его. Дело в том, что знатнейшие изгнанники из Мефимны переправили из Кимы около пятидесяти гоплитов своих сторонников {Т. е. принадлежавших также к олигархической партии.} и собрали наемников на материке, так что всего было у них около трехсот воинов. Под командою фивянина Анаксарха, выбранного в начальники в силу родства двух этих народов, {Ср.: III. 23.} изгнанники сначала напали на Мефимну. Но так как попытка эта не удалась благодаря своевременному прибытию афинского гарнизона из Митилены и так как потом они вторично были разбиты в сражении и отброшены за город, то они переправились через горы и произвели восстание в Эресе. К этому-то городу подошел Фрасилл со всеми кораблями и собирался атаковать его. Сюда же прибыл от Самоса раньше его Фрасибул с пятью кораблями, после того как получил известие об упомянутом выше переходе изгнанников. Но он опоздал, а потому явился к Эресу и держал его в блокаде. Прибыли сюда еще два корабля из Геллеспонта, возвращавшиеся домой, и пять кораблей мефимнян. Всего собралось шестьдесят семь кораблей. С помощью находившегося на них войска афиняне готовились атаковать Эрес и, если удастся, взять его, пустив машины и всевозможные приспособления.
Тем временем Миндар и пелопоннесские корабли, что были у Хиоса, в течение двух дней запаслись съестными припасами, причем каждый воин получил от хиосцев по три хиосских сороковки, на третий день поспешно снялись от Хиоса и вышли не в открытое море, чтобы не встретиться с кораблями, что были у Эреса, но, имея Лесбос влево, плыли по направлению к материку. В Фокейской области пелопоннесцы пристали к гавани у Картериев и там пообедали, продолжали путь вдоль кимского берега и поужинали у Аргинусс на берегу, противолежащем Митилене. Отсюда, еще в глубокую ночь, они пошли вдоль берега дальше и прибыли к материковому городу Гарматунту, против Мефимны, здесь пообедали и потом быстро пошли мимо Лекта, Ларисы, Гамаксита и соседних местностей и ранее полуночи достигли Ройтея {См. к IV. 522.} уже в Геллеспонте. Некоторые корабли бросили якорь перед Сигеем {См. к IV. 594.} и другими соседними пунктами.
Между тем афиняне, стоявшие у Сеста {См. к I. 892.} с восемнадцатью кораблями, узнали, что пелопоннесцы вошли в Геллеспонт, о чем дали знать им дозорщики сигнальных огней, заметившие на неприятельском берегу огни в большом числе. В ту же ночь афиняне, как были, со всею поспешностью направились вдоль берега к Элеунту, держась близко Херсонеса и желая выйти в открытое море. Они прошли незаметно мимо шестнадцати кораблей, стоявших у Абида, хотя последним дружественная эскадра {Миндара.} заранее советовала внимательно следить за входом афинян в море. На заре афиняне завидели корабли Миндара, который тотчас пустился в погоню за ними; хотя не все, но большинство афинских кораблей успели спастись бегством по направлению к Имбросу и Лемносу. Впрочем, четыре корабля, шедшие позади всех, были захвачены у Элеунта. Один корабль, севший на мель подле святилища Протесилая, пелопоннесцы захватили вместе с командой, два других без команды, а один пустой сожгли у Имброса. После этого пелопоннесцы присоединили к своим корабли из Абида и все прочие, {VIII. 99.} так что всего было у них восемьдесят шесть кораблей, и в тот же день осадили Элеунт, но, так как город не сдавался, возвратились к Абиду.
Афиняне, думая, что неприятельские корабли не могут миновать их незаметно, и занятые спокойно осадою, ошиблись в своих расчетах на соглядатаев. {VIII. 1002.} Теперь, узнав о случившемся, они немедленно покинули Эрес и поспешили на помощь к Геллеспонту, на пути захватили два пелопоннесских корабля, которые раньше в погоне за неприятелем {VIII. 1022.} вышли слишком смело в открытое море и накинулись на афинян. Через день афиняне достигли Элеунта и стали на якоре, возвратили бежавшие к Имбросу корабли и в течение пяти дней готовились к морской битве.
Затем произошло сражение. Ход его был следующий: афиняне выстроились в одну линию и направились вдоль берега к Сесту, а пелопоннесцы, заметив это, вышли в свою очередь навстречу им из Абида. Когда близость битвы стала несомненной, афиняне растянули свою линию в семьдесят шесть кораблей вдоль Херсонеса, начиная от Идака и кончая Аррианами; с другой стороны, пелопоннесцы на восьмидесяти шести кораблях заняли пространство от Абида до Дардана. У пелопоннесцев правое крыло занимали сиракусяне, а левое сам Миндар, имея корабли с наилучшим ходом. У афинян на левом крыле находился Фрасилл, на правом Фрасибул; прочие стратеги стали в том порядке, какой назначили себе сами. Пелопоннесцы торопились раньше завязать битву и, если можно, запереть врагу выход из пролива, так как левое крыло их выступало за правое крыло афинян, и в центре оттеснить их к берегу, который был невдалеке. Афиняне поняли это и там, где противник желал запереть их, растянули свою линию и превосходили противника быстротою хода кораблей. Левое крыло их 5 выходило за мыс, именуемый Киноссематом. Вследствие этого линия афинян в центре была слаба и разорвана, не говоря уже о том, что кораблей у них было меньше, чем у неприятеля, что местность вокруг Киноссемата образовывала острый угол, так что на одной стороне нельзя было видеть, что происходит на другой. Итак, пелопоннесцы ударили в центр, оттиснули афинские корабли к берегу и преследовали неприятеля на суше, так как имели решительный перевес в сражении. Фрасибул со своими кораблями не мог с правого фланга помочь центру вследствие многочисленности наступавших кораблей; не могли оказать помощь и корабли Фрасилла с левого крыла, потому что мыс Киноссемат закрывал от них центр линии, {VIII. 104.} а в то же время удерживали их сиракусские и прочие корабли, поставленные в неменьшем числе против Фрасилловых. Наконец, пелопоннесцы, увлекаемые победою, стали без опаски преследовать неприятельские корабли, шедшие врассыпную, вследствие чего часть флота и пришла в расстройство. Заметив это, корабли Фрасибула приостановили движение со своего фланга за неприятельскую линию и, тотчас обратившись против наступавших на них кораблей, отбили нападение м принудили неприятеля к отступлению. Затем Фрасибул настиг одержавший победу отряд пелопоннесцев, напал на блуждавшие корабли и на большинство их, не вступая в битву, нагнал страх. В то же время перед напором Фрасилловых кораблей подались и сиракусяне и тем скорее обратились в бегство, что видели, как бегут и остальные. Когда произошло бегство и пелопоннесцы устремились сначала к реке Пидию, {Нигде больше не упоминается.} а потом к Абиду, афиняне захватили небольшое число кораблей, потому что узость Геллеспонта давала неприятелям возможность укрыться на близком расстоянии. Тем не менее победа эта одержана была в самый благоприятный момент. До сих пор афиняне вследствие мелких поражений {Ср.: VIII. 95. 102.} и несчастия в Сицилии страшились морских сил пелопоннесцев; теперь они перестали упрекать самих себя и перестали преувеличивать морские силы неприятелей. Они взяли из неприятельских кораблей восемь хиосских, пять коринфских, два ампракийских и два беотийских, по одному кораблю левкадян, лакедемонян, сиракусян и пелленян; сами афиняне потеряли пятнадцать кораблей. Водрузив трофей на мысе, где находится Киноссемат, подобрав корабельные обломки и выдав убитых по уговору, афиняне отправили в Афины триеру с известием о победе. Когда корабль прибыл и афиняне, удрученные недавними неудачами у Евбеи и междоусобными распрями, услыхали о неожиданной удаче, они сильно воспрянули духом и решили, что могут еще выйти победителями, если примутся энергично за дело.
На четвертый день после сражения стоявшие у Сеста афиняне наскоро починили свои корабли и направились к восставшему Кизику. Завидев пришедшие от Византия {VIII. 80.} корабли на якоре подле Гарпагия и Приапа, афиняне пошли на них, разбили в сражении сошедшую на берег команду и захватили корабли. По прибытии к Кизику, который не имел укреплений, они снова подчинили его своей власти и взыскали 2 контрибуцию. Тем временем от Абида к Элеунту подошли пелопоннесцы, взяли назад все годные к плаванью корабли из тех, что были взяты у них в плен (остальные корабли были сожжены элеунтянами), а к Евбее за тамошними кораблями {VIII. 956-7.} послали Гиппократа и Эпикла.
Около того же времени возвратился на Самос от Кавна и Фаселида Алкивиад с тринадцатью кораблями и сообщил, что он воспрепятствовал соединению финикийского флота с пелопоннесским и что больше прежнего расположил Тиссаферна в пользу афинян. {VIII. 88.} В дополнение к своим кораблям он немедленно вооружил еще девять, с жителей Галикарнасса взыскал большую контрибуцию и укрепил Кос; вслед за тем он назначил правителей в Косе и уже к поздней осени возвратился на Самос.
Между тем Тиссаферн, {VIII. 87.} услышав, что пелопоннесский флот вышел из Милета в Геллеспонт, снялся от Аспенда и направился к Ионии. Пока пелопоннесцы были в Геллеспонте, жители Антандра, эоляне по происхождению, призвали гоплитов из Абида, которые перешли по суше, через гору Иду, и ввели их в свой город. Жители Антандра терпели обиды от подчиненного Тиссаферну правителя, перса Арсака, того самого, который, неизвестно почему, возымел вражду к делиянам, поселившимся в Атрамиттии в то время, когда изгнали их ради очищения Делоса афиняне. {V. 1.} Лучших из делиян Арсак привлек на войну, под видом их друга и союзника вывел их из города, выждал, пока они стали готовить обед, окружил своими воинами и велел перебить дротиками. Этот поступок внушил жителям Антандра опасение, как бы когда-нибудь Арсак и с ними не учинил подобного противозакония; да и вообще они не могли выносить тех тягостей, какими Арсак облагал их, и выгнали его из акрополя. Догадываясь, что и это дело рук пелопоннесцев, а не только то, что произошло в Милете {VIII. 844.} и Книде, -- гарнизоны Тиссаферна были изгнаны и отсюда, -- он решил, что пелопоннесцы относятся к нему крайне неприязненно, и боялся, как бы они не причинили ему еще какого-либо вреда. Кроме того, Тиссаферну досадно было, что Фарнабаз, позже его и с меньшими издержками привлекший пелопоннесцев на свою сторону, {VIII. 80. 99.} может в борьбе с афинянами извлечь из них больше выгод, чем он. Поэтому Тиссаферн решился отправиться к пелопоннесцам на Геллеспонт, пожаловаться на случившееся в Антандре и представить благовиднейшие оправдания по поводу и финикийского флота, и возводимых на него клевет, и всего прочего образа его действий. Прежде всего он прибыл в Эфес и принес там жертву Артемиде.