О знании, для них необходимом
После сего разводного учения, когда оное будет учинено по приходе развода в главную квартиру, -- куда оный приходит до рассвета, а на рассвете выходит уже на площадь, -- -- Штаб-Оофицер того полку, чей развод, командует: Под курок! -- и начинает, в присутствии всего Генералитетства Штаб и Обер-Офицеров говорить к солдатам их наречием наизусть следующее:
"Каблуки сомкнуты, подколенки стянуты! -- -- Солдат стоит стрелкой. -- -- -- Четвертого вижу, пятого не вижу.
Военный шаг, аршин, -- в захождении полтора аршина; -- -- береги интервалы! -- -- солдат во фронте на шагу строится по локтю; -- -- шеренга от шеренги три шага; в марше -- два, -- -- барабаны, не мешай! --
Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. -- Стреляй редко, да метко, -- -- штыком коли крепко; пуля обмишулится, а штык не обмишулится; Пуля дура, а штык молодец! -- Коли один раз! -- бросай басурмана со штыка! -- мертв на штыке, царапает саблей шею. -- -- Сабля на шею! -- -- отскокни шаг, -- -- ударь опять! -- -- коли другого, коли третьего! -- богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше. Береги пулю в дуле! -- трое наскочат! -- первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун! -- --
В атаке не задерживай! -- для пальбы стреляй сильно в мишень! -- на человека пуль двадесять свинцу, из экономии, немного стоит. -- -- Мы стреляем цельно! -- -- у нас пропадает тридесятая пуля! -- -- а в полевой и полковой артиллерии разве меньше десятого заряду? -- -- Фитиль на картечь! -- бросься на картечь! -- -- летит сверх головы! -- -- пушки твои, -- -- люди твои! Вали на месте! -- -- гони, коли! -- -- остальным давай пощаду! -- -- грех напрасно убивать! -- они такие же люди! -- умирай за дом Богородицы! -- -- за Матушку! за пресветлейший дом! -- -- Церковь бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!
Обывателя не обижай! -- он нас поит и кормит. -- -- Солдат не разбойник. -- -- Святая добычь! -- -- возьми лагерь! -- -- ваше все. -- -- Возьми крепость! все ваше. -- -- В Измаиле, кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями. -- -- Так и во многих местах. -- -- Без приказа отнюдь не ходи на добычь!
В баталии полевой при атаке: в крыло, которое слабее. -- Крепкое крыло закрыто лесом! -- это не мудрено! -- солдат проберется и болотом! Тяжело через реку -- -- без мосту не перебежишь. -- -- Шанцы всякие перескочишь. -- -- Атака в средину не выгодна, разве конница хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут. -- -- Атака в тыл очень хороша, только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело.
Баталия в поле! -- -- линиею против регулярных, -- -- кореями против басурманов, -- -- а может случится и против турков, что пятисотною кареею надлежать будет прорвать пяти и семитысячную толпу с помощью фланговых кареев. На тот случай бросится он в колонну! -- -- но в том до сего нужды не бывало. -- --Есть безбожные, ветреные, сумасбродные Французишки, -- -- они воюют на немцев и иных колоннами! -- -- Если бы нам случилось против них, -- -- то надобно нам их бить колоннами же! -- --
Баталия на окопы на основании полевой! -- -- Ров не глубок, вал не высок! -- -- бросься в ров, скачи через вал, ударь в штыки, коли, голи, бери в полон! -- -- помни отрезывать! -- -- тут подручные конницы! -- -- В Праге отрезала пехота! -- -- Да тут были тройные и большие окопы и целая крепость, -- -- для того атаковали колоннами! -- --
Ломи через засек, -- -- бросай плетни через волчьи ямы, -- -- быстро беги! -- -- Прыгай через палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы! -- -- стрелки, очищай колонны! -- -- стреляй по головам! -- -- колонны, лети через стены на вал, скаливай, -- на валу вытягивай линию! -- -- Караул к пороховым погребам! -- отворяй ворота коннице! -- -- Неприятель бежит в город! -- -- Его пушки обороти по нем. -- -- Стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо! -- -- недосуг за этим ходить! -- -- приказ! -- -- спускайся в город, режь неприятеля на улицах! -- -- конница, руби! -- -- в домы не ходи, -- -- бей на площадях, -- -- штурмуй, где неприятель засел, -- -- занимай площадь, -- -- ставь гауптвахт, -- -- расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам! -- -- неприятель сдался! -- -- пощада! -- -- стена занята! -- -- на добычь! -- --
Два воинские искусства. -- -- Первое, глазомер: как в лагерь стать, как идти, где атаковать, гнать и бить. -- -- Второе, быстрота! -- --
Поход полевой артиллерии от полу -- до версты впереди, чтобы спускам и подъемам не мешала. -- -- Колонна сближится; оная опять выиграет свое место. -- -- Под гору сошед, на равнине на рысях. -- -- Поход по рядам или по четыре для тесной улицы, для узкого мосту, для водяных и болотных мест, по тропинкам, -- -- и только, когда атаковать неприятеля взводами, чтоб хвост сократить. -- -- Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей барабан, музыка, греми! -- -- Десяток отломал -- первый взвод снимай ветры, ложись! -- За ним второй взвод, -- -- и так взвод за взводом; первые задних не жди! -- -- линия в колонне на марше растянется: коли по четыре, то в полтора, а по рядам вдвое. -- -- Стояла на шагу, идет на двух; -- -- стояла на одной версте, растянется на две; -- -- стояла на двух -- растянется на четырех! -- -- то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса по-пустому! -- на первом десятке отдых час. -- -- Первый взвод вспрыгнул, надел ветры, бежит вперед десять, пятнадцать шагов; а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору, от пятнадцати и до пятидесяти шагов. -- -- И так взвод за взводом, чтобы задние между тем отдыхали! -- -- Второй десяток! -- -- отбой! -- -- отдых -- час и больше! -- -- коли третий переход мал, то оба пополам, и тут отдых три четверти часа, или полчаса, или и четверть часа, чтобы ребятам поспеть скорее к кашам! Это -- для пехоты. -- --
Конница своим походом вперед! -- -- с коней долой! -- отдыхает мало и свыше десятка, чтоб дать коням в лагере выстояться! -- -- кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками! -- -- братцы пришли! к каше поспели! -- -- артельный староста: к кашам! -- -- на завтраке отдых четыре часа. То же самое к ночлегу, отдых шесть часов и до осьми, какова дорога; -- -- а сближаясь к неприятелю, котлы с припасом сноровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных.
По сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух и трехстах и больше; -- вдруг мы на него, как снег на голову. -- -- Закружится у него голова! -- -- атакуй, с чем пришли, с чем Бог послал! -- -- конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! -- -- ура! чудеса творят братцы! -- --
Третий натиск! -- -- нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет! -- в пальбе много людей гибнет! -- -- у неприятеля те же руки! -- -- да русского штыка не знает! -- -- вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем! -- -- недосуг вытягивать линии! -- подвиг из закрытого, из тесного места. Коли пехота, в штыки, -- -- конница тут и есть. -- Нет картечь на голову! -- -- пушки твои. -- -- Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит, -- -- только везде строй. Конница должна действовать всюду, как пехота; -- Кони на подводах! -- козаки везде пролезут. -- -- В окончательной победе, конница, гони, руби! -- -- конница займется, пехота не отстанет. -- -- В двух шеренгах сила, в трех полторы силы; передняя рвет, вторая валит, третья довершает.
Бойся богадельни! -- -- Немецкие лекарственницы издалека, тухлые, всплошь бессильные и вредные. -- -- Русский солдат к ним не привык. -- -- У вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. -- -- Солдат дорог! -- -- береги здоровья, чисти желудок, коли засорился, -- -- голод лучшее лекарство! -- -- кто не бережет людей, Офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. -- -- Жидок желудок! -- -- есть хочется! -- -- на закате солнышка немного пустой кашки с хлебцем, -- -- а крепкому желудку буквица в теплой воде или корень коневого щавелю. -- Помните, господа, полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского! -- -- В горячке ничего не ешь хоть до двенадцати дней, а пей солдатский квас: то и лекарство! -- -- А в лихорадке не пей, не ешь: штраф! -- -- за что себя не берег! -- Богадельны первый день мягкая постель, -- -- второй французская похлебка, третий день ее братец домовище к себе и тащит! -- -- один умирает, а десять товарищей хлебают его смертный дых! -- -- В лагере больные, слабые; хворые в шалашах, не в деревнях; -- -- воздух чище, хоть без лазарету. Не надобно жалеть денег на лекарства, коли есть купить, -- -- и сверх того и на прочие выгоды без прихотей! -- -- все это неважно! -- -- мы умеем себя беречь! -- -- uде умирает ото ста один человек, -- -- а у нас и от пятисот в месяц меньше умирает. -- -- Здоровому воздух еда, больному ж воздух питье. -- -- Богатыри! неприятель от вас дрожит! -- -- да есть неприятель больше и богадельни! -- -- проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка, чтоб бестолково выговаривать: край, прикак, а фок, вайрках, рок, ад, и проч. и проч. Стыдно сказать! -- -- от немогузнайки много, много беды!! --
Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву! -- -- молись Богу! От него победа! -- -- чудо, богатыри! -- -- Бог нас водит, -- -- Он нам генерал! -- за немогузнайку Офицеру арест, а штаб-Офицеру от старшего штаб-Офицера арест квартирный. -- -- Ученье свет, неученье -- тьма! -- -- дело мастера боится. И крестьянин не умеет сохой владеть, хлеб не родится! -- -- за ученого трех неученых дают. -- -- Нам мало трех! давай нам шесть! -- -- давай нам десять на одного! -- -- всех побьем, повалим, в полон возьмем! -- -- последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто: -- -- а мы и одной полной тысячи не потеряли! -- -- вот, братцы! воинское обучение! Господа офицеры! -- какой восторг! --
Примеч. По окончании сего разговора Фельдмаршал сам командует: к паролю! -- -- с обоих крыл часовые вперед! -- -- ступай! -- -- на караул! -- --
По отдаче генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала, следует похвала или в чем хула разводу, -- потом громогласно:
Субординация,
Экзерциция,
Послушание,
Обучение,
Дисциплина,
Ордер воинский,
Чистота,
Здоровье,
Опрятность,
Бодрость,
Смелость,
Храбрость,
Победа, -- --
Слава, слава, слава!
Примеч. Все сии знаки !! -- -- ? ...,,.., и проч. есть его оригинальность. Он говаривал, что сии восклицательные, вопросительные пункты ему только свойственны: "Их в грамматике нет".
Доселе видели мы Героя нашего в сфере публичной его деятельности; теперь обратим взгляд наш на его кабинет и на образ домашней его жизни. Князь Александр Васильевич жил только для славы своего Отечества, а потому никогда не заботился о домашних своих делах, Он поручил управление оными своим родственникам; не знал, сколько от деревень своих имел и доходу. Никогда не читал и не принимал он счетов. В рассуждении цены на все вещи, притворялся он, будто живет еще в веке Императрицы Елизаветы. Так, например, назначал он для ежедневного простого стола 1 рубль 60 копеек, а на пышный 3 рубли. Если он сбирался дать бал, что он называл банкетом; то он всегда говаривал: "ну, так и быть, убьем хоть сотню рублей", а между темь 6анкеты его становились в 3000 рублей и более. Но он всегда притворялся, будто сего не примечает. Стол его обыкновенно состоял из четырех блюд, и довольно невкусных; но он утомясь от трудов кушивал с аппетитом и любил хвалить каждое блюдо, отдавая справедливость повару своему в такой мере, якобы его Мишка первый повар в Европе. Наблюдая посты по всей строгости, обеды его в те дни были весьма накладны для желудков иностранных; и старик, Австрийский Генерал Мелас, спешил всегда после такого стола для принятия лекарства. Несмотря на умеренный его стол, каждый вечер призывал он своего повара и назначал блюда, давая каждому, Бог весть, какие названия; то похлебкою Персидскою, то Турецкою, то Ассирийскою называл он обыкновенный суп, и тогда определяемо было, какому быть столу на другой день, пышному или обыкновенному. Пышным назывался только потому, что штоф водки ставился на особенный столик, а за обыкновенным ставилась водка на том же обеденном столе. Впрочем повара нельзя винить: ибо он имел не более четырех кастрюль; а все ножи, вилки и ложки занимали у соседей. Невзирая, что стол накрывался только на двенадцать кувертов, да и занимал он всегда не великую, простую квартиру, в которой не можно было помещать более, имел он обыкновение приглашать всякого встречного. Разумеется, что оставались только нужные люди. И тогда показывал он свое неудовольствие, повторяя, что через хлеб-соль люди знакомятся, и брал всегда кого-нибудь в подозрение, якобы от него удаляют знакомых, что называл своим языком ускромейкою.
Образ жизни его был различен во дни отдохновения и во дни сражения.
В день, когда не было сражения, вставал он в армии в два или три часа утра с постели своей, которая состояла из сена, покрытого иногда епанчею, а иногда простынею. Помолясь Богу, начинал он окачиваться холодною водою, петь петухом, прыгать, бегать. После того писывал он не более и не менее семи строчек по-турецки, но всегда сожигал сии бумаги. Я только однажды вытащил из пламени малый отрывок такой бумаги, и удостоверился, что он действительно был писан по-турецки. После сего призывал он к себе своих подчиненных, диктовал приказания и делал все нужные распоряжения. К семи часам собирались к нему представляться, и тогда выбегал он в столовую. Став в средине оной, повертывался он на одной ноге и, обозрев всех пришедших, спешил к Образу, читал в слух молитву, а один из близь стоявших должен был оканчивать: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. При слове аминь, которое должны были повторять все, говаривал он обыкновенно: "Кто аминь не сказал, тому нет водки". Все его уверяли, что сказали. Случалось, что он к Образу подводил какого-нибудь Италиянца, Немца или Француза, и заставлял его читать в слух на природном языке Отче наш, и тут имел он обыкновение повторять то же, а конец был по-российски, слава Отцу и прочее. По окончании сего обращался он к каждому предоставлявшемуся, и узнав, как его зовут по батюшке, обнимал с обыкновенною своею сердечностью и приглашал к столу. Это иногда затрудняло представлявшего в рассуждении иностранцев, которым он в необходимости был давать наименования по своему произволу, как-то: Франц Карлович, Карл Карлович, Адам Адамович, и тогда уже сей слыл под сим именем: ибо память имел он необыкновенную. Поговоря с некоторыми спрашивал он водки, которую пивал из стаканчика; но ему не давали, покуда он не переговорит со всеми. Наконец, подбежав он к штофу, прашивал у камердинера своего Прошки, чтобы он ему еще побольше подлил, на что тот не всегда соглашался. Выпив с особливою как будто жадностью водку, пресекал он всякий разговор о службе. Обыкновенно в 8 часов садился он за стол, и тогда уже предавался он всей своей оригинальности. Сей порядок нарушался, когда у него обедали Англичане; тогда садились за стол в девять часов: ибо в Англии, говаривал он, обедают поздно. Садясь за стол, объявлял он иногда чтобы все садились по чинам. Возле его сидел всегда один Адъютант, который разливал щи или похлебку, разрезывал жареное. Сей имел право отнимать у него тарелку, если заметит, что он много ел, и на вопрос; по чьему приказанию? Ответствовал он, по приказанию фельдмаршала Суворова. Тогда говаривал он: "нечего делагь, должно его слушаться!" Сие право присваивал себе нередко и Прошка. За обедом разговаривал он большею частью один, и иногда, всем гостям должно было весьма остерегаться, чтоб не проговориться и не сказать: не знаю, не могу доложить. Сии и подобные слова нарушали в одно мгновение всю приятность беседы. Он такого приказывал даже иногда выкуривать, несмотря ни на какое лицо. -- Австрийский Генерал Край, которого он отлично почитал и любил, подверг себя величайшему его гневу за столом за то, что на вопрос, сколько Австрийских 6аталилионов пришло, ответствовал, не назначив числа: многие. -- Боже мой! кричал он, и Герой мой Край немогузнайка, двуличка, экивок, Нихтбеттимтзагер (По переводу Суворова Немецкая немогузнайка) и едва через час успокоился. Также часто давал он на замечание, что подчиненные созданы говорить с ним ответами, а не вопросами. Уважение, которое он к себе вдыхал, заставляло всех исполнять все сии хотения в точности. Так иногда престарелый Генерал Мелас слушал по два часа со вниманием разговор его о Московских харчевнях, о блинах, и, не понимая сих слов, пошел и трепетал, чтобы не проговориться. Также не любил он хвастунов или так называемых выскочек. -- Один из Петербурга приехавший молодой человек, служивший при Екатерине II пажом, беспрестанно за столом говорил о милостях к нему Императрицы и как часто он имел счастие с Нею разговаривать. Суворов тотчас остановил его, приказал записать следующее : "Князь Потемкин говорит с Государынею завсегда, Суворов иногда, а такой-то никогда". Таким образом остановил он одного Генерала, который повторял ему беспрестанно о своей к нему дружбе. Он велел записать своему Адъютанту сии слова: " Служба -- дружба -- две параллельные линии, которые вместе не сходятся". -- Питье его за столом обыкновенно было стаканы вина Кипрского и стакан Английского пива или другого, за неимением сего. Он имел привычку сидеть за столом очень долго, иногда до четырех часов, и сие называл он единою своею роскошью. Признаться должно, что для гостей было сие весьма тягостно: ибо горница его была всегда чрезвычайно натоплена. И сей человек, который не боялся стужи и никакой погоды, любил весьма натопленные горницы! Иногда он за столом засыпал, и тогда Прошка его толкал, и советовал лечь спать. Не всегда он на сие соглашался. Часто случалось, что он вдруг вскроет глаза, и начнет продолжать недоконченный свой разговор или вмешается в чужой, дабы показать, что он не спал. Всегда были, разговоры его отрывистые; но если начнет рассказывать что-либо продолжительное и остроумное; то после извинялся, что был в горячке. Всякого, в первый раз обедающего у него, приводил он в изумление, как человек, толь подвигами знаменитый, мог рассказывать небылицы, ни с чем не сообразные. Вдруг скажет он сентенцию какого-либо мудреца древности. Вдруг сделает вопрос странный, на который получает ответ столь же странный, и между тем никогда он не смеялся. Казалось, как 6удто бы в сем беспорядке все было в порядке. Обед оканчивался тем, что хозяин вдруг из-за стола встанет и стремглав бросится на сено, которое в другой горнице для него изготовляемо было. Самый лучший его сон был после обеда: он просыпал иногда четыре и пять часов. В шестом часу после обеда, созывал он всех ему нужных чиновников. Тогда приходил и я со всеми бумагами. Через несколько времени все выходили; и я имел счастие докладывать по всем своим делам, удивлялся глубокомысленным его рассуждениям и дальновидным предположениям. -- Здесь видел я совсем другого человека; все, странности были оставляемы. Он даже был однажды недоволен, что я нечаянно пошутил. Нет, это matiere de table, всех бы ты уморил. По окончании докладов, дав на все бумаги нужные разрешения, заставлял он читать в слух газеты, журналы, или какие либо книги о воинском искусстве, и делал весьма любопытные примечания, которые будут в Истории моей помещены на своем месте. Большая часть оных на французском языке с тем намерением, чтобы и союзные чиновники знали образ его мыслей. По окончании чтения обыкновенно, в десять часов вечера, выпивал он иногда рюмку Кипрского вина и, помолясь, благословлял нас всех и отпускал по домам. И так оканчивался день обыкновенный. --
Но во дни сражения порядок сей не мог уже быть сохраняем. Он обыкновенно накануне, отпуская всех, приказывал являться в полночь, дабы с первых петухов, что он называл пастушьим басом, быть при нем. Помолясь Богу и благословив всех, кратко, но сильно напоминал всем обязанности к Богу, к Государю и к Отечеству. Потом, садясь на лошадь, кричал: " На кони, на кони! Кто со мной не поедет, того волки съедят". Признаюсь, что однажды быв с ним в огне, отважился я ему открыться в своей трусости, -- "Не бойся ничего, держись меня, я сам трус, был его ответ"; и поскакал со мною вперед. Но, благодарение Всевышнему! всюду была победа; всюду был слышен глас Суворова: "Ура! Велик России Бог!" Он приказывал отводить себе квартиру не более трех или четырех горниц. Все блестящие предметы роскоши, диваны, люстры, а наипаче зеркала, в которые он не смотрелся, по его признанию, уже более сорока лет, выносили из горниц. Весь караул его состоял из одного Козака. Чан воды для окачивания и сено для постели, составляли всю его мебель. Так умерен был он и в своем экипаже: один старый дормез и одна козацкая лошадь составляли оный. Куртка и каска, были его ежедневною одеждою; также тщательно сберегалась престарая шинель родителя его, которую он всегда называл родительскою. Но в торжественные дни охотно наряжался он в мундир, и во все ордена и бриллианты. Вообще любил он украшения, но любил их приобретать мечом. В Италии с удовольствием надевал он фельдмаршальский Австрийский мундир с шитьем по швам, он имел Российский Лейб-Гвардии Преображенского полку и еще синий великолепный с золотым шитьем Генералиссимуса Сардинского; на мундирах были нашиты четыре звезды: Андрея Первозванного, Св. Георгия 1го класса, возле оного Марии-Терезии и Св. Владимира 1й степени. По кафтану лента Св. Андрея; в петлице портрет И мператора Павла I. Ленты сих трех Орденов надевал он на камзол, и всегда при возложении целовал каждый крест. На шею возлагал он два или три креста по выбору из многих других. Для любопытства читателя представлю я здесь реестр всем знакам отличия, приобретенным кровию на поле сражений.
1. Орден Св. Андрея Первозванного.
2. Св, Великомученика и победоносца Георгия 1го класса.
3. Св. Равноапостольного Князя Владимира 1й степени.
4. Св. Александра Невского
5. Св. Анны.
6. Иоанна Иерусалимского большого креста.
7. Римско-Императорского Марии Терезии 1го класса.
8. Королевско-Прусского Черного.
9. Красного орлов и
10. За достоинство.
11. Польских белого Орла и
12. Св. Станислава.
13. Королевско-Сардинского Благовещения и
14 Св. Маврикия и Лазаря иго класса.
15. Баварского Св. Губерта и
16. Златого Льва,
17. Жезл фельдмаршальский с бриллиантами.
18. Перо бриллиантовое.
19. Эполет.
20. Драгоценный перстень с изображением Екатерины II.
21. Такой же с изображением Павла I.
22. С изображением Императора Иосифа.
23. Портрет Императора Павла I.
24. Императора Франца II.
25. Шпага за разбитие Визиря.
26. -- за взятие Измаила.
27. -- от города Турина и несколько бриллиантовых табакерок.
Так блистал он в сих украшениях, которые отражались и на подчиненных его. Я имел счастие, преисполняющее всякую меру любочестия, писать реляции, и испытал всю наклонность его к благотворениям. Добро делать, спешить должно, повторял он мне при рекомендациях.
"Я желаю, чтобы все меня окружающие и со мною служащие были отличены и счастливы, были отеческие его слова. И поистине был он отцом, при возложении на чиновников Монарших милостей. Все знаки отличия, для него и для чиновников привезенные, вносились в Алтарь и после молебствия и окропления их святою водою, возлагал он в храме Божием на себя, а потом и на всех отличившихся с коленопреклонением. С какими радостными слезами обнимал седой Герой каждого! Вот, что возвышало и давало ему торжество над всеми сердцами, и подчиненные его делались его сынами.
Каждую победу, каждую удачу приписывал он Подателю всех благ, и тотчас спешил в Церковь, где на крылосе пел с певчими и читал Апостол.
(часть текста на этой странице нечитаема - прим. Адъютанта)
Последние минуты его жизни и последний обряд Христианина, исповедь и причащение, которых я был свидетелем, доказывали, что набожность его не была ханжеством. Таковая преданность к религии и ... всех ее образов имели весьма благое влияние на всех ... Они, сражаясь под Суворовым, сражались под щитом Божеским. На неприступный Измаил влезли они с крестом, который нес впереди Священнослужитель.
Описанный ... образ домашней его жизни ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... к роскоши, он, яко начальник, показывал собою пример умеренности своим подчиненным, а солдат любит того начальника, который разделяет с ним и опасности и образ жизни. Сим выигрывали доверенность его славнейшие древние и новейшие Полководцы, от Кесаря и Ганнибала до Тюреня и Принца Евгения. В Италии на пиршествах был он весел, но не танцевал, говоря; Теперь пора ра6очая, плясать буду я, кончив дело. И в самом деле, в Аугсбурге и Праге, по окончании $кампании участвовал он во всех увеселениях, танцевал, плясал, играл в жмурки, в жгуты, коршуны, хоронил золото; и Герой северный кружился в толпе молодых людей и девиц. Иностранным дамам рассказывал он с важностью про какую-то приятельницу свою, Регистраторшу Марью Михайловну, что она в Горюне и Казачке всех бы их превзошла. В Регенсбурге, на бале у Принца Турн и Таксиса, вдруг начал он рассказывать, как он напал на Моро и просил всех предстоявших, чтобы никто с места не сходил: ибо он обещал показать им его ретираду. Все обратились к нему со вниманием, а Суворов сокрылся и уехал.
Все великие люди имели свои странности, сказала Императрица Екатерина. Суворов сие узнал, он хотел сделаться известным Великой. С того времени принял он на себя личину странностей, а в последствии избыточествовал столько проказами, что прослыл у простолюдинов и солдат прокаженным, неуязеленным, и проч. Он постигал всю глубину значения сего в предрассудках народных и пользовался оными. Разговоры его с солдатами были иногда для них неудобопонятными. Они истолковывали оные по своему; они находили в оных что-то таинственное, и видели в нем некое существо вышнего роду. Он даже сделался предметом их сказок. Кто слышал их об нем суждения, тот согласится с сим моим мнением. Виды сии принимал он на себя различно; а для сего нужен ум необыкновенный. Каждый, странным кажущийся, поступок его имеет развязку, обнажающую важную цель. Исторические происшествия могут лучше, нежели все рассуждения, истолковать сей редкий феномен природы. Ограничусь только здесь сказать, что неоднократно отзывался он обо мне: "этот человек читал все Истории, а до такого чудака, каков я, не дочитался". Не понятно только то, что он так долго и постоянно играл публично роли чужие и являлся в разных лицах. Он был всегда знаменит и великимu своими подвигами и редкими странностями.
Важнейшая отличительная черта характера Суворова была -- его снисходительное обращение со всеми без изъятия. Сим порабощал он себе сердца. Многие примеры предаст потомству сия История. Здесь помещу я только один, разительный по своей оригинальности. В городе Таверне, близь Альпийских гор, отведена была Суворову квартира, в доме мещанина Антонио Гамба. Сей явился ко мне с просьбою, чтобы его представить ему. Едва входит он со мною, как Князь Александр Васильевич обнимает его со слезами. Хозяин так же прослезился. Вдруг, отскочив от него, предлагает он ему ехать с собою в Швейцарию. Восхищенный сим Италиянский Швейцарец ответствует : "Если бы у меня было в двадцать голов, они все были бы у ног Вашего Сиятельства. Я весь ваш". На другой день оставляет 65-тийлетний старец жену свою, детей и внучат; и разделял с нами все ужасы Альпов. В награду испросил он только позволение прибить к своему дому Герб Суворова. На Альпах пересказывал он Швейцарам с восторгом снисходительность Героя, называвшего его своим другом. Слова Антонио Гамба были лучшею прокламациею и располагали к нам сердца сих добрых горных жителей.
Наконец заключу я вступление сие одним достопамятным анекдотом. За взятие Туртукая без воли и ведома главного начальства быль Суворов отдан под суд и приговорен к лишению чинов и жизни. Древний Рим предавал своих победителей, за нарушение предписаний Сената, смерти. Но Екатерина, миловавшая человечество, написала на докладе: "Победителя судить не должно". И сею строкою спасла спасителя своего царства. --
Сим кратким вступлением оканчиваю я первую сию часть Истории. Вторая начнется политическою и военною картиною всей Европы, которая вместит в себе размышления о Французской революции вообще, обозрение Италии, Неаполя, Рима, Пиемонта, Швейцарии, Англии и Германии; объявление Портою войны Франции вступление Российских Императорских вспомогательных войск в Австрийские владения, пресечение переговоров в Раштате, силу обоюдных войск, начальствовавших Генералов; исторические примечания о тогдашней войне. За сим последует начатие кампании 1799 года, тогдашнее положение Армий Австрийской и Французской; тщетные покушения французского Генерала Шерера перейти через Етч и разбить Австрийскую Армию еще до прибытия Российских войск; Шерер переходит Минчио и, оставив в Манту сильный гарнизон, отступает через Олио и Адду, отдав свое начальство Генералу Моро. В таком положении застает Суворов Австрийскую и Французскую Армию. Третья часть будет заключать прибытие фельдмаршала из деревни в С. Петербург, отъезд его в Вену, а оттуда в Армию, и подробнейшее описание побед в Италии и Швейцарии, каждое сражение, каждую осаду. Представив все военные тогдашние происшествия, которых был я самовидцем, со всякою точностью и беспристрастием, заключу сию часть примечаниями о военном искусстве Суворова. Четвертая часть будет содержать дневные записки всех действий армий, все реляции и донесения, всю переписку со всеми Дворами, Генералами, Министрами и частную, примечания Суворова и Анекдоты. К сим четырем частям приложатся карта театра войны и планы осад и баталий с кратким описанием оных, чем и кончится повествование мое о великом Суворове.
Конец первой части.