ДНЕВНИКЪ БЕРНАРА.
Ла-Савиньеръ, сентябрь 187...
Я въ деревнѣ у дяди. Разговоры дядюшки занимательны и неистощимы. Но по временамъ и они прерываются, оставляя мнѣ свободные часы. Мнѣ пришло въ голову наполнить эти досуги какимъ-нибудь литературнымъ трудомъ. Теперь всѣ вообще пишутъ такъ плохо что я, вѣроятно, сумѣю владѣть перомъ не хуже другихъ, хотя до сихъ поръ мнѣ приходилось писать однѣ телеграммы. Въ сосѣднемъ замкѣ, у друзей моего дяди есть порядочная библіотека которою я могу располагать. Такъ какъ въ ней не мало документовъ относящихся къ XVII вѣку, то мнѣ прежде всего вспало на умъ передѣлать, съ помощью ихъ, исторію Лудовика XIV, не удавшуюся Вольтеру. Но по зрѣломъ обсужденіи, я предпочелъ написать свою собственную исторію, которая интересуетъ меня гораздо болѣе. Читатель, если только онъ окажется у меня, безъ сомнѣнія согласится со мною что гораздо пріятнѣе видѣть въ зеркалѣ собственныя черты нежели чье бы то ни было чужое лицо. Таково мое мнѣніе.
Мнѣ тридцать лѣтъ. Я высокъ ростомъ, строенъ, красивъ, бѣлокуръ съ золотистымъ оттѣнкомъ; ловко вальсирую и хорошо ѣзжу верхомъ. Вотъ все что потомство узнаетъ о моей внѣшности. Что касается умственнаго развитія, я довольно начитанъ; съ нравственной стороны меня нельзя назвать дурнымъ по природѣ. Собственно говоря, единственный мой недостатокъ заключается въ томъ что для меня нѣтъ ничего завѣтнаго ни на землѣ, ни на небѣ. Помнится, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, замѣтивъ что съ моего умственнаго кругозора исчезъ тотъ величавый образъ старца котораго я привыкъ называть Боженькой, я заплакалъ. Но съ тѣхъ поръ самая ясная и непоколебимая веселость легла въ основу моег'о счастливаго характера. Низшіе классы общества почему-то воображаютъ что французская аристократія -- хранилище старинныхъ предразсудковъ. Относительно меня по крайней мѣрѣ, такое мнѣніе совершенно ошибочно. Я дѣлаю, конечно, необходимыя уступки свѣтскимъ приличіямъ, но въ то же время торжественно заявляю что самый ярый позитивистъ, самый закоренѣлый масонъ, самый свирѣпый соціалъ-демократъ, не болѣе какъ старая баба набитая предразсудками, въ сравненіи съ дворяниномъ пишущимъ эти строки.
Тѣмъ не менѣе дядя мой задался мыслію женить меня на одной молодой дѣвушкѣ, которая не только сама по себѣ можетъ служить образцомъ благочестія, во и все семейство ея погружено въ самое грубое ханжество. Вотъ этотъ-то пикантный эпизодъ моей жизни и заслуживаетъ, мнѣ кажется, внимательнаго, изо дня въ день провѣряемаго и самаго точнаго описанія перомъ очевидца, хорошо знакомаго со всѣми обстоятельствами дѣла; этотъ единственный случай изо всей моей скромной біографіи и намѣренъ я изложить на этихъ страницахъ, заимствуя изъ прошлаго лишь то что необходимо для уясненія настоящаго и оставляя будущее на волюбезсмертвыхъ боговъ.
Меня зовутъ Бернаръ-Мори, де-Гугонъ де-Монторе, виконтъ де-Водрикуръ. Въ нашемъ гербѣ красуются монеты Крестовыхъ Походовъ, что во всяконъ случаѣ пріятно. Дядя мой -- графъ де-Монторе де-Водрикуръ -- старшій въ родѣ и глава вашей фамиліи. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ умеръ его единственный сынъ; и кромѣ меня некому наслѣдовать его имя... Мы оба одинаково желаемъ чтобъ имя это не угасло; но мы долго не могли столковаться о способѣ, какимъ его увѣковѣчить. Дядѣ хотѣлось взвалить эту заботу на меня, а я охотно уступалъ эту привилегію ему. Онъ былъ вдовъ, и я настойчиво уговаривалъ его жениться вторично, доказывая ему что онъ имѣетъ видъ человѣка еще крѣпкаго, которому не грѣхъ еще думать о будущемъ; однако въ этомъ пунктѣ я никакъ не могъ побѣдить его упрямства, происходившаго, вѣроятно, отъ такихъ причинъ которыя ему ближе знать.
Дядя былъ тронутъ -- совершенно напрасно -- тѣмъ безкорыстіемъ которое я будто бы выказалъ побуждая его жениться. Вся суть въ томъ что изъ двухъ золъ я выбиралъ меньшее, и что мнѣ легче было жертвовать правами на его наслѣдство нежели рисковать своею личностью, свободой и честью въ такомъ опасномъ предпріятіи какъ бракъ. Какъ бы то ни было, хоть я и выставилъ себя человѣкомъ не связаннымъ вѣрованіями, я не отвергаю однако нѣкоторыхъ обязанностей. Одна изъ нихъ безспорно побуждаетъ меня спасти отъ уничтоженія наше древнее имя,-- а вмѣстѣ съ нимъ и наши золотыя византинки на червленномъ полѣ щита въ гербѣ, а такъ какъ для достиженія этой цѣли нѣтъ другаго средства кромѣ законнаго брака, то у насъ рѣшено было въ принципѣ. Почти уже четыре года тому назадъ, что я непремѣнно женюсь и что у меня будетъ много дѣтей.
Разъ остановившись на этомъ рѣшеніи, дядя мой, подстрекаемый старческимъ нетерпѣніемъ, торопилъ меня приступить къ дѣлу. Тогда я съ особеннымъ интересомъ началъ изучать ту разновидность свѣтскихъ бабочекъ къ которымъ до сихъ, поръ относился довольно равнодушно, я разумѣю юныхъ дщерей міра сего. Я былъ увѣренъ что хорошо знаю замужнихъ женщинъ, такъ какъ за ними я всегда ухаживалъ съ большимъ усердіемъ. Что же касается молодыхъ дѣвушекъ, онѣ были мнѣ совершенно незнакомы, или по крайней мѣрѣ я такъ думалъ. Къ моему величайшему удивленію и, долженъ прибавить, крайнему сожалѣнію, я увидалъ что въ Парижѣ по крайней мѣрѣ, между тѣми и другими самая ничтожная разница, и что въ настоящее время многія женщины могли бы поучиться у дѣвушекъ по всѣмъ отраслямъ знанія.
Помню какъ однажды мой добрый старый другъ, герцогиня Кастель-Море, устроила въ своемъ отелѣ, что на улицѣ Св. Доминика, дневной балъ, пригласивъ исключительно молодыхъ особъ отъ пятнадцати до двадцати двухъ лѣтъ. Этотъ маленькій праздникъ втайнѣ посвященъ былъ мнѣ. Я открылъ герцогинѣ о своихъ брачныхъ намѣреніяхъ, и ей угодно было собрать для меня самый изящный букетъ молодыхъ невѣстъ, причемъ она увѣряла что стоитъ мнѣ протянуть руку, и въ нее непремѣнно попадетъ перлъ. Дѣйствительно всѣ эти граціозныя бѣленькія и розовыя созданія, невинно танцовавшія между собою, до такой степени очаровывали взоръ своею непорочностью что мнѣ оставалось лишь одно затрудненіе: на которой изъ нихъ остановить свой выборъ.
Все это происходило въ единъ прекрасный іюньскій день.. Послѣ танцевъ молодыя дѣвушки разсыпались по саду отеля, гдѣ на лужайкѣ былъ сервированъ чай. Я пріютился одиноко за купой рододендровъ, стараясь усмирить волненіе моего бѣднаго сердца, какъ вдругъ по ту сторону деревьевъ остановилась одна изъ этихъ прелестныхъ группъ. Онѣ шли втроемъ, разговаривая между собою вполголоса, со свѣримъ, какъ утренняя заря, смѣхомъ, съ наивными, широко раскрытыми, какъ цвѣточныя чашечки, глазами. Я сталъ прислушиваться -- и что же? Къ великому моему изумленію, изъ этихъ дѣвственныхъ устъ посыпались такія выраженія которыхъ я не буду передавать; скажу одно: они заставили бы покраснѣть обезьяну.
Добрая старушка герцогиня, принадлежавшая къ доброму старому времени, увѣряла меня, когда я передалъ ей эти разговоры, что въ жизнь свою не слыхала ничего подобнаго и даже не понимаетъ что именно хотѣли сказать эти барышни. Но вѣдь въ наше время мало ли что говорятъ въ обществѣ такого о чемъ наши матери, а тѣмъ болѣе бабки, никогда и не слыхивали.
Не думаю чтобы можно было приписать настоящее преждевременное развитіе свѣтскихъ дѣвушекъ безпечности матерей. Изъ справедливости къ послѣднимъ охотно допускаю что всѣ онѣ безъ исключенія, какова бы ни была ихъ собственная нравственность, весьма желали бы сдѣлать своихъ дочерей честными женщинами. Но для достиженія такой похвальной цѣли имъ недостаетъ хотя бы крохотной доли простаго здраваго смысла. Въ самомъ дѣлѣ, только ослѣпленіе мужей въ отношеніи женъ можетъ быть уподоблено таковому же ослѣпленію матерей. Онѣ, повидимому, проникнуты убѣжденіемъ что все въ мірѣ доступно порчѣ, кромѣ ихъ дочерей. Ихъ дочери могутъ смѣло выносить самыя опасныя столкновенія, самыя возбуждающія зрѣлища, самые двусмысленные разговоры: что за бѣда! Все проходящее чрезъ зрѣніе, слухъ и умъ ихъ дочерей немедленно очищается. Ихъ дочери -- саламандры могущія безъ вреда пройти сквозь всякій огонь, даже адскій. Проникнутая этимъ пріятнымъ убѣжденіемъ, мать не задумываясь разрѣшаетъ своей дочери предаваться всякаго рода развращающимъ удовольствіямъ, которыя называются парижскою жизнью, а въ сущности не что иное какъ олицетвореніе семи смертныхъ грѣховъ въ дѣйствіи.
Впрочемъ, и бѣдныя матери, и бѣдныя дочери равно заслуживаютъ снисхожденія мыслителя. Онѣ просто увлечены, какъ и всѣ мы вообще, потокомъ цивилизаціи упадка. Народъ въ упадкѣ руководится, если не ошибаюсь, одними алчными инстинктами, и мнѣ кажется что сверху до низу мы всѣ дошли до этого; и въ высшихъ, и въ низшихъ сферахъ наслажденіе стало единственнымъ закономъ, единственнымъ культомъ. Всякая другая религія исповѣдуется единственно ради приличія. Нужно съ этимъ примириться, и что касается меня, я давно примирился.
Признаюсь что случай на дневномъ балу герцогини поколебалъ было мое намѣреніе жениться; но нѣсколько минутъ размышленія и здравая философія возвратили мнѣ мое спокойствіе и утвердили меня въ моемъ рѣшеніи. "Что даетъ мнѣ право, спросилъ я себя, претендовать на женщину лучше меня самого? Изъ того что я случайно подслушалъ въ разговорѣ молодыхъ дѣвушекъ явствуетъ что онѣ мало думаютъ объ идеалахъ; но я-то много ли объ этомъ забочусь? Онѣ, какъ видно, христіанки только по имени, душою же и тѣломъ погружены въ чисто языческій матеріализмъ... Но вѣдь я самъ не лучше ихъ; мущина въ сущности долженъ довольствоваться женщиной которой онъ достоинъ, и наоборотъ. Такъ даже лучше! Иначе въ семейной жизни не было бы ни гармоніи, ни равновѣсія. И наконецъ, развѣ я женюсь ради какихъ-нибудь химерическихъ цѣлей? Развѣ я надѣюсь найти въ бракѣ романъ? А если я самъ не вношу романа, то съ какой стати ожидать что найду его въ своей женѣ? Нѣтъ! все чего я требую отъ брака, это -- приличіе, житейскій комфортъ, извѣстный почетъ, законное потомство, хорошая кухня по-мѣщански,-- а все это можетъ мнѣ дать любая изъ этихъ милыхъ дѣвушекъ. И этого мнѣ достаточно. Жена была бы для меня невыносимымъ бременемъ еслибъ она вздумала уводить меня въ лѣсъ, и тамъ, при лунномъ свѣтѣ, бесѣдовать со мной о безсмертіи души."
Въ силу такого разсужденія я рѣшился жениться, по примѣру другихъ, на первой встрѣчной, лишь бы она отвѣчала самымъ элементарнымъ требованіямъ приличія. Однако, чувствуя себя нѣсколько охлажденнымъ, я рѣшилъ не слишкомъ торопиться.
Какъ разъ въ то время, то-есть два года тому назадъ, дядя переселился изъ Парижа въ деревню и такимъ образомъ далъ мнѣ возможность вздохнуть свободнѣе. Какія-то таинственныя причины заставили его покинуть Парижъ. Онъ всегда любилъ бульварную жизнь и до сихъ поръ имѣлъ къ ней пристрастіе. Онъ любилъ много и другихъ вещей свойственныхъ исключительно Парижу, во онѣ уже не доставляли ему такого удовольствія какъ прежде, и это его раздражало. Короче, онъ отказался это всего, уѣхалъ въ свой замокъ Ла-Савивьеръ, что на границѣ между Нормандіей и Бретанью, и занялся тамъ улучшеніемъ расъ домашняго скота. Съ того времени, въ качествѣ преданнаго и внимательнаго племянника, я пріѣзжалъ навѣщать его черезъ каждые три мѣсяца, проводя одну ночь въ вагонѣ, на пути къ нему, другую -- на возвратномъ пути и никогда не оставаясь въ замкѣ болѣе одного дня. Родственныя чувства мнѣ вовсе на чужды; я признаю обязанности которыя они на насъ возлагаютъ, но эти обязанности имѣютъ свой предѣлъ, и я преступилъ бы его еслибъ остался болѣе двѣнадцати часовъ въ деревнѣ, одинъ запахъ которой мнѣ противенъ.
Однако, несмотря на все это, дядя питающій ко мнѣ нѣкоторую слабость (точно также какъ и я къ нему) все-таки нашелъ средство удержать меня на нѣсколько недѣль въ своемъ замкѣ Ла-Савиньеръ, посреди этихъ ненавистныхъ полей; четыре мѣсяца тому назадъ я получилъ отъ него письмо слѣдующаго содержанія:
"Я открылъ въ моемъ имѣніи, милый Бернаръ, участокъ соединяющій въ себѣ всѣ условія для скачки съ препятствіями: обширный гипподромъ, луга и кустарники, изгороди, насыпи, канавы, холмы расположенные амфитеатромъ для зрителей, все какъ слѣдуетъ; мѣстечко это находится на полдорогѣ между замкомъ и С., главнымъ городомъ департамента, въ трехъ километрахъ отъ того и другаго, такъ что городъ можетъ доставить намъ необходимую для подобнаго торжества обстановку: музыку, властей и публику. Я уже говорилъ объ этотъ съ префектомъ, съ главнымъ казначеемъ, съ меромъ, и всѣ эти три сановника (всѣ трое умѣренные республиканцы, особенно казначей) горячо одобрили мою мысль. Префектъ обѣщалъ выхлопотать необходимыя суммы въ своемъ генеральномъ совѣтѣ, меръ обѣщалъ трубачей и пожарныхъ, генеральный казначей -- фейерверкъ. А тебѣ и мнѣ, Бернаръ, остается позаботиться объ остальномъ. Знаю, мой другъ, какъ ты любишь подобныя забавы и какъ ты сожалѣешь что во Франціи онѣ такъ рѣдко устраиваются. Тебѣ стоитъ, я думаю, сказать словечко Сулавилю, Вервье и Кадьеру чтобы пріобрѣсти въ нихъ усердныхъ помощниковъ. А я пишу герцогу, Доусону, Гардинеру и Куравво. Какъ твоимъ такъ и моимъ друзьямъ я предлагаю, конечно, самое радушное гостепріимство въ моемъ замкѣ. Ради общаго удобства, я назначилъ недѣлю слѣдующую за Канскими скачками. Такимъ образомъ переѣздъ будетъ незатруднителенъ, и мы залучимъ къ себѣ быть-можетъ еще частичку блестящей публики Кана и Довиля. Объ отказѣ, Бернаръ, и не заикайся: этотъ праздникъ, который я надѣюсь повторять ежегодно, составляетъ для твоего стараго дяди послѣднее утѣшеніе въ здѣшнемъ мірѣ, и ты конечно не захочешь лишить его этого."
Я наивенъ какъ ребенокъ и, конечно, попался въ дядины сѣти, которыя онъ такъ искусно мнѣ разставилъ, затронувъ одну изъ самыхъ благородныхъ страстей моихъ -- страсть ко стипль-чезу. Не подозрѣвая его макіавеллическихъ ухищреній подъ маской добродушія, я совершенно отдалъ себя въ его распоряженіе. Я навербовалъ нѣсколько охотниковъ между моими друзьями; онъ нашелъ еще нѣсколькихъ между своими; короче сказать, 8 августа мы цѣлою ватагой ввалились къ дядѣ: Вервье, Гардинеръ, Доусонъ, Кадьеръ и я. Еще нѣсколько человѣкъ, возвращавшихся изъ Довиля и Кана, пріютились въ сосѣднемъ городѣ, наполнивъ его пріятнымъ оживленіемъ. Дядя, человѣкъ опытный въ дѣлахъ подобнаго рода, такъ хорошо намѣтилъ путь для скачки, такъ искусно расположилъ препятствія что намъ ничего не осталось прибавить къ его распоряженіямъ. Скачка состоялась черезъ день послѣ вашего пріѣзда, въ воскресенье 10 августа.
Это было великолѣпное зрѣлище. Весь край поднялся на ноги. Съ самаго ранняго утра на улицахъ били сборъ. Окрестные джентльмены достали изъ шкафовъ ботфорты, узкіе панталоны и съ гордостью выставляли ихъ на показъ. Мѣстная аристократія расположилась подъ обширною парусинною палаткой, украшенною флагами и устроенною моимъ дядей. Прочее населеніе, въ праздничныхъ нарядахъ, унизывало окрестные холмы и тамъ скромно трапезовало вкупѣ. Муниципальный оркестръ (на свѣтѣ нѣтъ розы безъ шиповъ) игралъ Марсельезу, а пожарные сдерживали толпу.
Насъ было восемь наѣздниковъ. Подо мною была лошадь герцога -- Талботъ II. Гардинеръ и Вервье остались въ канавѣ; Куранво вывихнулъ себѣ плечо о насыпь, а я въ это время летѣлъ какъ стрѣла и пришелъ первымъ, оставивъ Карильйона на семь или на восемь корпусовъ позади. Скачка была не безъ драматизма, она въ высшей степени разгорячила зрителей, и меня привѣтствовали шумными оваціями.
Пока я вываживалъ предъ публикой побѣдителя Тальбота, одѣтый въ жокейскую куртку фіолетоваго цвѣта, глаза мои невольно запримѣтили на одной изъ скамеекъ трибуны, между развѣвавшимися въ честь меня платками, миніатюрную блондинку съ пепельнымъ цвѣтомъ волосъ, которая хотя и не махала мнѣ платкомъ, но красивымъ личикомъ такъ и уставилась на меня съ живѣйшимъ интересомъ и любопытствомъ. Впрочемъ и не она одна смотрѣла на меня съ такимъ выраженіемъ которое отнюдь нельзя было назвать зауряднымъ сочувствіемъ торжеству побѣдителя... Нѣтъ, ясно было что для этихъ дамъ, и особенно для этой бѣлокурой дѣвочки, я казался существомъ необыкновеннымъ, заранѣе возвѣщеннымъ, долго жданнымъ, окруженнымъ тройною славой бульварнаго, клубнаго героя и спортсмена, съ легкимъ запахомъ волокитства, элегантности и приключеній. Меня могутъ упрекнуть пожалуй въ недостаткѣ скромности; во какъ не сознаться что появленіе такого молодчика какъ я должно было сильно взволновать эти провинціальныя головки.
Въ заключеніе праздника, дядя давалъ вечеромъ балъ, на который приглашено было все городское и окрестное общество, и гдѣ хозяйками были жена и дочери главнаго казначея. Вальсируя съ одною изъ этихъ дамъ, я внезапно встрѣтился взглядами съ молодою дѣвушкой которую замѣтилъ въ трибунѣ: въ уносившемъ меня вихрѣ, эти глаза слѣдили за мной съ тѣмъ нѣсколько робкимъ, во въ то же время неотступнымъ вниманіемъ и любопытствомъ которое у же такъ сильно меня поразило. Моя неистовая манера вальсировать, напоминающая похищеніе, казалось, поражала и восхищала ее. Я подошелъ къ дядѣ: "Дядюшка, говорю,-- вонъ тамъ сидитъ молодая особа которой страхъ какъ хочется провальсировать со мной; я намѣренъ доставить ей это удовольствіе; представьте меня пожалуста.
Тонкая, многозначительная улыбка появилась на поблекшемъ лицѣ моего дяди, и онъ поспѣшилъ подвести меня къ семейной группѣ, ревниво оберегавшей мою юную поклонницу.
-- Позвольте мнѣ, сказалъ онъ,-- съ разрѣшенія вашей матушки, представить вамъ кавалера... Мой племянникъ, виконтъ де-Водрикуръ... Мадемуазель Аліетта де-Куртэзъ!
Мадемуазель Аліетта сильно покраснѣла.
-- Очень благодарна!... пробормотала она;-- но я не вальсирую.
Она отказывалась!... Каково! отказывалась... Я остолбенѣлъ отъ изумленія и чувствовалъ себя въ положеніи человѣка чьи благодѣянія отвергаются самымъ неожиданнымъ и даже нелѣпымъ образомъ. Наконецъ, нѣсколько оправившись:
-- Вы не откажетесь, быть-можетъ, отъ мазурки, сударыня? спросилъ я.
-- Даже и отъ мазурки.
-- Тогда я осмѣлюсь просить васъ на кадриль?
Она улыбнулась едва замѣтною, почти ироническою, чортъ возьми, улыбкой и произнесла:
-- Пожалуй, если хотите!
Послѣ этого счастливаго исхода довольно мудреныхъ переговоровъ, вся семейная группа, состоявшая изъ матери, тетки, дяди и брата, мгновенно просіяла и вздохнула свободнѣе.
Кадриль составилась почти въ ту же минуту, и я занялъ свое мѣсто съ мадемуазель Аліеттой. Ея волосы, своеобразнаго пепельнаго цвѣта, лежали въ безпорядкѣ на ея головѣ, перевитые кое-гдѣ простою лѣсною зеленью. Она была прелестна: небольшой ростъ, крохотныя ножки феи порхающей по вереску; стройная, несмотря на свою миніатюрность, изящная отъ природы, какъ-то особенно выдающеюся порядочностью. Во всей фигурѣ какая-то прозрачность; на лицѣ и въ глазахъ странное выраженіе -- смѣсь робости съ отвагой, чистоты со страстностью, и тѣ же самые оттѣнки въ разговорѣ, который по временамъ оживлялся лукавою насмѣшкой. Прибавьте къ этому видъ непорочности, неподкупной честности, и портретъ ея дорисованъ. Впрочемъ, я еще слишкомъ хорошо помню сюрпризы поразившіе меня на дневномъ балу герцогини чтобы высказывать какое-либо серіозное мнѣніе. Во всякомъ случаѣ, это очень интересная молодая особа.
Въ теченіе кадрили она была, конечно, робка и неразговорчива. Я всячески ободрялъ ее и съ кротостью пытался разсѣять ея принужденность. По поводу бывшаго торжества, мы заговорили о лошадяхъ: она сама ѣздитъ верхомъ, большею частію со старымъ адмираломъ -- дядей, а иногда съ братомъ -- мичманомъ. "Оба они ѣздятъ верхомъ какъ моряки", сказала она мнѣ, смѣясь, "я должна давать имъ уроки. А меня", прибавила она серіозно, "выучилъ отецъ."
Отводя ее на мѣсто, я сказалъ нѣсколько любезностей матери, теткѣ, адмиралу и молодому мичману; затѣмъ, оставивъ это почтенное семейство въ изумленіи отъ моей снисходительности, я смѣшался съ толпой.
Такова была моя первая встрѣча съ мадемуазель де-Куртэзъ, которую, какъ я заподозрилъ съ этой минуты, дядя прочилъ мнѣ въ невѣсты. Вторая встрѣча состоялась два дня спустя въ замкѣ Варавиль, резиденціи фамиліи де-Куртэзъ, куда потащилъ меня дядя съ визитомъ, по долгу вѣжливости къ сосѣдямъ, какъ онъ выразился. Замокъ этотъ огромное зданіе съ остроконечными и выдающимися навѣсомъ кровлями, и внутренняя обстановка его носитъ отпечатокъ провинціализма. Мебель, красивая и массивная, расположена въ строгомъ и чинномъ порядкѣ съ тою замѣчательною склонностью къ неудобству которая особенно характеризуетъ вашихъ предковъ. Не въ такомъ бы гнѣздѣ жить такой пташкѣ какъ мадемуазель Аліетта! А между тѣмъ мы нашли ее въ немъ живую, цвѣтущую и видимо обрадованную нашимъ посѣщеніемъ. Какъ ни отнѣкивался дядя, ясно было что онъ намекнулъ старшимъ родственникамъ о своихъ тайныхъ надеждахъ, и что мадемуазель Аліетта то же смекала кое-что. И въ самомъ дѣлѣ, всѣ эти почетные люди разсматривали, изучали и пытали меня съ гипнотическою настойчивостью, которая должна была сильно утомлять ихъ.
Когда мы шажкомъ возвращались въ Ла-Савиньеръ, дядя открылъ мнѣ наконецъ свое сердце.
-- Это такой случай, сказалъ онъ,-- который не встрѣчается въ жизни дважды... Отмѣнная дѣвушка, прелестной наружности, высокаго образованія, съ прекраснымъ именемъ, съ большимъ состояніемъ уже въ настоящее время и съ громаднымъ въ будущемъ... Незамужняя старая тетка, адмиралъ дядя старый холостякъ, другой дядя епископъ и тоже холостякъ... само-собою разумѣется... Словомъ, совершенство!
Дядя прибавилъ къ этому нѣсколько цифръ и нѣсколько другихъ подробностей. Судя по тому что онъ мнѣ разказалъ и что я самъ могъ замѣтить, эти Куртэзы, весьма древняго рода, представляютъ дѣйствительно преоригинальную коллекцію. За исключеніемъ пристрастія къ лошадямъ, они совсѣмъ не принадлежатъ вашему вѣку. Это вѣрующіе и исповѣдники минувшаго столѣтія, которыхъ не коснулся духъ времени. Одна изъ отраслей этой фамиліи прибыла въ Англію съ Вильгельмомъ-Завоевателемъ и до сихъ поръ занимаетъ мѣсто въ высшихъ рядахъ аристократіи Соединеннаго Королевства. Сношенія французскихъ Куртэзовъ съ ихъ англійскими родственниками были довольно часты, что наложило на первыхъ особенный, характерный отпечатокъ. Оставаясь католиками, они усвоили отчасти пуританскій формализмъ, какъ напримѣръ древній англійскій обычай читать вечернія молитвы вмѣстѣ съ прислугой. Этой черты достаточно чтобъ охарактеризовать ихъ. Покойный баровъ де-Куртэзъ, братъ адмирала и епископа и отецъ Аліетты, былъ, какъ говорятъ, человѣкъ серіозный и образованный: онъ не пожелалъ для своей дочери ни наставницы, ни уроковъ въ городѣ, ни пансіона, ни монастыря; съ помощью нѣсколькихъ преподавателей тщательно имъ избранныхъ и строго наблюдаемыхъ, онъ самъ занялся умственнымъ воспитаніемъ Аліетты, предоставивъ матери нравственную и религіозную сторону. О Боже мой! конечно, на первый взглядъ, человѣку такой легкой нравственности и столь невѣрующему какъ я не въ подобной семьѣ слѣдовало бы искать себѣ жену. Въ этомъ слышится какой-то непріятный диссонансъ; но будемъ разсуждать такъ: если я и рѣшился, какъ было уже сказано выше, жениться очертя голову на любой изъ молодыхъ язычницъ новаго поколѣнія, то особеннаго влеченія къ нимъ у меня все-таки не было; признаюсь даже что меня не испугала бы въ моей женѣ крошечная частичка христіанства, хотя это отнюдь не значитъ чтобъ я слишкомъ довѣрялъ силѣ нравственныхъ гарантій представляемыхъ женскою набожностью, или чтобъ я считалъ ее синонимомъ добродѣтели. Однако должно сознаться что у женщинъ идея долга почти неразлучна съ религіозною идеей; изъ того что религія не для всѣхъ женщинъ является сдерживающею силой еще не слѣдуетъ заключать чтобъ она не могла спасти ни одной изъ нихъ, и потому всегда полезно имѣть это средство въ запасѣ. Правда, вся семья Куртэзовъ и сама мадемуазель де-Куртэзъ доводили свои религіозныя вѣрованія и обычаи до фанатизма; но что касается семьи, вѣдь я вовсе не собираюсь пустить въ ней корни, а мадемуазель де-Куртэзъ, говорилъ я себѣ, послѣ первой же зимы проведенной въ Парижѣ отрѣшится это всего рѣзкаго и исключительнаго въ ея набожности. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ этотъ бракъ былъ несомнѣнно выгоденъ. Она понравилась мнѣ съ перваго взгляда, и я прямо сознался въ этомъ дядѣ.
Одно только удивляло меня немного. Что такой скептикъ какъ я хотѣлъ жениться на дѣвушкѣ набожной, это было естественно, и я уже объяснялъ почему; но что такое строго-благочестивое семейство не отвергло сразу союза съ человѣкомъ чья репутація, хотя и безупречная, была далеко не удовлетворительна со стороны религіозной,-- это казалось мнѣ страннымъ.
Съ этого дня, по взаимному молчаливому соглашенію и съ соблюденіемъ всевозможной сдержанности, меня стали принимать у Куртэзовъ какъ претендента, если еще и не признаннаго, то во всякомъ случаѣ не отвергнутаго. Я вызвался дать нѣсколько уроковъ верховой ѣзды молодому моряку Жерару, брату мадемуазель Аліетты; наступила наконецъ минута когда и сама мадемуазель Аліетта, подъ охраной адмирала, соблаговолила принять участіе въ нашихъ кавалькадахъ. Она весело просила меня не стѣсняться замѣчаніями на счетъ ея верховой ѣзды. Но она не нуждалась въ совѣтахъ; эта маленькая бѣлокурая святоша настоящій кентавръ женскаго рода; такъ какъ верховая ѣзда есть единственное дозволенное ей удовольствіе, то она предалась ему со всѣмъ пыломъ. Отецъ сдѣлалъ изъ нея превосходную наѣздницу, у ней необыкновенно твердая рука. Скажу мимоходомъ что я люблю женщинъ наѣздницъ, онѣ почти всѣ цѣломудренны.
По возвращеніи съ нашихъ утреннихъ прогулокъ, меня не разъ оставляли завтракать въ Варавилѣ. За все время этого постоянно возраставшаго сближенія, всѣ эти Куртэзы, съ неизмѣннымъ усердіемъ, не переставали изучать меня въ физическомъ, умственномъ и нравственномъ отношеніяхъ, повидимому оставаясь все болѣе и болѣе довольными. Я же со своей стороны, если не съ одинаковымъ довольствомъ, то по крайней мѣрѣ съ такимъ же интересомъ проникалъ все глубже и глубже въ изученіе этой доисторической группы. Я догадывался что покойный баронъ де-Куртэзъ отличался если не высокимъ умомъ, то во всякомъ случаѣ сильнымъ оригинальнымъ характеромъ, положившимъ свой отпечатокъ на всѣхъ его близкихъ. Порядокъ установленный имъ въ семьѣ пережилъ его самого, и духъ его продолжаетъ царствовать въ домѣ подъ граціозною оболочкой его дочери Аліетты. Въ этой мысли утвердила меня, впрочемъ, сама мадемуазель де-Куртэзъ, открывъ мнѣ манію своего отца, перешедшую и къ ней въ значительной степени.
Однажды она показывала мнѣ библіотеку замка, которая, какъ я уже замѣтилъ въ началѣ этого дневника, изобилуетъ сочиненіями XVII вѣка и мемуарами относящимися къ той же эпохѣ. Я нашелъ тамъ также любопытную коллекцію гравюръ того времени. "Вашъ отецъ, сказалъ я ей, питалъ вѣроятно особенное расположеніе къ вѣку Людовика XIV?" -- "Мой отецъ, отвѣчала она серіозно, жилъ въ немъ!" И въ то время какъ я смотрѣлъ на нее съ нѣкоторымъ тревожнымъ удивленіемъ, "онъ и меня заставлялъ жить съ нимъ этою жизнью", прибавила она. И глаза этой странной дѣвушки наполнились слезами.
Она отвернулась и сдѣлала нѣсколько шаговъ чтобы подавить свое волненіе; потомъ, снова вернувшись, указала мнѣ на кресло, сама сѣла на ступеньки библіотеки и сказала:
-- Я хочу объяснить вамъ что за человѣкъ былъ мой отецъ!
Съ минуту она оставалась погруженною въ раздумье; потомъ заговорила съ несвойственною ей откровенностью, смущаясь и сильно краснѣя при каждомъ словѣ которое могло показаться слишкомъ серіознымъ въ ея молодыхъ устахъ: Мой отецъ, продолжала она,-- умеръ вслѣдствіе раны полученной имъ при Пате. Этимъ я хочу сказать что онъ любилъ свое отечество, не любя своего времени. Онъ высоко цѣнилъ порядокъ, и нигдѣ не находилъ его. Безпорядки онъ ненавидѣлъ, и встрѣчалъ ихъ повсюду; въ особенности въ послѣдніе годы его жизни, все во что онъ вѣрилъ, что почиталъ, что любилъ, все оскорблялось вокругъ него до страданія, до боли, словами, дѣйствіями, печатью. Глубоко огорченный настоящимъ положеніемъ вещей, онъ привыкъ уходить въ прошедшее; въ XVII вѣкѣ онъ находилъ именно тотъ родъ общества въ которомъ преимущественно хотѣлось бы ему жить: общество хорошо организованное, учтивое, вѣрующее и образованное. Онъ все болѣе и болѣе любилъ углубляться въ эти времена; все болѣе и болѣе любилъ водворять въ своемъ домѣ нравственную дисциплину и литературные вкусы своего любимаго вѣка... Вы можетъ-быть замѣтили что онъ выказалъ свое пристрастіе даже въ своеобразной планировкѣ и украшеніяхъ.... Вы увидите изъ этого окна правильныя, прямыя аллеи, буксовые бордюры, кругло подрѣзанные тисы и грабины нашего сада.... Вы увидите въ нашихъ цвѣтникахъ только цвѣты того времени.... лиліи.... штокъ-розы.... бархатцы.... гвоздики.... словомъ, что называется поповскіе цвѣты.... Даже наши старые обои съ зелеными разводами относятся къ той же эпохѣ. Замѣтьте, кромѣ того, что вся ваша обстановка, начиная со шкафовъ и буфетовъ до консолей и креселъ, все сдѣлано въ самомъ строгомъ стилѣ временъ Лудовика XIV.... Мой отецъ не уважалъ изысканностей современной роскоши.... Онъ находилъ что этотъ излишній комфортъ разслабляетъ душу не менѣе тѣла.... Вотъ почему, милостивый государь, съ улыбкой прибавила молодая дѣвушка,-- вамъ такъ неудобно сидѣть у насъ.... Ну, да.... весьма естественно.... вы скажете мнѣ конечно что одно вознаграждается другимъ.... Очень хорошо!-- Потомъ снова становясь серіозною:-- Такимъ образомъ, продолжала она,-- отецъ мой старался даже внѣшнимъ образомъ поддерживать для себя иллюзію эпохи въ которой онъ жилъ всею душой.... Что касается меня, я была, конечно, повѣренною моего дорогаго отца.... самою сочувственною повѣренною его печалей: горевавшею его горемъ, негодовавшею его негодованіемъ, радовавшеюся его радостями.... Именно здѣсь.... посреди этихъ книгъ, которыя мы читали съ нимъ вдвоемъ, и которыя онъ научилъ меня любить.... здѣсь провела я самые сладкіе часы моей юности.... Мы вмѣстѣ восторгались тѣми счастливыми временами когда люди вѣрили и жили спокойною жизнью, наслаждаясь мирными и обезпеченными досугами; когда французскій языкъ отличался чистотой и изяществомъ; когда тонкій вкусъ, благородная учтивость, теперь исчезнувшія безъ слѣда, составляли отличительныя черты и честь нашей страны....
Она замолчала, какъ бы смущенная тою горячностію съ которою произнесла послѣднія слова.
Тогда я сказалъ ей, единственно для того чтобы сказать что-нибудь:
-- Вы напоминаете мнѣ то впечатлѣніе которое я не разъ испытывалъ въ вашемъ домѣ, впечатлѣніе переходившее почти въ галлюцинацію, правда, довольно пріятную. Видъ вашей внутренней обстановки, стиль, тонъ и порядокъ господствующіе въ вашемъ домѣ, до такой степени переносили меня въ давно прошедшее, лѣтъ за двѣсти назадъ, что я не удивился бы еслибы слуга доложилъ въ дверяхъ вашей гостиной: "его свѣтлость принцъ.... гжа де-Ла-Файетъ.... или сама гжа де-Севинье."
-- Ахъ, еслибъ это было возможно! сказала мадемуазель де-Куртэзъ:-- Боже мой, какъ я люблю этихъ людей! Какое прекрасное общество! Какъ имъ нравилось все возвышенное! Насколько лучше были они людей нынѣшняго вѣка!
Я попробовалъ было успокоить немного этотъ восторгъ къ минувшему, столь неблагопріятный для моихъ современниковъ и для меня самого...
-- Боже мой, сказалъ я,-- время, о которомъ вы такъ сожалѣете, имѣло конечно свои рѣдкія достоинства, которыя я цѣню не менѣе васъ.... но нельзя не признаться что это общество, столь благоустроенное, столь гармонично составленное и повидимому столь отборное, таило въ себѣ, какъ и наше, свои печали, свои нестроенія... Я вижу здѣсь много мемуаровъ того времени; не знаю навѣрно что изъ нихъ вы читали... и чего не читали... и потому чувствую нѣкоторое затрудненіе...
Она не дала мнѣ договорить:
-- О! сказала она просто:-- я васъ очень хорошо понимаю... Я не читала многаго... а изъ того что прочитала, я убѣдилась что у моихъ друзей того времени, какъ и у нынѣшнихъ людей, были свои страсти... свои слабости... свои заблужденія... Но, какъ говорилъ мой отецъ, люди эти и заблуждаясь не теряли почвы... Крупные проступки смѣнялись глубокимъ раскаяніемъ... Была высшая область къ которой вели всѣ пути, даже самый путь зла...-- Она сильно покраснѣла и порывисто встала со ступеньки.-- Довольно, однако, сказала она,-- извините меня; впрочемъ, я не особенно болтлива... но рѣчь зашла о моемъ отцѣ, а я желала бы чтобы память его была такъ же дорога и священна каждому какъ мнѣ самой!
Въ первый разъ еще мадемуазель Аліетта говорила со мною не какъ съ постороннимъ, во какъ съ другомъ. Я показалъ бы себя черствѣе чѣмъ я есть на самомъ дѣлѣ, еслибы не сознался что это меня тронуло, хотя въ то же время немного испугало: въ мысляхъ и чувствахъ этой молодой дѣвушки несомнѣнно сказывалась тихая наслѣдственная манія.
Нѣсколько дней спустя, именно вчера, насъ съ дядей ожидало еще большее испытаніе. Мы обѣдали въ Варавилѣ и послѣ обѣда предполагали тотчасъ же удалиться, изъ уваженія къ патріархальнымъ обычаямъ дома. Но засидѣвшись довольно долго въ саду, благодаря прелестному вечеру, мы вернулись въ замокъ уже въ половинѣ одиннадцатаго, чтобы проститься съ адмираломъ, который не участвовалъ въ нашей прогулкѣ по случаю легкаго приступа подагры. Въ эту минуту раздался громкій ударъ колокола, и почти вслѣдъ за тѣмъ въ залу вошла молчаливая процессія состоявшая изъ прислуги замка и фермы въ полномъ составѣ. Пока дядя растерянно поглядывалъ за меня, къ вамъ подошла гжа де-Куртэзъ: "надѣюсь, господа, вы не откажетесь принять участіе въ нашей вечерней молитвѣ?" Дядя поклонился въ знакъ согласія, и я также. Каждый изъ васъ взялъ по тяжелому стулу временъ Лудовика XIV, и мы преклонили колѣна, между тѣмъ какъ адмиралъ, надѣвъ очки, важно собирался читать, словно у себя за кораблѣ, нѣсколько страницъ толстаго молитвенника съ металлическими застежками. Я любезно покорился своей участи, находя въ высшей степени неучтивымъ выказывать свой атеизмъ именно при этомъ случаѣ. Сверхъ того, я имѣю обыкновеніе вполнѣ сообразоваться съ нравами и привычками націй и людей оказывающихъ мнѣ гостепріимство. Подобно тому какъ я не колеблясь снимаю обувь при входѣ въ мечеть и оставляю шляпу за головѣ входя въ синагогу, такъ и здѣсь, при этомъ щекотливомъ обстоятельствѣ, я постарался въ точности подражать дѣйствіямъ моихъ хозяевъ, но дѣлалъ это просто, безо всякаго преувеличенія. Что же касается моего дяди, онъ счелъ нужнымъ выказать особенное усердіе, и я едва удерживался отъ смѣха видя какъ старый грѣшникъ прикидывался смиреннымъ и кающимся, испуская при этомъ глубокіе, меланхолическіе вздохи.
Все это происходило вчера вечеромъ. Допущенный къ участію въ этомъ чисто семейномъ обрядѣ, я считаю себя уполномоченнымъ и какъ бы вызваннымъ открыто заявить мои намѣренія. Притомъ я совершенно рѣшился: молодая дѣвушка, конечно, не безъ странностей, во будучи удалена изъ этой нелѣпой обстановки временъ Лудовика XIV, она сохранитъ только духъ своего воспитанія и скоро отброситъ всѣ его угловатости. Она будетъ лишь честнѣе и красивѣе другихъ молодыхъ женщинъ. Мнѣ ничего болѣе и не нужно... На нее въ самомъ дѣлѣ очень пріятно смотрѣть, особенно когда она ходитъ: у нея какая-то особенно легкая и скользящая походка. Такъ и кажется что она улетитъ. Можетъ-быть она ангелъ.
Вслѣдствіе этого я рѣшился сегодня же сдѣлать предложеніе. Я знаю что дамы отправляются нынче въ городъ и что адмиралъ останется одинъ; къ нему-то я и намѣренъ обратиться, чтобы просить его ходатайства.
Но что происходитъ въ головѣ моего почтеннаго дядюшки? Когда я объявилъ ему сегодня о своемъ рѣшеніи, долженствовавшемъ привести его въ неописанную радость, онъ чуть не задохся... быть-можетъ отъ избытка ощущеній! Впрочемъ, его манеры и рѣчи уже давно меня интригуютъ. Вмѣсто того чтобъ открыто радоваться счастливому обороту моихъ дѣлъ, въ которыхъ онъ столько же заинтересовавъ какъ и я самъ, такъ какъ рѣчь идетъ объ исполненіи его завѣтной мечты, онъ все это время казался озабоченнымъ и тревожнымъ. Когда онъ сопровождалъ меня къ Куртэзамъ, его волненіе и неловкость бросались въ глаза. Когда же я ѣздилъ туда одинъ, онъ разспрашивалъ меня по моемъ возвращеніи съ видимымъ безпокойствомъ: "Ну что, не случилось ли чего особеннаго? О чемъ вы разговаривали?" и проч. Нужно полагать что причина этого постояннаго волненія кроется въ нетерпѣливости его желаній и въ опасеніи неудачи; не могу же я допустить забавнаго предположенія что дядя сталъ моимъ тайнымъ соперникомъ и что змѣя ревности грызетъ его сердце.
24 сентября, вечеромъ.
Секретъ дяди открытъ.
Послѣ завтрака я собрался ѣхать верхомъ въ Варавиль. Дядя проводилъ меня до рѣшетки двора, пожелалъ мнѣ успѣха, а потомъ вдругъ вернулъ меня назадъ:
-- Слушай-ка, мой милый; надѣюсь, тебѣ не зачѣмъ говорить имъ что ты не вѣришь ни въ Бога, ни въ чорта, а?
Я отвѣчалъ ему легкимъ движеніемъ головы и плечъ, означавшимъ: "что за вздоръ!" и уѣхалъ.
Гжи де-Куртэзъ и тетки дѣйствительно не было дома, но, къ моей величайшей досадѣ, я нашелъ адмирала въ обществѣ Варавильскаго священника за партіей трикъ-трака.
-- Ага! юный другъ, воскликнулъ адмиралъ:-- всегда радъ, васъ видѣть!... Но на этотъ разъ вы пріѣхали неудачно... Наши дамы въ городѣ.
-- Мнѣ это было извѣстью, адмиралъ... Я хотѣлъ повидаться съ вами.
-- А!
Онъ пристально посмотрѣлъ на меня, потомъ черезъ кости бросилъ взглядъ священнику. Съ этой минуты я замѣтилъ что партія играется наскоро, лишь бы кончить.
-- А скажите-ка мнѣ, любезный сосѣдъ, началъ адмиралъ, мѣшая кости въ стаканѣ,-- ваша склонность къ деревнѣ, повидимому, съ каждымъ днемъ увеличивается, не такъ ли? Браво! Но вы не намѣрены, я думаю, совершенно покончить съ Парижемъ, по крайней мѣрѣ сейчасъ... Я не совѣтовалъ бы вамъ этого... такъ я сказалъ и вашему дядѣ... На вашемъ мѣстѣ я удержалъ бы для себя маленькую квартирку въ Парижѣ... Когда приступаютъ къ большимъ перемѣнамъ въ жизни, въ привычкахъ, благоразуміе требуетъ чтобы дѣйствовали не спѣша... постепенно... Излишнимъ считаю говорить вамъ насколько я одобряю вашъ вкусъ, который совершенно сходится съ моимъ... Но вы -- новообращенный, а новообращенный не долженъ торопиться своими обѣтами. Не такъ ли, милый аббатъ?
Въ устахъ всякаго другаго человѣка намеки на мою склонность къ деревнѣ показались бы мнѣ просто шуткой, какъ противорѣчіе истинѣ, но въ убѣжденной, искренней рѣчи адмирала они привели меня въ крайнее изумленіе. Мнѣ пришлось удивляться еще болѣе.
-- Конечно, адмиралъ, конечно! отвѣчалъ я нерѣшительно, какъ бы во снѣ.
-- Рѣдко случается чтобъ отвращеніе отъ разсѣянной жизни и потребность въ болѣе здоровыхъ, истинныхъ наслажденіяхъ сказывались въ такомъ молодомъ человѣкѣ какъ вы, продолжалъ адмиралъ.-- Это дѣлаетъ вамъ, конечно, большую честь, молодой человѣкъ... но что васъ еще лучше рекомендуетъ, я съ удовольствіемъ говорю это въ присутствіи аббата,-- это ваше счастливое и искреннее возвращеніе, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, къ тѣмъ вѣрованіямъ которыя нѣсколько пошатнулись въ васъ, какъ и во многихъ, подъ вліяніемъ страстей двадцатаго года жизни.
Я не могъ удержаться отъ восклицанія.
-- Нѣтъ, нѣтъ, продолжалъ адмиралъ, прерывая меня жестомъ,-- не оправдывайтесь, милый сосѣдъ.... Я и самъ былъ въ свое время очень вѣтреннымъ малымъ... и если я вернулся, подобно вамъ, къ идеямъ и принципамъ отъ которыхъ никогда не долженъ былъ уклоняться, словомъ, къ вѣрѣ въ Бога, къ религіи, то я сдѣлалъ это гораздо позже чѣмъ вы... Я дождался того времени когда лѣта дали мнѣ почувствовать ихъ первую тяготу, первыя разочарованія, словомъ, я гораздо менѣе васъ достоинъ похвалы, это несомнѣнно!
Въ эту минуту партія трикъ-трака, кажется, кончилась. Священникъ всталъ, пробормоталъ нѣсколько словъ въ извиненіе и скромно удалился. Я также всталъ чтобъ ему поклониться. Какъ только онъ вышелъ, адмиралъ знакомъ пригласилъ меня сѣсть, явно поощряя меня улыбающимся и вызывающимъ на откровенность лицомъ изложить ему сущность моей просьбы. Но, къ его глубокому удивленію, я неловко протянулъ ему руку, попросилъ его передать мой поклонъ отсутствующимъ дамамъ и удалился.
Я отправилъ свою лошадь домой со слугой, а самъ побрелъ пѣшкомъ въ Ла-Савиньеръ. Мнѣ нужно было на свободѣ собраться съ мыслями, а болѣе всего избѣжать преждевременной встрѣчи съ дядей, такъ какъ я чувствовалъ что могу сказать ему дерзость.
Судя по страннымъ рѣчамъ адмирала, не оставалось никакого сомнѣнія въ томъ что дядя, желая обезпечить задуманный имъ бракъ, серіозно погрѣшилъ противъ своей и моей честности, изобразивъ меня предъ семействомъ де-Куртэзъ въ самыхъ ложныхъ краскахъ. Я не могъ сомнѣваться что съ самаго моего пріѣзда, и даже немного ранѣе, онъ описывалъ меня этимъ добрымъ людямъ какъ раскаявшагося Донъ-Жуана, который рѣшился отказаться отъ сатаны и его прелестей, покинуть навсегда мѣсто своихъ беззаконій и зарыться въ глуши полей. Въ довершеніе этого правдиваго портрета, наградилъ меня правовѣріемъ и религіозною ревностью, которыя могли лишь на время померкнуть отъ бурныхъ увлеченій юности, съ тѣмъ чтобы снова заблистать ярче прежняго изъ-за этого мимолетнаго облака. Этимъ онъ надѣялся предупредить или успокоить опасенія и подозрѣнія которыя могли быть возбуждены въ умѣ Куртэзовъ моею репутаціей кутилы и вольнодумца.
Что онъ не открылъ маѣ своей хитрости, зная что я ей не поддался бы, это не удивительно. Что онъ льстилъ себя надеждой поддерживать до заключенія брака тайно воздвигнутыя между мною и Куртэзами недоразуменія, тоже было понятно: съ одной стороны, Куртэзы были слишкомъ хорошо воспитаны и деликатны чтобы преждевременно ставитъ мнѣ вопросъ о моихъ принципахъ и будущихъ планахъ; съ другой же стороны, я самъ былъ слишкомъ хорошо воспитанъ чтобъ оскорблять ихъ убѣжденія и хвастаться предъ ними или предъ кѣмъ бы то ни было своимъ невѣріемъ. Тѣмъ не менѣе самый пустячный случай могъ уничтожить въ конецъ жалкую дипломатію моего дяди, и тутъ-то я понялъ причину тѣхъ ужасныхъ душевныхъ мученій которыя такъ постоянно и такъ очевидно его терзали.
Я поворчалъ на дядю, но слегка. Вѣдь онъ братъ моего отца. Притомъ же молодому человѣку всегда бываетъ какъ-то неловко поймать старика въ проступкѣ и быть свидѣтелемъ его смущенія. Дядя извинялся какъ только могъ, оправдывая себя пламеннымъ желаніемъ устроить мой бракъ. Онъ даже пытался убѣдить меня что я могу безъ упрека совѣсти воспользоваться его хитростями, такъ какъ я въ нихъ не участвовалъ...Наконецъ, онъ предложилъ мнѣ самъ отправиться къ Куртэзамъ съ повинною... Но я отказался, имѣя полное основаніе бояться что его исповѣдь не будетъ совершенно искренна.
Я рѣшился самъ написать къ адмиралу, и вотъ мое письмо, которое я показалъ и дядѣ:
"Любезный адмиралъ,-- Я ушелъ отъ васъ вчера такъ внезапно и такъ неприлично что вы могли усомниться въ моемъ разсудкѣ: я и самъ думалъ что теряю его. Я долженъ сначала принести вамъ въ этомъ извиненіе, что и спѣшу почтительнѣйше исполнить, а затѣмъ объясниться, и сдѣлаю это съ полною откровенностью.
"Я думаю для васъ не будетъ новостью, любезный адмиралъ, если я скажу вамъ что именно побудило меня къ вамъ обратиться. По мѣрѣ того какъ я ближе знакомился съ мадемуазель де-Куртэзъ, я сознавалъ все болѣе и болѣе что отъ нея зависитъ счастіе или несчастіе моей жизни. Эту тайну я хотѣлъ вамъ повѣрить и умолять васъ чтобы вы ходатайствовали за меня предъ вашею невѣсткой и предъ вашею племянницей, объяснивъ имъ мои чувства и желанія.
"Но эта просьба такъ и осталась невысказанною, адмиралъ, когда вы вдругъ обнаружили предо мной то странное недоразумѣніе которое возникло между нами безъ моего вѣдома. Я узналъ съ величайшимъ удивленіемъ что мой добрый дядя, изъ любви ко мнѣ и по чувству справедливаго желанія устроить столь почетный для меня союзъ, разукрасилъ меня въ вашихъ глазахъ, какъ будто ненамѣренно, склонностями и добродѣтелями которыхъ я не имѣю. Еслибы человѣку дано было выбирать себѣ качества по произволу, я конечно выбралъ бы тѣ которыя могли бы сдѣлать меня достойнымъ мадемуазель де-Куртэзъ. Но, къ несчастію, это невозможно. Вѣра, напримѣръ, не зависитъ отъ нашей воли. Въ этомъ главномъ пунктѣ, какъ и въ другихъ второстепенныхъ, дядя мой принялъ свои желанія за дѣйствительность. Я долженъ вамъ сказать прямо, адмиралъ, что въ дѣлѣ религіозныхъ вѣрованій духъ времени коснулся меня, какъ и моихъ современниковъ, и все во мнѣ уничтожилъ. Что касается моей склонности къ деревенской жизни и намѣренія оставить Парижъ, объ этомъ никогда не было до сихъ поръ рѣчи, и все это плодъ воображенія и любви моего дяди.
"Я съ горечью думаю, любезный адмиралъ, что эти признанія разрушатъ, быть-можетъ, надежды которымъ я предался такъ пламенно. Но я никогда не рѣшусь купить свое счастіе ложью. Во мнѣ могутъ быть большіе недостатки, но въ числѣ ихъ нѣтъ лицемѣрія.
"Считаю лишнимъ упоминать, адмиралъ, что если я долженъ удалиться, вы можете сами назначить минуту моего отъѣзда; я уѣду завтра же если вамъ угодно. Жду вашихъ приказаній не безъ глубокаго волненія, во съ самою почтительною покорностью.
"Бернаръ де-Монторе де-Бодрикуръ."
Вечеромъ слуга отвезъ это письмо въ Варавиль и возвратился безъ отвѣта.
30 сентября.
Сегодня нарочный привезъ мнѣ отвѣтъ адмирала; вотъ онъ:
"Любезный виконтъ!
"Ваше письмо было для меня лично весьма тяжелою неожиданностью. Не вникая въ чувства и намѣренія моей невѣстки и еще менѣе моей племянницы, я самъ любилъ и уважалъ васъ и былъ близокъ къ тому чтобы раздѣлить мечту вашего дядюшки. Мнѣ не нужно увѣрять васъ, любезный виконтъ, что уваженіе и любовь моя попрежнему принадлежатъ вамъ; что же касается мечты,-- буду съ вами откровененъ,-- отъ нея, я долженъ сознаться, останется лишь одно воспоминаніе. Я убѣжденъ что самое худшее неравенство въ бракѣ есть неравенство нравственное; а такъ какъ, по моему мнѣнію, религіозныя вѣрованія составляютъ основу нравственной жизни, то ваше полное разногласіе съ моею племянницей въ такомъ важномъ вопросѣ воздвигаетъ между ею и вами непреодолимую преграду.
"Не распространяясь далѣе, долженъ однако прибавить что я былъ бы крайне удивленъ еслибы мои родственницы не раздѣляли вполнѣ моихъ мнѣній и чувствъ.
"Теперь, когда я вамъ все высказалъ, любезный виконтъ, я не вижу почему вамъ слѣдуетъ бѣжать отсюда какъ преступнику, когда вы невинны, или какъ отвергнутому искателю, которымъ вы никогда не были. И въ самомъ дѣлѣ, вѣдь вы не обращались къ намъ ни съ какимъ предложеніемъ и не получили никакого отказа. Допустимъ, если вамъ угодно, что вы принадлежите къ протестантскому исповѣданію или къ еврейскому культу; хотя такой фактъ навсегда уничтожилъ бы всякую мысль о союзѣ между двумя фамиліями, онъ не помѣшалъ бы сношеніямъ которыя намъ всегда будетъ пріятно поддерживать съ любезнымъ сосѣдомъ, пока онъ самъ не захочетъ покинуть этотъ край.
"Позвольте, любезный виконтъ, вмѣстѣ съ выраженіемъ моего полнаго къ вамъ уваженія, искренно пожать вамъ руку.
"Адмиралъ, баромъ де-Куртэзъ".
Если я хорошо понялъ адмирала, въ Варавилѣ повидимому желаютъ чтобъ я своимъ поспѣшнымъ отъѣздомъ не давалъ пищи злымъ провинціальнымъ языкамъ. Хотятъ чтобы ваши отношенія казались не внезапно порванными, а естественно прекратившимися съ моимъ отъѣздомъ. Пусть будетъ такъ. Я распущу между сосѣдями слухъ что недѣли черезъ двѣ разчитываю возвратиться въ Парижъ, а до тѣхъ поръ буду изрѣдка посѣщать Куртэзовъ на правахъ простаго знакомаго. Смутная молва о предполагаемомъ бракѣ разсѣется такимъ образомъ сама собою.
Можетъ-быть этимъ равнодушіемъ къ моему пребыванію здѣсь мнѣ хотятъ показать что присутствіе мое считаютъ неопаснымъ для спокойствія мадемуазель де-Куртэзъ, и что сердце ея не тронуто. Увидимъ.
7 октября.
Я только-что вернулся изъ Варавиля. Я зашелъ туда, возвращаясь съ охоты, запросто, какъ добрый малый. Адмиралъ держалъ себя очень прилично. Но женщины, въ меньшей степени умѣющія владѣть своими чувствами, не смогли подавить ихъ: гжа де-Куртэзъ была натянута и холодна какъ ледъ; сестра ея, мадемуазель де-Варавиль, глядѣла настоящею фуріей, а мадемуазель Аліетта была печальна и молчалива. Тетка съ преуморительною аффектаціей старалась сидѣть между нами, какъ бы желая защитить ее отъ нечистаго прикосновенія, что же касается молодаго братца, то онъ вернулся въ Шербургъ.
Я вышелъ оттуда взбѣшенный. Я женюсь на ней! Я увезу ее, если нужно; но, клянусь небомъ, она будетъ моею женой!... И она будетъ счастлива! я докажу имъ что человѣкъ ни во что не вѣрующій можетъ все-таки имѣть сердце, совѣсть и быть такимъ же хорошимъ мужемъ какъ и всякій другой!
Аліетта мнѣ нравится. Скажу даже больше: насколько я способенъ къ подобному чувству, я даже влюбленъ въ Аліетту. Я обожаю ея волнистые, пепельные волосы, напоминающіе мнѣ тонкую кудель феи. Но еслибъ я даже не любилъ Аліетты, я все-таки женился бы на ней чтобы съ наслажденіемъ досадить ея матери и привести въ столбнякъ ея тетку. Мать, величественная и чопорная, похожа на эту несносную гжу де-Ментенонъ; тетушка -- совершенная идіотка. Болѣе пошлыхъ идей, болѣе узкой набожности никогда еще не поселялось въ мозгахъ старой дѣвы.
Какія средства употреблю я чтобъ удовлетворить заразъ и мою любовь, и мою ненависть? Рѣшительно не знаю. Но я долженъ имѣть успѣхъ, такъ какъ чутье говоритъ мнѣ что въ крѣпость можно найти лазейку и что въ гарнизонѣ есть измѣнникъ. Измѣнникъ этотъ -- сама Аліетта. Ея печаль многозначительна. Несмотря на существующую между нами рознь, она имѣетъ ко мнѣ слабость. Прибавлю что это нисколько меня не удивляетъ. Она благочестива, непорочна, словомъ, она совершенство, но она женщина; и кто знаетъ, не производятъ ли на нее обратнаго впечатлѣнія тѣ злыя рѣчи которыя ведутся обо мнѣ съ цѣлью отвратить ее отъ меня? женщины любятъ повѣсъ, и онѣ совершенно правы, потому что повѣсы гораздо любезнѣе скромниковъ. Важнѣе всего видѣться съ Аліеттой наединѣ: къ этой цѣли я и долженъ повидимому устремить всѣ мои замѣчательныя способности. Первою моею мыслью было, конечно, написать ей, но я скоро отказался отъ этого намѣренія. Въ трудныхъ обстоятельствахъ жизни, когда человѣкъ пишетъ вмѣсто того чтобы дѣйствовать, онъ только занимается литературой и ничего болѣе.
12 октября.
Я еще два раза былъ у Куртэзовъ. Въ первый разъ я былъ встрѣченъ холодно, во второй -- съ ужасомъ. Гжа де-Куртэзъ и ея старая сестра приняли меня такъ какъ онѣ встрѣтили бы антихриста, еслибъ онъ возымѣлъ дерзость къ нимъ представиться. Что касается Аліетты, она совсѣмъ не показывалась; я полагаю что ее заперли въ ея комнаткѣ и что она останется тамъ пока я не уѣду.
Прекрасно.
Не колеблясь заявляю что съ этой минуты считаю себя на военномъ положеніи по отношенію къ семейству де-Куртэзъ и разчитываю воспользоваться всѣми правами войны. Мои намѣренія не безчестны. Я не соблазнить Аліетту собираюсь, а жениться на ней, и если этотъ бракъ представляетъ мнѣ со стороны вещественныхъ интересовъ нѣкоторыя выгоды, онѣ не превосходятъ тѣхъ на какія я могу надѣяться благодаря моему имени и положенію. Я отстаиваю стало-быть свою любовь, справедливость и здравый смыслъ противъ фанатизма трехъ старыхъ бабъ (потому что и самъ адмиралъ не заслуживаетъ другаго имени). Въ такой борьбѣ всякое оружіе, всякій обманъ, всякая хитрость воинствующей любви, не исключая похищенія, кажутся мнѣ вполнѣ законными.
15 октября.
Я посвятилъ нѣсколько дней наблюденію привычныхъ прогулокъ мадемуазель Аліетты; подъ предлогомъ охоты, я безпрестанно бродилъ по полямъ и лѣсамъ окружающимъ замокъ съ башенками, въ которомъ заключена эта несчастная дѣвушка. Если она и выходитъ изъ него въ церковь или на деревню, то не иначе какъ съ матерью или съ теткой, а если прогуливается верхомъ, то подъ прикрытіемъ дяди и слуги. Приближаться къ ней при такихъ условіяхъ было бы безполезно. Я ограничиваюсь учтивымъ поклономъ, а между тѣмъ не перестаю оглашать поля и лѣса безчисленными выстрѣлами по воображаемой дичи; этимъ я поддерживаю въ мадемуазель де-Куртэзъ раздражающую мысль о моей настойчивости и о моей близости. Все-таки оно что-нибудь да значитъ; но этого еще не достаточно. Я надѣюсь пустить въ ходъ нѣчто лучшее.
17 октября.
Единственное мѣсто въ мірѣ гдѣ я могъ бы надѣяться встрѣтить ее одну -- это ихъ садъ. Тамъ за нею менѣе присматриваютъ. Тамъ не боятся оставлять ее одну, потому что этотъ садъ самъ по себѣ тюрьма. Чтобы проникнуть въ него нужно перейти черезъ весь дворъ и пройти подъ окнами самаго дома. Садъ великъ, но справа и слѣва окруженъ большими стѣнами; въ глубинѣ его, по старинной модѣ, устроенъ лабиринтъ изъ грабинъ, извилистыя дорожки коего приводятъ къ террасѣ, также окруженной грабинами. По серединѣ этой террасы возвышается въ видѣ купола одна изъ тѣхъ большихъ круглыхъ бесѣдокъ которыя еще до сихъ поръ называются въ провинціи павильйонами изъ зелени. Все это отдѣлено отъ ближайшихъ лѣсовъ рвомъ или волчьею ямой, наполненною водой, въ четыре метра ширины. Это единственный пунктъ гдѣ можно проникнуть въ садъ незамѣченнымъ. Этотъ-то пунктъ я и выбралъ... Вчера утромъ, оставивъ свою собаку дома, а ружье въ лѣсу, и вооружившись жердью, нарочно для этого срѣзанною, я ловко и смѣло перескочилъ черезъ ровъ. Я зналъ что крытая аллея террасы составляетъ любимое мѣсто прогулки и убѣжище мадемуазель де-Куртэзъ. Она часто приходитъ сюда читать, работать или мечтать, потому что она очень романтична; хотя я самъ далеко не такъ романтиченъ, мнѣ весьма пріятно было бы увидать ея бѣлокурую головку сквозь зеленую листву въ полусвѣтѣ этой рощицы. Однако это не удалось мнѣ. Бесѣдка была пуста.
Но не для того же рисковалъ я сломать себѣ спинной хребетъ чтобъ остановиться на этой попыткѣ. Съ осторожностью могикана я сталъ украдкой пробираться отъ грабины къ грабинѣ по запутаннымъ дорожкамъ лабиринта. Скоро я достигъ открытаго мѣста: этотъ садъ въ сущности не что иное какъ большой огородъ, гдѣ фруктовыя деревья перемѣшаны съ цвѣтами, которые растутъ въ клумбахъ окаймленныхъ бордюромъ изъ буксовъ. Съ перваго же взгляда брошеннаго мною чрезъ густую изгородь, за которою я притаился, я увидалъ мадемуазель де-Куртэзъ, которую я узналъ по цвѣту ея волосъ и по ея свѣжему утреннему туалету; иначе мнѣ трудно было бы убѣдиться что это она: такъ странна была ея поза. Она стояла на колѣняхъ, какъ бы распростертая, за углу аллеи, предъ клумбой, низко наклонившись почти до самой земли головой. Прежде всего мнѣ пришло въ голову что ей вдругъ сдѣлалось дурно и что она упала изнемогая отъ сильныхъ ощущеній любви, для нея запретной. Сначала мнѣ показалось даже, судя по нѣкоторымъ движеніямъ ея головы, что она рыдала. Но всмотрѣвшись пристальнѣе, я увидалъ что мадемуазель де-Куртэзъ просто-на-просто завтракала. Стоя за колѣняхъ предъ кустомъ смородины, она обрывала съ него послѣднія, запоздалыя вѣтки, застигнутыя осенью, и лакомилась ими, закусывая ихъ большимъ ломтемъ простаго кухоннаго хлѣба.
Въ этомъ видѣ она, пожалуй, представляла прехорошенькую картинку. Готовъ согласиться, но эта картинка противорѣчила занимавшимъ меня мыслямъ, которыя, какъ я думалъ, занимали и ее самое, такъ что я былъ задѣтъ за живое. Какъ! въ ту минуту когда я считалъ ее изнемогающею отъ любви и безсонницъ, она преспокойно завтракала подъ кустомъ смородины!.. Неужели у ней нѣтъ сердца?
Какъ бы то ни было, разница между этою сценой и тою къ какой я приготовился была такъ велика и рѣзка что я не рѣшился воспользоваться случаемъ, котораго искалъ и который, повидимому, самъ собою мнѣ представлялся. Не безъ грусти пошелъ я назадъ по направленію къ волчьей ямѣ и снова перескочилъ черезъ нее, но на этотъ разъ уже съ меньшимъ увлеченіемъ. Она показалась мнѣ гораздо шире.
Я уже не повторю этого прыжка. Помимо того что я не люблю быть смѣшнымъ даже въ собственныхъ глазахъ, я чувствую что окольныя дороги не по мнѣ. Я рожденъ для прямыхъ путей и честнаго боя. И поздравляю себя съ этимъ.
Дѣло мое скомпрометтировано, нo не проиграно. У меня есть еще планъ. Я открыто пойду на приступъ.
18 октября.
Мой планъ состоитъ въ томъ чтобы сегодня же утромъ ѣхать въ Сенъ-Меанъ, находящійся въ пятнадцати миляхъ отсюда. Это главный городъ епископіи и резиденція монсиньйора де-Куртэзъ, брата адмирала и дяди Аліетты. Онъ, говорятъ, добрый католикъ, съ довольно широкими взглядами, но немного пылкій. Увѣряютъ, и это весьма понятно, что онъ имѣетъ первенствующій голосъ въ своемъ благочестивомъ семействѣ. Нельзя предполагать чтобъ ему не сообщили о моихъ притязаніяхъ на руку его племянницы и обо всемъ случившемся между нами. По словамъ моего дяди, онъ питаетъ къ Аліеттѣ чисто отеческую нѣжность. Нужно заручиться расположеніемъ этого прелата -- и тогда дѣло мое выиграно. Это довольно трудное предпріятіе. Но я часто видалъ что когда человѣкъ рѣшается жертвовать собою, то и невозможное становится возможнымъ.
Въ ту минуту какъ я собирался сѣсть въ карету чтобъ ѣхать на дебаркадеръ, прибѣжалъ мой дядя и, съ тѣмъ растеряннымъ видомъ который не покидаетъ его съ тѣхъ поръ какъ наши дѣла испортились, объявилъ мнѣ что монсиньйоръ де-Куртэзъ только-что пріѣхалъ въ Варавиль; дядя прибавилъ что епископа вѣроятно вызвали туда экстренно, потому что онъ никогда не имѣлъ обыкновенія пріѣзжать къ нимъ въ это время года. Послѣ минутнаго размышленія, я отвѣчалъ дядѣ что въ пріѣздѣ епископа я вижу, какъ сказали бы наши предки, руку Провидѣнія: вопервыхъ, потому что это избавляетъ меня отъ поѣздки; вовторыхъ, потому что это служитъ хорошимъ предзнаменованіемъ для нашего дѣла.
-- А мнѣ кажется наоборотъ, воскликнулъ дядя,-- епископъ пріѣхалъ для того чтобы навести послѣдній ударъ вашимъ надеждамъ!
-- Бросьте этотъ мрачный пессимизмъ, дядя, сказалъ я ему;-- епископа конечно не стали бы безпокоить еслибы всѣ члены семьи одинаково смотрѣли на вопросъ который васъ интересуетъ; но такъ какъ между ними есть разногласіе, такъ какъ они чувствуютъ потребность высшаго приговора, наше дѣло нельзя считать окончательно проиграннымъ, хотя мы этого и опасались.... Хотите чтобъ я сказалъ вамъ всю правду, дядя? Я убѣжденъ что епископа вызвала сама Аліетта.
-- Какое же заключеніе ты изъ этого выводишь?
-- А то что мадемуазель де-Куртэзъ не настолько покорна и не такъ равнодушна какъ она казалась мнѣ вчера у куста смородины.
И я разсказалъ дядѣ о своемъ вчерашнемъ неудачномъ похожденіи.
Взойдя къ себѣ на верхъ, я написалъ слѣдующую простую записку:
"Монсиньйоръ,-- Въ ту минуту какъ я собирался въ Сенъ-Меанъ чтобы просить аудіенціи у вашего преосвященства, я узналъ о вашемъ пріѣздѣ сюда. Смѣю ли я надѣяться что вы не откажетесь принять меня во время вашего пребыванія въ Варавилѣ? Собираясь покинуть этотъ край, вѣроятно навсегда, я унесъ бы съ собою вѣчное сожалѣніе о томъ что не высказалъ вамъ чувствъ которыми преисполнено мое сердце, чувствъ нераздѣльныхъ съ глубокимъ благоговѣніемъ и безусловнымъ уваженіемъ къ вашему преосвященству, въ чемъ почтительнѣйше прошу принять увѣреніе.
"Бернаръ де-Водрикуръ."
Чрезъ часъ я получилъ слѣдующую карточку:
"Епископъ Сенъ-Меана
"Приметъ виконта де-Водрикуръ въ четыре часа."
Въ три съ половиной часа я ступилъ на главный подъѣздъ Варавиля; мнѣ сказали что епископъ въ саду съ мадемуазель Аліеттой и что ихъ сейчасъ предупредятъ. Я ждалъ довольно долго, какъ вдругъ изъ лабиринта показалась фигура прелата въ фіолетовомъ подрясникѣ и въ шляпѣ съ золотымъ снуркомъ. Аліетта шла подлѣ него. Сначала они меня не замѣтили и продолжали говорить обыкновеннымъ голосомъ, такъ что я уловилъ нѣсколько словъ изъ ихъ разговора.
-- Боже мой! но вѣдь это чрезвычайно щекотливо.... чрезвычайно опасно, моя милая, рѣзко и отрывисто говорилъ епископъ.
-- О Боже мой, дядя, не отказывайте мнѣ.... не берите ничего назадъ!
-- Я ничего не беру назадъ.... но вы оба такъ восторженны, такъ романтичны, мое бѣдное дитя!
-- Я вполнѣ надѣюсь, дядя.
-- Да, безъ сомнѣнія.... но еслибы тебѣ пришлось ошибиться, ты была бы такъ несчастна.... Да и я самъ....
Внезапный перерывъ разговора показалъ мнѣ что меня замѣтили. Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и поклонился.
По лицу Аліетты видно было что она много плакала, и къ моему великому удивленію, на глазахъ и на лицѣ епископа также замѣтны были слѣды слезъ. Они вѣроятно передъ этимъ молились и плакали вмѣстѣ. Видя ихъ смущеніе и припоминая слова которыя мнѣ пришлось нечаянно подслушать, я невольно пришелъ къ тяжелымъ и щекотливымъ для меня заключеніямъ, которыя и отразились въ моемъ разговорѣ съ дядей Аліетты.
Мы обмѣнялась взаимными привѣтствіями, продолжая идти впередъ. Но въ ту минуту когда мы вступили во дворъ, мадемуазель Аліетта покинула насъ, слегка кивнувъ намъ головой, а епископъ ввелъ меня въ комнату нижняго этажа которая была ему предназначена.
Монсиньйору де-Куртэзъ не болѣе пятидесяти лѣтъ на видъ; онъ довольно высокаго роста и очень худъ; его черные, чрезвычайно живые глаза обведены темными кругами. Разговоръ и движенія быстры, по временамъ порывисты. Лицо его часто искажается гнѣвомъ, но этотъ гнѣвъ скоро смѣняетъ добрая улыбка хорошаго человѣка. У него прекрасные серебристые волосы, своенравно вьющіеся по его лбу, и красивыя архіерейскія руки. Когда онъ успокоивается, вся его фигура какъ-то внушительно принимаетъ величавую, полную достоинства осанку. Словомъ, это типъ страстности и религіозной ревности, но прямой и искренней. Едва занявъ свое мѣсто, онъ знакомъ пригласилъ меня говорить.
-- Владыко, сказалъ я,-- вы понимаете что я прибѣгаю къ вамъ какъ къ моей послѣдней надеждѣ. Этотъ поступокъ можно назвать почти отчаяннымъ... потому что, повидимому, никто въ семействѣ мадемуазель де-Куртззъ не можетъ быть безпощаднѣе васъ къ тѣмъ недостаткамъ въ которыхъ меня укоряютъ. Я -- невѣрующій, вы -- апостолъ; тѣмъ не менѣе, монсиньйоръ, часто случается что у святыхъ людей, подобныхъ вамъ, преступники находятъ наибольшее снисхожденіе... А я даже не преступникъ, я только заблудшій... Мнѣ отказываютъ въ рукѣ вашей племянницы, потому что я не раздѣляю ея вѣрованій... и вашихъ... но, монсиньйоръ, невѣріе не есть преступленіе, это несчастіе.. О! я знаю что говорятъ: Бога отрицаетъ тотъ кто благодаря своимъ поступкамъ желаетъ чтобы Бога не существовало... На него возлагаютъ такимъ образомъ и вину, и отвѣтственность за его невѣріе... Что касается меня, монсиньйоръ, я строго вопрошалъ свою совѣсть, и хотя молодость моя далеко не безупречна, я убѣжденъ что атеизмъ мой возникъ не изъ какихъ-либо личныхъ интересовъ. Напротивъ,-- я говорю вамъ правду, монсиньйоръ,-- я плакалъ самыми горькими слезами въ тотъ день когда почувствовалъ что вѣра моя исчезаетъ, что я утратилъ надежду на Бога. Несмотря на мою внѣшность, я не такъ легкомысленъ какъ обо мнѣ думаютъ. Я не принадлежу къ числу тѣхъ у кого въ душѣ съ исчезновеніемъ Бога не остается пустоты; повѣрьте мнѣ, можно быть спортсменомъ, клубистомъ, свѣтскимъ человѣкомъ и въ то же время предаваться иногда размышленію и самоуглубленію. Неужели вы думаете что въ такія минуты насъ не тяготитъ ужасное сознаніе что мы живемъ безъ нравственной основы, безъ принциповъ, безъ цѣли за предѣлами этого міра?.. Вы можетъ-быть скажете мнѣ съ тою добротой, съ тѣмъ состраданіемъ которыя я читаю въ вашихъ глазахъ: "откройте мнѣ ваши сомнѣнія, и я постараюсь разрѣшить ихъ". Но я не сумѣлъ бы этого сдѣлать... моимъ сомнѣніямъ имя легіонъ... они безчисленны какъ звѣзды небесныя... они несутся къ намъ какъ бы на крыльяхъ вѣтра отовсюду, съ четырехъ сторонъ свѣта, оставляя въ нашей душѣ одинъ мракъ и развалины... Вотъ что испыталъ я подобно многимъ другимъ, и все это такъ же непроизвольно какъ теперь непоправимо...
-- Ну, а что же вы скажете обо мнѣ, милостивый государь? внезапно воскликнулъ епископъ, бросая на меня одинъ изъ самыхъ яростныхъ своихъ взглядовъ,-- не думаете ли вы что я разыгрываю комедію въ своемъ соборѣ?
-- Владыко!
-- Нѣтъ, однако, вѣдь слушая васъ можно подумать что мы дожили наконецъ до такихъ временъ когда необходимо быть или атеистомъ, или лицемѣромъ?... Но я лично, милостивый государь, смѣю не считать себя ни тѣмъ, ни другимъ!
-- Неужели я долженъ въ этомъ оправдываться предъ вами, владыко? Неужели я долженъ увѣрять васъ что пришелъ сюда не для того чтобы васъ оскорблять?
-- Конечно... конечно... Итакъ, милостивый государь, допустимъ,-- замѣтьте, однако, съ большими ограниченіями... потому что всѣ мы болѣе или менѣе отвѣтственны за среду въ которой живемъ, за вліянія отъ которыхъ не сторонимся, за складъ и направленіе вашихъ мыслей,-- допустимъ тѣмъ не менѣе, говорю я, что вы жертва современнаго безвѣрія, что вы неповинны въ вашемъ скептицизмѣ... ну, пожалуй хоть въ атеизмѣ, если вы уже не боитесь такихъ ужасныхъ словъ,-- измѣняетъ ли это хоть на іоту тотъ несомнѣнный фактъ что союзъ такой искренно вѣрующей, какъ моя племянница, съ человѣкомъ подобнымъ вамъ будетъ нравственною распущенностью, послѣдствія которой могутъ быть ужасны? Думаете ли вы что я, какъ родственникъ мадемуазель де-Куртэзъ, какъ ея духовный отецъ и какъ епископъ, обязанъ быть пособникомъ такой распущенности, содѣйствовать угасающему соединенію двухъ душъ которыя раздѣляетъ цѣлое небо? Думаете ли вы что я обязанъ поступить такимъ образомъ, милостивый государь?.. отвѣчайте мнѣ.
Дѣлая этотъ вопросъ, прелатъ не спускалъ съ меня своихъ жгучихъ глазъ.
-- Монсиньйоръ, отвѣчалъ я послѣ минутнаго смущенія,-- вы знаете не хуже и даже лучше меня современное состояніе міра и нашей страны... вы знаете что, къ несчастію, я не составляю въ нихъ исключенія, люди вѣрующіе рѣдки... и позвольте уже высказать вамъ все что я думаю, монсиньйоръ: если мнѣ суждено испытать неутѣшное горе, утрату навсегда того счастія о которомъ я мечталъ, увѣрены ли вы что человѣкъ которому вы отдадите когда-нибудь вашу племянницу не окажется еще хуже скептика и даже атеиста?
-- Чѣмъ же онъ можетъ оказаться, милостивый государь?
-- Лицемѣромъ, монсиньйоръ. Мадемуазель де-Куртэзъ довольно красива и богата чтобы служить приманкой для искателей менѣе добросовѣстныхъ чѣмъ я. Что до меня, вамъ извѣстно что если я и скептикъ, то во всякомъ случаѣ честный человѣкъ, а это чего-нибудь да стоитъ.
-- Честный человѣкъ, честный человѣкъ... пробормоталъ епископъ какъ бы съ досадой и нерѣшительно,-- Боже мой, я готовъ допустить это...
-- Нѣтъ, вы въ этомъ увѣрены, монсиньйоръ. возразилъ я съ живостью.-- Позвольте мнѣ напомнить вамъ что еслибъ у меня было поменьше совѣсти, я считался бы теперь женихомъ мадемуазель Аліетты.
Онъ съ достоинствомъ выпрямился на своемъ креслѣ и сказалъ просто: "это правда"; затѣмъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ пристально смотрѣлъ мнѣ въ глаза:
-- Хорошо, милостивый государь. Но можете ли вы поручиться мнѣ тою самою честью которою вы такъ гордитесь что вѣрованія моей племянницы не пострадаютъ отъ вашего вліянія, что обычный тонъ вашего разговора, ваши злонамѣренныя насмѣшки или даже невольная иронія не заронятъ въ эту юную прелестную душу печали, смущенія, а наконецъ, можетъ-быть, и сомнѣній? Неужели вы думаете что она сама захочетъ подвергнуть себя, или что я соглашусь подвергнуть ее такимъ случайностямъ?
-- Монсиньйоръ, скажу вамъ прямо что я считалъ бы себя послѣднимъ негодяемъ еслибы не отнесся съ глубочайшимъ уваженіемъ къ вѣрованіямъ моей жены. Никогда ни единое слово насмѣшки надъ религіей не вырывалось еще изъ моихъ устъ. Я невѣрующій, но я не кощунъ. Никогда я не оскорблялъ и не оскорблю того чему нѣкогда поклонялся. Я слишкомъ хорошо понимаю что можно утратить вѣру, но рѣшительно не могу допустить чтобы человѣкъ, который въ дѣтствѣ своемъ молился на колѣняхъ вмѣстѣ со своею матерью у подножія креста, не чтилъ бы вѣчно въ этомъ крестѣ и своего дѣтства, и своей матери.
Я говорилъ съ нѣкоторымъ жаромъ. Глаза прелата наполнились слезами, и признаюсь, я самъ, глядя на него, былъ тронутъ.
-- Ну, милостивый государь, сказалъ онъ мнѣ кротко,-- вы еще не такъ безнадежны какъ думаете. Моя милая Аліетта одна изъ тѣхъ юныхъ энтузіастокъ чрезъ посредство которыхъ Богъ творитъ иногда чудеса...
-- Монсиньйоръ, чего бы мнѣ ни стоила моя откровенность въ ту минуту когда я чувствую что сердце ваше готово для меня раскрыться, я буду правдивъ до конца, я не хочу, повторяю вамъ опять, добывать себѣ счастіе ложью. Я долженъ сказать вамъ что нѣсколько минутъ тому назадъ я невольно уловилъ нѣсколько словъ изъ вашего разговора съ вашею племянницей: мнѣ показалось, а теперь я почти убѣжденъ что надежда обратить меня на путь истины и вѣры можетъ побудить васъ обоихъ дать мнѣ согласіе. Монсиньйоръ, я уже сказалъ вамъ чего вы не должны опасаться съ моей стороны; теперь скажу на что вамъ не слѣдуетъ надѣяться. Я чувствую что вѣра въ сверхъестественное погибла во мнѣ навсегда, что даже корни ея изсохли, и самый безплодный утесъ Краснаго Моря доступнѣе произрастанію чѣмъ душа моя воспріятію вѣры.
-- Если вы такъ думаете, милостивый государь, отвѣчалъ епископъ,-- вы поступаете совершенно честно высказывая ваши мысли... Но пути Провидѣнія неисповѣдимы.
Онъ всталъ.
-- Сынъ мой, сказалъ онъ торжественно,-- я закончу нашъ разговоръ словами одного святаго папы: Благословеніе старца никогда не можетъ принести вреда... Хотите вы чтобъ я благословилъ васъ?
Я низко склонилъ предъ нимъ голову. Онъ сдѣлалъ рукой мистическіе знаки.
Я отвѣсилъ ему вторичный поклонъ и удалился.
Въ ту минуту какъ я выходилъ изъ комнаты, онъ снова меня окликнулъ.
-- Господинъ де-Водрикуръ, не уѣзжайте, будьте такъ любезны подождать насъ въ саду . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здѣсь оканчивается мой дневникъ тѣмъ кризисомъ моей жизни который внушилъ мнѣ мысль написать его. Мадемуазель де-Куртэзъ, съ согласія своего семейства, отдаетъ мнѣ свою руку. Я принимаю ее съ глубокою признательностью и употреблю всѣ усилія чтобы жена моя была такъ же счастлива, какъ и любима, уважаема и прелестна.