Ван-Клопен знал Париж, как свои пять пальцев. На вопрос своего друга Маскаро об отце Флавии, которая так очаровала Поля, он без малейшей запинки ответил:
-- Мартен-Ригал? Он -- банкир.
Мартен-Ригал действительно был банкиром и занимал контору в два этажа на улице Монмартр. На первом этаже помещалась контора, а на втором жил он со своей дочерью, уже известной нам Флавией.
Дела его шли превосходно, тех, кто имел с ним дело, он умел держать в руках, извлекая из любых сделок выгоду для себя в первую очередь.
Одним словом, это был человек, который из всего мог извлечь доход.
В течение дня его мало кто видел, с самого утра он уже сидел в своем кабинете, и те, кто приходил к нему по делу, сталкивались, в основном, с его служащими. Сам же он, пожалуй, не вышел бы из своего кабинета даже в случае пожара.
Будучи уже далеко не молодым вдовцом, он всю свою жизнь, кроме дел, посвятил дочери. Она была его любовью, его идолом, его богом. Для нее он готов был на любые жертвы.
И хотя его дом не был поставлен на широкую ногу, в квартале ходили слухи, что зубки его дочери вполне могут сгрызть миллионы. Сам он всегда и всюду ходил пешком, заявляя, что это полезно для его здоровья, но у Флавии имелась великолепная карета и парочка чистокровных лошадей, на которых она ежедневно выезжала на прогулку в Булонский лес в сопровождении компаньонки, которую капризы Флавии давно превратили в идиотку. Ведь за всю жизнь отец ни разу ни в чем не отказал ей, как бы дики и неуместны ни были ее прихоти.
Друзья не раз пытались предупредить его, что своим безрассудным баловством он губит будущее своей дочери, но... он был неисправим.
-- Если я работаю, как лошадь, то только затем, чтобы иметь наслаждение видеть, что мой ребенок ни в чем не знает отказа, -- отвечал он всем, кто пытался его вразумить.
На следующий день, после того, как Поль впервые увидел этого маленького деспота, Мартен-Ригал, по обыкновению, с раннего утра сидел за цифрами. На этот раз он был, однако, не один. Перед ним стояла прехорошенькая женщина. С первого взгляда было видно, что она коренная парижанка, по-видимому, конторщица или продавщица. Она бойко разговаривала с ним, ничуть не смущаясь ни его богатством, ни известностью.
-- Если вы, монсеньор, опять не примете наше вино, то мне придется заложить все мои золотые вещицы!
-- Бедняжка, но чем же я могу помочь вам, -- промурлыкал банкир, чувствуя, что тает под огненными взглядами клиентки.
-- Я, конечно, могу рискнуть и поверить на этот раз вам, но только вам, -- добавил он многозначительно.
-- Помилуйте, монсеньор, почему же мне, когда у нас есть имущество, торговля наша идет хорошо, у нас на тридцать тысяч товара в лавке...
Парижанка явно была из тех, которые за уши тянут своих мужей в дело и в конце концов таки вытягивают их на дорогу достатка.
-- Я, видимо, не так выразился. Я хотел сказать, что вы сами -- уже капитал, который бы я...
Он не успел закончить свою мысль, так как к нему в кабинет вошла горничная Флавии и громко объявила, что барышня требует его немедленно к себе.
-- Иду! Иду! -- заторопился новоявленный Дон-Жуан, напоследок кидая еще один взгляд на хорошенькую клиентку.
-- Зайдите ко мне завтра и не отчаивайтесь, все еще можно уладить...
Парижанка хотела его поблагодарить, но банкир был уже на лестнице, понукаемый горничной, повторившей ему еще раз приказание своей госпожи.
Флавия посылала за отцом затем, чтобы показаться ему в новом туалете из мастерской знаменитого Ван-Клопена.
Верный своим принципам, Ван-Клопен содрал за него баснословную цену, но Флавию это нисколько не заботило.
Стоя перед громадным зеркалом, она приказала зажечь все люстры, несмотря на то, что было еще довольно светло, и изучала позы, которые, ей казалось, подошли бы к этому наряду.
На самом деле она была настолько хороша и грациозна, что даже произведение Ван-Клопена не могло испортить ее. В зеркале она увидела запыхавшегося отца.
-- Как ты долго! Кто у тебя там был? Опять какой-нибудь противный клиент, и ты не мог его выгнать?
Мартен-Ригал, который появился буквально через минуту после того, как его позвали, тем не менее стал просить прощения.
-- Посмотри на меня, нет, сперва закрой глаза, а потом уже посмотри и скажи, как ты меня находишь?
Можно было и не спрашивать. На его физиономии светилось восхищение.
-- Очаровательно, божественно, -- проговорил Он.
Несмотря на привычку к похвалам, Флавии Понравилось замечание отца.
-- Значит, и ему я понравлюсь в этом наряде? -- спросила она.
Он -- был Поль Виолен. Бедный Мартен-Ригал уже хорошо знал его.
-- Конечно, понравишься, -- произнес он, глубоко вздыхая.
Флавия с сомнением покачала головкой. Через минуту она усадила отца к камину, сама, как котенок, забралась к нему на колени, и стала ему шептать о своей любви к Полю.
-- Знаешь, папа, -- шептала она, -- если он не станет за мной ухаживать, если я не понравлюсь ему, я умру от горя!...
Банкир отвернулся, чтобы скрыть свою горечь.
-- Стало быть, ты очень любишь его?
-- О!...
-- Больше, чем меня?
-- Ну, что ты говоришь, папочка! Ты же знаешь, как я тебя люблю, -- говорила она, покрывая звонкими поцелуями его голову, -- но это совсем, совсем другое! Его я люблю просто потому, что люблю!
Тон, которым это было произнесено, вызвал в отце гнев, который он оказался не в силах сдержать.
Заметив, какое впечатление на отца произвело ее признание, Флавия залилась звонким смехом.
-- Старый ревнивец! Ревнивец! -- дразнила она его, как маленького ребенка. -- Как тебе только не стыдно. Стыдно, сударь! Как нехорошо!
-- Я очень люблю это окошко, -- продолжала Флавия. Как-то раз я смотрела отсюда на улицу и увидела его! Жизнь моя была решена! Знаешь, прежде я никогда не чувствовала, где у меня сердце, а тут у меня было чувство, что до меня дотронулись раскаленным железом! Я не спала всю ночь, меня било как в лихорадке, я все чего-то боялась и дрожала...
Банкир еще ниже склонил голову.
-- Отчего же, бедное мое дитя, ты мне сразу ничего не сказала? -- тихо спросил он у нее.
-- Я хотела... но я боялась...
Мартен-Ригал поднял руки кверху, как бы призывая Бога в свидетели того, что уж его-то ей бояться никак не следовало.
-- Ты этого не можешь понять. Ведь ты мужчина, хотя ты и лучший из отцов! Если бы у меня была мать...
-- Ну, вряд ли, друг мой, даже мать могла бы сделать для тебя больше, чем готов сделать я...
-- Нет, я не спорю, но понять она смогла бы больше. Ну, слушай! Целых два месяца я глядела на него издали, изучая в нем все: походку, костюм, привычки... Он почти всегда был грустен, занимался почти одной музыкой и был, по-видимому, очень беден. Тогда мне становилось противным наше богатство. Как это, -- думала я, -- у него, может, нет хлеба, а у нас столько денег... Затем он вдруг куда-то пропал, целую неделю я простояла у окна, а его все не было. Вот тогда я и решила, что именно он станет моим мужем, что только его я смогу любить и ценить.
Бедный отец страдал невыносимо, даже слезы показались у него на глазах.
-- Ты знаешь, где, как и когда мы увиделись с ним ближе? Пусть после этого кто-нибудь скажет, что нет судьбы! Она есть! Я уже думала, что никогда не увижу его, а между тем, сегодня он к нам приедет...
-- Да, Ортебиз хотел сегодня представить его нам, -- произнес бедняга, сам не зная, зачем он говорит это дочери, когда она и сама это знает.
-- Будут же и другие гости? Надо, чтобы все было хорошо. Ты обо всем распорядился? -- продолжала она.
-- Все будет хорошо, -- успокаивал ее отец.
-- Я хочу, чтобы он увидел все в полном блеске, тогда, может быть, он и меня полюбит, как ты думаешь?
В это время Поль Виолен, разодетый, напомаженный и надушенный, входил в квартиру доктора Ортебиза. Достойный врач должен был ввести его в то общество, где вращался сам.
Это был далеко уже не прежний Поль. Он только что вышел от искуснейшего портного, отчего даже запоздал к доктору.
Костюм оттенял и без того великолепную наружность. Однако в нем еще была видна некая неловкость, правда, столь незначительная, что даже Ортебиз, увидев его, воскликнул:
-- Что и говорить, у этой плутовки Флавии губа не дура! Сейчас я повяжу галстук и мы отправимся!
Поль тяжело опустился в кресло.
Тело ломило. Он не спал уже пятую ночь.
Он не успел еще забыть, что его честность и порядочность, о которых он только пять дней назад толковал Розе, подвергшись испытанию, не выдержали и рухнули, как гнилое дерево.
Выйдя от Ван-Клопена и сказав Маскаро: "Я ваш...", Поль понимал, что сказал это под влиянием оскорбленного самолюбия и частично -- миллионов Флавии.
К вечеру он очнулся и понял весь ужас предстоящего пути. Но отступать было некуда, да он и не желал этого.
На следующее утро он отправился к Ортебизу, тем самым заглушив последние угрызения совести. Осталось чувство тяжести и чисто физической усталости.
Видя, с какой роскошью устроился этот эпикуреец, он, лениво позевывая, говорил себе: "У меня будет не хуже".
Сидя в уютном фаэтоне доктора, он повторял про себя: "У меня будет такой же!"
Но если Поль мог успокаивать себя подобными пустяками, то Ортебиз в данную минуту размышлял по поводу предстоящего, обдумывая возможные варианты.
-- Ну, поговорим о наших делах, -- приступил он к разговору, пока фаэтон мягко катил по гладкой дороге. -- вам предлагают вариант, о котором может только мечтать любой молодой человек знатного рода. Надо только суметь им воспользоваться...
-- Я и воспользуюсь, -- отвечал Поль с немалым оттенком фатовства.
Доктор взглянул на него сбоку.
-- Браво!... Мне нравится ваша смелость, но разрешите мне добавить к ней некоторую долю моего житейского опыта. Разрешите задать вам вопрос: имеете ли вы хоть малейшее представление о том, что такое богатая невеста?
-- Я думаю...
-- Дайте мне досказать. Богатая наследница, в особенности единственная дочь, это в сущности пренеприятное создание -- капризная, своевольная, очень эгоистичная, требующая вечного ухаживания и восхищения, которыми была окружена с детства, она привыкла к ним, как к воздуху. Уверенная, что со своим приданым она всегда будет иметь мужа, она позволяет себе все...
-- М-да, -- произнес Поль, -- уж не портрет ли Флавии вы мне нарисовали?
Ортебиз тихо рассмеялся.
-- Не совсем, -- отвечал он, -- впрочем, должен вас предупредить, что очень похоже. Чтобы вскружить голову своему обожателю, она, пожалуй, готова притихнуть на время, но потом... она наверстает свое.
-- Если все это так, то зачем же вы везете меня к ней, -- спросил Поль, явно поостыв.
До сих пор он видел только блестящую сторону медали, когда же перед ним открыли изнанку, он, по примеру всех слабых натур, испугался.
-- Как, почему? Разве вы не можете сделать так, чтобы в свою очередь, взять верх над маленьким деспотом? Я для того и рассказываю вам все, чтобы вы могли действовать сообразно. Если вы поведете дело толково, то она сама кинется вам на шею! Не отвечайте ей сразу взаимностью, говорите, что должны поразмыслить над столь ответственным жизненным шагом, взвесить свое чувство. Богатой девочке непременно захочется знать -- любите вы ее или только ее деньги.
Едва Ортебиз окончил свои сентенции, как экипаж остановился у подъезда дома банкира.
Поль был до того взвинчен, что не мог натянуть перчатки. У него дрожали руки.
Доктор, преспокойно отдал приказание кучеру приехать за ними после полуночи, затем весело потащил Поля за собой.
Человек пятнадцать собрались в зале, когда слуга доложил о докторе Ортебизе и монсеньоре Поле Виолене.
Как ни противилась душа старого Ригала человеку, которому его дочь отдала свое крохотное сердечко, вида он не подал. Пожав руку доктору, своему старинному приятелю, он в самых изысканных выражениях поблагодарил того за знакомство со столь изящным молодым человеком.
Доброжелательный прием несколько ободрил Поля. Его смущало только одно -- он нигде не видел Флавии.
Обед был назначен на семь часов. Ровно за пять минут до семи Флавия появилась в столовой и сейчас же была окружена гостями. Ей представили Поля. Что творилось у нее на сердце, никто не знал. По виду ее ничего сказать было нельзя, она была спокойна и даже несколько равнодушна. Сам Мартен-Ригал мог быть доволен ею.
За столом она сидела от Поля довольно далеко. После обеда она попросила его сыграть что-нибудь из композиций, причем голосок ее чуть дрогнул.
Поль был очень посредственным исполнителем, тем не менее влюбленный ребенок слушал с таким умилением и чувством, с каким можно слушать только великих творцов музыки.
Мартен-Ригал и Ортебиз ни на минуту не упускали их из виду.
-- Бог мой, до чего она его любит! -- с грустью заметил отец. -- Как бы я хотел узнать, что творится в его душе! Может, ему нет никакого дела до ее чувства. Это ужасно!
-- Погоди, завтра Маскаро все узнает.
Банкир молчал, опустив голову.
-- Впрочем, завтра ему будет некогда, -- добавил доктор, -- завтра в десять часов назначено общее генеральное совещание. Интересно будет, наконец, узнать состояние кошелька нашего общего друга Катена! Ну, и физиономия маркиза Круазеноа тоже возбуждает во мне некоторое любопытство. Увидим, какую рожу он скорчит, когда ему объявят завтра все условия!
К часу гости разъехались.
Флавия держала себя так, что Поль, выходя от нее, невольно спросил себя, есть ли ему на что надеяться.