Фейерверкъ.
Рибомонъ, 5 мая 1880 года.
Рядъ новыхъ событій, моя дорогая! Жизнь мосье Кардиналя настоящая драма. Со времени его знаменитой публичной лекціи на юбилеѣ Вольтера, вотъ уже цѣлыхъ два года онъ бьется, хлопочетъ, не знаетъ покоя... писалъ пятьдесять разъ, выпрашивая какое-нибудь мѣсто; одному депутату нашего округа послали больше десяти писемъ. И ни откуда ни привѣта, ни отвѣта! Въ послѣднемъ письмѣ къ депутату онъ указывалъ на необходимость учрежденія новой должности, подходящей для него какъ нельзя лучше: главнаго инспектора надъ духомъ сельскаго населенія. Обязанность инспектора должна состоять въ томъ, чтобы расшевеливать апатію деревень. Ни слова въ отвѣтъ, ни даже приглашенія для личныхъ переговоровъ!
Наконецъ, это взорвало мосье Кардиналя; онъ написалъ депутату одно изъ тѣхъ рѣзкихъ писемъ, какія онъ одинъ только умѣетъ писать такъ мастерски. Это, писалъ онъ, становится уже похожимъ на какую-то шутку; непозволительно съ такимъ пренебреженіемъ относиться къ избраннику всеобщей подачи госовъ; послѣ этого не стоитъ хлопотать о выборкѣ депута, если этотъ депутатъ не хочетъ палецъ о палецъ ударить для своихъ избирателей...
На этотъ разъ получился отвѣтъ, но какой отвѣтъ! Судите сами, передаю его слово въ слово:
"Мосье, совѣтую вамъ не утруждать себя столь частымъ писаньемъ ко мнѣ. Если васъ интересуетъ узнать, почему я не отвѣчаю на ваши письма, то обратитесь въ бюро префектуры и постарайтесь прекратить неблагопріятные слухи о себѣ..."
Неблагопріятные слухи о мосье Кардиналѣ! Онъ такъ и привскочилъ.
-- Я знаю, кѣмъ направленъ ударъ!-- воскликнулъ онъ.-- Это іезуиты! Узнаю ихъ работу! Они подъ меня подкапываются, но я справлюсь съ ихъ интригой...
Онъ рѣшилъ тотчасъ же ѣхать въ префектуру и непремѣнно вмѣстѣ со мною. Онъ хотѣлъ при мнѣ посрамить клеветниковъ. Мы приказали запречь нашу лошадку въ плетеный кабріолетъ... подарокъ Виржини въ прошлый день рожденія мосье Кардиналя... Поѣхали вдвоемъ въ Версаль. Пріѣзжаемъ. Встрѣчаетъ насъ дежурный -- олицетворенное нахальство.
-- Я желаю видѣть господина префекта,-- говоритъ мосье Кардиналь.
-- Господинъ префектъ не принимаетъ,-- отвѣчаетъ дежурный, а самъ не отрываетъ глазъ отъ газеты... отъ какого-то реакціоннаго листка.
-- Меня приметъ!
-- Никого не принимаетъ, не приметъ и васъ.
-- Я бы попросилъ васъ быть повѣжливѣе... Знаете ли вы, кто я?
-- Кто же вы такой?
-- Мосье Кардиналь, членъ муниципальнаго совѣта Рибомона. Республиканскій префектъ обязанъ всегда быть къ услугамъ избранниковъ всеобщей подачи голосовъ.
Дежурный не удостоилъ даже отвѣтить: преспокойно себѣ перевертываетъ листъ своей газеты... Невозможно себѣ представить до какого нахальства доходятъ эти люди, какъ только заполучатъ какое-нибудь мѣстишко. Тутъ уже мосье Кардиналь изъ себя вышелъ... сказалъ дежурному, что распорядится съ нимъ по своему и добьется разговора съ префектомъ... Я стараюсь его успокоить. Не тутъ то было... Отворяется дверит, входитъ молодой человѣкъ, блондинчикъ...
-- Что тутъ такое? Что за шумъ?
Мосье Кардиналь говоритъ ему:
-- Я членъ муниципальнаго совѣта... Вотъ какія вещи пишетъ мнѣ депутатъ нашего округа... Я явился сюда, чтобы: превратить въ прахъ всѣ клеветы.
Блондинчикъ оказался премилымъ, очень вѣжливымъ молодымъ человѣкомъ, пригласилъ насъ въ свой кабинетъ и сказалъ мосье Кардиналю:
-- Я сейчасъ наведу справки.
Принесли "дѣло" мосье Кардиналя въ синей оберткѣ... толстѣйшее, огромное дѣло. Въ немъ были подшиты всѣ просьбы мосье Кардиналя о мѣстахъ. Онъ узналъ ихъ издали. Я тоже издали разсмотрѣла, что на одномъ листѣ было напечатано сверху: Полицейская префектура. Блондинчикъ началъ читать эту бумагу, и мы съ мосье Кардиналемъ отлично видимъ, какъ онъ старается скрыть улыбку.
-- Что тамъ такое?-- спрашиваетъ мосье Кардиналь.
-- Такъ, ничего... пустяки...
-- Вы усмѣхнулись, милостивый государь, и скрыли усмѣшку. Я считаю себя въ правѣ знать, надъ чѣмъ вы усмѣхнулись... Я въ правѣ знать все, что находится въ моемъ дѣлѣ.
-- Это конфиденціальное сообщеніе.
-- Относительно меня не можетъ быть никакихъ конфиденціальныхъ сообщеній. Я никогда не прятался; вся моя жизнь прошла открыто на глазахъ моихъ согражданъ. Я честно боролся, страдалъ за отечество. Не выйду отсюда, не прочитавши этой, бумаги. Давайте ее сюда.
-- Это становится, наконецъ, скучнымъ,-- воскликнулъ блондинчикъ.-- Берите... читайте, если уже вамъ такъ хочется... Вотъ почему вы не получили отвѣта на ваши просьбы.
Онъ подалъ бумагу мосье Кардиналю, а тотъ передаетъ мнѣ и говоритъ:
-- Я забылъ взять очки. Прочтите, мадамъ Кардиналь.
-- Нѣтъ, ужь позвольте,-- вступился молодой человѣкъ.-- Супругѣ вашей совсѣмъ не къ чему читать это.
Тогда мосье Кардиналь сказалъ одну изъ тѣхъ фразъ, которыя могутъ вознаградить подобное мнѣ бѣдное созданіе эа всю преданность, за всѣ жертвы и самоотверженіе... Онъ сказалъ:
-- Мадамъ Кардиналь была мнѣ вѣрною и надежною подругою въ теченіе всей жизни. У меня не было и не будетъ секретовъ отъ нея. Читайте, мадамъ Кардиналь, читайте.
-- Маленькій блондинчикъ пожалъ плечами, съ такимъ видомъ, что "мнѣ, молъ, все равно; ихъ дѣло"... Я стала читать, и вотъ какіе ужасы тамъ написаны:
" Г. Кардиналь личность сомнительной нравственности".
Меня душитъ негодованіе. Я хочу бросить бумагу... Мосье Кардиналь останавливаетъ меня съ необыкновеннымъ спокойствіемъ и достоинствомъ:
-- Мадамъ Кардиналь, продолжайте...
Это было сказано такъ повелительно, что я продолжаю:
"Его достатки пріобрѣтены, повидимому, не совсѣмъ чистыми путями".
Я хочу опять бросить, но чувствую, что моя рука сжата точно тисками; ее держитъ мосье Кардиналь... и энергично говоритъ мнѣ:
-- Мадамъ Кардиналь, приказываю вамъ дочитать до конца, не останавливаясь.
Ахъ, дорогая моя! Кто не видалъ мосье Кардиналя въ подобные моменты, тотъ ничего не видалъ, тотъ представить себѣ не можетъ ни хладнокровія, ни самообладанія этого человѣка! Я читаю далѣе:
" У него двѣ дочери; онѣ были танцовщицами въ Опер ѣ. Старшая живетъ въ чужихъ краяхъ въ незаконномъ сожительствѣ съ однимъ итальянскинъ маркизомъ. Меньшая, подъ именемъ Полины де Жиральда, ведетъ предосудительную жизнь самою широкою рукою ".
Да, дорогая моя, у меня достало силы прочесть все это вслухъ при мосье Кардиналѣ. Виржини въ незаконномъ сожительствѣ!... Когда она такая настоящая, законная маркиза, законнѣе чего я не бываетъ... Или опять про Полину... насчетъ руки!... Вздоръ-то какой, клевета какова! Надо быть слѣпымъ, чтобы не видать, какая у нея маленькая и узенькая ручка...
Мосье Кардиналь, какъ только услыхалъ эту глупость насчетъ руки, такъ сейчасъ же всталъ и съ поразительнымъ спокойствіемъ сказалъ блондинчику:
-- Я не унижусь до опроверженія подобныхъ клеветъ... Кѣмъ сообщены всѣ эти свѣдѣнія? Полиціей... то-есть коммиссаромъ полиціи имперіи... Это лишаетъ вашъ документъ всякаго значенія. Я ухожу; но вы еще обо мнѣ услышите,-- вы и ваше правительство!... Пойдемте, мадамъ Кардиналь; здѣсь намъ дѣлать нечего!
Ушли мы. На лѣстницѣ я ему и говорю:
-- Что же ничего не возразилъ про Виржини? Про Виржини ты могъ опровергнуть...
-- Да, мадамъ Кардиналь, про Виржини могъ, а про Полину не могъ... Въ подобныхъ случаяхъ всего лучше противупоставить сплошное отрицаніе, гуртомъ... Это и достойнѣе, и эффектнѣе.
Только вернувшись домой, мосье Кардиналь не выдержалъ и ему измѣнили силы... въ первый разъ въ жизни онъ опустился въ кресло и сказалъ:
-- Конечно... я отказываюсь!... Стоитъ ли послѣ этого жертвовать собою родинѣ, жертвовать привязанностяйи, держать себя настоящимъ Брутомъ съ родными дочерьми?... И вотъ награда за все!...
Я уже хотѣла воспользоваться удобнымъ случаемъ и предловить ему поѣхать пообѣдать къ Полинѣ, полакомиться... Но къ нему уже вернулась вся его энергія; онъ опять зашагалъ по комнатѣ и заговорилъ:
-- Нѣтъ, не откажусь я! Никогда не откажусь! За меня отмститъ имъ всеобщая подача голосовъ. Черезъ три мѣсяца будутъ выборы въ генеральный совѣтъ. Я не рѣшался выступить кандидатомъ, стѣснялся расходами... уступалъ мѣсто мэру, тайному орлеанисту... Теперь потягаемся, и я одолѣю... Пущу въ ходъ всѣ средства безъ разбора. Меня выберутъ... Все это я обдумаю сегодня ночью и завтра будетъ готовъ планъ дѣйствія.
Въ эту ночь мы оба не спали. Мосье Кардиналь придумывалъ планъ дѣйствія; мнѣ не давала уснуть душевная тревога. Я перебирала всю мою жизнь, обсуживала каждый свой поступокъ, мысленно спрашивала себя: "Мадамъ Кардиналь, честно ли ты исполнила свои обязанности? Неужели правы тѣ, что говорятъ, будто жизнь мосье Кардиналя нечиста? Если правда это, виновата ты, его супруга. Ты обязана была не допускать его жить такъ, если это предосудительно..." Чѣмъ глубже, чѣмъ строже я вдумывалась, тѣмъ покойнѣе становилась моя совѣсть. Говорятъ, будто нравственность для всѣхъ одна... Вздоръ это, выдуманный людьми, у которыхъ сто тысячъ ливровъ дохода! Нравственность у всякаго своя: что человѣкъ, то и нравственность. Будь мосье Кардиналь заурядною личностью, тогда другое дѣло, я была бы виновата; но разъ мосье Кардиналь то, что онъ есть, у кого хватитъ наглости упрекнуть меня въ томъ, что я дѣлала? Прежде всего, надо было обезпечить спокойствіе мосье Кардиналя. Съ его возвышеннымъ характеромъ, при возвышенности его идей, онъ не могъ взяться за трудъ, пригодный для всякой мелкой сошки. Онъ слишкомъ гордъ для того, чтобы перебиваться жалкимъ заработкомъ на какихъ-нибудь низкихъ, подчиненныхъ должностяхъ. Онъ годится только для мѣстъ начальническихъ, гдѣ бы онъ могъ управлять, распоряжаться, приказывать... Ясно, кажется, что долгъ супруги и дѣтей хлопотать о доставленіи ему независимости, возможности употребить въ дѣло его высшія способности... Мы исполнили этотъ долгъ!
На слѣдующее утро планъ мосье Кардиналя былъ составленъ. Мэръ болѣе, чѣмъ когда-нибудь, злоупотреблялъ своимъ богатствомъ. По случаю свадьбы одной изъ дочерей, онъ далъ большой праздникъ въ своемъ паркѣ: вечеромъ фейерверкъ, днемъ мачты съ подарками, бѣгъ въ мѣшкахъ, ребятишкамъ разбрасывали пряники и мѣдныя деньги, и т. под. Мосье Кардиналь былъ возмущенъ всѣмъ этимъ до глубины души! Онъ говорилъ, что всѣ эти подлыя штуки заимствованы изъ позорнѣйшаго времени нашей исторіи, которое называлось феодализмомъ.
Планъ мосье Кардиналя состоялъ въ томъ, чтобы въ слѣдующее воскресенье дать большой обѣдъ всѣмъ членамъ муниципальнаго совѣта, кромѣ мэра, и потомъ сжечь фейрверкъ, только не простой, дѣтскій фейерверкъ, а для людей взрослыхъ, фейерверкъ съ философскимъ и политическимъ смысломъ, такой, чтобы былъ въ одно время забавой и демонстраціей. Въ пятницу утромъ я поѣхала въ Парижъ; нужно было сдѣлать множество покупокъ для обѣда и заказать фейерверкъ. Мосье Кардиналь все подробно записалъ на особой запискѣ въ мастерскую господина Руджіери. Записка была озаглавлена: Заказъ на антиклерикальный фейерверкъ. Финальный букетъ былъ замѣненъ цѣлою декораціей, изображающей начальную школу; на ея франтонѣ огромными буквами надпись: Долой іезуитовъ!
Пріѣхала я въ Парижъ, побывала въ улицѣ Монтаргейль, купила дичи и рыбы и заѣхала къ Полинѣ. Вхожу, она одна.
-- Не помѣшаю тебѣ?-- спрашиваю ее.
-- Что ты, maman? Никогда въ жизни. Я жду принца, да это ничего, я васъ познакомлю. Онъ очень радъ будетъ.
-- Принца?
-- Да, настоящаго, въ-самомъ-дѣлишнаго, а не въ-нарочку... принца царствующей династіи и очень близкаго къ трону. Вчера онъ мнѣ сказалъ: "Между мною и трономъ только два человѣка". Онъ сейчасъ пріѣдетъ. Сама увидишь, какой онъ милый и славный малый. А пока не съиграемъ мы въ безигъ?
Мы съиграли три партіи, начали четвертую; вдругъ отворяется дверь, входитъ лакей, весь въ черномъ, въ короткихъ панталонахъ, въ шелковыхъ чулкахъ, и докладываетъ: "Его высочество". Да, моя дорогая, вотъ, вѣдь, какъ у моей Полины! И что бы тамъ ни толковали, а материнское сердце, все-таки, радуется!... Входитъ его высочество... настоящій-то мальчишка, розовенькій, бѣленькій, двадцати лѣтъ нѣтъ...
-- Ваше высочество, моя maman...-- говоритъ Полина.
И скажу вамъ, правда ея, премилый, преблаговоспитанный мальчикъ... Видала я принцевъ и прежде; дочери же знакомили еще во времена Оперы; случалось и ужинать съ ними... Вы, вѣдь, знаете, я строго держалась правила не покидать моихъ дочерей до послѣдней минуты... И всегда я замѣчала, что мое присутствіе не доставляло никакого удовольствія всѣмъ этимъ принцамъ: по ихъ гримасѣ видѣла, что они бы предпочли обойтись безъ мамаши. А этотъ даже не поморщился. Прелесть! Поклонился, какъ слѣдуетъ раскланяться съ дамой, кто бы она ни была, и сказалъ:
-- Очень радъ познакомиться съ милѣйшею мадамъ Кардиналь!
А я и думаю про себя: "ну, этотъ не на шутку влюбленъ въ Полину, если такъ приличенъ со мною". Видите ли, въ теченіе всей моей материнской карьеры я замѣчала, что всегда можно разсчитать степень любви къ дочерямъ по большей или меньшей почтительности къ ихъ матери. Мнѣ не разъ приходилось говорить Виржини:
-- Берегись, дитя мое, не довѣряй этому господину; его любовь не настоящая. Онъ не достаточно хорошъ съ твоею матерью.
Принцъ былъ очень хорошъ, лучше желать нельзя. Онъ сказалъ:
-- Не стѣсняйтесь, пожалуйста, продолжайте вашъ безигъ.
Мы стали опять играть. Онъ сѣлъ сзади Полины. Она съ нимъ совѣтуется:
-- Какъ бы вы сбросили, ваша свѣтлость?
Только въ полголоса у нея иногда вырывались фамильярности вродѣ:
-- Фитюлька ты!... Ничего не понимаешь...
И всякій разъ, когда у нея были короли, она объявляла:
-- Восемьдесятъ папашъ...-- и искоса поглядывала на принца... Понимаете?-- тонкій намекъ на ея положеніе. И оба принимались хохотать отъ всей души... Хороша молодость! Хорошая вещь любовь!
Я опять почувствовала себя въ своей сферѣ и о времени забыла такъ, что взглянула на часы... анъ хвать, уже четыре часа! Я сказала мосье Кардиналю, что выѣду съ поѣздомъ, который отходитъ въ половинѣ пятаго. Онъ долженъ былъ выѣхать въ своемъ кабріолетѣ, встрѣтить меня на Сенъ-Жерменской станціи. Невозможно было заставлять ждать мосье Кардиналя даже изъ-за принца крови. Принцъ, какой бы онъ тамъ ни былъ, все-таки, не болѣе, какъ принцъ, то-есть человѣкъ, всѣмъ обязанный своему происхожденію, тогда какъ мосье Кардиналь ничему и никому, кромѣ себя, ничѣмъ не обязанъ.
Я забыла про фейерверкъ и заѣзжать къ г. Руджіери уже было некогда. Говорю объ этомъ Полинѣ. Тутъ принцъ и оказался поистинѣ милымъ молодымъ человѣкомъ! Онъ взялся исполнить это порученіе. Дѣлать нечего, пришлось объяснить ему, члену королевской фамиліи, что нашъ фейерверкъ долженъ имѣть противу-іезуитскую окраску и пришлось передать записку мосье Кардиналя. Онъ прочелъ записку и сказалъ, что это очень оригинальная мысль, крайне оригинальная. Затруднялъ меня еще одинъ вопросъ,-- вопросъ о платѣ. Мнѣ казалось несовсѣмъ ловкимъ заставить юношу расплачиваться за фейерверкъ, который уже никакъ не могъ быть ему по вкусу. Но только что а начала было объ этомъ, какъ Полина меня остановила:
-- Что,-- говоритъ,-- maman, за глупости! Принцъ все сдѣлаетъ. Стоитъ ли толковать о такихъ пустякахъ?
Я, конечно, не настаивала, во-первыхъ, уже потому, что всегда находила смѣшнымъ платить самой, когда можно заставить заплатить людей. Это одно изъ правилъ, крѣпко внушенныхъ мною дочерямъ.
Мосье Кардиналь ждалъ меня на станціи. Мы вмѣстѣ вернулись въ Рибомонъ. Я сказала ему, что все заказано: дичь, рыба, пирожное, фейерверкъ... что все будетъ доставлено въ воскресенье утромъ. Все и было доставлено. Двое служащихъ г. Руджіери привезли фейерверкъ... удивительный фейерверкъ, цѣлая подвода верхомъ, стоившая никакъ не менѣе тысячи франковъ. Мосье Кардиналь лишь на одну минуту вышелъ въ садъ указать мѣсто для фейерверка и тотчасъ же вернулся назадъ. Онъ былъ очень занять, такъ какъ ночью ему пришла въ голову новая блестящая мысль... сказать во время обѣда спичъ на англійскій манеръ. Спичъ -- это новое слово, англійское. Мосье Кардиналь знаетъ теперь поразительное множество словъ на всѣхъ языкахъ. Теперь онъ былъ занятъ сочиненіемъ и заучиваніемъ этого самаго спича, который предполагалъ сказать экспромптомъ за столомъ. Кажется, у англичанъ особая манера говорить рѣчи, нѣсколько иная, чѣмъ у насъ. Это не краснорѣчіе, а какъ бы разговоръ, это юморъ -- тоже новое слово, употребляемое мосье Кардиналемъ. Онъ хочетъ ввести во Франціи этотъ родъ политическихъ разговоровъ.
Въ половинѣ седьмаго сѣли за столъ. Все шло превосходно. Обѣдъ удался какъ нельзя лучше, и дичь, и рыба мосье Кардиналя произвелъ великолѣпный эффектъ. Въ девять часовъ всѣ вышли въ садъ смотрѣть фейерверкъ. И фейерверкъ удался отлично... ракеты, бенгальскіе огни, колеса, огненные фонтаны... и ни одной осѣчки. А, вѣдь, вы знаете, обыкновенно въ фейерверкахъ безпрерывныя осѣчки: то не загорается, другое не вертится, третье не летитъ. Погода, къ тому же, самая благопріятная; нѣтъ ни луны, ни вѣтра. Наконецъ, между деревьями загорается цѣлая декорація... колонны, дверь... Всѣ гости повторяютъ:
-- Ахъ, какъ хорошо! Превосходно! Много лучше, чѣмъ у мэра.
-- Погодите, погодите, кричитъ мосье Кардиналь.-- Еще то ли будетъ! Подождите фронтона!... Подождите надписи!
Зажигается фронтонъ, загорается надпись... и каковъ ужасъ! Знаете ли, какая появилась надпись огромными огненными буквами? Вмѣсто: Долой іезуитовъ/ Да здравствуетъ императоръ!
Какъ это случилось, я до сихъ поръ понять не могу. Принцъ и подшутилъ и, ради мальчишеской потѣхи, прислалъ бонапартистскій фейерверкъ, вмѣсто антиклерикальнаго? Этого я, впрочемъ, не допускаю со стороны такого благовоспитаннаго молодаго человѣка и, притомъ, влюбленнаго въ Полину. Правдоподобнѣе, что ошиблись у г. Руджіери. Это очень большое заведеніе; въ немъ должны быть фейерверки для всѣхъ партій и мнѣній. Тамъ могли ошибиться мнѣніемъ... а не то, пожалуй, воспользовались случаемъ сбыть залежалый товаръ! Не мало, должно быть, осталось у нихъ на рукахъ фейерверковъ вовремя паденія имперіи. Съ ихъ стороны это неловкая штука и даже не допустимая, если поразмыслить хорошенько; вѣдь, должны же они были сообразить, что всѣ это замѣтятъ.
Какъ бы тамъ, однако, ни было, а только что зажглись слова: Да здравствуетъ императора!-- толпа начала кричать, свистать... Населеніе здѣсь не склонно къ бонапартизму... Мосье Кардиналь, какъ левъ, кинулся прямо въ огонь. Фейерверщики кричатъ ему:
-- Не подходите! Не подходите! Обожжетесь!
Онъ ничего не слышитъ и въ азартѣ хочетъ все опрокинуть. Я бросаюсь въ огонь слѣдомъ за нимъ, вытаскиваю его назадъ... подпалила себѣ накладныя букли, кружево и ленты чепца. Между тѣмъ, гости расходятся взбѣшенные. Мосье Кардиналь бѣжитъ за ними, кричитъ имъ вслѣдъ:
-- Вернитесь, вернитесь! Я вамъ все объясню. Заказано было: Долой іезуитовъ!
Никто не слушаетъ.
Остались мы вдвоемъ, мосье Кардиналь и я. Онъ, точно убитый, упалъ въ изнеможеніи на скамейку. Видя его въ такомъ положеніи, я единственный разъ въ моей жизни напустила на себя смѣлость и сказала мосье Кардиналю цѣлую рѣчь.
-- Послушай.-- говорю я ему,-- если это поведетъ за собою разрушеніе твоихъ политическихъ стремленій, то, быть можетъ, намъ придется Бога благодарить за эту ошибку въ фейерверкѣ. Быть можетъ, тебѣ судьбою не предназначено заниматься политикой. О, я знаю, ты не вѣришь въ это, а я вѣрю, имѣю слабость вѣрить... Видишь ли, мосье Кардиналь, ты слишкомъ непреклоненъ въ своихъ принципахъ. Политика хороша для вѣтрогоновъ, для прыгуновъ, готовыхъ мѣнять убѣжденія хоть каждую недѣлю, и никуда не годятся для такихъ, какъ ты, никогда не мѣняющихъ убѣжденія! Кто имѣетъ всѣ данныя, чтобы всего добиться? Ты!... Кто не добился ничего? Ты. Во время имперіи ты мнѣ говорилъ: "Послѣ имперіи я добьюсь своего"... Имперіи давно нѣтъ, а ты, все-таки, не при чемъ... Тогда ты сталъ говорить: "Послѣ Макъ-Магона придетъ мой чередъ"... И Макъ-Магона нѣтъ, а тебѣ что дали? Ровно ничего. Ты утѣшался тѣмъ, что толковалъ: "Мнѣ нечего ждать отъ негодяевъ лѣваго центра. А вотъ когда дѣла перейдутъ въ руки Гамбетты, тогда и получу все, чего только пожелаю!" Ну, и что же? Вотъ и заправляетъ всѣмъ твой Гамбетта, а много ты получилъ? Его же чиновники дѣлаютъ тебѣ гадости! Всѣ они одного поля ягоды, эти Наполеоны III, Макъ-Магоны, Гамбетты... только клички мѣняются. У всѣхъ одни порядки, одни предразсудки. Никогда и никто изъ нихъ не въ состояніи понять величія твоего характера. Они вѣчно будутъ ставить тебѣ въ укоръ твоихъ дочерей. Да, твоихъ дочерей!... И знаешь что? Они, пожалуй, даже правы. Ахъ, мосье Кардиналь! дай ты мнѣ разъ въ жизни высказать ною мысль прямо и до конца... Я женщина простая, это правда... и мысли у меня простыя, буржуазныя... Но въ одномъ я глубоко убѣждена,-- въ томъ, что настоящая твоя карьера никакъ не политика... настоящая карьера -- это твои дочери!
Тутъ я замолчала, сама испугалась того, что сказала. Но мосье Кардиналь уже успокоился, почти улыбался и снисходительно проговорилъ:
-- Мадамъ Кардиналь, я не сержусь на васъ. Вы сами не въ состояніи отдать себѣ отчетъ о полномъ значеніи вашихъ словъ... Но моей энергіи ничто не сломитъ. Теперь все противъ меня, даже мои фейерверки... Правительство мосье Гамбетты знать меня не хочетъ! И прекрасно... Я человѣкъ терпѣливый, подожду... У насъ есть всеобщая подача голосовъ: мой чередъ придетъ.
Въ ту минуту, когда мосье Кардиналь замолчалъ, къ намъ подошелъ жандармскій унтеръ-офицеръ и говоритъ:
-- Мнѣ очень непріятна вся эта исторія, но я вынужденъ донести по начальству. Я сейчасъ просмотрѣлъ инструкцію жандармамъ... Тамъ есть параграфъ насчетъ возмутительныхъ надписей. Въ вашемъ фейерверкѣ была надпись, какъ разъ подходящая подъ этотъ параграфъ. Васъ предадутъ суду.
Предадутъ суду!... Этого еще не доставало!... Такъ я и обмерла... Смотрю на мосье Кардиналя и что же вижу? Его лицо вдругъ просіяло.
-- Составляйте актъ, другъ мой,-- говоритъ онъ жандарму.-- Составляйте актъ.
Потомъ отводитъ меня въ сторонку и говоритъ:
-- Судъ, мадамъ Кардиналь, процессъ... политическій процессъ!... Вѣдь, это пьедесталъ!... Я спасенъ! Моя карьера обезпечена. На судѣ я стану самъ себя защищать, такъ какъ въ подобныхъ случаяхъ глупо даже брать адвоката. Всѣ выгоды подобнаго процесса достаются всегда на долю адвокатовъ; они составляютъ себѣ репутацію, наболтаютъ съ три короба и ухлопываютъ кліента подъ высшую мѣру... Къ тому же, надо платить этимъ господамъ... имъ всѣ барыши, и слава, и деньги... Съ меня имъ взятки гладки. Я самъ буду своимъ адвокатомъ!... Съ нынѣшней же ночи займусь приготовленіемъ защиты.
И онъ уже третій день работаетъ надъ своею защитою. Вотъ начало его рѣчи на судѣ:
"Господа судьи! Я имѣлъ въ виду устроить антиклерикальный фейерверкъ. Но неразборчивый въ средствахъ наживы торговецъ не постыдился снабдить меня за хорошія деньги фейерверкомъ, вышедшимъ изъ моды, не посовѣстился..." и т. д., и т. д.
Но мосье Кардиналь начинаетъ тревожиться; его безпокоитъ, что до сихъ поръ нѣтъ повѣстки о его процессѣ. Какъ послышится звонокъ, такъ онъ кидается отпирать самъ:
-- Это, она!... Повѣстка!
Увы, оказывается то мясникъ, то булочникъ; а повѣстки нѣтъ, какъ нѣтъ. Мосье Кардиналь совсѣмъ истомился и сейчасъ только сказалъ мнѣ съ такимъ горькимъ выраженіемъ:
-- Неужели даже процесса не начнутъ противъ меня?
Вашъ неизмѣнный другъ Зоя Кардиналь.
Р.
"Русская Мысль", NoNo 6--7, 1884