Виржини Кардиналь.
Рибомонъ, 3 іюня 1878.
Ахъ, дорогая моя, какъ справедлива поговорка, что нѣтъ розы безъ шиповъ, нѣтъ радости безъ горя! Мы это на себѣ испытываемъ, какъ нарочно, всякое политическое торжество мосье Кардиналя отравляется какою-нибудь неблагоразумною выходкою его дочери... Шесть недѣль тому назадъ натворила дѣлъ Полина, теперь Виржини... Да, моя дорогая, Виржини, всегда такая скромная, разсудительная, благоразумная... Она сдѣлала отчаянную глупость! Теперь все улажено, благодаря мнѣ, ея матери; но за то и досталось же намъ два денька, 30 и 31 мая!
Я начну съ 30 мая; это былъ день знаменитаго столѣтія, день публичной лекціи. Было половина восьмаго утра, или безъ четверти восемь; я повторяла лекцію по рукописи мосье Кардиналя... Я ее тоже наизусть выучила на всякій случай. Вечеромъ во время публичнаго чтенія я должна была сидѣть на эстрадѣ сзади мосье Кардиналя, и если бы онъ какъ-нибудь невзначай сбился, спутался, я бы -- тутъ какъ тутъ -- подсказала бы ему. Такъ вотъ, я повторяю, дошла до того мѣста, гдѣ говорится противъ духовенства, рѣзко говорится, сильно... не въ моемъ это вкусѣ. Я, вѣдь, знаете, все-таки, нѣсколько отсталая и была бы, несомнѣнно, религіозна, если бы не боялась разсердить мосье Кардиналя... Вдругъ звонокъ. Смотрю, разсыльный изъ телеграфа... Телеграмма! А какъ только телеграмма, такъ мнѣ уже представляется, не случилось ли чего съ моими цыпочками... На этотъ разъ я не ошиблась; депеша была изъ Флоренціи отъ моего зятя, маркиза. Въ материнской тревогѣ я начинаю читать вслухъ, совсѣмъ забыла, что мосье Кардиналь тутъ же сидитъ и слышитъ... Читаю: " Виржини уѣхала. Не одна. Курьерскимъ будетъ Парижѣ 30 мая, часъ дня. Ѣду слѣдующимъ курьерскимъ. Буду завтра. Помѣшайте Виржини ѣ хать дальше ".
-- Ничего не понимаю,-- сказалъ мосье Кардиналь.
А я, какъ старая дура, и хватила прямо:
-- А я такъ все понимаю отлично! Не одна!.. Не одна!.. Сердце матери никогда не обманетъ... Виржини сбѣжала съ любовникомъ!
Сама не знаю, какъ это сорвалось у меня съ языка... Не сообразила я, не подумала о мосье Кардиналѣ, насколько онъ строгъ и щекотливъ въ дѣлахъ чести... Онъ поблѣднѣлъ даже.
-- Было у меня двѣ дочери,-- проговорилъ онъ.-- Одна пошла не-путемъ, и вотъ та, что пошла путемъ, пускается то же непутемъ.
Написанная эта фраза не производитъ никакого впечатлѣнія; но надо было слышать, какъ сказалъ ее мосье Кардиналь. Это было поразительно, необыкновенно драматично!.. Къ счастью, меня тутъ же осѣнило; я взяла депешу и сдѣлала видъ, будто еще разъ перечитываю ее внимательно, потомъ и говорю:
-- Я просто съ ума сошла... Мнѣ, шутъ знаетъ, что представляется... Нѣтъ ровно ничего важнаго. Слушайте, мосье Кардиналь, я сейчасъ разскажу все, что произошло во Флоренціи... Мужъ съ женою, то-есть маркизъ и Виржини, повздорили... Она взяла да и уѣхала отъ него... Маркизъ ѣдетъ за нею съ слѣдующимъ поѣздомъ, хочетъ догнать, выпросить у нея прощеніе... Очевидно, во всемъ виноватъ онъ... онъ человѣкъ съ достоинствомъ; не побѣжалъ бы онъ въ догонку за нашею дочерью, если бы она ушла съ любовникомъ...
Этимъ, однако же, я не убѣдила мосье Кардиналя. Онъ перечиталъ депешу самъ и говоритъ:
-- Не одна!... не одна... Какъ вы объясните эти слова, мадамъ Кардиналь?
Тутъ меня еще разъ осѣнило.
-- Ну, что же,-- говорю,-- что не одна? Очень просто; это значитъ, что Виржини уѣхала съ горничною, вотъ и все. Маркизъ прибавилъ эти слова, чтобы успокоить насъ,-- не тревожьтесь, молъ, ваша дочь не одна ѣдетъ въ вагонѣ. Будь это иначе, если бы она уѣхала съ кѣмъ-нибудь, маркизъ написалъ бы: съ однимъ, то-есть съ мужчиной; а тутъ нѣтъ ничего такого, просто -- не одна она...
Этотъ доводъ окончательно успокоилъ мосье Кардиналя. Я уговорила его не волноваться и спокойно твердить свою лекцію, и уѣхала въ Парижъ. Пріѣзжаю на Ліонскій вокзалъ, спрашиваю, откуда входятъ ѣдущіе изъ Флоренціи. "Вотъ,-- говорятъ, откуда". Стала я передъ дверью и жду. Подходитъ поѣздъ. Смотрю, въ толпѣ пассажировъ моя Виржини, блѣдная, трепещущая, окутанная вуалью, подъ руку съ долговязымъ молодцомъ... Увидала она меня, бросила черномазаго усача и -- прямо ко мнѣ.
-- Ахъ, maman! maman!
Руки у меня сильно чесались надавать ей тутъ же хорошихъ колотушекъ; эта была моя всегдашняя система въ Оперѣ... Только Виржини бросается мнѣ на шею и шепчетъ:
-- Если бы ты знала, maman, какъ онъ мнѣ опротивѣлъ.
А онъ-то, усачъ-то черномазый, подходитъ и говоритъ своимъ подлымъ итальянскимъ говоромъ:
-- Вирзини, пойдемъ...
-- Позвольте,-- говорю я,-- мосье, я ея мать.
А сама прямо смотрю ему въ глаза.
-- Да,-- говоритъ Виржини,-- это моя maman. Позвольте мнѣ поговорить съ нею.
-- Хоросо,-- говоритъ.-- А я пойду за багазомъ...
Онъ ушелъ и отлично сдѣлалъ, не то я бы не задумалась и ему надавать колотушекъ. Отвела я-Виржини въ сторону и говорю:
-- Это что еще за франтъ такой?
Тутъ я узнаю всю правду, всю ужасную правду, моя дорогая. Итальянецъ -- теноръ! Какой-то мерзкій теноръ!.. Какъ вамъ это нравится? Маркиза, аристократка... и вдругъ связаться съ какимъ-то теноромъ! Не нашла она въ высшемъ-то обществѣ! Просто невѣроятно, а, между тѣмъ, сущая правда!
Пока тотъ ходилъ за багажемъ, она мнѣ все разсказала, моя бѣдная дѣвочка. Скучала она въ этой Флоренціи смертельно; только и развлеченья было, что опера. Зимой появился новый теноръ; особенно хорошъ онъ былъ въ нѣжныхъ романсахъ. Она встрѣчалась съ нимъ нѣсколько разъ на великосвѣтскихъ вечерахъ. Въ послѣдній разъ на вечерѣ у одной княгини, ея пріятельницы, очутилась она какъ-то вдвоемъ съ теноромъ минутъ на пять въ амбразурѣ окна. Тутъ-то этотъ молодецъ и осмѣлился объясниться ей въ любви... Теперь, говоритъ, я могу вамъ признаться, такъ какъ завтра ѣду въ Лондонъ и никогда васъ не увижу... Ее это такъ взволновало, что съ ней сію же минуту сдѣлалось дурно при всемъ этомъ высшемъ итальянскомъ обществѣ!... Можете сами посудить, каковъ скандалъ вышелъ. Маркизъ увезъ ее домой и сдѣлалъ отвратительную сцену, вздумалъ обвинять ее въ томъ, что она любовница тенора. Она вскричала:
-- Не правда это! Не правда!
Маркизъ взбѣсился, бросился съ кулаками и нещадно избилъ мою цыпочку... Самъ колотитъ, да приговариваетъ:
-- Знайте, сударыня, не хочу я быть посмѣшищемъ всей Флоренціи!
Осталась она одна и, въ свою очередь, взбѣсилась.
-- А! ты не хочешь быть посмѣшищемъ? Такъ постой же у меня, погоди!
Тутъ она, какъ была въ бальномъ платьѣ, такъ и убѣжала изъ дома, только сняла съ себя всѣ цѣнныя вещи... Ушла безъ копѣйки денегъ, безъ всего рѣшительно. Явилась къ тенору и говоритъ:
-- Вотъ я. Вы меня любите... я васъ люблю... уѣдемте!
Ну, и уѣхали. Только не успѣли они сѣсть въ вагонъ, какъ Виржини сообразила, что дѣлаетъ глупость. Сами посудите, можетъ ли какой-то тамъ теноръ надолго занять порядочную женщину?
Говоримъ мы такъ-то, а теноръ уже тутъ какъ тутъ, приказалъ положить свой багажъ въ маленькій омнибусъ и бѣжитъ за Виржини. Онъ уже взялъ билеты на курьерскій поѣздъ; въ Парижѣ не хотѣлъ остановиться... Но моя дочь была у меня въ рукахъ, и я ее не выпустила... Какъ львица защищаетъ своего дѣтеныша, такъ и я вступилась за Виржини, когда онъ осмѣлился сказать ей:
-- Багазъ готовъ въ маленькій іомнибусъ; я озыдаю васъ.
Отвѣтила ему уже я сама:
-- И убирайся ты одинъ въ этомъ іомнибусѣ... Убирайся, пока цѣлъ, не то я покажу тебѣ, какъ увозить маркизъ!... Ну, маршируй живой рукой, и духа твоего чтобы не было!
Онъ вздумалъ артачиться, тогда я прибавила:
-- Нельзя ли безъ разговоровъ, а то хуже будетъ... Вы никакихъ правъ на нее не имѣете, а я имѣю права на нее. Вотъ крикну сейчасъ и на моей сторонѣ будутъ всѣ матери и всѣ городовые.
Вокругъ насъ уже стала собираться публика. Виржини сама не своя, вся трясется, умоляетъ его уѣхать. Кончилось тѣмъ, что онъ сѣлъ одинъ въ свой омнибусъ, а я съ Виржини уѣхала въ фіакрѣ къ вокзалу Сен-Лазаръ. Дорогой я говорю Виржини:
-- Прежде всего, намъ необходимо подумать не о маркизѣ, а о твоемъ отцѣ. Ничто не должно нарушать его спокойствія... особливо сегодня... Нынче вечеромъ у мосье Кардиналя публичная лекція о Вольтер'. Все это очень не ладно вышло, и ты выбрала самое неподходящее время для своей продѣлки... Будь это въ какой-нибудь другой день, ну, и не велика бы важность, а то надо же было именно сегодня. Во что бы то ни стало, необходимо все уладить. Главное -- это, чтобы отецъ не могъ усомниться въ твоей чистотѣ... Мы все свалимъ на маркиза.
-- Вѣдь, это будетъ ложь, maman.
-- Тутъ уже не до этихъ тонкостей. И пусть себѣ ложь; но когда дѣло идетъ о спокойствіи мосье Кардиналя и о его добромъ имени, тогда все позволено.
Пріѣхали... Я бросаюсь въ кабинетъ мосье Кардиналя и говорю
-- Привезла... привезла нашу голубку... Она ангелъ, а этотъ человѣкъ -- чудовище... Онъ избилъ ее... избилъ до крови...
-- Ничто не удивитъ меня со стороны клерикала. Виржини, приди въ мои объятія, несчастная мученица!
Мосье Кардиналь протягиваетъ къ ней руки... а она все не рѣшается.
-- Ты слишкомъ добръ, папа. Я виновата...
Вижу я, дѣло можетъ выдти плохо съ этими излишними нѣжностями, перебиваю Виржини, толкаю ее въ объятія мосье Кардиналя, потомъ, не давая имъ выговорить ни слова, выпроваживаю ее вонъ... Нельзя было допустить, чтобы мосье Кардиналь волновался въ такой день... Къ вечеру ему необходимы всѣ его силы... Я говорю Виржини:
-- Пойдемъ, оставимъ отца... ему нуженъ покой. Маркизъ пріѣдетъ завтра и на колѣняхъ будетъ умолять твоихъ родителей возратить тебя ему.
И денекъ только выдался, моя дорогая! Я съ ногъ сбилась, бѣгая отъ мосье Кардиналя къ Виржини, отъ Виржини къ мосье Кардиналю. Виржини сильно меня тревожила. Ни вѣсть что ей въ голову лѣзло. Она до невозможности преувеличивала значеніе своего поступка, воображала, что маркизъ не проститъ, хотѣла ѣхать въ Лондонъ, опять къ тому...
-- Въ Ковенъ-Гарденѣ есть,-- говоритъ,-- кордебалетъ. Я поступлю туда, стану опять танцовать...
-- Маркиза на подмосткахъ!
-- О, нѣтъ, maman, я поступлю подъ моимъ прежнимъ именемъ.
-- Этого,-- говорю,-- еще не доставало! Подъ именемъ твоего отца! Да кто же это тебѣ позволитъ опять трепать имя мосье Кардиналя по театральнымъ подмосткамъ? Нѣтъ, этого никогда не будетъ. Такъ ты и знай. Хочешь глупости дѣлать, такъ не угодно ли подъ именемъ маркиза, а не подъ именемъ отца!
До того она меня тревожила, до того безпокоила, что вечеромъ передъ тѣмъ, какъ намъ отправляться съ мосье Кардиналемъ на торжественное засѣданіе, я взяла и заперла Виржини на ключъ, изъ опасенія, знаете, какъ бы опять чего не натворила.
Засѣданіе, скажу вамъ, было дѣйствительно торжественное и такъ хорошо, такъ хорошо, что передать нѣтъ словъ! На немъ былъ весь Рибомонъ... весь рѣшительно. Но, увы! только Рибомонъ.
Мосье Кардиналь послалъ входные билеты всѣмъ редакторамъ парижскихъ газетъ и журналовъ... И что же вы думали? Ни одинъ не пріѣхалъ. Вотъ каковы всѣ эти парижане! Знать они не хотятъ провинціи!
Мосье Кардиналь приказалъ поставить на эстрадѣ бюсты Вольтера и Руссо, два подарка дочерей, Виржини и Полины. Ихъ установили на такихъ колонкахъ изъ поддѣльнаго мрамора; мосье Кардиналь сѣлъ между ними... По этому поводу онъ сказалъ, превосходно сказалъ, что онъ есть связующее звѣно, соединяющее этихъ великихъ людей, что онъ примиритъ ихъ между собою... При жизни они, кажется, терпѣть не могли другъ друга и постоянно говорили другъ другу разныя глупости... и только послѣ смерти очутились какъ-то всегда вмѣстѣ, все парочкою...
Произвела ли какой-нибудь эффектъ лекція мосье Кардиналя, а не могу рѣшить навѣрное. Это нельзя даже назвать эффектомъ,-- это было нѣчто лучшее: всѣ были удивлены, ошеломлены. Мосье Кардиналь ожидалъ этого.. Еще наканунѣ, перечитывая лекцію, онъ сказалъ мнѣ:
-- Для нихъ это недоступно. Не поймутъ онй. Но на этотъ разъ я и говорить буду не для нихъ, а для Франціи, для Европы. Эту вещь я напечатаю...
Мосье Кардиналь только о томъ и мечтаетъ, чтобы пропечататься, видѣть свое имя на обложкѣ книги! И правъ былъ мосье Кардиналь, правъ, какъ всегда! Изъ его лекціи, кажется, никто ничего не понялъ; но всѣ аплодировали, тѣмъ усерднѣе аплодировали, чѣмъ меньше понимали. Они были очень довольны, слушая рѣчи, для нихъ непонятныя; имъ льстило, что такая мудреная исторія написана для нихъ. Ничего не понимая, они, все-таки, гордились тѣмъ, что другіе думаютъ, будто они способны понимать такіе возвышенные предметы.
Впрочемъ, нѣчто похожее случилось разъ со мною во Французскомъ театрѣ улицы Ришелье. Мосье Кардиналь хотѣлъ показать мнѣ трагедію; давно уже онъ говорилъ:
-- Мадамъ Кардиналь, вамъ необходимо посмотрѣть трагедію.
Пошли мы съ нимъ. Не могу сказать, чтобы это показалось мнѣ особенно занимательнымъ. Выходятъ актеры, говорятъ длинныя, предлинныя тирады, не переводя духа... чувствуешь, что говорятъ они хорошо и что вещи говорятъ все хорошія... Но скука, скажу вамъ, невыносимая! А, все-таки, я восхищалась; нельзя иначе, когда всѣ восхищаются.
Послѣ лекціи мосье Кардиналю были устроены торжественные проводы съ факелами; впереди шли музыканты. Это былъ бы лучшій вечеръ въ моей жизни, если бы во всю дорогу меня не мучила мысль о моей цыпочкѣ, запертой на ключъ. Но и дома меня ждала радость: Виржини одумалась и успокоилась; въ ней одержало верхъ аристократическое чувство. Она поняла, что обязана возвратиться во Флоренцію и занять принадлежащее ей по праву мѣсто въ тамошнемъ обществѣ, что не въ правѣ она компрометировать своими похожденіями имя своего отца. Виржини рѣшилась подчиниться необходимости и стать опять, по мѣрѣ возможности, доброю и вѣрною супругою.
На другой день мы съ нею поѣхали въ Парижъ. Сначала я было хотѣла заставить маркиза самого явится къ намъ и упрашивать мосье Кардиналя возвратить ему Виржини. Но, поразмысливши хорошенько, нашла это не совсѣмъ удобнымъ,-- пошли бы объясненія, какъ да почему... Они были бы настоящимъ ударомъ для мосье Кардиналя, неимѣвшаго понятія о ея продѣлкѣ съ дряннымъ теноришкой. Тогда я распорядилась иначе и много лучше, какъ нельзя удачнѣе. О, въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ инстинктъ матери лучшій совѣтникъ!... Мы съ Виржини позавтракали въ ресторанѣ около ліонскаго вокзала. Минутъ за пятнадцать до часа я говорю Виржини.
-- Жди меня тутъ; я одна пойду встрѣтить маркиза, а то онъ, пожалуй, вообразитъ, будто ты сама къ нему лѣзешь... Отнюдь не слѣдуетъ признавать себя неправою... особливо, когда въ самомъ дѣлѣ виновата.
Въ часъ я была на вокзалѣ и поджидала мужа на томъ же мѣстѣ, гдѣ наканунѣ ждала... того, другаго!... Какъ только я взглянула на маркиза, такъ сейчасъ же поняла, что изъ него что хочешь, то и дѣлай, хоть веревочки ней... увидалъ меня одну, поблѣднѣлъ и вскрикнулъ:
-- А Виржини! А Виржини!
Онъ назвалъ ее по имени, не сказалъ: "а ваша дочь"! Мы были спасены! Онъ еще влюбленъ! Я, старая, толстая дура, знаю, это и ничуть не увлекаюсь самомнѣніемъ; но у меня всегда была одна хорошая способность... моя даже, могу похвастаться, спеціальность въ Оперѣ... Я сразу умѣла разобрать, влюбленъ или не влюбленъ человѣкъ... Это всѣ знали, такъ что другія матери совѣтовались со мною насчетъ своихъ дочерей; придутъ, бывало, и говорятъ:
-- Мадамъ Кардиналь, у васъ такой вѣрный взглядъ... Будьте добры, подите посмотрите... намъ бы хотѣлась знать, какъ и что... И я, бывало, пойду, посмотрю и говорю прямо:
-- Этотъ втюрившись, готовъ!-- а не то: Нѣтъ, говорю, это не настоящая любовь, такъ, одна пустяковина.
На эти вещи у меня удивительное чутье... На этотъ разъ дѣло было уже не въ Оперѣ, а въ большомъ свѣтѣ... Но, знаете, любовь всегда и вездѣ одна и та же... Влюбленъ ли мужчина въ танцовщицу, или въ маркизу -- толкъ одинъ; все онъ шальной и дуракъ-дуракомъ. Это вѣрно.
Маркизъ сразу попался; первый его взглядъ искалъ Виржини... "Ну, думаю, не сорвешься, голубчикъ!" Будь тутъ сама Виржини, все бы уладилось въ ту же минуту; стоило ей только показаться, чтобы забрать его опять въ руки... Но я не посмѣла, побоялась, какъ бы не вышло какой сцены при всей публикѣ. Еще наканунѣ, съ теноромъ-то, на насъ уже стали было обращать вниманіе; а тутъ, если бы дошло до скандала, непремѣнно заговорили бы: "что это за толстая дама является каждое утро воевать съ пассажирами, пріѣзжающими съ курьерскимъ поѣздомъ изъ Флоренціи?"
Я успокоила маркиза, сказала, что Виржини внѣ всякой опасности, подъ крыломъ своей матери... усадила его на ту же лавочку, на которой наканунѣ исповѣдывала Виржини. Произошло объясненіе... и порядочно-таки горячее!.. Успокоившись насчетъ Виржини, онъ здумалъ опять важничать, началъ растолковывать, что никогда не увидится съ Виржини, что пріѣхалъ въ Парижъ лишь за тѣмъ, чтобы прилично обставить дѣло, что онъ готовъ выплачивать ежегодно крупную сумму... и въ заключеніе повторяетъ свою знаменитую фразу.
-- Не хочу, молъ, я быть сказкою всей Флоренціи.
Тутъ я уже не выдержала.
-- А,-- говорю,-- сказкою Флоренціи? А чѣмъ,-- говорю,-- вы были при вашей первой супругѣ, какъ не притчею во языцѣхъ и не одной Флоренціи? Вы сбѣжали отъ нея въ Парижъ искать утѣшенія въ кордебалетѣ. А супруга ваша что дѣлала? Стѣснялась она тамъ? Много она стѣснялась? Только она изъ великосвѣтскихъ была, и имъ все можно, вашимъ великосвѣтскимъ! Любовниковъ имѣть, это для нихъ милая шалость! А попробуй наши дочери -- бѣда, преступленіе! Вотъ оно, ваше нынѣшнее общество, вотъ! Правъ, совершенно правъ мосье Кардиналь, что хочетъ передѣлать его по новому. Если бы вы взяли Виржини изъ монастыря, тогда ни васъ и никого не удивило бы, что она васъ обманываетъ, что завела любовниковъ... дюжинами; это было бы въ порядкѣ вещей, и вы бы приглашали на обѣды ея любовниковъ, они были бы вашими пріятелями! А взяли вы ее изъ Оперы, балета, такъ и ничего ей, стало быть, нельзя... Изъ-за того, что она случайно пріѣхала изъ Флоренціи въ одномъ поѣедѣ съ какимъ-то дрянненькимъ теноромъ, вы начинаете вопить, точно съ васъ щкуру дерутъ... А позвольте узнать, что такое случилось? Что могло случится въ курьерскомъ поѣздѣ, когда онъ катаетъ по шестидесяти верстъ въ часъ и лишь изрѣдка останавливается всего на какихъ-нибудь десять минутъ? Ничего не случилось... Я вамъ говорю, это, я -- ея мать! Да и дѣло, въ сущности, не въ этомъ, а въ томъ, вопервыхъ, чтобы избѣжать скандала. А для этого извольте взять Виржини, и сейчасъ же. Вамъ скандалъ не желателенъ, мнѣ еще менѣе, такъ какъ всякій скандалъ можетъ отразится на мосье Кардиналѣ, а на мосье Кардиналѣ ничто не должно отражаться. Если же вы не возьмете Виржини, вотъ тогда такъ уже выйдетъ исторія. Знаете, что тогда будетъ? Виржини опять поступитъ въ балетъ, опять пойдетъ на подмостки, начнетъ опять дѣлать глупости... и не подъ высокочтимымѣ именемъ мосье Кардиналя... нѣтъ! это вы отдумайте... подъ вашимъ именемъ, подъ вашею фамиліей. Разъ молодая дѣвушка вышла замужъ, ея роднымъ дѣла нѣтъ до ея продѣлокъ; пусть уже мужъ отвѣчаетъ... Вотъ тогда-то вы уже будете настоящею сказкою Флоренціи!
Вижу я, что эти резоны дѣйствуютъ, сейчасъ же тронула нѣжную струнку чувства:
-- Виржини,-- говорю,-- тутъ, близехонько. Пойдемте къ ней. Вы обнимитесь, расцѣлуетесь, и кончено... Ну, она виновата, можетъ быть; но виноваты и вы. Поймите, вѣдь, ей въ первый разъ въ жизни пришлось быть битой не своею родною матерью. Это страшно подѣйствовало на бѣдняжку. Послушайте, если вамъ кажется не совсѣмъ удобнымъ вернуться съ нею во Флоренцію... хотите, я поѣду вмѣстѣ съ вами? Мнѣ тяжело будетъ разстаться съ мосье Кардиналемъ, но я готова и на эту жертву... И когда высшее итальянское общество увидитъ, что Виржини возвращается въ нее подъ руку съ своею матерью, то любопытно было бы посмотрѣть, кто осмѣлится хотя взглядъ косой бросить? Не очень-то онѣ со мною разговорятся, ваши флорентинскія франтессы!
Словомъ, я довела его до того, что ему и податься уже было некуда. Онъ отвѣтилъ, что если вернется въ Италію съ Виржини, то предпочитаетъ уѣхать съ нею вдвоемъ, безъ меня... Черезъ четверть часа моя маркиза была въ объятіяхъ своего маркиза. Они заняли отдѣленіе въ Grand Hôtel, прожили цѣлый мѣсяцъ, въ публикѣ появлялись всюду парочкою, въ Булонскомъ лѣсу, въ театрахъ... давали большіе обѣды. Обо всемъ этомъ сообщалось въ газетахъ, въ отдѣлѣ Великосвѣтскихъ отголосковъ; все это было перепечатано въ итальянскихъ газетахъ... Во Флоренціи читали и только глазами хлопали.
Вечеромъ я вернулась въ Рибомонъ, и этотъ ужасный, день закончился тихо и мирно у домашняго очага, вдвоемъ съ мосье Кардиналемъ, читавшимъ корректуру своей публичной лекціи. Какъ хотите, для супруги и для матери не шутка пережить сразу столько волненій и тревогъ!
Всею душею преданная вамъ Зоя Кардиналь.