Широкие улицы, проделанные современным Парижем в старых кварталах города, недавно вывели на свет Божий старинное здание, считавшееся совершенно исчезнувшим. В нем-то некогда Корнель и целая плеяда менее известных и совершенно забытых теперь поэтов добивались, как величайшей чести, увидеть воспроизведение своих творений на сцене, помещавшейся в этом здании. Это был бургонский дворец, некогда осаждавшийся отборнейшей публикой, которая спешила насладиться игрой известных актеров, игравших благодаря покровительству Анны Австрийской, управлявшей тогда судьбой Франции.
В описываемый момент в этом сборном пункте сливок военного и гражданского общества шло представление "Агриппины", возбудившей бурную полемику среди тогдашней критики, которая обвиняла автора в антирелигиозных и антимонархических взглядах.
Блестящая, шумная толпа, переполнявшая зрительный зал, была настроена воинственно.
Особенно сильно интересовались ходом пьесы два субъекта, затерявшиеся в одном из уголков партера.
Один из них самым усердным образом свистел в тех местах пьесы, которые ему почему-либо не нравились; другой же, наоборот, с удовольствием улыбался, видимо, одобряя мысли автора, и досадливо пожимал плечами на каждый свисток соседа. Наконец, в третьем акте нетерпеливый сосед, желая с кем-нибудь поделиться своей досадой, обратился к молчаливому незнакомцу:
-- Не правда ли, какое жалкое произведение?
-- Почему, позвольте спросить? -- холодно проговорил незнакомец.
-- Как почему?! Я никогда в жизни не слыхал еще так уродливо выраженных нечестивых мыслей!
-- Однако вы, как вижу, не особенно лестного мнения об авторе!
-- Я не могу быть иного мнения о нечестивом еретике, достойном отлучения от церкви!
-- Неужели?
-- А разве он не высказывает мыслей, оскорбляющих наши святыни?
-- Вероятно, вы плохо слышали. Вот что он говорит, -- и незнакомец стал декламировать отрывок из "Агриппины", потом другой, третий, все более и более увлекаясь по мере передачи стихов.
-- Но как вы могли запомнить такую массу стихов?
-- Ну а что, как нравятся вам эти стихи? Не правда ли, они очень недурны?
-- Да, действительно!
-- Так почему же вы свистели с таким азартом?
-- Взгляните кругом... Многие свистят! -- как бы оправдываясь, ответил сосед.
-- О, жалкий род людской; довольно какому-нибудь ослу зареветь, чтобы все последовали его примеру!
-- Послушайте, ведь это наглость!
-- Вы думаете?!
-- Не думаю, а уверен!
-- Тем хуже для вас. Но... тише, начинается четвертый акт.
-- Хорошо, потом мы окончим наш спор должным образом в надлежащем месте.
-- Вероятно, вы провинциал? -- насмешливо заметил спокойный слушатель.
-- Мое имя маркиз Лозероль!
-- Это, кажется, древнейший род в Пуату! Извините, я не буду вам мешать слушать. Вот, появляется Сежанус!
Появление актеров невольно прервало ссору, которая велась все время в самом изысканно-вежливом тоне. К концу действия декламатор "Агриппины" жестом подозвал к себе сидевшего невдалеке молодого человека, который поспешно подошел на его зов.
-- Граф, могу ли я просить вас быть моим секундантом?
-- Как так?
-- Я думаю драться!
-- Когда, сегодня?
-- Сейчас!
-- Опять ссора, но ведь вы еще не успели из зала выйти и уже...
-- Мне нечего было выходить, мой противник здесь! Маркиз Лозероль отвесил учтивый поклон.
-- Какие мотивы?
-- Маркиз находит "Агриппину" отвратительной, а по-моему она хороша. Этот повод удовлетворяет вас?
-- Вполне!
-- Ну, идемте, господа, мне некогда!
Захватив по дороге второго секунданта, противники направились в ближайший переулок, где, не тратя времени и слов напрасно, тотчас же приступили к делу.
-- О, да ведь вы порядочно фехтуете! -- проговорил маркиз, тщетно стараясь найти незащищенное место у противника.
-- Неужели? А ведь это пустейшие, так сказать, провинциальные приемы!
-- Положим, в провинции умеют владеть оружием! -- ответил маркиз, нанося удар в сердце.
-- Тем более в Париже! -- возразил противник, легко отстраняя шпагу маркиза и мастерским ударом прокалывая его руку.
Борьба была кончена.
-- Поздравляю вас с победой, хотя, признаться, она нисколько не возвысила достоинств "Агриппины". Кстати, позвольте спросить, каким способом вы умудрились запомнить из нее такую массу стихов? -- спросил маркиз.
Хладнокровно вложив шпагу в ножны и подойдя к раненому, декламатор проговорил спокойным тоном;
-- Очень просто, я -- ее автор!
Защитив таким блестящим способом свое произведение и оставив в недоумении раненого маркиза, автор "Агриппины" спокойно взял под руку своего секунданта и скрылся в глубине улицы.
* * *
Этот поэт не совсем незнаком нам, -- мы встречали его уже за ужином у Жака Лонгепе и у смертного ложа графа Раймонда де Лембра.
Он обладал, необходимо об этом упомянуть сейчас же, так как это была характерная черта его оригинальной физиономии, огромным, острым носом, почти закрывавшим верхнюю губу, настоящим "богатырским" носом, как называл его один из биографов поэта. Этот нос резко выделялся на красивом лице, освещенном парой чудных черных глаз. Тонкие брови красиво изгибались на высоком лбу, довольно редкие усы оттеняли правильные губы, а редкие черные волосы, небрежно закинутые назад, придавали его лицу открытое и умное выражение.
Притом, кроме своей красивой наружности, наш незнакомец обладал недюжинным умом и уже занимал почетное место среди ученых и писателей. Вообще он, ярко выделялся из среды безумной и безрассудной современной золотой молодежи.
Имя его был Савиньян де Сирано. Но он был более известен под именем Сирано де Бержерака, как называл он себя, в отличие от своих братьев и кузенов.
Это был творец "Агриппины", автор "Путешествия на Луну", "Колких бесед" и целой серии юмористических мелких произведений, а также смелый философ, неустрашимый, непобедимый дуэлист и герой всевозможных перепалок! У него была масса прозвищ. Его называли Неустрашимым, Демоном храбрости, Капитаном Сатаной. Особенно популярно было последнее прозвище -- многие величавшие его таким образом и не подозревали об его настоящем имени.
Что касается характера этого оригинального человека, то отличительными чертами его были честность, доброта, самостоятельность, ненависть ко всему глупому и остроумие. Его страшно любили за его остроумие и беззаботность. Поэтому-то в виде редкого исключения из общего правила после его смерти о нем сохранилось дружеское воспоминание и безусловное уважение к его памяти.
* * *
Раскланявшись с раненым маркизом, Сирано удалился под руку с графом.
Титул графа молодой человек получил недавно, в день смерти своего отца Раймонда де Лембра; вместе с титулом к нему перешло и огромное состояние.
Прошел год после смерти старого графа. Роланд быстро и легко пережил эту потерю и теперь весь рвался к бурной, полной удовольствий городской жизни, от которой его удерживал до сих пор отец.
Сирано де Бержерак был опытнее и старше 25-летнего красавца Роланда, и тот, хотя не чувствовал особенной симпатии к поэту (вообще он во многом был прямой противоположностью отца), но, за неимением лучшего проводника и руководителя, обратился к Сирано, прося посвятить его во все тайны парижского света.
"То было время прекрасных итальянских и испанских авантюристок, сладострастных и надменных созданий, одинаково обожавших золото, кровь и духи; время любовных похищений, с балконами, веревочными шелковыми лестницами и прочими необходимыми атрибутами подобных похождений; время балетов, маскарадов, испанского волокитства, то серьезного, то безумного, то преданного до унижения, то пылкого до жестокости; время сонетов, романсов, дуэлей, попоек и безумных игр" [ Теофил Готье "Les Grotesgues "].../../../../../Program Files (x86)/FictionBook Editor/main.html - __f_2
Таков был водоворот, куда Сирано втолкнул своего молодого друга.
Сам Сирано, несмотря на столь опьяняющую обстановку, вел тихую, мирную жизнь поэта-философа; Роланд же, наоборот, сразу окунулся во все удовольствия и развлечения, какие ему предоставляло его богатство. Он безумно швырял деньгами, устраивал вечера, балы, ослеплял женщин своей щедростью, мужчин покорял удальством и очень быстро опьянел от подобной жизни.
Но скоро появилась и обычная в таких случаях усталость; он почувствовал необходимость отдыха. И здесь на выручку его явился тот же Савиньян. Будучи другом маркиза де Фавентин, мирно жившего в своем старом замке на острове святого Людовика, Савиньян представил Роланда старому маркизу. Тут молодой человек нашел необходимый покой. Вскоре Роланд страстно влюбился в единственную дочь маркиза, 19-летнюю красавицу Жильберту, и, не долго думая, открылся в своих чувствах маркизу.
Тогда, точно так же как и теперь, не особенно охотно женились на бесприданницах, так что маркиз принял предложение графа с величайшей радостью, и через два месяца так называемое "счастье" Жильберты было решено.
Что касается молодой девушки, спрошенной для виду, то, не особенно раздумывая, она дала свое согласие: сердце ее было еще свободно, притом она видела, что этот брак представлял из себя весьма выгодную партию. Необходимые переговоры были очень скоро закончены, и граф де Лембра торжественно был объявлен женихом белокурой красавицы Жильберты.
В эти два месяца Жильберта уже свыклась с мыслью стать графиней.
Она равнодушно ждала этой свадьбы, или, вернее, охотно бы взяла свое слово назад, если бы ее не останавливало неизменное послушание воле родителей, внушенное ей еще с детства.